Текст книги "Американский пляж (сборник)"

Первый и последний

Я, мысленно поев супа из акульих плавников, закусив паштетом из языков колибри, виртуально выпив фужер шампанского «Брют Премьер» и сверкнув бриллиантовым перстнем, вышел из ресторана отеля «Шератон», только что открывшегося в нашем городе.

Был прекрасный июльский вечер.

Какой-то нищий в рваной цигейковой шапке пытался подойти ко мне, но моя бдительная охрана тут же пресекла эту попытку.

Я уже хотел сесть в свой Мерседес ручной сборки, когда мне показалось, что где-то я уже видел этого попрошайку, и не только видел, а даже хорошо знаю.

Я остановил охрану и велел представить этого субъекта пред мои очи.

Его догнали, дернули за шиворот и, развернув, швырнули к моим ступням, одетым в туфли из крокодиловой кожи.

Когда нищий поднялся, отряхивая свои лохмотья, я окончательно его узнал.

– Андрюха! – крикнул я, сверкнув голливудской улыбкой из платиновых зубов, – ты ли это?

Это действительно был Андрюха, мой одноклассник, с которым мы дружили в школе все десять лет. И все эти десять лет я был самым последним учеником в классе, а он – самым первым и закончил школу с золотой медалью. После школы он уехал поступать в какой-то супер – престижный ВУЗ нашей страны и пропал. Двадцать лет я ничего о нем не слышал.

И вот такая встреча.

Я-то думал, что Андрюха достиг того же, что и я.

Или нет, я думал, что он достиг большего. Что он ест супы из языков колибри, а я только паштеты. Что он пьет вина из гробниц фараона, а я всего лишь из погребов Франции. Что он перемещается по миру на личном Конкорде, а я лишь на шестисотом Мерседесе.

И вдруг Андрюха, и в таком виде. Вот так медалист.

Что же произошло?

Эту загадку надо было решить, и я велел взять моего школьного друга с собой в загородную резиденцию Боровиха-3.

Пока ехали в моем Мерседесе, я открыл бар и предложил Андрюхе выпить. Бар был полон спиртным. Сам-то я не пью – врачи запретили.

А Андрюха налил в стакан виски, джина, ликера, водки и этот «коктейль» опрокинул себе в рот. Закусывать не стал, только крякнул и занюхал эту смесь рукавом. Правда, рукавом моего пальто.

– Пальто у тебя вкуснее пахнет, чем мое, – сказал он и попросил разрешения еще выпить.

Как я мог отказать другу?

– Пей! – широким жестом разрешил я.

И Андрюха выпил еще.

У меня прямо слюнки потекли, так мне захотелось тоже выпить. Но вовремя вспомнил ответ моего лечащего врача на мой вопрос, можно ли мне выпивать и сколько.

– Одну рюмку, – сказал врач и, увидев мой удивленный взгляд, добавил, – потому что второй не будет. Покойники не пьют.

Вот такие дела.

А Андрюха вот пьет себе и не боится. А мы ведь с ним одного года рождения.

Мой одноклассник после очередного стакана заснул.

Когда приехали на дачу, код моего лимузина почему-то никак не хотел идентифицироваться, и ворота не открывались. Пришлось оставить машину у входа в парк перед моим домом и с полкилометра топать пешком, что я очень не люблю делать – ноги болят, суставы плохо сгибаются. Я полгода назад вставил себе в коленные чашечки титановые суставы, но что-то сделали неудачно, и теперь хожу на своих ногах как на ходулях.

А Андрюха ничего. Выскочил из лимузина, как молодой, давай бегать да кувыркаться по лужайке для гольфа, покрытой травой, которую я выписал прямо с Капитолийского холма. А я вот кувыркаться не могу. Сто восемьдесят килограммов все-таки. И не ем ведь ничего, а прет в разные стороны, как квашню у бабушки в деревне.

Подошли к дому.

«Ну, – думаю, – сейчас я Андрюху так удивлю, что он от зависти заболеет».

У меня же не дом, а замок. Сам Гицетели проектировал, а строила фирма, которая московский Кремль реставрировала. Они тогда мне половину Кремля домой перетаскали. Поэтому у меня во всех комнатах мрамор, золото и двуглавые орлы. Одних халдеев сорок штук. Целыми днями моют, моют. А у меня на чистоту аллергия. Иногда так хочется в пыли поваляться, по грязному окну пальцем провести.

Андрюха действительно рот разинул, голову задрал, аж шапка его цигейковая слетела.

Лакей взял ее двумя пальцами и отнес в угол, к пылесосу поближе.

А я повел друга на экскурсию.

Самому мне все это сверкание уже опротивело, так что и смотреть не хочется. Все бы давно поломал да выкинул, только жалко. Выкину, кто-нибудь другой подберет. Пусть уж все остается по-прежнему. Вот, Андрюху удивил. Ему хорошо, и мне приятно.

Сначала я повел его в ванную комнату. Она у меня триста квадратных метров, что-то вроде римской бани. Мне ее прямо из Греции привезли, как когда-то три тысячи лет назад римлянам пленные греки возили.

Одна ванна у меня вырезана из целого изумруда. Вот я и предложил Андрюхе в ней поплавать.

Он с радостью сбросил с себя свои лохмотья и давай нырять. Да еще, глупый, кричит, зовет меня. А что звать-то? У меня же по всему телу экзема пошла, когда я на Канарах перекупался, и вот уже года три нельзя мочить кожу. И моя изумрудная комната так и простояла все это время без действия. Ладно хоть Андрюха появился.

После бани Андрюху завернули в халат; из леопардовой шкуры, и я предложил ему перекусить.

Накрыли в арабском зале.

Я-то сам почти ничего не ем, но для друга детства всю красоту азиатской кухни; понесли на стол. Андрюха ел и пил с таким, аппетитом, что я чуть было к нему не присоединился, но вспомнил о том, что пять^: лет назад в Гонолулу пробовал муравьев, пожаренных с гусеницами, и с тех пор есть не могу, питаюсь через силу. А Андрюха ест все подряд, только нахваливает. Перестал жевать только когда вышли танцовщицы и исполнили танец живота – открыл рот и давай хлопать глазами.

Я ему:

– Что рот-то открыл, а не поешь? Смотри, как я живу. Все они мои. Мой маленький гарем из тридцати красавиц. Хочешь, подарю?

– Ага, – только сумел сказать бедный.

Ну, я ему отдал тех, кого он выбрал, чтобы повеселился, самому-то они мне ни к чему. Я, после того, как связался с творческой богемой, прошел такие круги ада в сексе, что вот уже лет восемь меня мутит только при мысли о половом акте, не говоря об участии в нем.

А Андрюха молодец. Троих девчонок выбрал. Ну а после того, как он в отдельной комнате загонял их вконец, я повел показывать ему свои богатства.

Перво-наперво винные погреба со старыми и дорогими винами. Правда, я сам не пью. А когда смотрю на эти запасы, то меня прямо тоска скручивает в дугу – вот помру, а какой-то негодяй будет пить и посмеиваться надо мной, представляя, как я собирал эти вина со всего мира.

Поэтому я эти вина по ночам потихоньку выливаю в пруд. Пусть лучше рыбы пьют. Так что в этих бутылках, честно говоря, коллекционных вин почти уже нет.

Потом прошли в библиотеку.

Книг я сам не читаю. У меня от бумажной пыли такой чих начинается! Ну, ничем не остановишь.

А Андрюха прямо задрожал, когда увидел, какими раритетами я обладаю.

Помню, еще в школе его невозможно было за уши вытащить из библиотеки.

После того, как он походил около полок с книгами, мы заглянули в мою картинную галерею.

Там у меня всякие Ван Гоги и Рубенсы.

Правда, я в них ничего не понимаю, мазня какая-то. Я больше комиксы люблю. Из галереи повел его в свой домашний кинотеатр – там экран самый большой в Европе. Только у меня глаза болят, и я не смотрю ничего. Так, друзьям иногда показываю, что есть у меня такое, чего у других нет, но фильмы не кручу. И Андрюхе не стал крутить. Что же, он будет смотреть, а я зажмурившись сидеть рядом?

Потом зашли в свою собственную поликлинику. У меня там одних зубных врачей тридцать два. По количеству зубов. Только свои я давно вытащил. Мне в Израиле на титановые штифты платиновые зубы вставили. А стоматологов держу больше для форсу. Для зубов у меня металлург есть. Я его из красноярского металлургического завода выписал вместе с доменной печью. Сейчас он мне вольфрам вытапливает, хочу платиновые зубы на вольфрамовые поменять.

Итак, все осмотрев, пошли мы с обалдевшим от моего размаха и богатства Андрюхой ужинать.

Я велел принести в эмалированном тазу десять килограммов черной икры, сто бутылок коньяка «Наполеон» столетней выдержки. Пусть друг порадуется.

Ну, он и давай икру прямо половником уплетать да коньяк из горла лопать.

А я только смотрю. Мне все это кушать врачи запретили.

Вот ведь парадокс. Сейчас вроде бы все у меня есть. Только бы есть да пить, а не могу. Нельзя.

Пошли с Андрюхой на ночь устраиваться. Я ему свою королевскую кровать отдал. В ней раньше Екатерина II спала. Сам-то давно в ней не сплю. Я вообще давно не сплю. Бессонница.

А Андрюха прямо завизжал от радости, когда увалился в эту царскую кровать.

Я посмотрел на него, вздохнул и уже хотел уходить, а он сел на край кровати и давай меня пытать-расспрашивать.

– Скажи, а вот это все, что я сегодня видел, ел, пил, одевал, все это твое?

– Конечно.

– Скажи, а вот все это ты можешь в любое время есть, видеть, одевать и использовать?

– Конечно.

– Все, все?

– Конечно.

– Счастливый, – с тоской сказал он мне и, завернувшись в белое атласное одеяло, заснул.

Посмотрел я на него, сладко посапывающего, и мне так защемило в груди от его открытой бескорыстной зависти, что я заплакал.

А что заплакал?

И зачем?

Так и не понял.

Просто плакал, плакал и плакал. Как самый простой человек – бедный, но счастливый.

Такой же, как и мой друг Андрюха.

Поражение

Просыпаться с похмелья всегда тяжело. А просыпаться с похмелья у себя дома тяжелее вдвойне. Заранее знаешь, что кроме вопроса «И где ты, свинья, вчера так нажрался?» и пожелания «Чтоб ты сдох!», ничего твоя больная душа от любимой жены не получит.

Но просыпаться все равно приходится.

Ну, смелее…

Открыл глаза.

Сделал глубокий выдох, стараясь не попасть на цветы. А то прошлый раз они все дружно повяли, отчего тщательно спланированный подъем был нарушен метанием цветочных горшков в мою бедную голову.

Итак, что у нас сегодня? Жена, кажется, собирается в магазин. Глаза у меня открыты. Выдох сделан, и цветы, кажется, целы.

Пора.

– Сонь, – позвал со слезою в голосе. Это я пробую пробудить жалость.

Тишина. Не сработало…

Теперь уже громко и бодро:

– А ты знаешь, Сонь, иду это я вчера домой, смотрю: у самого подъезда, на лавочке, бумажник лежит, толстый такой…

И замолчал. Главное в нашем нелегком похмельном деле – вызвать жену на интерес, а потом уж и на раз – говор.

Надо сказать, жена у меня страх какая любопытная, а тут еще бумажник. Слышу, затихла – значит, слушает.

– Так вот, Сонь, я смотрю: бумажник такой толстый кожаный на лавочке лежит.

И опять замолчал. Оглянулся. Смотрю, Соня стоит в дверях, на лице ее недоверчивом безразличие, а в глазах прямо полыхает вопрос: «Ну, что там… что за бумажник? Может, с деньгами?»

Я, конечно, тут же ноги с дивана спустил, но вставать не стал: рискованно, дрожь в ногах, могу упасть.

– Представляешь, Сонь, беру я его, открываю, а он пустой. – И по мере возможностей изображаю на своем опухшем лице разочарование.

Соня плюет и уходит, но через секунду возвращается с вопросом:

– Ну, и где он?

– Кто? – делаю я глупое лицо, что в моем состоянии совсем не сложно.

– Бумажник.

– Какой?

– Который ты, паразит, вчера на шел.

– А-а, этот, – тяну я и начинаю оглядываться по сторонам – как бы ищу бумажник.

И вижу вместо бумажника: по всей комнате разбросаны мои вещи, а сам я на голом диване в одних трусах.

Кто меня раздевал и кто так художественно раскидал мои вещи по углам, я не помнил, как и не помнил, естественно, где лежит выдуманный мною бумажник. Но раз Соня спросила про бумажник, значит, контакт есть, а остальное – дело техники.

Я развел руками:

– Где-то здесь… Не могу вспомнить, сама понимаешь, голова болит, не работает. Вот если бы рюмочку, я бы сразу вспомнил, куда его вчера спрятал.

Соня оценивающе смотрит на меня – насколько я соврал. Похоже, ей зачем – то понадобился этот бумажник.

Оба мы прекрасно знали, что и я, и все мои вещи были вчера еще на самом пороге дома тщательно просеяны заботливыми Сониными руками на предмет изъятия всего мало-мальски ценного. Но Соня-то хорошо знает, что порой я проявляю чудеса находчивости, если дело касается захоронения наиболее дорогих мне ценностей.

Минуту посомневавшись, она сдалась:

– Ты же знаешь, что дома ничего нет.

«Победа, – торжествовал я. – Теперь бы только не спугнуть».

– А ты сходи, купи маленькую, – и тут же, опережая ее заведомо отрицательную реакцию на мое очень хорошее и разумное предложение, быстро добавляю: – А я, чтобы зря не сидеть, полы намою и заодно бумажник поищу.

Она, не успев ничего возразить на мое первое предложение и получив вдогонку второе, растерялась, но тут же собралась:

– Ну смотри, паразит, купить – то я куплю… Но если не найдешь бумажник, да еще не намоешь полы, знаешь, что тебя ждет?!

Я знал, как в нашей дружной семье карается обман слабого пола, но знал также сотни способов свести самый гнусный обман к недоразумению или недопониманию. Но полы все же придется мыть, тут никаким обманом зрения не отговоришься.

Наконец Соня, потоптавшись в прихожей, с шумом хлопнула дверью.

– Полная победа! – радостно запрыгал я. И прямо в трусах бросился претворять в жизнь наш утренний семейный лозунг: «Кто не работает, тот не пьет».

Схватил ведро, налил в него воды, бросил туда тряпку, и начал трудотерапию с большой комнаты. С целью экономии времени решил мыть только те места на полу, которые не закрыты половиками и ковром.

При таком творческом подходе работы осталось совсем мало, но все же мне было тяжело. Я решил опуститься на колени. Достал тряпку из ведра, сгреб ее в небольшую кучку и положил на открытое место на полу. Решил – пусть пол понемногу сам намокает.

Наш котенок, сидя на подоконнике, с удивлением наблюдал за моими манипуляциями. Впрочем, кучка моя тут же расползлась. Я опять сгрудил тряпку и начал водить ею по мокрому полу, отодвигая ведро, постоянно попадающееся на моем нелегком пути.

Вот так, ползая и извиваясь, как червяк, между стульями и шкафами, я продвигался к чугунной батарее парового отопления. Пот потоками заливал мне глаза, поэтому я не заметил, что котенок, давно перебравшись на диван, хищным взглядом наблюдает за трусами, болтающимися на моем тощем заду.

Мои большие темные, сатиновые, словом, «семейные» трусы были плодом Сониной сообразительности. Она была твердо уверена, что ни одна дура, кроме нее самой, не ляжет в постель с идиотом в таких дурацких трусах. А поскольку мы с трусами – одно целое, от Сониной ревности я был застрахован.

Но котенок охотился не за трусами, а за белой узкой тряпочкой, болтающейся при них.

Такие тряпочки любезно пришивают к трусам на наших швейных фабриках, чтобы каждый их счастливый владелец мог запросто прочитать, кто, когда, в каких количествах, по какому ГОСТу, и с чьего мудрого соизволения изготовил этот шедевр высокой моды.

И вот когда я очередной раз собрал в кучу непокорную тряпку и отодвинул ведро с водой, чтобы, виляя задом, приблизиться к финишному этапу моего трудового подвига, а проще говоря, к участку у чугунной батареи парового отопления – котенок прыгнул, повинуясь охотничьему инстинкту своих кровожадных предков. Прыгнул по-предательски – сзади, неожиданно, когда я, уже расслабившись, предвкушал скорое окончание моего титанического труда и потому был не готов к отражению коварной его атаки.

Уж не знаю, чем или кем представил котенок в своем богатом воображении этот невинный белый лоскуток, мне же показалось, будто в мой зад безжалостно впились Сонины ногти. Поэтому я привычно дернулся вперед… и со всего маху врезался головой в чугунную батарею, оказавшуюся на линии моего рывка. От этого мощного удара я потерял сознание и рухнул как подкошенный на пол. А падая, опрокинул на себя ведро с водой.

Потом оказалось, что острым ребром батареи я рассек себе лоб до крови. Стекая по моему безжизненному лицу, кровь смешивалась с водой, разлитой вокруг меня, и от этого создавалось впечатление, будто тело мое, исказненное невыносимыми муками, покоится в огромной кровавой луже.

Зрелище, сами понимаете, не для слабонервных. Даже Соня, закаленная нашей долголетней совместной жизнью, все повидавшая и ко всему привыкшая, увидев меня – широко раскинувшего руки, всего в крови, с огромной раной на лбу, – на миг оторопела, а потом с истошным криком «Убивают!» выскочила как ошпаренная на лестничную площадку.

Потом приехала «скорая», и санитары привели меня в чувство. Врач, зашивая рану на лбу, долго допытывался, кто и чем это так красиво меня обработал? И при этом очень выразительно косился на мощные формы моей жены Сони.

И верно – ведь по большому счету именно она и виновата. Налей она мне безо всяких там условий граммульку, глядишь, и не было бы на ней никаких подозрений. А так – разбирай теперь, кто виноват в порче моего лба, жадная ли жена или глупый котенок.

Но кто бы ни был виноват, я потерпел поражение: похмелиться мне в тот день так и не удалось. Вы, конечно, со мной согласитесь, что терпеть такое поражение поутру очень неприятно, да и физически тяжело.

Но и жить так тоже не лучше – в вечной борьбе за опохмелку.

А если жить в наше время без вина, то лучше уж совсем не жить…

Страшно.

Ранний завтрак с «Папуасом»

Фестиваль всегда праздник.

Кинофестиваль – праздник вдвойне.

А уж если кинофестиваль проводится в провинциальном городе – такой праздник соизмерим со вторым пришествием Христа.

Но фестиваль не был бы фестивалем, если бы на нем не присутствовала звезда первой величины. После долгих уговоров и переговоров наш город заполучил себе звезду Голливуда Ричарда Гира.

Заключили контракт, в котором были оговорены все условия приезда: предоставление лимузина, президентских апартаментов, специальной охраны с сопровождением и переводчика, а также специальное меню либо личного повара.

Естественно, отцы города согласились на все требования сразу. Согласились не от того, что все это в Городе было, а по широте русского характера: если приедет Ричард Гир – все сделаем, достанем, организуем – в общем, вывернемся как-нибудь.

За неделю до начала фестиваля было получено подтверждение: звезда прилетит на личном самолете.

Все сразу забегали, возникли вопросы.

Во-первых, где взять лимузин?

В нашем городе их не было ни одного. А шустрые столичные ребята заломили за аренду такие деньги, что дешевле Ричарда Гира носить на руках.

Во-вторых, где найти президентский номер? Никто даже не представлял, как он выглядит. Кто-то слышал, что в нем должно быть десять комнат. Поэтому стали думать где найти помещение, чтобы было достаточное количество комнат одновременно с множеством ванных, туалетов, спален.

С охраной все ясно – решили задействовать штангистов из общества «Динамо».

Найти сопровождение тоже не составило труда. Решили – три милицейских «уазика» подойдут.

Ну, а специальное меню – это вообще не проблема. На Руси гостей всегда кормили отменно.

Таким образом, нерешенными остались только три вопроса: лимузин, гостиничный номер и переводчик.

По переводчику посовещались и кинули клич по городу.

На конкурс пришло две сотни претенденток и ни одного претендента. Отобрали одну шуструю, которая владела несколькими языками и к тому же знала полную биографию Ричарда Гира: где родился, учился, в каких фильмах, когда и с кем снимался, его привычки, желания и т. д. В общем, даже больше, чем он знал сам о себе.

Лимузин отыскали в закрытом военном испытательном центре. Это был бывший правительственный автомобиль «Чайка», простоявший без движения лет десять. Для чего он там находится, никто не знал. А кто знал, тот давно уже забыл.

Его почистили, подремонтировали, покрасили, отполировали. И ко всеобщему удивлению, в нем даже нашли спецтелефон, вмонтированный в подлокотник сиденья пассажира.

По жилью решили еще проще.

В бывшей правительственной, так называемой обкомовской, гостинице освободили от посетителей один этаж, на котором находится десять номеров – пусть звезда выбирает – и повесили табличку с надписью «Президентский номер», увенчанную короной. Там было много ванн, душевых, спален.

И только после этого с облегчением вздохнули.

Основная масса гостей фестиваля прилетела заранее. По сценарию Ричард Гир должен был появиться в кинотеатре, где уже демонстрировались фестивальные фильмы, там выступить, затем переночевать ночь в президентском номере и улететь. К его приезду была подготовлена программа с посещением теннисного турнира, обеда в ресторане «Медведь», банкета с отцами города, прогулкой на теплоходе, утром – завтрак и отлет.

В аэропорту для встречи собралась вся административная свита в черных пиджаках, белых рубашках, галстуках. Рядом стоял хор девушек в кокошниках с хлебом-солью. Каждый из начальников держал по тарелке с хохломской росписью в подарок гостю.

И вот самолет приземлился, вырулил к встречающим. Подъехал трап. Из самолета вышел мужчина с очень знакомым лицом в спортивной майке, в пиджаке из мятого льна и брюках из такой же ткани, улыбающийся и симпатичный. Его сопровождал лысый человек и два охранника поздоровее и потолще наших.

Переводчица рванула с места, представилась и как прилипла к Гиру намертво, так и не отлипала от него все сутки. В общем, общение началось.

После хорового пения, хлеб-соли, речей с разукрашенными тарелками все расселись по машинам и поехали на теннисный турнир, который был организован специально для Гира, так как, по мнению отцов города, все американцы сплошь играют в большой теннис.

Колонна с мигалками, ревунами рванула по тихим, пыльным улицам города. Люди, давно не видевшие такого чуда, высовывались из окон, да так, что некоторые даже вываливались из-за любопытства на мостовую. Прохожие останавливались в удивлении, гадая, что же происходит.

Бабушки говорили, что пришел конец света.

Коммунисты – что к власти вновь пришла их партия и приехал генеральный секретарь.

Демократы – что наш город посетил президент Соединенных Штатов.

А гость, зажатый в уголке лимузина «Чайка» двенадцатью чиновниками, набившимися в попутчики, мчался по городу, не подозревая какой переполох вызвал его приезд в душах обывателей.

Во время прохождения кортежа произошел казус. Старая «Чайка», видимо, проснулась от долгой спячки и подгоняемая охраной Ричарда Гира, мчалась на такой, скорости, что все остальные машины безнадежно отстали, в том числе, – и машины сопровождения. Поэтому лимузин приехал на теннисный корт без шумной свиты.

Почетного гостя привели на теннисный корт, с грехом пополам объяснили, что он должен сыграть в теннис. Гир улыбнулся, взял предложенную ракетку, размахнулся и так ударил по мячу, что тот улетел за трибуны. Корт моментально опустел. Все зрители наперегонки рванули за трибуны в надежде заполучить улетевший мяч в качестве сувенира.

Ричард Гир же, как оказалось, в большой теннис никогда не играл, не играет и играть не умеет.

«Ничего страшного, – решили организаторы встречи. – Будем кормить». И направились к ресторану «Медведь», который находился недалеко от корта. Все были слишком взволнованы общением со знаменитым актером и никто не обратил внимания на его отказ от обеда. Гира чуть ли не силком потащили в ресторан. А чтобы сэкономить время, решили пройти напрямую через парк. Кто-то падал, спотыкаясь о корни деревьев, кто-то застревал в кустах, на что гость только смеялся, думая, что это все запланировано, и постоянно повторял:

– Good, cood…

Гостей встретило в фойе чучело бурого медведя, огромное количество голов лосей и кабанов висело на стенах. В зале огромный стол ломился от разных блюд; жареных поросят, фазанов в перьях, осетрины шпигованной кашами, розовых тушек рябчиков на огромных тарелках. Все были очарованы этим зрелищем и мало кто заметил, как побледнел американский гость, как сошла улыбка с лица его лысого спутника. Ричарда почти насильно усадили за стол на почетное место и начали угощать:

– Попробуйте поросенка. Или фазана.

– А это медвежатина с лосятиной.

– Смотрите, какие розовые куропатки.

Ричард не ел. Его спутник и вовсе скрылся.

Но этого уже никто не заметил.

Все принялись за трапезу, стали провозглашать тосты.

Наконец Гир вскочил из-за стола и выбежал из ресторана. Никто ничего на мог понять. А некоторые, которые не особенно интересовались настроением гостя, продолжали пиршество. Остальные же поспешили за Гиром. На вопросы он не отвечал, просил отвезти его с лысым другом отдохнуть. Просьба была выполнена. Эскорт помчался в гостиницу.

Проезжая мимо одного из православных храмов, Гир велел остановить машину. Сказал, что хочет помолиться.

Удивление было огромным. Неужели Ричард Гир православный христианин? Долго выясняли, какого он вероисповедания. Наконец переводчица, измусолив словарь, объяснила, он буддист. А по буддистской вере, как оказалось, сотворить свою молитву можно в любом храме.

Внутри церкви никого, кроме сторожа, не было. Спросили разрешения, дали бутылку.

– Валяйте! – ответил тот.

Ричард Гир с другом зашли в храм, накрылись одеялом, часа полтора что-то бубнили. Из церкви они вышли вновь веселыми, улыбающимися. Мы узнали, что он просил бога простить его за присутствие на ужасном пиршестве в ресторане. Ни один буддист не может убить даже мошку, не говоря уже о том, чтобы есть блюда, предложенные ему на торжественном обеде. Все живое на Земле – свято.

И вот эскорт прибыл в гостиницу. Звезде показали табличку с короной, перевели надпись: «Президентский номер». Когда вошли внутрь, удивлению гостя не было предела. Таких президентских апартаментов он еще не видел.

Вскоре нужно было ехать в театр на кинофестиваль. Ричард захотел принять душ. Но это оказалось не так-то просто. Из десяти душевых работало только две. Причем туалеты как раз в этих номерах не работали, зато в остальных были исправны. Но даже это не испортило ему настроение: он был готов уже к любым неожиданностям. Освежившись и переодевшись в светлый шелковый костюм и темную рубашку, он выехал на демонстрацию фильмов.

Около кинотеатра собралась огромная толпа лиц женского пола – почитательниц его таланта.

Наша охрана, несмотря на убедительные просьбы охранников Ричарда Гира, подкатила лимузин не к служебному входу, а к центральному подъезду. И теперь, чтобы попасть в здание театра, необходимо было пройти двадцать метров. Эти двадцать метров шли тридцать минут. Охранники один за другим выбывали из сопровождения, их оттирали обезумевшие от желания прикоснуться к звезде женщины.

От костюма Ричарда остались какие-то лохмотья, висевшие на плечах, даже ботинки и один носок умудрились снять. Но этот Гир все перенес, на удивление, спокойно и с улыбкой на лице вошел в театр.

В служебном помещении он переоделся в новый, поспешно привезенный костюм и, не упрекая никого, спокойно вышел на сцену.

Зал долго рукоплескал, не давая ему произнести приветствия. Наконец он сказал, что рад всех видеть, приветствовать город и горожан и с удовольствием открывает кинофестиваль. На этом его миссия закончилась.

После демонстрации фильма намечался большой банкет. Но Ричард Гир, зная, что в программе его пребывания на фестивале есть прогулка на теплоходе, чуть ли не на коленях упрашивал освободить его от присутствия на банкете, и отправиться покататься по великой Волге, о которой он много слышал. Все боссы уже нафотографировались, наобнимались, нарукопожатились с ним и отпустили его с миром. То-то было радости у человека!

На небольшом катере с переводчицей и всего двумя охранниками он поехал вдоль высокого берега реки, долго стоял на корме, задумавшись и глядя куда-то вниз по течению. Потом покормил чаек хлебом и, наконец, попросил пристать к берегу одного из островов. Там он собрал хворосту, развел костер и присел рядом на камень.

Стало смеркаться. Холодало.

Но Ричард настолько был отрешен в этой тишине, что никто его не беспокоил. Казалось, даже ветер слегка притих, – вся природа настроилась в тон его настроения, и люди, находившиеся рядом с ним, чувствовали в воздухе звучание плавной тихой музыки, успокаивающей сердца и убаюкивающей душу.

– Руки вверх! – прорезал идиллию громкий крик. Из кустов выскочили три вооруженных человека.

Охрана выхватила пистолеты. Но что такое пистолет против автомата!

Автоматчики положили всех на песок, обыскали, ничего не нашли. Долго допрашивали, где сети, где рыба. Когда представители славного рыбного надзора выяснили, что ничего подобного нет, задали давно необходимый вопрос:

– А что вы здесь делаете?

Ричард Гир поулыбался, а затем стал бросать камни в воду. Охранники надулись, как индюки. Переводчица начала с ними объясняться.

Наконец-то, один из инспекторов, что помоложе, узнал великого актера и сразу достал из-за пазухи бутылку, предлагая выпить. Какого же было удивление, когда он получил отказ. Чтобы не вводить ситуацию в пиковую, с рыбнадзором решила выпить переводчица.

Подошел катер, и рыбные автоматчики с клятвами в вечной любви к актеру спокойно покинули остров.

Ни на какие банкеты Ричард Гир больше не поехал, а отправился к себе в президентский номер.

Выбрав одну из десяти кроватей с чистым бельем и нешатающимися спинками, лег спать. Рано утром он улетал.

Все участники фестиваля – от отцов города до гостей – гуляли всю ночь на банкете, поэтому провожал звезду только я.

Поднялся к нему в номер, завтрака еще не было. Гир уже одетый, свежий, стоял у огромного, во всю стену окна с видом на широкие волжские просторы, закинув руки за голову, покачиваясь с пяток на носки.

Перед ним открывалась безграничная даль земного простора. Бледно-синяя лента реки ощущалась, как мощная гигантская артерия этого гигантского пространства. Гир перевел взгляд с реки на облака, низко, как горы, двигающиеся над рекой, и покачнулся.

Переводчица, сидевшая рядом, вскочила, чтобы поддержать его. Гир ее остановил и, повернувшись ко мне, сказал, что такого простора и красоты он не встречал нигде в мире.

Принесли завтрак: поджаренный хлеб, сметана, салат, чай.

Сели за стол, стали вспоминать предыдущий день, смеялись. И я спросил Гира что самое тяжелое в его жизни.

Он задумался, поставил чашку с чаем на стол, сложил руки и рассказал:

– Когда-то очень давно я много путешествовал и однажды побывал в Австралии. Там, на одном из островов, во время обеда застучали бубны, выскочили местные жители, одетые в яркие одежды. Они пели, плясали и вдруг барабанная дробь смолкла, все разом застыли и вышел папуас, у которого сквозь нос была продета не просто косточка, как у всех, а здоровенная тяжелая берцовая кость. И он ее носил с гордо поднятой головой. Он был героем этого маленького острова. Его всем показывали. Для этого племени он был «звездой» в нашем понятии.

Вот и я ощущаю себя тем папуасом, которого показывают людям, как чудо. И даже, – он улыбнулся своей обаятельной улыбкой, – трогаю иногда себя за нос, не торчит ли у меня там берцовая кость…