Текст книги "Пугачев и Екатерина"

2

– Пусть, эта!.. – крикнула Брюс. Но не успела закончить свою мысль – Лизавета Воронцова прервала ее:

– Ну, чё надо-то, а?

– Не видите, мы заняты, – добавила Баронесса фон Карр. И нарвалась на логичный вопрос Пират Риццы:

– Чем?

– Так, очевидно, что целуемся, – ответила фон Карр. – Неужели плохо видно? – И добавила: – Пиратор, встань, плииз хирэ.

– Зачем?

– Так твоей тете плохо видно, чем мы занимаемся.

– Шиз май вайф, – ответил преданный Эм.

– А какая разница? – спросила Лиза Ворон. – Она же ж все равно очень старая. – И добавила на ухо герою: – Как ведьма.

– Несмотря на праздничную ночь она выглядит превосходно, – ответил справедливый Эм. – Я бы сказал на пятнадцать лет, не больше. Прямо вырядилась, как к венцу. Я бы на ней женился.

– Брось, брось глупить, Эми самый лучшенький, – прожурчала почти на ухо Счастливому фон Карр. – Я же тебе сказала:

– Она обладает магическими способностями.

– Как ведьма, – добавила Лиза. – Я бы за такую замуж не вышла.

– Почему?

– Страшно.

– Но я должен. Она ведь Герцогиня, а я кто?

– Можешь не сомневаться, милый друг, таких Принцесс до Луны не переставишь. – И добавила: – Даже буквой Г.

– Из этого разговора я понял, что уже женат на этой благородной леди.

– Я бы так сказала, – сказала фон Карр: – Не надо приписывать себе того, что, мэй би, и было, но, в чем ты недостаточно уверен.

Эм Великолепный все-таки вышел на поединок. И именно с Софией. Она сама хотела удостовериться:

– Кто это? – Петрушка или Эм Счастливый.

И сначала Эм увлекся.

– Просто бой меня захватывает, – сказал он Софии. – Я как бы… Впрочем, прости, – добавил он, подавая руку валяющейся под столами Софии. – Я должен был знать, что ты слабее меня. – Но руки их, как руки на фреске Микеланджело в Сикстинской Капелле – не встретились. Увы, но она ударила его пяткой в коленку. Эм отступил, и начал хромать.

– Послушай, знаешь, что? – сказала фон Карр Лизавете.,

– Что именно? – спросила Лиза Воронцова, и подавая Катеньке полумесяц ананаса, который только что отрезала длинным острым ножом, который и облизнула вдоль всего лезвия.

– У нее любовники или с подбитым глазом, или хромые.

– Точно. Если не считать поэтов и ученых, – добавила Лиза.

– Дидра и Вольтерьянца.

– Да тут и наших еще целая очередь. Державин вон так и трется возле нее. Непонятно, когда свои оды сочиняет.

– И Ломоносов. Ну, хорош. Ему поручили Университет организовывать, а он тут.

– Решил здесь набрать студенток! – И обе, не сдержавшись, шумно рассмеялись.

– Впрочем, не знаю, как Державин, а Ломик хорош, – сказала фон Карр. – Как-то – вчера или позавчера – забрался с мою комнату.

– Ночью?!

– Так нет. Скорее всего, днем еще. И ждал за шторами до ночи. Вытерпел, не вышел даже, когда я раздевалась. И набросился только, когда я уже погасила свечу. Страшно. Думала, Минотавр. Нет, оказался этот ученый.

– Ну, и как?

– В принципе нормально. Более того, хорошо. Я бы даже сказала очень хорошо. Я ему так и сказала на прощанье утром:

– Пять с плюсом.

– Плюс не считается, – ответил он.

– Прощу прощенья, любимый, – говорю я ему, – но здесь я профессор, и, значит, я решаю, что считается.

– А он?

– Так замолчал сразу.

– Значит, согласился. Но ведь этакий верзила! А ты-то маленькая. Как он только тебя не разорвал на части. И да:

– В следующий раз присылай его ко мне.

Ну, если тебе страшно будет.

– Та не, теперь я уже привыкла.

Некоторые так и переговаривались за столами, другие внимательно наблюдали за поединком. Эм то увлекался, и бил своего противника прямо в лоб, то вспоминал, как им вместе было хорошо в гостинице у реки, там в Поселении. Воспоминания эти появлялись вместе с болью в пальцах. После удара в лоб они даже вылетали из суставов. А Со ему каждый раз говорила:

– Лоб – самая твердая часть тела.

Я это поняла еще в уличных боях в Хермании.

– В царстве Цербста?

– Да, где-то там, я уж и не помню. Мне так кажется, что я здесь среди интеллектуалов всю жизнь и жила.

– Я думал, наоборот, там, в Хермании, больше грамотных.

– Нет! Что ты. Там мало любви. Больше просто тупой секс. А здесь прежде чем трахнутся хотят поговорить о возможностях астролябии. В том, смысле, что можно, мол, трахаться, не глядя на часы. По углу подъема звезды над горизонтом можно его определить. Один час равен пятнадцати градусам.

– А там по часам?

– Большей частью. Только если какой-нибудь Галилей, Коперник, Кеплер или Ньютон могут додуматься определять продолжительность и качество секса по звездам.

– У нас здесь есть люди, которые определяют время начала секса по появлению некоторых овощей.

– Например?

– Например, когда появляются первые маленькие огурчики, такие пушистые и колюченькие, муж говорит жене:

– Мне некогда. – И идет на грядку.

– Зачем?

– Выпить, закусить. Закусить вот этим первым огурчиком.

– И только потом секс?

– Не-ет! Он только дойдет до ступенек дома, как непреодолимое желание опять тянет его на грядку с огурцами.

– Опять пить?

– Естественно.

– А где он берет рюмку?

– Так четверть там же, среди огуречных листьев и спрятана.

– Мэй би, запретить сажать огурцы.

– Чтобы больше трахались и меньше пили? Вряд ли. Ведь там есть еще помидоры.

– Ими тоже можно закусывать?

– Естественно.

– Надо запретить и помидоры.

– Будут говорить, что идут собирать смородину.

– Под ней тоже можно спрятать четверть?

– Так естественно.

– Думаю, можно прекратить этот бой, – сказала София. – Я поняла, что ты именно Эм Великолепный.

– А этого?

– Петрушку? А этого Петрушку вон.

– Совершенно ясно, что он не разбирается ни в свежих огурцах с пупырышками, ни в помидорах, да и в смородине ни бельмеса ни гугу. Тем более, ни за что не выпьет четверть виски. Более того, без соды.

3

Все собрались ехать в Поселение. Некоторые сначала были против, и уговаривали Эма:

– Ехать домой, в Питербурх.

Катинька фон Карр так и сказала:

– Москва деревянная деревня, сгорит когда-нибудь, поедем в Питербург.

Даша обозвала ее кривоногой, и попросила кстати заткнуться.

– Я кривоногая?! – изумилась Катинька. – Так это только так кажется. У меня просто на ногах жира мало. Зато нет целлюлита, как у тебя. Тем более, небольшая кривизна всем нравится. Кто бы ни видел мои ноги, всегда говорит:

– Прелестно. – Да, именно так, потому что я хоть и похожа на куклу, но на живую. А ты просто Черный Квадрат.

– Я Черный Квадрат?! – изумилась в свою очередь Президент Академии Наук. И вдруг, к удивлению всех, добавила: – Гут, пусть так и будет. И кто не увидит во мне за этим Черным Квадратом далеких звезд, Звезд Счастья – тому я больше не дам.

А как известно, человек, с которым вы уже не имеете физических отношений – больше не заслуживает доверия. Это – как развод по-русски. Значит, просто:

– Больше не давать. – По-итальянски хуже. Там убивают. И знаете почему? Потому что вроде бы зарекаются больше с этим типом не трахаться, но при сложившейся удачно обстановке удержаться не могут, опять лезут, или сами поддаются на его уговоры. Поэтому лучше грохнуть сразу, чтобы потом не было никаких соблазнов.

Тут произошла небольшая утечка не той информации. Надо было написать не:

– Больше не давать. А:

– Больше ничего не давать.

Имеется в виду, не принимать на работу. Не давать никаких поручений. Потому что этот человек уже не является проверенным человеком, и не заслуживает доверия. Это уже человек без вашего штампа в паспорте. Ведь проверенный человек – это человек, который проверяется регулярно. Мэны меняются. И проверенный раз не значит, естественно, что он проверен навсегда. Так просто не бывает. Регулярно. И не раз в месяц, и тем более раз в три месяца, или полгода. По крайней мере, раз в три дня. В критической ситуации, на войне там, или если он моряк дальнего плаванья, полярник, – раз в неделю. Но и наоборот:

– Норма – три раза в неделю. – Как необходимая зарядка аккумулятора. Ведь человек – это тот же гальванический элемент. Только больше соображает. В отличие от лягушки, над которой проводят опыты разные Ломонофоффе.

– Ты запомнил?

– Что? Что Человек Соображающий нуждается в сексе так же, как простая лягушка? Естественно!

– А иначе мы будем применять к нему Гальванический Элемент. Пока опять не зарядится.

Всё понятно? Нет? Так это еще не конец.

Когда все собрались, София велела пересчитать лошадей.

– Зачем?! – не понял Потемкин. Но вынужден был ответить, что экспедиция растянется на пятнадцать километров. Представляете?

– Полетим на дилижансе Ломонофоффе.

– Дирижабле, – поправил находящийся тут же ученый, не давая никому усомниться в неправильном произношении Пират Риццы. Он был счастлив, так как спал эту ночь один на один с Дашей. Державин остался за дверью. Его не пустили даже на порог. Теперь он понял, что может, наконец, добраться до самой Со.

Вчера вечером архиепископ Амвросий тайно обвенчал Эма Великолепного и Софию, по всенародному прозвищу:

– Екатерина. – Тайно, в том смысле, что Амвросий наотрез отказался это сделать.

– Меня, – говорит, – грохнут, конечно, все равно рано или поздно, но два раза делать одно и тоже мне не хочется. Более того, если это один и тот же человек – зачем его еще раз венчать?

– Ну, я не уверена, что это тот же, – сказала Со, поправляя корону.

– А он?

– Он? Он уверен. Да, милый?

– В чем да, и в чем нет? – спросил Эм.

– Он уверен.

– Да, это очевидно. Тогда считайте, что это он. Не будете же вы жить с ними обоими одновременно? – сказал Амвросий.

– Он уверен, и народ должен быть уверен, – сказала София. – Выйдите, пожалуйста, и скажите народу:

– Дело сделано.

– А там нет никого, – сказал Амвросий. – Только Князья, Графы, Бароны, да Баронессы, Графини и Княгини.

– А это и есть мой народ, – сказал Эм Великолепный.

– Милый, а как же те, в Поселении? – спросила Со.

– Так их еще надо завоевать, – сказал Эм.

– И объявите им наше новое имя, – сказала мудрая София.

– Давайте я запишу, чтобы не забыть, – сказал Амвросий. И записал:

– Понтий Пилат.

Пилат от слова Пират Рицца. А Понтий от слова Понт. Пугач. Главное ведь не захватить корабль там, или власть, к примеру, а взять ее:

– На Понт! – радостно гаркнул понятливый народ.

– Как вы сказали? – прошепелявил какой-то старичишка неизвестно, как сюда затесавшийся, – Ферапонт? – И уже хотел записать это слово и пустить в Прессу. Но Ломонофоффе и Державин взяли его под руки и вытолкали вон за дверь. Не за дверь, так как на улице дверей не было, а просто за пределы досягаемости звука.

– Не обращайте внимания, друзья, – сказал Академик уже со вчерашнего дня Ломонофоффе.

– Кто это был? – спросила, тем не менее, фон Карр. Вот ведь, чуть почувствовала себя оппозиционной фигурой и уже лезет, куда никто ее не просит.

– Так никто, – ответил поэт Державин. И добавил: – Сумароков какой-то. Тоже считает, что он поэт. Ха-ха!

Но фон Карр и Лизка не сдавались. Записали имя Сумарокова, и Лизка Воронцова крикнула в знак логического продолжения своей мысли:

– Мы все выясним! Мы узнает-таки всю правду!

– Не обращайте внимания, друзья, – сказала вышедшая на паперть София. – Этим дамам просто скушно без своего Петрушки. Вон и они ерзают.

Народ не безмолвствовал. Он покатился со смеху.

4

Дирижабль забит до отказа. Правда, не одними людьми. Многие, отказались лететь.

– Не потому что против летания вообще, – как сказал Амвросий, – а из-за принципа.

– А именно? – спросила… Кстати:

– Кто спросила?

– И да:

– Как вас теперь называть? – спросил почти обиженно Григорий Орлов, – если вы находитесь одна, а не со своим Понтом?

– А разве вам не объявили? Впрочем, не важно. Кто забыл, как меня зовут, вспоминайте по системе:

– От противного.

– Если он Понтий, то вы, следовательно, Пилат, – сказал на всякий случай на Вы Григорий Орлов.

– Вот видите, как просто! – воскликнула Пилат. И, хлопнув фаворита по плечу, добавила: – Даже Гришка мой бывший, в некотором смысле любовник, сложил эту алгебру с геометрией, эти дважды два четыре, как свои пять пальцев.

Барахла, подарков жителям Поселения набрали:

– Полдирижабля, – как сказал Сумароков. Он все-таки пробрался на корабль. Фон Карр и Елизавета Воронцова сказали Софии, что:

– Никуда не поедут без гения русской поэзии и драматургии. – Пришлось взять, несмотря на возражения Ломонофоффе и Державина. Ведь без оппозиции может появиться другая оппозиция. Намного хуже первой. Почему? Потому что она будет:

– Неизвестной.

Более того, Сумароков представил на усмотрение общества трагедию в трех действиях под историческим названием:

– Без вины виноватые.

– Придется смотреть! – схватились за головы настоящие поэты и ученые Ломоносов и Державин. Правда, Ломоносов не любил, когда его называли просто по-русски, именно:

– Ломоносов. – Со так и сказала ему:

– Выбирай, или Ломик или Носик? Это по-русски. Хочешь, цивилизованно по-немецки Ломонофоффе.

И парень, решив прославиться, выбрал цивилизацию. Хотя и с отражением в имени русских исконных корней. А именно:

– Любовь к боям с правилами и без. – В том смысле, что боями без правил сначала называли бои с оружием. Не с эспантонами, имеется в виду, или пистолетами, а с колами, выломленными из посада. Ломами.

Пилат бросила на середину свое старое красное с белым подбоем платье с рубинами. Пять секунд не больше все изучали платье жадными взглядами. И уже готовы были разорвать его на части, когда Пилат сказала:

– Только победителю.

Приближалась ночь. Но с одной стороны еще светило теплое солнце, а с другой хотя еще не были слышны грома раскаты, но иногда сквозь темную синеву туч показывались красные пятна.

– Нам надо идти на грозу, – сказал, подходя, Ломоносов.

– Грозу надо обойти, – сказала Пилат.

– Мы заблудимся.

– Прошу вас, шляйтесь галсами.

Академик почесал буйную голову.

– Прежде чем заблудиться, прежде чем отправиться в неизвестную даль, разреши-те, дорогая, прочитать пару стихов, пришедших мне на ум при виде тебя?

– После.

– После боя? Я хочу сейчас.

– Изволь. Два, не больше.

– Шли годы, бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты.

– Хорошо. Поцелуй меня, в щечку.

– Хочу больше. Хочу в губы.

– В какие?

– Он показал глазами вниз.

– Хорошо, прочти еще два.

– В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои.

София начала приподнимать платье, но тут появился подозрительный Державин.

– Я сочинил стихи, – сказал он мрачно.

– После, – сказала Пилат.

– Не могу больше ждать.

– Хорошо, изволь и ты.

И Державин начал:

– В томленьях грусти безнадежной.

В тревогах шумной суеты,

Звучал мне долго голос нежный

И снились милые черты. – Твои.

– Довольно, – сказала Пилат, – это слишком хорошо, чтобы есть весь этот ананасовый торт сразу. Позже продолжишь.

– А я?

– Вместе.

– Мы вынуждены согласиться, – сказали ребята хором и вышли.

Они начали выяснять друг с другом отношения. Кто у кого сделал Плагиат.

– Ты у меня.

– Нет, ты у меня.

– Я тебе прочитал третью строфу, а ты вставил вперед нее вторую. Сочинить ее уже не составляло труда, когда известны все контрапункты и пункты.

– Нет, у меня было свое вдохновенье. Я не подглядывал в твои бумаги. Я смотрел…

– На Луну?

– Нет, в будущее.

Тем не менее, вышло так, что в платье вцепились Катя фон Карр и Графиня Шаргородская.

– Вот ты мне и попалась! – выдохнули одновременно обе.

И Карр выиграла. Правда, не сразу, как ожидалось всеми. Но к ужасу всех, после третьего прямого в голову, и следующего прямой ногой в живот Шарик вылетела с дирижабля. Как кукла кувыркнулась через борт, и скрылась из вида.

Лиза Воронцова подошла к Ломоносову, сказала что-то, чего он не расслышал, и кулаком с пудовую гирю отправила в ту же дыру.

Многие ахнули еще раз.

– Он сказал, что это специально сделанная в сетке дыра доя выбрасывания не понравившихся личностей, – сказала могучая Лиза.

– Дура! – рявкнула Пилат. – Это отверстие для мусора.

– Я не дура. Это и был мусор.

– А ты все-таки дура, – продолжала настаивать Пилат.

– Почему?

– Потому что выкинули Шаргородскую! – радостно воскликнул Потемкин. Хотя он и сам не знал, чему радуется. Он не верил, до сих пор не верил, что Пират Рицца стала Пилатом, в том смысле, что стала теперь только частью себя, и вторая ее половина принадлежит теперь Понту. Тем не менее, по каждому поводу нервно смеялся. Но Лиза Воронцова не смеялась, она расплакалась. Расплакалась от счастья, что ее Катинька фон Карр жива, и находится здесь, на дирижабле под названием, естественно:

– Понтий Пилат.

Держ посмотрел вниз через подзорную трубу, и радостно провозгласил:

– Они живы! Просто висят на деревьях.

Григорий Орлов сказал, что раньше сам любил Шаргородскую, и готов слазить за ней вниз по веревочной лестнице.

– А кто полезет за ученым поэтом? – спросила София.

– Никто, – гордо ответил Григорий Орлов.

– Ты его так ненавидишь?

– Не то, чтобы ненавижу, – ответил гвардеец, но, с другой стороны, просто не в силах это сделать. Тяжел. В нем одного росту метра два слишком.

– Надо спуститься пониже, – сказала Со.

– А он нам нужен? – спросил Понтий.

– Так… – София замялась, что называется. – Он только и умеет управлять этим чудовищем под названием Понтий Пилат. – Она постучала по обшивке, повторяющей в этом месте полотна Леонардо да Винчи и Рафаэля. Копии. Куплены, правда, по цене подлинников. Обычная цена: на картину укладывались золотые в столбики по восемь штук. И покрывали, таким образом, всю картину. Считалось, что восемь – это завершенное число. Хотя никто не мог толком ответить, что оно завершает.

Далее, Лома оставляют одного в тайге. Началась гроза, и достать его с елки не оказалось уже никакой возможности.

Глава восьмая

1

Спасти Шаргородскую не удалось. Ветер сорвал дирижабль, пришвартованный к высокому дубу. Алехан и Григорий попытались управлять дирижаблем без Ломонофоффе, но это плохо им удавалось. Вызвался помочь Потемкин, но братья, обиженные приближением Потемкнна и Эма Великолепного к Пират Рицце, как они продолжали ее называть, сказали мягко:

– Встаньте в свою очередь, пли-из! – И разумеется, опечалили киллера. И он встал с левой стороны от первой леди. Он так и оставался ее первым телохранителем. И Эма волновало:

– Насколько близко этот Потемкин будет находиться к спальне Пилата. Они попали в сильный ураган. Орловы догадались перевести дирижабль выше облаков.

– Мы – боги! – воскликнула София. И тут же почувствовала, что стало трудно дышать.

– Я хочу выйти на облако, – сказала Брюс.

– Давай.

– Я немножко боюсь.

– Пойдем вместе, – неожиданно сказал Алехан.

– Ты тяжелый. Облако может не выдержать двоих.

– Если не трахаться, а тихонько ползать, может и выдержит, – сказала Пилат.

Алехан сказал, что попробует первым выйти на облако. Державин хотел его удержать:

– Не думаю, что это удачный эксперимент, – сказал он.

– Я не могу жить без Пират Риццы, – сказал Алехан. – И ради нее я выйду на облако.

– Напрасно, вы дали ему обещание, – с укором сказал Державин.

– Пока что я ничего ему не обещала. Но если выйдет, то пусть.

– Пусть? Пусть да, или пусть нет?

– Пусть нет, если это вы имеете в виду, что пусть один там остается? Нет, я к нему выйду.

– Зря вы это сказали, – сказал Державин. – Сейчас все будут бросаться вниз.

– Пока что не вижу желающих. – И добавила: – Вы как, Амвросий? Не верите?

– Знаю, что у вас все получится, – ответил архиепископ. – Но не буду вас искушать своим подвигом.

– Так вы советуете мне выйти на облако? Или, наоборот, советуете, не выходить?

– Как бы вам сказать по точнее? – ответил Амвросий.

– Понятно, я должна сама принять решение.

– Прими. Если можешь. – София перешагнула через борт. У Разумовского упало сердце. Он бросился ее удерживать. Но не смог. Пилат улетела вниз. Его самого едва смог удержать Григорий Орлов и Державин.

Тут закричал Понтий:

– Держите меня! – Но его не поняли. Не поняли, что он заранее привязал себя к своему Пилату. Теперь все ждали:

– Так ли тяжело тело Пират Риццы будет на облаке, как кажется вблизи.

– Что ты чувствуешь? – Поинтересовался Разумовский у Эма. – Тяжело?

– Очень.

Со вытащили, но с большим трудом. Десять человек тянули за канат. Оказалось, что София не прыгала за борт.

– Я только хотела посмотреть, – сказала она. – Меня толкнули. – Но было непонятно, кто мог это сделать.

– Хотели выбросить Державина.

– Это он, – сказал кто-то.

– Почему вы так думаете? – спросил Понтий. И добавил: – Кто это сказал? – Но человек затерялся в толпе.

– Поищите Алехана и Брюс, – сказала София, – может быть, они и вовсе не прыгали на облака.

– Мы уже лишились четырех человек, – сказал Потемкин. – Есть ли смысл дальше продолжать путешествие?

– Наверное, они на облаке, – сказала Пилат. – Утром мы их увидим, сбросим лестницу и заберем.

– Мы не сможем удержаться на этом месте, – сказал Григорий Орлов. – Гроза. Нас унесет ураган. – Потемкин все-таки пошел ему помогать.

Эм Великолепный спросил, когда они, наконец, остались одни:

– Ты пробовала стоять на облаке?

– Мне кажется, я смогла бы. Если бы ты немного подождал, я бы устояла.

– Думаю, у нас еще будет случай это проверить, – хотел сказать Понт. Но ветер дернул дирижабль и понес его в сторону моря.

Потемкин и Григорий Орлов пытались заставить дирижабль:

– Шляться галсами, – как сказала София, – но не смогли. Ветер гнал и гнал их в сторону бури:

– Отсюда великолепный вид, – сказал приблизившись к Софии Державин. – Смотри, с одной стороны солнце, а с другой чернота и сверкают молнии.

– Я не понимаю, – сказала Пират Рицца – все продолжали называть ее по-разному, – почему ветер дует туда, а не сюда, – она показала на солнце.

– Не надо показывать пальцем, – сказал Державин.

– Пошему?

– Да потому что просто: их либе дих, – сбился с рифмы поэт, и поцеловав Пилата тихонько сначала, постепенно перешел в продолжительный засос. А когда закончил, думал, она скажет:

– Не надо было при всех. – Нет, Со только и выдохнула:

– Больванчик. – Это было, если не объяснением в любви, то выражением радости.

– Еще раз? – спросил поэт. – Или ты боишься, что на нас смотрит Понтий?

– Та не, он не видит. Буря застила ему очи. Он с кораблем не может справиться никак.

– Так я тогда еще раз, – сказал Державин, и уже потащил Пират Риццу на себя, но она отстранилась.

– Чего? – безрадостно спросил он.

– Сначала стихи. Ты обещал.

– А! Окей:

– Я помню чудное мгновенье – здесь я пропускаю, что сие произошло между двумя вспышками молний.

 
Передо мной явилась ты.
Как мимолетное виденье.
Как гений. Чистой красоты.
 

– Можно?

– Теперь? Конечно. Я даже считать не буду, сколько продлится этот засос.