Текст книги "Это Америка"

– Что здесь происходит?

– Это парад геев. Они требуют признания их прав.

– Кто такие геи?

– Ну, гомосексуалы.

Эмигранты опешили:

– Что вы такое говорите?! Как это может быть? Откуда вы знаете, что они эти самые?..

– Так они сами кричат об этом и требуют признания.

– Сами кричат?.. И им не стыдно показываться на людях?

– Не только не стыдно, они даже гордятся этим.

– Как это – гордятся?! Гордятся, что педерасты?..

– Да. Вон у одного на плакате даже написано: God loves gays! В смысле Бог любит геев.

– Ну да?! А вот та старуха с плакатом, она тоже лесбиянка?

– У нее на плакате написано: Му son is gay, and I am with him all the way — «Мой сын гей, и я во всем его поддерживаю».

– Тьфу ты! Мать такое написала?.. А куда правительство смотрит?!

– Раньше, в шестидесятые, их не признавали, они собирались прямо напротив Белого дома и устраивали там пикеты. А потом, примерно с 1969 года, к ним стали относиться спокойней. Вон, видите, с ними в колонне идут официальные лица из мэрии, поддерживают, чтобы не допустить дискриминации, чтобы к ним относились как ко всем – принимали на работу, увольняли.

– Да их же арестовывать надо!

– Как это арестовывать? Почему? – удивился в свою очередь американец.

– У нас в России за это дело сразу «десятку» лепят.

– Что это значит?

– На десять лет в лагерь сажают, чтоб неповадно было.

– Ну, это вам не Союз, это Америка. Здесь свобода[41]41
  Общественное движение в защиту гомосексуализма зародилось еще в 1957 году, когда из-за нетрадиционной ориентации уволили из армии астронома Франклина Кэмени: он тогда поднял шумный скандал в прессе, доказывая, что геи должны иметь равные права со всеми. В 1969 году полиция ворвалась в небольшую облюбованную гомосексуалами нью-йоркскую гостиницу, чтобы разогнать их. После этого столкновения был создан союз геев-активистов. Этот союз начал требовать для них открытого признания и всех прав. И добился требуемого.


[Закрыть].

* * *

Пока Лева Цукершток присматривался к парикмахерским, его большая семья тоже гуляла по Нью-Йорку. Жена Рахиль повела двух младших детей играть на площадке, а восемнадцатилетняя дочка Рая пошла посмотреть на ярмарку под открытым небом. В школе она с удовольствием учила английский и неплохо говорила. Рая шла вдоль лавок с товарами и вдруг увидела столик, на котором стоял транспарант The Gay’s Synagogue (Синагога для геев). На столе лежала кипа брошюр про эту синагогу. Два молодых еврея-ортодокса зазывали народ к столику. Рая знала, что означает слово gay, смутилась, покраснела, отвела глаза. Но реклама так ее заинтересовала, что она все-таки подошла и задала вопрос:

– Эта синагога действительно существует или это шутка?

Один из них вежливо ответил:

– Нет, мисс, это совсем не шутка. Мы принадлежим к этой синагоге и приглашаем приходить к нам.

Другой парень услыхал русский акцент Раи и спросил по-русски:

– Вы из России?

– Да-а, – удивленно протянула она.

– Я тоже из России, – обрадовался он. – Меня зовут Хаим, а в России я был Ефим. Если вам удобней, говорите по-русски.

Рая разговорилась с ребятами. Современная девушка без особых предрассудков, она задавала много вопросов и чем больше беседовала, тем больше хотела знать про геев. Под конец она пригласила Хаима зайти к ним в гостиницу:

– Пойдемте со мной, расскажете больше.

– А я не помешаю?

– Да у нас никого нет – все ушли погулять. Интересно вы рассказываете. Значит, синагога у вас для своих? – продолжила она расспросы уже в номере.

– Ну да. Видите ли, большинство людей пока нас не понимают, считают нас не такими, как они. Но ведь и Оскар Уайльд, и Чайковский, и Сомерсет Моэм, и Гор Видал…

– Как? Они все тоже?!

– Ну, в том-то и дело. И Эйзенштейн, и Рудольф Нуриев, и Рок Хадсон, знаете такого актера? И многие другие.

– А я и не знала…

– Просто раньше не принято было говорить об этом. А теперь мы говорим открыто и даже имеем свою синагогу. А что такого? Ведь есть же клубы для геев.

– А я, например, могу ходить в вашу синагогу?

– Конечно! У нас все могут молиться по пятницам и субботам.

– Я приду. Мне это интересно, ужасно интересно.

В это время в номер вошла мать Раи с младшими детьми и своей 80-летней глухой матерью Ривкой на инвалидном кресле. Она пытливо уставилась на необычного гостя, он смутился и поспешно стал собираться. Рахиль проводила его долгим взглядом.

– Доченька, я хочу тебе что-то сказать.

– Что, мама?

– Ты еще очень молодая, и я хочу тебя предупредить.

– О чем?

– Чтобы ты была осторожнее со здешними мужчинами. Ведь так просто, ни за что, они не станут проводить с тобой время. Вот хоть бы и этот. Зачем ты его привела?

– Ах, ты про это… – Рая засмеялась. – Ну, этот не опасен. Он – гей.

– Гей? Что это такое? – удивилась мать.

– Гомосексуалист он, гомик.

– Не понимаю. Что такое гомик?

– Ты что, не знаешь? Ну, он это делает с мужчинами, – объяснила Рая.

– Что он делает с мужчинами?

Потеряв терпение, Рая выпалила:

– Спит он с мужчинами – вот что! Занимается с ними этим самым. Теперь поняла?

Рахиль онемела от удивления, но глухая старуха приставила ладонь к уху:

– Что она сказала, он богатый, а? Я спрашиваю, он богатый?

Рахиль не обратила внимания на ее вопрос, она была совершенно растеряна:

– Ой, что же это такое!.. Господи, доченька, что ты такое говоришь!..

Как раз в этот момент пришел с прогулки отец семейства Лева. Он посмотрел вслед уходящему гостю и добродушно спросил дочь:

– Это ты его привела сюда? Заигрываешь с ортодоксами?

Дочка не успела ответить, как к нему кинулась жена, почти в истерике:

– Лева, ты послушай, что говорит наша дочь!

– Богатый он, а? – нетерпеливо продолжала спрашивать старуха.

На нее никто не обращал внимания, а Лева удивленно спросил жену:

– А что такое она говорит?

– Я даже не могу этого повторить!

– Чего ты ей сказала?

Рая неохотно огрызнулась:

– Да ничего особенного я ей не сказала. Сказала только, что тот парень – гей, гомосексуалист.

– Что?! – взревел Лева. – Уведите младших, мы поговорим. Ты что про это знаешь?

– Да все я знаю…

Мать заламывала руки:

– Лева, ты что-нибудь слышал про такое, ты когда-нибудь слышал?!

Лева не отвечал ей и раздраженно продолжал выговаривать дочке:

– Гомосексуалист в моем доме! Откуда ты знаешь, чем он занимается?

– Да чего вы разволновались? Он мне сам сказал. Напрасно вы завибрировали. Это религиозный еврей, у них даже синагога есть для геев. Нормальные вещи.

– Синагога для педерастов?! Для этих самых?..

– Лева, да что же это такое! Куда это мы приехали? Ой, мне плохо.

– Ха, ей плохо! А мне хорошо, да? У меня в доме гомосексуалист, которого привела моя дочь!

Рая старалась говорить примирительно:

– Какие-то вы отсталые, ей-богу… Да поймите вы, это же вам не Ивано-Франковск, это Америка. Здесь свобода, сво-бо-да. Понимаете?

Лева вытер пот со лба:

– Нет, я лучше сяду… Где мои капли?.. Гомосек в моем доме! Такую свободу я понять не могу.

На пороге открытой двери появился их сосед Берл и, ничего не подозревая, мирно спросил:

– А что такое «гомосек»?

– Это гей из синагоги, с которым я познакомилась. Он интеллигентный человек, а отец с матерью недовольны, – объяснила Рая.

– Интеллигентный человек, говоришь?! Да никакой интеллигентный человек не станет таким заниматься!

Дочка презрительно усмехнулась:

– Много вы знаете! Да я вам таких интеллигентных назову, что вы только рты разинете!

– Ты мне поговори, поговори еще. Образованная какая!.. – Лева обернулся к Берлу: – Как вам это нравится, а?

Берл невозмутимо пожал плечами:

– Так-так. Что сказать? Это Америка.

– Америка?! – закричал Лева. – Я только что видел целый парад этих педерастов и своим глазам не поверил. А теперь моя дочь привела ко мне в дом одного из них.

Берл продолжал в том же примирительном тоне:

– Теперь все по-другому, не так, как было в России.

В течение всего разговора старуха пыталась расслышать, о чем они спорят, переводила взгляд с одного на другого и наконец сказала недовольным тоном:

– Мне ничего не говорят. Я не понимаю: он богатый? Он делает предложение?

– Ах, мамочка! Пока еще не сделал! – раздраженно закричала ей прямо в ухо Рахиль.

– Ну так бы и сказали. Но если богатый, стоит подумать.

Берл улыбнулся на ее замечание:

– Так-так. Я этого молодца знаю, он совсем не богатый, приехал года два назад из Львова, там его ссылали в Сибирь. Говорит, за сексуальные наклонности.

Лева опять стал кричать:

– И правильно сделали! Жаль, что выпустили. Как его могли принять в Америке?

– Али как его не принять? В Америке это никого не касается.

– А вот меня это касается, – и Лева поднес увесистый кулак к лицу дочери. – Посажу тебя дома под замок, чтобы не смела приводить ко мне в дом всякого… – а потом возмущенно повернулся к Берлу: – Куда правительство смотрит, когда творятся такие безобразия?!

Берл пожал плечами:

– А знаете, это так: членам правительства, сенаторам, конгрессменам и мэрам городов выгодно их поддерживать, чтобы они тоже голосовали за них. Вы пока не понимаете. Помалу-помалу, вы привыкнете. Это Америка.

* * *

Лиля слышала раздраженные крики из соседнего номера и вышла в коридор узнать, что случилось. Она увидела, как Рая выскочила из номера и хлопнула дверью, за ней бросилась Рахиль, но не догнала.

– Что-нибудь произошло? – участливо спросила Лиля.

Рахиль закрыла лицо руками:

– Ой, не спрашивайте, это какой-то кошмар! Наша дочка привела какого-то молодого верующего еврея в кипе, а он оказался этим самым, ну, как его… геем, что ли. Вы доктор, вы что-нибудь об этом знаете?

– Знаю немного, у некоторых есть такие наклонности.

– Наклонности? Ой, господи, что же это такое! Это же хуже, чем в Советском Союзе. Там мы жили и знать ничего об этом не знали. А здесь, оказывается, у них даже есть своя синагога для этих самых.

– Своя синагога для геев? – Лилю это тоже поразило.

– Да, да, и наша дура с ними связалась. Ой, боюсь я, что она станет ходить туда и совсем свихнется.

Лиля стала успокаивать мать:

– Не волнуйтесь, ваша Рая такая хорошенькая, найдет себе настоящего мужчину.

23. Английский язык

Практически никто из тысяч русских эмигрантов не знал английского языка. Те, что поселились на Брайтоне и поблизости, говорили только по-русски и обрекали себя на изоляцию от остальной Америки. Они писали в письмах тем, кто собирался уехать: «Английский можешь не учить, он здесь не нужен: на Брайтоне все говорят на русско-еврейском жаргоне, а то, что у тебя первый язык идиш – огромный плюс»[42]42
  Цитата из частного письма.


[Закрыть].

* * *

Сотрудники НАЯНЫ разговаривали с эмигрантами через переводчиков, но переводчиков не хватало. Если подходящего специалиста под рукой не было, ведущие пытались объясниться с ними на английском и с помощью жестов. Лиле было стыдно и обидно за свой народ. Она и сама была почти немая, хоть и старалась выжать из себя какие-то слова на английском. Раз она спросила свою подругу Лорочку Жмуркину:

– Как ты научилась говорить по-английски?

– Как стала убирать в квартирах у американцев, так и разговорилась. А еще ходила на Кембриджские курсы английского языка для эмигрантов, на 42-й улице. Там ты тоже скоро разговоришься. Там учится много молодежи из Латинской Америки. Все они такие живые и болтливые, что ты очень скоро станешь с ними болтать и у тебя развяжется язык. Главное, их не надо стесняться, как американцев, – болтай себе, как хочется, они поправят.

НАЯНА оплатила Лиле эти курсы, и вот она в первый раз пошла туда пешком тридцать кварталов, экономя деньги на транспорте. Ходить по Нью-Йорку она любила, испытывая смесь восхищения и страха перед городом.

На углу 42-й улицы Лиля залюбовалась зданием в классическом стиле – Публичной библиотекой. Потом она повернула на 42-ю улицу с прекрасным старинным зданием вокзала, построенного знаменитым миллионером Вандербильтом еще сто лет назад. Вдоль улицы стояло много шикарных отелей и богатых магазинов. Лиля подошла к 80-этажному Chrysler Building с красивой остроконечной вершиной. На первом этаже здания и размещались курсы.

Молодая чернокожая секретарша улыбнулась Лиле и дала ей лист с незаконченными фразами, к ним нужно было подобрать подходящие продолжения и дать грамматически правильные окончания. Лиля села дописывать фразы, будучи уверенной, что ее не возьмут выше первого-второго уровня. Секретарша приложила к ее ответам трафареты, по которым сверялись ответы, и сказала:

– Четвертый левел. Поздравляю. Начнете прямо завтра, занятия с часу до пяти.

Обрадованная, удивленная и немного усталая, Лиля поехала в гостиницу на автобусе, она торопилась приготовить еду и рассказать Лешке о своем успехе. Он и сам ходил в тот день узнавать про колледж.

Лиля прямо с порога выпалила:

– Лешенька, я студентка четвертого левела кембриджских курсов.

– А сколько всего этих левелов?

– Восемь.

– Хм, неплохо… – и грустно добавил: – Мам, я нашел колледж, который принадлежит городу. Жителей Нью-Йорка туда принимают бесплатно. Мне сказали, что я eligible, гожусь для поступления. Но надо дать адрес, по которому мы живем постоянно, а у нас такого нет. Когда мы сможем найти квартиру?

Лиля расстроилась – скорей надо находить квартиру. А Лешка вздохнул, но потом уселся перед телевизором, включил любимый мультфильм «Том и Джерри» и стал хохотать. А Лиля снова и снова думала: нужна квартира, квартира…

* * *

На курсах занимались эмигранты чуть ли не из всех стран мира, при этом доминировали латиноамериканцы и выходцы из Азии. Впервые Лиля увидела, как выглядят выходцы из Мексики, Бразилии, Перу, Аргентины, Ямайки, Гаити… Были на курсах и филиппинцы, корейцы и израильтяне. В своих странах они с детства общались с американскими туристами и бизнесменами, поэтому у них был неплохой разговорный язык, но они не умели читать и писать. Никогда Лиля не видела такого смешения рас и наций и никогда раньше не могла бы себе представить, кого только не принимала Америка.

Эмигрантов из Советского Союза на курсах было мало, с Лилей занимались только московский юрист Геннадий Лавут и две девушки-москвички Нина и Наташа Райхманы, которых она видела еще в Вене. Лавут продолжал поглощать свой любимый шоколад и все время повторял:

– Мне надо усовершенствовать английский, чтобы стать американским юристом.

Сестры Райхман, веселые, неунывающие девушки, говорили, что ищут женихов, но выбор перед ними стоит тяжелый:

– Мы читали книжку Хелен Браун «Секс и одинокая девушка»[43]43
  Книга 1962 г., которая положила начало движению феминизма и популяризации секса.


[Закрыть] и ее журнал Cosmopolitan. Там прямо говорится, что незамужние девушки должны заниматься сексом и получать от этого удовольствие. Знаете поговорку? Прежде чем встретишь прекрасного принца, тебе придется перецеловать много жаб.

Обе они так и делали, заводили на курсах мимолетные романы чуть ли не со всеми мужчинами подряд. Лиле такая неразборчивость не нравилась, она думала, что их родителям, оставшимся в Москве, это тоже не понравилось бы.

Большинство студентов были молодые, живые, подвижные и очень болтливые. Держались они свободно, весело и приветливо. Лиля с удовольствием участвовала в беседах, осваивая plain English – английский разговорный. Немного помогало ей знание французского и немецкого – все-таки когда знаешь один романский язык, другие лепятся к нему легче.

У нее завязалась дружба с одной чернокожей девушкой. Она сама легкой походкой подошла к Лиле в перерыве между занятиями, протянула руку для пожатия и сказала:

– Меня зовут Дарелл, я из Коста-Рики. А вы откуда?

– Я из России, меня зовут Лиля.

– Из России? – Дарелл засмеялась. – Я ничего не знаю о России, слышала только, что там холодно.

– Да, зимой там много снега.

– Снег? – Девушка рассмеялась еще веселей. – Я никогда не видела снега, только в кино.

На следующий день Лиля принесла ей небольшую деревянную матрешку. Дарелл повторяла «матрошка, матрошка», долго рассматривала конструкцию, потом порывисто поцеловала Лилю, залилась смехом и в восторге понеслась по коридору, показывая всем матрешку:

– Мой русский друг Лиля подарила мне вот это! Это называется матрошка!

В ее мимике и порывистых движениях было что-то от дикарки, от прекрасной дикарки.

Завидя Лилю, она всегда махала ей рукой и бежала навстречу. Однажды Дарелл спросила:

– Лиля, когда ты поедешь обратно в Россию?

– Никогда, – ответила Лиля, грустно покачав головой.

– Почему? Тебе там не нравится? – удивилась Дарелл.

Ну как было объяснить ей политическую ситуацию? Лиля просто сказала:

– Там коммунисты. Они будут меня – пиф-паф, убивать.

И они обе захохотали. Беседуя с Дарелл, Лиля выучила много слов и идиом, необходимых в каждодневных разговорах. А главное, она научилась говорить не стесняясь.

Однажды Лиля захотела взять сэндвич в vending-machine, в автомате. Так делали все, но русские приносили еду с собой, покупать в автомате за доллар казалось им очень дорого. Пользоваться автоматом Лиля не умела, стояла перед ним растерянно, а потом к ней подошел пожилой инженер из Ленинграда, он тоже не знал, как это делается. Тут же подскочила Дарелл:

– Лиля, чего ты хочешь? – Взяла ее доллар, запустила в прорезь, нажала что-то, и выскочил сэндвич.

– У нас в России таких машин не было, – смущенно призналась Лиля.

– Не было автоматов? А как же вы покупали себе еду на работе? Заказывали из ближайших ресторанов?

– Нет, мы приносили еду из дома.

– На работу приносили еду из дома? – Дарелл захохотала и даже запрыгала.

Инженер посмотрел на нее с осуждением, а Лиле строго сказал:

– Не понимаю, чего вы разыгрываете из себя демократку и заводите с ней дружбу? Вы же видите, какая она примитивная дикарка.

А Лиля с грустью думала о том, что быт даже этой «примитивной дикарки» был более благоустроен, чем их быт в Советском Союзе. Ее живая непосредственность нравилась Лиле больше, чем мрачная скованность ее соотечественников: дикарка-то как раз не Дарелл, это они настоящие дикари.

24. В поисках квартиры

Стояла необычайно жаркая и влажная погода, эмигранты изнывали от непривычного климата. Кондиционеры были не во всех комнатах гостиницы, поэтому люди собирались в прохладном холле и нетерпеливо расспрашивали Берла и других:

– Это у вас всегда такое лето? Сколько сегодня градусов?

– Девяносто два.

– Что?! Это по какой же шкале?

– По Фаренгейту.

– А по Цельсию сколько будет?

– Чтобы перевести на шкалу Цельсия, нужно сначала отнять 32, а потом разделить приблизительно на два. Получается, что сегодня около 30 градусов.

– Чудно все-таки у вас в Америке: длина не в метрах, вес не в килограммах, температура не в градусах Цельсия.

Но самой живой темой для обсуждения оставалась аренда квартир. Зубные врачи из Казани Соломон и Белла Хейфиц уже нашли квартиру и собирались переезжать.

– Мы первым делом установили кондиционер, а то задохнемся от жары.

– И сколько он стоит, этот кондицион? – поинтересовался часовщик Капусткер.

– Новый стоит двести долларов, но нам синагога дала подержанный в хорошем состоянии.

Хейфицы – приятные, интеллигентные люди – были Лиле ближе других. Ей только казалась странной их чрезмерная склонность к религии. С первого дня они регулярно ходили в синагогу и даже подружились с раввином. Квартиру они нашли в северной части Манхэттена Вашингтон-Хайте и теперь с энтузиазмом рассказывали:

– Очень хорошая квартира, two bedrooms (с двумя спальнями). Нам ее посоветовал наш раввин, очень добрый и культурный человек. Квартиры там недорогие.

Лиля с Лешкой решили поехать и посмотреть, что это за район и какие там квартиры. Со станции сабвея 96^th Street туда шла прямая линия № 1. Станция оказалась грязная, запущенная, лестница в нее спускалась узкая и крутая, полы заляпаны жевательной резинкой. Лешка увидел, что кто-то бросил в мусорный ящик толстую газету, половина ее торчала из ящика.

– Мам, это New York Times, самая главная газета. Давай возьмем. Интересно, что американская пресса пишет.

– Лешенька, нехорошо брать из мусорного ящика, – смутилась Лиля.

– А что! Здесь многие подбирают брошенные газеты: просмотрят и тоже бросают.

Газета была непривычно толстая, состояла из нескольких секций: политика, экономика, мода, искусство, туризм, спорт; весила она почти килограмм. В дороге они развернули газету и сразу увидели статью под названием «Нападение хулиганов на пассажиров в сабвее» с фотографиями. Четверо чернокожих парней задирали людей в вагоне и начали подступать к молодому белому мужчине; тот достал револьвер и выстрелил несколько раз, ранив двоих, остальные убежали. В статье писали, что с его стороны это было самоуправство, и называли его vigilante[44]44
  Член так называемого комитета бдительности.


[Закрыть]. Лешка сказал:

– А что? Правильно он сделал. Так с ними и надо разделываться. Был бы у меня пистолет, я бы тоже стрелял.

Лилю эта статья испугала, она стала осторожно оглядываться вокруг. Время было дневное, пассажиров в вагоне мало, но неподалеку от них сидела шумная ватага молодых чернокожих парней. В такое время им полагалось бы быть на работе или на учебе, но они шумели, курили, плевались, задевали других, особенно молодых женщин. Пассажиры молчали, не хотели связываться с ними, знали, что это может быть опасно.

Лиля испуганно держала Лешку за руку. А ватага хулиганов в это время о чем-то заспорила, ребята стали кричать друг на друга и ругаться. Потом двое из них сцепились в драке и покатились по полу вагона. Мелькнули ножи, другие парни тоже включились в драку. Пассажиры вскочили со своих мест и кинулись к проходу в соседний вагон. Кто-то дернул ручной тормоз, и поезд со скрежетом остановился в тоннеле между станциями. Лилю как ветром сдуло, она уже стояла в проходе между вагонами и тянула Лешку за рукав. Машинист давал громкие прерывистые сигналы, кондуктор в форме уже бежал через вагоны к дерущимся. Парней арестовали, а Лиля с Лешей поехали на том же поезде до станции 168^th Street. Тут было еще грязней и мрачней, и Лиля подумала: «Если снимем квартиру в этом районе, нам придется бывать здесь каждый день, это же кошмар».

Они вышли на Бродвей возле громадного здания больницы, прочли название: Columbia-Presbyterian Medical Center – College of Physician and Surgeons (Колумбийский Пресвитерианский медицинский центр, колледж врачей и хирургов). Лиля засмотрелась на большие красивые корпуса, вздохнула:

– Ох, Лешенька, смотри, какая красота! Это же знаменитая больница. Как бы мне хотелось хоть одним глазком посмотреть на нее внутри: какие там палаты, какое оборудование, какие операционные… Я так соскучилась по медицине…

Они пошли по Вашингтон-авеню, чтобы подробнее изучить район. Вокруг были аккуратные 5—6-этажные дома, рекомендованная квартира оказалась хорошей и недорогой – 250 долларов в месяц. Ее как раз освобождала семья русскоязычных евреев, переселившихся в США из Израиля. Лиля спросила:

– Опасно жить в этом районе?

– В Нью-Йорке нигде не безопасно.

– Но можно ли здесь ходить по улицам вечерами, когда темно?

– Что вы! По вечерам мы стараемся не выходить из дома.

Выйдя на улицу, Лиля сказала Лешке:

– Нет, я не могу жить в вечном страхе, что что-нибудь произойдет с тобой или со мной.

* * *

Но жизнь в гостинице уже утомляла и раздражала Лилю и Лешку. Квартиру надо было искать срочно.

Большинство эмигрантов переезжало в Бруклин, в район Брайтон-Бич и Шипсхед-Бей – возле океана. С 1973 года туда переселились тысячи одесситов, поэтому район прозвали Одесса Бич, или Маленькая Одесса. Цены на квартиры там были сходные, но пугала перспектива опять жить вблизи тех же людей. Лиля решила поговорить с Берлом, ему можно было доверять. Берл рассудительно сказал:

– А знаете, я бы вам не советовал там поселяться, это не для вас. Они все живут там, как жили в России: говорят только по-русский, кушают только русскую еду, читают только русскую газету. Из России они уехали, а в Америку так и не приехали. Зачем это вам? Разве вы для того живете в Америке?

Берл был прав. Лиля поговорила с ведущей из НАЯНЫ Рэйчел Коэн. Она сказала:

– Поезжайте в другой район, например в Квинс. Там тоже недорогие квартиры и русские селятся не так густо. Вот вам адреса двух квартир у станции метро Forrest Hills.

Лиля вспомнила, что там живет Евсей Глинский с семьей. Они работали вместе в Москве, и она помнила то единственное свидание, когда она оказалась для него легкой жертвой. Вскоре он уехал в Саранск заведовать кафедрой, а оттуда – в Америку. Надо ли встречаться с ним? Впрочем, это было так давно. Рупик Лузаник рассказывал, что Евсей хорошо устроился. Может, даст полезный совет. Она позвонила ему и рассказала, что живет в Нью-Йорке и привезла письмо от Рупика.

По его голосу Лиля поняла, что он обрадовался. Разговаривал Евсей по-дружески, пригласил в гости.

* * *

Им предстоял длинный путь в сабвее, с двумя пересадками. Сабвей Лиля не любила, боялась его после той драки хулиганов в вагоне. К тому же они никак не могли толком разобраться в запутанной сети многочисленных линий. На станции Columbus Circle хотели сделать пересадку и запутались. Пробовали спрашивать спешивших мимо пассажиров, но толпа двигалась стремительно, и на их робкие обращения никто не реагировал. Видимо, у Лили было такое отчаянное выражение лица, что к ним наконец подошел какой-то мужчина лет тридцати и спросил на русском с заметным акцентом:

– Извините, может, я могу вам чем-то помочь?

Мужчина был высокий, светловолосый, с приятным мужественным лицом. Лиля облегченно ему улыбнулась:

– Мы впервые едем на сабвее в Квинс и запутались. Как доехать до Forrest Hills?

Он подробно объяснил, куда идти на пересадку и сколько станций проехать. Лиля поблагодарила его на английском, и он улыбнулся. Тогда она спросила:

– Откуда вы знаете русский? Он вам нужен для работы?

– О нет, я выучил русский для самого себя. Я юрист и никакого отношения к делам с Россией не имею. Но часть моих предков происходила из России. Поэтому я решил изучить язык и два раза ездил в Россию туристом. Мне там очень понравилось.

– Ну, туристам везде хорошо…

– О да, вы совершенно правы. Я знаю, что людям там жить тяжело. Вы откуда?

– Мы из Москвы, недавно эмигрировали. Это наши первые дни в Нью-Йорке.

Перед тем как попрощаться, он дал им свою визитную карточку:

– Позвоните мне в удобное для вас время. Мы с женой будем рады принять вас.

На визитке были рабочий и домашний телефоны и адрес Элана Графа, юрисконсульта международной торговой фирмы.

Выйдя из сабвея, они сразу увидели забавную вывеску на русском: «Моня и Сема Интернешнл». За ней виднелись и другие русские вывески. Это их насторожило: значит, мигрантов из России здесь тоже много. Нет, это не та Америка, в которой она хотела жить. И район далеко от Манхэттена. Лиля решила идти к Глинским, даже не осматривая квартиры.