Текст книги "Американский пляж (сборник)"

Это были последние слова, услышанные мной от дяди Зины.

Я часто думал, откуда у этого человека, всю жизнь просидевшего в сапожной будке ради заработка для своей большой семьи, столько мудрости и житейского опыта? Сам он об этом молчал, а спросить его я не успел.

Умер он, когда я был в очередной командировке за границей.

Традиционно я вез ему пачку табака и был поражен, когда на месте сапожной будки увидел в асфальте рваный прямоугольник.

Первое, что пришло мне в голову: «Какая же она была маленькая, эта будка сапожника».

Второе: «Значит, дядя Зина умер, раз снесли его будку».

Я побывал на его могиле, где был установлен памятник со звездой Давида.

На нем был портрет дяди Зины, его фамилия, имя, отчество, даты рождения и смерти. Еще ниже на памятнике осталось место, куда так и просилась еще одна надпись.

Я присел на корточки и аккуратно подписал авторучкой: «Здесь лежит сапожник дядя Зина, который искренне любил наш удивительный мир, а я любил его, самого прекрасного и мудрого человека на этой планете».

Тетушка: «Привет из Лондона…»

Англичане почти все рыжие.

И если для женщин это обстоятельство является скорее пикантным, чем огорчительным, то рыжие английские мужчины за пределами своего небольшого острова не особо пользуются популярностью.

Единственным исключением из этого всеобщего правила является моя тетушка: она любила, любит и, наверное, вечно будет любить рыжих английских мужчин.

«Вечно», это в смысле века моей тетушки как живого, биологически активного существа, а не в том, в котором вечна Вселенная.

От любви к этим рыжим мужчинам она натворила такого… Впрочем, ничего особенного, если смотреть с точки зрения влюбленной женщины, в ее действиях не было.

Просто она, влюбившись в рыжих англичан, причем не в конкретного мужчину, а именно в образ бравого британца, рыжего и худого, решила соединить с ними свою долгую уже жизнь, а заодно и свое длинное худое тело, на их же родине, на этом туманном острове, тем самым повергнув в страшное уныние тетушкиных поклонников из снежной России – правда, в большинстве своем не ходящих уже и даже не лежащих, а покоящихся.

Взяв себе в голову эту прекрасную мысль, она, как человек, с детства отличавшийся небывалой практичностью, с великим прилежанием приступила к осуществлению своей английской программы.

Перво-наперво она решила раздобыть немного денег, чтобы съездить по путевке в страну своей женской мечты и навести там мосты.

А поскольку денег у нее таких не было, она поступила очень просто: обошла моих компаньонов и взяла от моего имени взаймы.

Вот так она и съездила, точнее, слетала на этот остров.

Оттуда она прилетела такая счастливая, что я, увидев ее, сразу простил ее шалости с моими компаньонами.

Ну, думал, побаловалась немного тетушка, так ведь кто без греха? На то и любовь. Еще слава Богу, что так закончилось, другие на этой почве вообще с ума сходят или сводят, что в общем-то одно и то же.

Подумал я так и, крепко обняв тетушку, поцеловал ее в плечо.

И мы, весело болтая о влиянии рыжинок на концентрацию тумана в предместьях Лондона, поехали к ней домой.

А жила она хоть и в полуподвале, но зато в самом центре города.

Мы с нею распили бутылку виски, подаренную ей одним из ее английских поклонников, посмеялись, позубоскалили, и она мне сообщила, что будет менять эту квартиру на другую, этажом повыше.

Я тогда пошутил, что лишь бы не ниже.

А через две недели она мне позвонила и сказала, что нашла обмен и пригласит меня в гости, как только устроится на новом месте.

Так мы перезванивались по вечерам около двух месяцев, болтая ни о чем.

И вдруг она мне звонит рано утром и просит помочь.

Она срочно едет в Англию на год или больше – ей написал один из поклонников и предложил руку и сердце. Она, конечно, тут же согласилась, зная по собственному, хоть и небольшому опыту, какими нетерпеливыми бывают англичане. В общем, ее судьба отныне связана с милым британским рыжиком, и она едет туда, причем немедленно и навсегда.

Ну, может, и не совсем навсегда, но на год – это уж точно.

Не меньше.

Поэтому она просит меня как можно быстрее помочь сдать ее новую двухкомнатную квартиру, которую она недавно выменяла на свою старую, что была в подвале. Сдать для начала хотя бы на год, а там видно будет. И столько в ее голосе слышалось счастья, что я никак не мог ей отказать.

Но когда я узнал, что она уезжает через день и что за это время надо не просто сдать квартиру, но и получить плату за год вперед, то попытался отлынить.

– Неужели ты хочешь, чтобы я приехала без свадебного подарка к тому, кто предложил мне руку и сердце? – спросила она.

Я, конечно, ничего такого не хотел и вынужден был согласиться с мощным доводом моей любимой, да к тому же еще и влюбленной тетушки.

Правда, я возразил, что подарки, как правило, делают женихи, и попытался доказать это на своем примере: когда я предложил руку и сердце моей отставленной впоследствии невесте, то подарок покупал я, а не она.

На это тетушка мне ответила, что так и должно было случиться, поскольку вся наша родня может засвидетельствовать, что я был в те времена похож на круглого идиота.

На мое обиженное пыхтение в телефонную трубку она заверила меня, что сейчас я, конечно, уже не круглый идиот.

От такой похвалы я успокоился и сказал, что расстараюсь ради ее счастья.

Сначала обзвонил друзей.

Затем – тайных недругов.

Потом – явных врагов.

И наконец нашел полубезумного музыканта, согласившегося снять квартиру на год за две с половиной тысячи долларов, причем две он давал сразу.

Я их свел звонками и уже через сутки отправлял ее, счастливую и обремененную чемоданами, навстречу счастью.

Когда самолет поднимался в небо, я думал о будущем моей любимой, пусть и немного взбалмошной тетушки, как о чем-то не вполне определенном.

И в очередной раз ошибался.

Всю неопределенность моя хитроумная тетушка оставила здесь, разделив ее поровну между всеми, кто имел счастье соприкоснуться с нею за последний месяц хотя бы по телефону.

Оказывается, она вовсе не поменяла свою старую квартиру в подвальчике. Она ее просто продала, а ту квартиру, которую выдавала за свою, сняла на два месяца и не без моей помощи пересдала бедному музыканту.

Музыканта хозяин квартиры с треском выгнал, но лишь после того, как тот разложил свои вещи и отремонтировал сломанный унитаз.

Музыкант пришел жить ко мне.

И я пустил.

А что было делать?

Так вот и зажили – вдвоем с музыкантом.

Он писал музыку, которую никто не хотел исполнять, а я – рассказы, которые никто не хочет читать.

Через шесть месяцев я наконец получил письмо в английском конверте с русским текстом.

Начиналось оно так: «Привет из Лондона…»

Я понял, что это от моей тетушки.

И побоялся читать дальше.

Положил его в карман и весь день ходил и думал. Нет, не о том, как там поживает моя тетушка, – я уверен, что все у нее в полном порядке, – а о том, что меня ждет и в какие еще веселые ситуации вовлечет она меня, когда я прочту ее письмо.

Как человек сам способный на безумства ради очередной влюбленности, я ее давно простил, да и в музыканте с ее легкой руки обрел друга, родственную душу и собрата по никем еще не признанной гениальности.

Наконец я решился. Вынул из кармана конверт, достал письмо и, присев на краешек стола, принялся читать.

«Привет из Лондона.

Здравствуй, мой дорогой, мой горячо любимый племянник.

Если бы ты знал, Алеша (Алеша – это я), каким негодяем оказался этот рыжий английский мерин.

Он и вся его островная банда не стоят и мизинца нашего распоследнего подзаборного забулдыги.

Никакой любви здесь нет, одни счетчики.

Мне писали, что ты сейчас проживаешь с тем доверчивым милым музыкантом.

Я бы вам нисколько не помешала.

Сидела бы тихо в уголке и слушала ваши на редкость талантливые опусы.

А по утрам готовила бы вам овсяную кашу, этому меня здесь научили.

Алеша, здесь все на рыб похожи – застывшие и как смерть холодные.

Прилечу в конце этого месяца.

Надеюсь уже в аэропорту вдохнуть аромат твоего букета и обнять тебя как самого близкого мне человека на всем этом жестоком свете.

PS: Рыжих встречать меня не бери и не забудь, что я люблю полусладкое шампанское.

Твоя любимая тетушка».

Прочитал я письмо. Посмотрел на друга-гения, занавешенного немытыми волосами, взял сумку и пошел к двери.

На его вопрос, куда я собрался, я ответил:

– За полусладким шампанским. Его моя тетушка страх как любит.

Сласть извращения

Комната.

Кровать.

Зеркало.

Этого оказалось достаточно, чтобы ощутить сласть извращений.

1

В комнату они вошли вместе.

Мужчина и женщина.

Поцелуй. Долгий, страстный.

Кровать.

Два часа мало.

Четыре – много.

Три – как раз.

2

Мужчина пришел первым.

Нервничал.

Курил.

Потом пришли две женщины.

Они разделись и легли в кровать. Ждали его.

Он докурил сигарету, выпил рюмку водки и нырнул к ним.

3

Эти двое вначале долго договаривались: кому какая.

Их подружки кокетливо хихикали и перешептывались друг с другом.

Наконец девушкам надоело шептаться. Мужчинам – делить.

Комната была одна.

Кровать – одна.

Дели – не дели, все будем вместе. Вперед.

4

Женщина говорила нет.

Мужчина ее уговаривал.

Перебрались в постель.

Там он ее уговорил.

Позвонил.

Пришел еще один мужчина.

Разделся и залез к ним в постель.

5

Одна – светленькая.

Вторая – черненькая.

Они долго играли друг с другом.

Пили шампанское.

Так же играя и хохоча нырнули в постель.

Им было хорошо вдвоем.

Без мужчин.

6

Он подошел к зеркалу.

Подвел тушью глаза.

Подкрасил губы.

Одел пояс. Натянул ажурные черные чулки.

И стал ждать.

Когда он позвонил в дверь, он вздрогнул.

Вскочил.

Критически оглядел себя в зеркало. Открыл дверь.

Помог ему раздеться и сел на край кровати.

Тот присел рядом и стал гладить его по ажурным чулкам.

7

Женщина была одна.

Она долго лежала обнаженная, не мигая глядя в потолок.

Потом закрыла глаза.

Розовым язычком смочила пересохшие губы.

И тонкими подрагивающими пальчиками стала осторожно исследовать нежные изгибы и мягкие бугорки своего прекрасного тела.

Она не хотела других.

Она любила себя.

Только себя.

8

Только в этой комнате он чувствовал себя спокойно.

Он любил женщин.

Но боялся их.

Мечтал о них.

И презирал себя за несмелость, робость и слабость.

За слабость своего характера.

Поэтому он ходил сюда.

И, мечтая о женщинах и их любви, ласкал себя сам.

Один.

Мечтая о женщинах.

О их любви.

Комната.

Кровать.

Зеркало.

И страсть. Страсть любви… Или страсть извращения?

Я буду вечно…

Нет, Она еще не проснулась.

Из-под белоснежного шелкового одеяла выбрался только мизинчик. Ее правой ноги. Выглянул, как любопытный розовый зверек, и застыл от удивления на этом белом поле.

Всего-навсего женский пальчик.

Пальчик спящей женщины.

Во сне Она потянулась, вздохнула и, что-то пробормотав, медленно перевернулась на другой бок.

Одеяло, нежно облегавшее женское тело, сползло чуть в сторону и обнажило ногу до бедра.

К одинокому беглецу – маленькому розовому пальчику – присоединились остальные его собратья. Они слегка подрагивали, как бы хвалясь друг перед другом новым лаком на ноготочках.

Моему взору открылась розовая пяточка, щиколотка с едва заметной пульсирующей на самой ее вершинке жилкой. Близкая к совершенству линия повела от пяточки мой взгляд выше по обнаженной ноге.

Нога была немного согнута, и две небольшие складочки потянулись к неровным бугоркам коленочки, за которыми начиналось нежное поле волнующего бедра.

Я не выдержал и легонько дотронулся до него. Кожа была нежная, как бархат.

От моего прикосновения женщина опять потянулась и выскользнула из-под одеяла почти вся.

Но так и не проснулась.

Я решил не рисковать. Решил больше не беспокоить своим грубым пальцем Ее божественное тело.

Но мои глаза – с ними я ничего не мог поделать – глаза меня не слушались.

Мой взгляд продолжал осторожно, медленно и нежно скользить по волнующим линиям бедра.

Выше.

Выше…

И еще чуть выше.

Белую нежность кожи стало плавно сменять серебристое руно едва обозначенного таинственного треугольника.

Еле-еле оторвал свой застывший взгляд от этого магического места. Даже руки спрятал за спину – от греха подальше.

Грехом же представлялось разрушение этой красоты – Ее сна.

Богиня лежала на боку.

Бедро крутой горкой скатилось на тонкую талию, и тут мой взгляд снова застыл, на этот раз – над небольшим кратером спрятавшегося пупочка.

Животик сладко спал. Дыхание пробегало по нему нежными волнами. Иногда, видимо, подчиняясь течению сновидений, дыхание сбивалось и животик неожиданно поджимался.

В эти секунды я тоже вздрагивал, и по моему телу перекатывалась волна неистовых желаний.

Казалось, никакие силы не заставят меня отвести взгляд от этого чуда.

Но выше маленькими белоснежными сугробиками трепетали нежные грудки.

И я метнулся взглядом к ним.

Тут ладошка спящей красавицы бессознательно шевельнулась и накрыла одну из стыдливых «сестриц». О, как я завидовал этим тонким трепетным пальцам!

Но вторая «сестрица» все же осталась свободна и открылась моему взору вся.

Я почти физически ощутил ее неповторимую мягкость.

Глаза мои буквально впились в вершинку женского сокровища. От этого маленький розовый сосочек вдруг вздрогнул и стал набухать.

У меня пересохли губы. Я понял, что мое волнение передается через эту чувственную плоть моей спящей красавице.

А сосочек стал расти и расти прямо на глазах.

Женщина вдруг глубоко вздохнула и медленно перевернулась на живот, открыв моему взору бесчисленное богатство волнующих выпуклостей и впадинок спины и зарумянившейся попочки.

Свою великолепную головку Она положила боком высоко на подушку и, успокоившись, задышала ровно и тихо.

Волосы укрыли Ее спину до лопаток и открыли застывшее в сонной неге белое мраморное лицо.

Оно было настолько беззащитно и прекрасно, что больше походило на личико юной сказочной феи.

Ротик был чуть приоткрыт, виднелись ровные, белые, как жемчуг, зубки.

Губки слегка подсохли, и от этого казалось, что они вот-вот лопнут под напором жизненной силы.

Носик еле слышно дышал, и дыхание превращалось в микроскопические бриллианты испарины над верхней губой.

Подбородок немного приподнялся и как бы нечаянно обнажил тонкую чувственную шею. Взбегая от хрупких ключиц тонким стебельком, она раскрывалась в гордый прекрасный бутон очаровательной женской головки.

Глазки – свернутые до поры лепесточки бутона – были прикрыты. Длинные черные ресницы спали. Густой перелесок бровей тоже расслаблено отдыхал.

Изящное, но беззащитное ушко обмотало вокруг себя локон прелестных шелковистых волос и ничего не слышало.

Казалось, мой взгляд обласкал все это божественное великолепие небесной плоти.

Но нет.

Вот я увидел родинку, а неподалеку – какой-то шрамчик или царапинку, но и они были милыми и очаровательными.

И тут мне показалось, нет, скорее, я это почувствовал, что моя прелестница чуть замерзла.

Я решил сделать Ей приятное: снова окутать Ее облачным одеялом.

И я очень бережно накрыл женщину – самое великолепное и прекрасное создание из всего, что удалось Господу создать на Земле.

Укрыл, чтобы Она не замерзла.

Но так, чтобы Она не проснулась.

«Спи, – сказал я ей, – я буду с тобой вечно.

Вечно… вечно… вечно…»

Урок истории

В седьмом классе к нам пришла новая учительница истории. Замужняя молодая женщина лет двадцати трех.

Светлые волосы, голубые глаза, приталенная кофточка, серая прямая юбка.

Я сидел за второй партой в правом ряду. Она часто подходила ко мне сзади и наклонялась, как бы проверяя, что и как я пишу. Но в то же время как бы случайно упираясь своей грудью мне в плечо. От этого уши у меня белели, шея заливалась бордовой краской.

Однажды после урока она задержала меня в классе. Поговорив по теме, предложила прийти к ней сегодня домой часов в семь вечера, чтобы позаниматься дополнительно. У нее, сказала она, есть старинные интересные книги по истории Древнего Рима. Она знала, что Рим меня очень интересует.

В семь вечера я был у ее дверей.

Она была одета по-домашнему. Легкий халатик. Тапочки с помпончиками. Волосы распущены. Я сел за стол.

Она принесла книгу, положила передо мной. Потом пошла еще за одной. Я открыл книжку, попытался читать.

Она обошла стол и встала напротив меня. Потом наклонилась ко мне. Верхние пуговички на халатике расстегнулись. В распахе стала видна вся грудь.

У меня застучало в висках. Я опустил взгляд вниз, на книгу, но ничего там не видел – буквы расплылись, строки задрожали.

Она обошла стол, взяла меня за подбородок и поцеловала прямо в пылающие губы.

Я вскочил, словно меня подбросила пружина.

Схватил ее за талию.

Прижался плотно к ее телу.

Потом еще плотней и еще… и обмяк.

Мне вдруг сделалось неловко и стыдно от всего того, что здесь происходило. Я запросился домой. Она вначале растерялась, но тут же, что-то решив для себя, стала сдирать с меня одежду. Я ужом завертелся в ее руках, не позволяя ей проникать слишком далеко. Осторожно, подбирая слова, она стала убеждать меня, что это вполне нормально, что я уже настоящий мужчина. Я дрожал, не знал, куда девать руки.

– Скажите, а это… больно? – прошептал я.

А потом, сидя в ее ванной по горло в пене, я все заглядывал ей в глаза и спрашивал: вот это все, что было с нами, и есть та самая любовь?

И она, намыливая мне голову, отвечала:

– Да, конечно.

Я пытался уточнить:

– Значит, вы меня любите и, выходит, я вас тоже люблю?!

– Конечно, – отвечала она, обтирая меня полотенцем.

Я вертелся в ее руках и продолжал выяснять:

– А как же ваш муж?

– А мы ему ничего не скажем, – смеялась она.

– А почему? – приставал я.

Она поднимала взгляд к потолку и говорила, что так нужно и все будет хорошо и со мной, и с ней, и с ее мужем.

На это я удивлялся:

– Разве можно любить двоих?

Она смеялась, поила меня чаем и говорила, что я глупенький, но хорошенький.

Домой я возвращался переполненный гордостью.

Теперь я как равный шагал рядом со взрослыми дядями, стараясь даже ступать с ними в ногу.

Я стал мужчиной!

У меня есть любимая женщина.

И она меня любит.

Правда, я немного огорчался при воспоминании о ее муже. «Но раз у нее теперь есть я, то ее муж ей совсем уже и не муж». И от этой мысли я веселел, подпрыгивал, обрывая листочки на весенних топольках. Меня переполняли великие перемены сегодняшнего дня. Хотелось с кем-нибудь поделиться. Но, как назло, никто из друзей и приятелей на пути не попадался.

«Может, рассказать обо всем маме?» Но, войдя в подъезд, я передумал. «Нет, пожалуй, маме говорить неудобно, лучше папе».

Вызвал лифт. Зашел в него. Поднялся к себе на седьмой этаж и засомневался: «А как начать? Нет, уж лучше я расскажу брату. А вдруг он смеяться будет? Нет, не буду и ему рассказывать. Она же говорила, что не расскажет никому. И я не буду». Но, так ничего и не решив, я подошел к своей двери и нажал кнопку звонка.

Остров купца Амозова

Жизнь электрика 7-го стройтреста Николая Амозова была как тоскливое серое утро, – без перспектив появления светлого солнышка.

Но характера Николай был веселого, оптимистичного и поэтому он не унывал. Не унывал от того, что даже небольшую зарплату платили редко. Не унывал от того, что в тридцать лет он не был женат и жил в общежитии.

Он редко навещал могилы своих родителей, дружбу ни с кем не водил и обходился знакомыми.

Но все время чего-то ждал.

Чего-то необыкновенного.

Вот развеются тучи, появится солнышко, и жизнь его будет другой. Не такой.

А какой?

Этого представить Николай Амозов не мог.

Ну, наверное, – светлой, интересной, с красивой женой, милыми детьми, кучей друзей и значимостью в обществе.

Да.

Только когда это будет и будет ли вообще? – вот в чем вопрос!

«Ничего, – решал Николай, – подождем. А пока: надо не унывать и радоваться жизни. Там уж видно будет».

Вот такой легкий, истинно русский характер был у нашего героя с редкой фамилией Амозов.

Он не интересовался, откуда у него такая фамилия и от каких предков она у него. Да и своих предков «дальше деда» он не знал.

А надо бы.

Весьма надо.

Так как его предок, купец первой гильдии Иван Александрович Амозов, в 1894 году, будучи в Париже совершил поступок, перевернувший не только жизнь его потомка Николая Амозова, но и все государственное строительство планеты в начале третьего тысячелетия.

Наделал дел купец Амозов!

Наделал…

Иван Александрович Амозов в молодости своей имел весьма шаловливый характер. Об этой черте его характера на родине, в Нижегородской губернии, где он был первым купцом по части мучной торговли, мало кто знал. Здесь он слыл хотя и молодым, но степенным гражданином, соблюдающим религиозные посты и традиции общества.

А вот когда уезжал на Парижские выставки, эта, неведомая землякам, шаловливость проявлялась ярко, показывая скучной Европе всю широту развеселого русского характера.

Мы не будем описывать всех приключений Ивана Александровича за пределами Российской Империи, так как к нашему герою, электрику Николаю Амозову, только одно из этих приключений имеет непосредственное отношение – морская прогулка его предка из Марселя на яхте «Цезарь».

Все были пьяны до безумия, включая – команду. Может, по этой причине, а может, оттого что ночью разыгрался шквальный ветер и море загудело, закипело, Ивана Александровича, когда вышел на палубу проветрить буйную голову, смыло с качающейся палубы в кипящие, словно при землетрясении, волны.

Выросший на Волге, Иван Александрович плавал как рыба, но море – не река, и такое количество шампанского его прежде не утяжеляло. Поэтому он стал потихоньку не только трезветь, но и тонуть.

И наверняка утонул бы, если бы планета Земля именно в этот день и час во время землетрясения не родила еще один маленький остров в начале Лигурийского моря, в какой-то сотне миль от Гиерских островов, где в этот самый момент и находилась яхта и сброшенный с нее в воду пьяный купец первой гильдии Амозов.

Вскоре яхту унесло по крутым волнам, и невольный ныряльщик остался барахтаться в полном одиночестве.

Когда ему уже слышалось пение ангелов у врат Господних, он вдруг почувствовал под ногами твердую, слегка дрожавшую почву.

Протрезвевшему и изрядно напуганному Ивану Александровичу подумалось, что это у него трясутся ноги. Ноги и впрямь тряслись, но тряслась и земля младенца острова, нежданно появившегося среди моря. Островок был небольшим, не более двух метров в диаметре и возвышался над водой совсем немного. Был он скользким, покрытый водорослями. Волны яростно захлестывали его. Поэтому удержаться Ивану Александровичу было довольно тяжело. Он то и дело соскальзывал с клочка земли, попадая в бездонное морское пространство.

Под утро, вымотавшись окончательно, Иван Александрович уж было решил, что судьба просто посмеялась над ним и скоро он предстанет перед карающим перстом Создателя.

Однако с первыми лучами солнца ветер стал стихать, море успокаиваться, и проплывающий мимо грузовой пароход застал купца первой гильдии Амозова спокойно сидящим на острове и дожидающимся, когда же Господь пришлет за ним подмогу.

После чудесного спасения Иван Александрович поставил двухпудовую свечку иконе Николая Угодника в православном храме Марселя.

А новоявленный остров он откупил за десять золотых червонцев у французов и назвал его своим именем. В честь спасения он вмуровал в остров мраморную плиту с описанием свершившегося чуда. И хорошо обмыв это дело, он отбыл на родину, в белоснежную Россию.

На родине рассказывать о своих приключениях он не стал – по вполне понятным причинам. А со временем и сам забыл о своей недвижимости в водах Франции.

Остров сто лет никого не интересовал. На географических картах его не обозначали из-за его малости. Указывался он только в лоциях. А его название трансформировалось в более привычное для западных моряков слово Амос. Со временем уже никто не мог вспомнить, откуда этот остров получил такое имя. Документы о событии ушли в архив, а таблица разрушилась от воды и времени.

Купец первой гильдии успешно дожил до Великой Октябрьской революции. Успешно был ограблен большевиками и успешно сослан чекистом Воробьевым в Сибирь. Других членов семьи сослали на 101-й километр Горьковской области, бывшей прежде Нижегородской губернией.

Вот из этих «других» и шли предки нашего электрика, а именно деда Николая Амозова, который был мобилизован советской властью со 101-го километра в областной центр на строительство автомобильного гиганта. Все ближайшие родственники Николая Амозова упорно старались не вспоминать о своих купеческих корнях в условиях коммунистической диктатуры, и сам электрик 7-го стройтреста Николай находился в добросовестном заблуждении, что он выходец из крестьян.

Заблуждению вскоре суждено было развеяться.

И весьма удивительным образом.

Началось с того, что в Средиземном море недалеко от берегов Франции неожиданно стал расти малозаметный и малоизвестный островок Амос. В течение месяца он вырос до нескольких гектаров.

Создавалось впечатление, что кто-то медленно выталкивает огромную гору со дна древнего моря на свет Божий. Толчков землетрясения не было, но остров Амос рос и в ширь, и в высоту.

Вначале только ученые проявили интерес к такому странному физическому явлению. Но по мере роста острова зашевелились и политики. А когда остров достиг приличных размеров, то и военные оказались тут как тут. Подлодки, крейсеры, авианосцы. И конечно, первыми приплыли любопытные американцы.

Но если ученых интересовало это явление с чисто научной точки зрения, то для рациональных политиков остров стал интересен с чисто практической точки зрения.

Чей это остров?

Франция ответила категорично – наш!

Испания – минуточку, мы считаем, что остров наш!

Италия – надо вообще посмотреть на остров повнимательней.

Американцы – подождите, господа, первым на этот остров ступила нога моряка Шестого флота Соединенных Штатов, а по морскому кодексу кто первый ступил, того и остров – как, например, Луна – никто же не спорит, что она принадлежит нам, американцам!

Пока все спорили, остров продолжал увеличиваться.

За полгода он превысил размеры французского острова Корсика и достиг размеров итальянской Сардинии. Целое европейское государство! Причем в шикарном месте Средиземноморья.

Достигнув размеров Сицилии, остров «замер». Рост прекратился.

Претендующие на остров моментально привели в боевую готовность свои вооруженные силы – никто никому не хотел отдавать лакомый кусочек. И когда противостояние достигло критической точки, собрался Совет Европы для мирного решения вопроса.

Стали разбираться, когда возник остров и почему у него такое странное название – Амос. Подняли архивы.

Вот тогда-то и возникла старая нотариальная книга города Марселя, где на одной из страниц добросовестным нотариусом в присутствии двух свидетелей и представителя мэрии закреплена купчая на остров купца первой гильдии Амозова Ивана Александровича, подданного Российской Империи.

Все были в шоке. Но закон есть закон. А закон о собственности – это святыня для законопослушного Запада. Как и право наследования.

Итак, владелец острова был установлен.

Из-за важности вопроса Совет Европы создал комиссию по установлении наследников. А сам остров был взят под временное опекунство Совета.

Прилет комиссии по наследству в Москву освещался всеми телекомпаниями, газетами и радиостанциями.

Оказалось, что в России Амозовых довольно много, и они толпами повалили в белокаменную.

Знакомые, смеясь, говорили Николаю:

– Чего сидишь? Езжай! Вдруг это тебя ищут.

– Вы что, обалдели?! У меня в роду, кроме пахарей да пастухов, никого не было. Так мене мама рассказывала.

Какое же было удивление Николая и всего города, когда именно ему пришел вызов в Москвы, а затем приглашение в Страсбург для вступления в права наследования.

Один из швейцарских банков моментально открыл Николаю неограниченный кредитный счет в своем Луганском отделении. Практически не требуя в ответ ничего, кроме согласия на открытие счета.

Ему показали его остров.

Вначале – на видео, Затем – «в живую», с борта вертолета. Размеры собственности поразили очумевшего от такого поворота судьбы Николая.

Когда ему задали вопрос при передаче правоустанавливающих документов, что он будет делать с островом, Николай, подумав, ответил:

– Пусть пока обсохнет.

Из Москвы понаехали эмиссары, требующие немедленного возвращения своего гражданина на родину. Уговорам Николай не поддавался, а припугнуть его ничем не могли. Родных у него не было, собственности тоже, кроме спецодежды, брошенной в общежитии.

Чтобы не наделать глупостей, Николай воспользовался услугами Луганского банка и спрятался от всех на одной из вилл в горах Швейцарии для спокойного осмысления своего нового положения.

Во-первых, он очень тщательно изучил свои юридические права. Что он может, а что нет. Ему подобрали прилежных и грамотных юристов.

Во-вторых, ему откопали в архивах все о его необыкновенном дедушке Иване Александровиче Амозове и даже разыскали его фотографию. Правда, в лагерной робе. А главное, Николай теперь все знал о возникновении острова и связанную с этим чудесную историю спасения деда, описанную в газетах столетней давности.

В-третьих, ему надо было спокойно решать, что делать с островом. Хотя название острова он уже решил оставить – «Раз Амос, то пусть будет Амос».

Банк предложил ему заложить остров за астрономическую сумму и предаваться прелестям жизни на полную катушку, как делал его дед. На это Николай напомнил советчикам, что дед его был уважаемый и мудрый человек, державший в своих руках всю мучную торговлю среднего Поволжья. К тому же дед учредил в Нижнем Новгороде Народный банк, просуществовавший до революции с прекрасной репутацией. А ко всему, у русских есть пословица: «Делу время, а потехе час». Чему дед и придерживался.

В один из дней Николай потребовал специалистов по государственному устройству.

Три дня сидел с ними взаперти. А затем, сняв информационную блокаду, объявил на пресс-конференции такое, что вся Европа всколыхнулась как от землетрясения.

Владелец острова, Николай Амозов, объявил о создании на нем нового государства.

Государства, состоящего только из одного гражданина – его самого.

Все остальные граждане будут жить, посещать и работать в его государстве по контракту.

Контракт:

– на аренду земли, как долгосрочную до 49 лет, так и краткосрочную;

– на разведку и разработку ископаемых;

– на строительство портов;

– на размещение военных баз;

– на строительство и эксплуатацию аэропортов, шоссейных и железных дорог;

– на строительство гостиниц, отелей, курортов» пляжных комплексов, Диснейлендов;

– на строительство и эксплуатацию гидрогазоэнергетики, автозаправочного и сервисного оборудования;

– на создание и эксплуатацию системы, как внутренней, так и внешней безопасности.