Текст книги "Американский пляж (сборник)"

День

Итак, пообедать мне не удалось.

Что ж, телевидение тоже требует жертв.

Тем более, была такая приятная беседа с не менее приятной телеведущей. Телезрители наверняка почерпнули из нашего диалога много нового.

Вышел я из телецентра, сел в машину.

По радио серьезный ведущий очень старательно описывал пожар с жертвами, случившийся в коммунальной квартире, рассказывал, что обгорело у хозяев и до какой степени закоптилась нога у женщины, как свернулись уши у бабушки с дедушкой. И так далее в том же духе.

Переключил на другой канал. Там милый женский голосок повествовал о том, кик разбился очередной пассажирский самолет. Она очень подробно, с точностью до сантиметра описывала, куда откатилась чья голова или отлетела рука.

Я выключил приемник. Посмотрел в окно.

Как раз подъезжали к центральной площади.

– Михалыч, ты чего меня сюда привез? – повернулся я к водителю.

– Так вам же цветов надо купить.

– Зачем?

– Так вам же на юбилей через пятнадцать минут.

– Ах, да! А кто юбиляр?

– Не знаю, – пожал плечами Михалыч.

Я дал ему денег, велел добежать до цветочниц и купить букет гвоздик, а сам позвонил в свой офис.

Выяснил, что юбилей у моего автора, вернее, авторши. Сколько ей празднуют, никто не знал. По фото в нашем журнале Зоя предположила, что не более двадцати пяти. Значит, надо дарить что-то современное, и я, помешкав, велел остановиться у комка, купил ей диск рок-группы «Ногу свело».

На выходе один тип предложил компакт-диск группы «Руку свело». Купил для комплекта и его.

Потом мы долго петляли в новостройках, пока не нашли нужную нам столовую.

Я взял букет, диски и пошел. Хотя и не знал, к кому иду.

В дверях меня встретила симпатичная женщина лет двадцати пяти, вроде на кого-то похожая. Я решил, что она и есть юбилярша. Протянул ей цветы. Когда она радостно их взяла, я добавил к букету еще и диск «Ногу свело». «Руку» пока попридержал. И, как оказалось, не зря. Как потом выяснилось, эта девушка была не юбилярша.

После вручения подарков я прошел в зал для приема пищи.

В зале народа было еще мало – очевидно, я приехал слишком рано. Две группки шептались о чем-то по углам. Во главе стола, поставленного «покоем», заставленного бутылками и винегретом, дремала ветхая благообразная старушка.

В животе у меня грозно заурчало, и я понял, что находиться рядом с едой мне, еще ничего с утра не евшему, небезопасно. Прямая угроза и столу, и моему костюму.

Я подошел к группке, что кучковалась в левом углу. Там все враз смолкли.

Я постоял, помолчал с ними минут пять. Покачался с носков на пятки и наконец выдавил:

– Да… погодка…

Все дружно посмотрели в окно. Там вовсю светило солнце.

Тогда я добавил:

– Да-a, погодка хороша…

– Кому хороша, а кому и не очень, – ответил мне кто-то.

И все опять замолчали, отвернувшись от меня.

Поняв, что левым я не нужен, раскланялся и двинулся в правый угол.

Правые не обратили на мой приход никакого внимания. Они судили о современной поэзии.

Длинный, худой и бородатый басил:

– Нет, вы как хотите, а Криворытов-Загубякин – это Пушкин наших дней!

Все правые дружно посмотрели на маленького, толстого и вертлявого. Тот поднадулся, слегка оттопырил уши и изрек:

– Н-да. Ну, что вы, товарищи… ей Богу… Мы же не на моем юбилее.

И все почему-то дружно посмотрели во главу стола. Старушка, сидевшая там, начала уже слегка похрапывать.

В это время мимо нашей группки прошла молодая дама, которой я вручал цветы и «Ногу свело», но на нее почему-то никто не среагировал.

Я проводил ее взглядом и, желая поддержать компанию правых, громко сказал:

– Да, хороша у нас юбилярша!

Правые замолчали, потом, проследив за моим взглядом, удивленно воззрились на меня.

Я понял – что-то не так. Но упрямо продолжил:

– Всем бы нам в ее годы быть такой известной писательницей!

Все почему-то опять посмотрели не на молодую, а на спящую бабусю во главе стола.

Я, начиная уже что-то понимать, машинально тронул карман, где лежала заначка: диск «Сведенной руки».

Тут молодая, скрывшаяся в недрах столовой, вышла в фартучке и с подносом, уставленным стаканами.

Она мило улыбнулась мне и стала профессионально подставлять стаканы к приборам.

Я посмотрел на нее, потом на спящую ветхую нимфу и понял, где я перепутал. «Да-а, – решил я, – надо бы потихоньку смываться. Вряд ли спящей юбилярше понравится моя «Скрюченная рука». Да и «Сведенная нога» вряд ли бы подошла…»

Уже в машине решил: оторву секретарше голову! Не смогла по фото определить, двадцать пять юбилярше или девяносто. А заодно и с редакторами надо поговорить о том, чтобы помимо букв и запятых еще и на лица взирали.

В офисе уже никого не было. Я посмотрел на часы – одна минута седьмого. Почесал затылок.

До сих пор понять не могу, как мои работники за одну-единственную минуту умудряются отойти от офиса так далеко, что их даже на улице не видно. Несколько раз я ради научного эксперимента сам выбегал следом за ними, но так ни разу никого и не увидел. Едва они переступали порог здания – как сквозь землю проваливались.

Загадка природы.

Из офиса решил заехать домой и переодеться к званому ужину. Его устраивал отдел культуры по случаю выхода книги министра культуры, нашего земляка. Книги я еще не видел, но слышал от тех, кто ее еще тоже не видел, будто книга удалась.

Говорили, что обложка очень яркая, из плотной финской бумаги.

В приглашении было написано, что на ужине можно будет книгу купить. Я потрогал бумажник и тоскливо подумал:

«Что ж, придется покупать…»

Вечер

Смокинг был слегка мал. Ну и не то чтобы совсем. Например, пуговицы на животе не застегивались уже с год, да и бабочка слегка придушивать стала, и от пояса пришлось отказаться. А так ничего еще смокинг, без дырок и пятен.

Вот в нем я и пришел на презентацию книги земляка-министра.

На входе в банкетный зал меня обыскали. Обнаружив пухлый бумажник, пропустили.

Народу в зале было много.

Дамы были прекрасны, веселы и беспечны.

Мужчины – трезвы, хмуры и молчаливы.

Кругом слышались возгласы:

– А, Сема, привет! Как дела? Что-то тебя не видно было. Ах, на Багамах? Ах, только что с Канар?

И шепотки: «Смотри-смотри, Петров опять с новой женой». «Кто?» «Да Петров». «Смотри, и Сидоров с новой». «Кто она?» «Да это же Катька Петухова, она с моей дочкой в одном классе учится».

К столам никто не подходит. Все ждут лицо, представляющее министра-писателя.

В углу громоздятся пачки книг. Там же стоят здоровые дяди во главе со щупленьким начальником отдела культуры и по его команде вылавливают из толпы тех, кому в приглашении было предложено добровольно купить несколько книжек.

Те, кто уже побывал в руках этих молодцов, стояли столбиками и как бы отсутствовали в этом присутствии.

Стараясь держаться спиной к этому книжному углу, я попытался пробраться куда-нибудь подальше, где потемнее и народу погуще. Но эти заветные местечки были уже заняты более расторопными дядями.

Попотев так минут десять, я решил сдаться.

Будь что будет, подумал.

То есть будь сколько будет, и решительно направился в зловещий угол.

Когда я подошел, все там оторопели, даже не поняли поначалу, что я пришел именно за тем, чем они тут одаривали. Наверное, подумали, что я этот угол с туалетом перепутал – уж очень смел я был на подходе. И даже слегка меня посторонились. А когда я срывающимся шепотом объяснил, что я за шедевром, они сами превратились в столбики.

Кто-то из них выдавил:

– Это, наверное, брат Рокфеллера или зять Черномырдина.

Я, волнуясь, достал бумажник и ссохшимся горлом просипел:

– Сколько?

Они, уже отстолбеневшие, тут же сориентировались, и в их глазах засветились огоньки, как у охотников при виде добычи.

– А вам сколько?

– Чего «сколько»? – высипел я, еле справляясь со своими голосовыми связками.

– «Чего-чего?» Книг, конечно! Доброволец… – заулыбались они.

– Одну… – выдавил я и даже палец вверх поднял. Один.

– Понятно. – И сообщили начальнику отдела: – Вот, Семен Семеныч, господин берет одну тысячу. – И, забрав у меня бумажник, дали один подарочный экземпляр, а остальные пообещали прислать мне в офис когда-нибудь вскорости.

Туда же, сказали, пришлют и мой пустой бумажник.

Тут по-за лысинами и шиньонами мелькнуло лицо, замещающее министра-литератора. По тому, как народ напрягся, я понял: сейчас скомандуют «к столам!».

Столы были фуршетные.

Все начали. И я начал резво фуршетиться.

Успел выпить пять рюмок водки, две коньяка и четыре фужера чего-то красного. А под конец, когда закуски и бутылки уже уносили, успел из какой-то синей четырехгранной хлебнуть два хлебка.

Позабыл даже про свой бумажник.

Доел с книги шпроты – тарелки мне не досталось. И даже обложку облизал.

Зря я расстраивался; хорошая книга, нужная – даже масло со шпрот ее не пропитало.

Потом я пел, плясал, целовался, ругался, каялся.

А под самый конец познакомился с очень милыми людьми: мужчиной и двумя девушками, и мы уже дружной теплой компанией двинулись продолжать этот веселый вечер в литературное кафе «Тарас Бульба». Там, кстати, было и казино.

Слава Богу, перед походом на этот праздник книги я перепрятал кредитную карточку в правый носок, так что до моего разорения было еще далеко.

В «Тарасе Бульбе» нам вручили по фужеру с бесплатным коктейлем. Все выпили, и я выпил. До дна, и…

И опустилась ночь…

Ночь

Проснулся где-то не у себя.

Это «где-то» было наполнено голубым светом. Я возлежал на огромной кровати с белыми подушками на белоснежной же простыне и под одеялом из белого шелка. Правда, все это почему-то было сильно поизмято, а некоторые предметы постельного убора были буквально скручены в жгуты.

Был я совершенно голым. Но когда я увидел, что рядом со мной лежат две обнаженные девушки, меня осенило: «Я в Раю!» От испуга я зажмурился. «Как же так? Ждал, ждал смерти, а она вот. Раз – и готово! А что же будет теперь там? Как же работа, читатели, распространители, критики? И как же это я? Сам по болезни или меня грохнули? И почему я ничего не помню? Фуршет помню. Коктейль помню. А как умирал – не помню. Но раз уж случилось, так случилось… ничего не поделаешь. Ладно, хоть в Рай попал, а не… Стоп! Может, здесь, в Раю, нельзя даже думать о плохом?»

Рай… Какое приятное слово. Что ж, надо бы осмотреться в этом новом месте.

Потрогал девушек – теплые. Погладил – кожа гладкая, как атлас.

Одна зашевелилась и что-то промычала.

Я поднял голову и огляделся повнимательнее.

Голубой свет лился откуда-то из-за угла. «Там Врата райские», – решил я.

Осторожно сполз с райской кровати. Пока сползал, думал: «А почему у меня, у мертвого, так болит голова и изо рта несет как-то не по-райски?»

«Ну, ничего, – решил наконец, – это, наверное, побочный эффект при переходе из жизни земной в жизнь райскую. Надо просто выйти на райскую волю, и все побочные эффекты пройдут».

Я осторожно двинулся на четвереньках, огибая кровать, к голубому сиянию, к райским вратам. На пути зачем-то попадались какие-то земные бутылки. Причем пустые. Это я понимал по звяку.

Потом попался бюстгальтер. Потом еще один. А еще – колготки, брюки от смокинга и бабочка.

Игнорируя находки, я упорно двигался к источнику голубого света.

Наконец последний поворот…

Источником райского света оказался обыкновеннейший невыключенный телевизор.

Поначалу я никак не мог сообразить:

«А где же Рай?» – а потом все-таки понял, что это не Рай.

А ведь как было похоже!

Я осторожно оделся и вышел из райской комнаты.

Судя по длинному, едва освещенному коридору, это была гостиница.

Нашарил в кармане часы – пять ночи.

Спустился на лифте в холл.

Охранник продрал глаза, посмотрел на меня полусонно и опять закимарил.

Я вышел на улицу. Вздохнул полной грудью и увидел свою машину. В ней кто-то спал.

Я подошел, постучал по стеклу. Спящий поднял голову – это был мой водитель Михалыч.

Боже мой!

Как же мне сделалось стыдно.

Я молча сел в машину и тихо сказал:

– Домой.

Михалыч покряхтел, завел машину и по пустынному городу повез меня домой. Досыпать.

Ночь уже таяла, на востоке светало.

А я вспоминал прошедшие сутки.

24 часа минули.

Впереди новые 24. «Сколько их еще будет?» – подумалось мне.

Мы почему-то остановились у светофора, хотя кругом ни души.

– Что встали? – спросил я Михалыча.

– Красный свет, господин издатель.

Стояли долго. Может, светофор сломался, а может, мне просто так показалось.

А когда тронулись, я понял, что на сон у меня уже времени нет, и решил: поеду в клуб. Приведу себя в порядок – и опять за работу.

К любимым своим авторам, редакторам и книгам.

Мешки в театре

«Театр – это не зрелище от скуки», – пришла мне в голову неожиданная фраза. Не то где-то прочитал, не то где-то услышал; не то поэт написал, не то критик какой выдумал. В общем, привязалась она ко мне, как банный лист. Трепал и трепал я эту фразу, да так, что к концу третьего дня от нее осталось только одно слово – «театр». Как раз в это время я шел мимо нашего знаменитого городского академического драматического театра, которому недавно, с опозданием всего в три года, отметили двухсотлетие. В честь юбилея театра орденами и медалями наградили нашего губернатора, мэра и ряд депутатов. Правда наградили и одного актера. Почетной грамотой. Посмертно.

А в общем-то театр наш хороший.

Главный режиссер – любитель русской классики. Но так как в России классика прошлого себя уже изжила, а новая еще не народилась, то он ставит в основном американские водевили.

И вот стою я у нашего городского театра и ловлю себя на мысли: «Да я же сто лет не был в театре». И тут же решаю: «Надо сходить».

Иду смело к кассе и решительно беру билеты.

Не пожалел денег, припрятанных на одну порцию американского мороженого «Баскин Роббинс».

Взял в партер.

Два.

Один для себя.

Второй для моего друга, тоже завзятого театрала. У него брат-инвалид работал две недели вахтером в народном театре районного центра Чугуны нашей театральной области.

Зашел за ним.

Жена его, услышав, что мы идем в театр, начала смеяться. Сначала тихо, потом громче и, наконец, стала только повизгивать, показывая на нас пальцем и повторяя между приступами смеха:

– Они в театр. Ха-ха, уху-уху, ха-ха…

И чего это с ней. Наверно решила, что мы идем в театр комедии. Но мы-то люди серьезные. А серьезные люди посещают только драматические театры.

По дороге зашли в рюмочную. Как раз напротив театра. Выпили за здоровье актеров, директора театра и милой официантки, обслуживающей нас.

Подошли к театру.

Прочитали на афише что будем смотреть. Нам была предложена очередная американская мелодрама с легким водевильным уклоном.

«Что ж, – решили мы, – легкий американский заштатный водевиль в русском драматическом театре – это даже интересно. Легко порхающие по сцене и поющие драматические актеры – это что-то оригинальное».

С этими радужными мыслями мы смело и дружно вошли в храм искусств.

Театр был битком.

Явная победа души над телом.

Занавес на сцене был открыт. По сцене ходили какие-то люди похмельного вида. Мы подумали, что это заблудившиеся зрители ищут буфет. Но нам объяснили, что это гениальная задумка нашего гениального режиссера. Для лучшего контакта со зрителями актеры до начала представления на глазах всего зала готовят сами сцену.

Среди отреченно блуждающих по сцене актеров мы заметили двух весьма аппетитных актрисочек.

«Что ж, – подумали мы, – такое оригинальное решение насчет контакта очень даже ничего. Во всяком случае начало хорошее».

Мы запросто зашли на сцену и предложили юным жрицам храма искусств посетить вместе с нами в антракте театральный буфет.

– А почему в антракте? Пойдемте сразу сейчас, – поступило встречное предложение.

– А как же спектакль? – удивились мы.

– Да тут никто и не заметит. Наш главреж сказал, что актеры сами должны вести спектакль. Главное – удивлять зрителя каждые пятнадцать минут, чтобы не уснули. Вот мы и удивим минут через тридцать после первого мешка.

– Какого мешка?

– Обыкновенного. Сами увидите.

И мы дружной компанией тронулись в буфет.

Буфет был хорош.

Много водки, вина и сникерсов.

Выпив по рюмке и закусив сникерсом, мы вспомнили, что одним надо выступать, другим пора смотреть.

Когда мы с другом вошли в зал, а наши подружки нырнули за кулисы, зал полудремал, полушептал. Не успели мы сесть на свои места и познакомиться с соседями-театралами, как на сцену откуда-то сверху с грохотом рухнул мешок не то с мукой, не то с мелом.

Все зрители: и спавшие, и шептавшие, подскочили от неожиданности. Женщины завизжали.

По сцене расплывалось белесого цвета облако. Артисты, кашляя и чихая, пытались декламировать свои тексты. Зато зрители… Зрители уже не дремали, а наоборот, не отрывая глаз смотрели на сцену.

Какой успех.

Облако рассеялось, мешок уволокли за кулисы. Артисты опять начали натыкаться друг на друга, изображать из себя веселых, пляшущих американцев. Выскочили и наши подружки.

Мы им посвистели, они нам помахали.

На этом действие первое закончилось.

Зрители ринулись в туалет.

Женщины выстроились в длинную очередь, мужчины утонули в сигаретном дыму.

Мы, поняв, что антракт пропадает зазря, загрустили.

Засунув руки глубоко в карманы, стали усердно изучать историю театра в фотографиях.

Какие лица, какие актеры. А какие спектакли. Казалось, что вся русская история и вся русская душа прошла по ступеням нашего театра.

Где все это?

Боже мой!

Хотелось плакать.

А теперь вот мешки на сцену кидают, чтобы зрители не уснули.

Туалет опустел.

Буфет зазвенел стаканами. После третьего звонка там уже запели.

В зал никто идти не хотел.

Вдруг кто-то закричал:

– Граждане буфетные зрители, сейчас там, на сцене опять мешок будут кидать, причем говорят в актеров.

Побросав пластмассовые стаканчика, все ринулись в зал.

Актеры, как будто поняв, что кто-то из них будет ухлопан очередным мешком, метались по сцене, как угорелые.

Над сценой послышался какой-то скрипучий звук.

Зал притих.

Актеры замерли, но через секунду завертелись по сцене с еще большей скоростью.

Наши подружки нервно посылали нам прощальные поцелуи.

Скрип повторился.

Напряжение нарастало.

Зал встал.

И, когда уже казалось, что сердца зрителей перестанут биться от ожидания, а актеры умрут от сумасшедшего бега, на сцену рухнул толстый бородатый дядя. Он грузно шлепнулся о деревянный пол.

– А где же мешок? – крикнул какой-то любопытный зритель.

Но вместо ответа бородач, вскочив на ноги, закричал, подняв голову кверху:

– Идиот, мешок… Мешок надо было толкать, а не меня.

Видимо следуя этому мудрому совету, «идиот», сидевший над сценой, толкнул мешок. И тот точно в цель припечатал бородатого к полу.

Серое облако снова окутало сцену.

Зал охнул.

Сцена кипела. В тумане кто-то стонал. Наши подружки визжали.

Когда облако рассеялось, ни мешка, ни бородатого на сцене не было.

– А где же мешок? – опять не выдержал любопытный зритель.

И опять вместо ответа актеры, встав вдоль рампы в шестую позицию, неожиданно стали нам кланяться.

– Шабаш, – поняли мы и дружно закричали. – Браво! Бис!

Зал взорвался овациями.

Актеры выходили раз десять.

На одиннадцатый зрители стали требовать автора и мешок.

Какой-то остряк в перерывах между аплодисментами сумел выкрикнуть:

– Дураки, автор-то – американец! А мешок ходить не умеет!

Тогда стали звать ре-жис-се-ра.

Кричали долго.

Наконец, вышел человек и поднял вверх руку.

Зал потихоньку успокоился.

– Господа, я не режиссер. Режиссер – это тот гений, который сверху свалился, вместо мешка. Поэтому он сейчас немного приболел. Искусство требует жертв, господа. Как выздоровеет, к вам выйдет.

После этих слов он поклонился и ушел за кулисы.

Зрители еще немного похлопали и двинулись к выходу, обсуждая с сотоварищами по зрелищу сколько весили мешки и что в них было: мука или цемент.

Когда мы покинули театр, было еще не поздно, и мы с другом решили еще раз зайти в рюмочную обсудить наш культурный поход в спокойной несемейной обстановке.

Там мне на ум пришли почему-то опять эти странные строчки о том, что театр – это не зрелище от скуки, а наши глаза и руки.

Я поделился этими строчками с другом, что вот привязались с самого утра, а кто написал, никак не вспомню.

Друг посмотрел на меня. Ткнул вилкой в салат, потом себе в рот. Пожевал и изрек:

– Это, брат, Маяковский.

– Точно! – воскликнул я.

И тут же предложил выпить за Маяковского.

Выпили.

Потом выпили за здоровье главного режиссера театра.

Затем за талант наших знакомых актрис.

Затем за… В общем, хорошо мы сходили в театр.

А главное меня теперь не мучает эта странная фраза: «Театр – это не зрелище от скуки… глаза… руки…».