Текст книги "Второе пришествие"

– Если бы вы рассказали о них! – воскликнул Введенский.

– Что это изменит. В вас говорит историк. Но я повторяю, перед нами стоят другие задачи. Сейчас нас интересует настоящее и будущее.

– Тогда могу я задать вам другой вопрос?

– Разумеется.

– Меня давно волнует вопрос об описанных в Евангелиях чудесах. Скажите, это правда, они были? И брак в Кане Галилейской, и исцеление сына царедворца, и исцеление бесноватых в стране Гадаринской, и воскрешение Лазары, и…

– Я так и думал, что вы спросите об этом, – прервал перечисление Иисус. – На этот вопрос я вам отвечу. Да, чудеса были и не только эти. Но я глубоко жалею о них.

– Почему?

– Это была ошибка, вера не должна основываться на чудесах, это либо не стойкая, либо фанатичная, узкая вера. Точнее, суеверие. Вера должна рождаться из любви, из ощущения собственной божественности, а такой вере чудеса не нужны. Поэтому я твердо решил: больше никаких чудес. Кто не может без них верить, пусть не верят. Еще неизвестно, что лучше: неверие или такая вера. А вы как полагаете, Марк?

– Наверное, вы правы, – пробормотал Введенский. – Но так хочется увидеть чудо. И уж тогда бы я точно был уверен…

– Что я – это я, – снова прервал его Иисус, улыбаясь. – Нет, второй раз допускать туже самую оплошность не стану. А где наши дамы? Что-то они заболтались.

И словно, услышав его слова, Мария Магдалина и Вера вернулись в зал. Введенский заметил, как сияют глаза девушки. Интересно, о чем они говорили, подумал он.

– Мы пойдем, – встал он.

– Мы ждем вас снова, вместе и поодиночке, – произнес Иисус. – Правда, Мария.

– Да, будем рады вас видеть, – подтвердила она. – Мы с Верой отныне друзья.

Вера посмотрела на нее и кивнула головой.

– Да, – едва слышно подтвердила она.

Вера и Введенский попрощались и вышли из дома. Их никто не провожал. Они подошли к машине. Введенский открыл дверцу и занял место водителя. Вера села рядом.

Он достал ключ и хотел его вставить в замок зажигания, как вдруг автомобиль завелся. Несколько мгновений он недоуменно смотрел перед собой – и вдруг закричал:

– Вера, Он явил чудо, настоящее чудо! Машина завелась сама по себе. Мы не ошиблись, это действительно Он!

11.

Некоторое время они ехали молча. Каждый переваривал собственные мысли и впечатления. И не торопился поделиться ими с другим.

– Теперь ты убедилась, что Он – это Он? – первым нарушил молчание Введенский.

– Я это поняла тотчас же, как увидела его.

– Почему?

– Не знаю, Марк, это случилось само собой. Без всякого анализа. Просто вспышка, как на звезде. Я должна об этом поведать отцу.

Такая очевидная мысль Введенскому почему-то не приходила в голову, в самом деле, они должны же кому-то рассказать обо всем. Но именно это ему хотелось делать меньше всего. И особенно не хотелось сообщать ничего как своему отцу, так и отцу Веры. По крайней мере, пока. Трудно представить, как они воспримут эту новость.

– Послушай, Вера, я бы на твоем месте не торопилась с этим.

– Почему?

– Мне кажется, они воспримут эту информацию негативно. Они просто не поверят в то, что это правда.

– Ну и что, вначале не поверят, затем, встретившись с Ним, поверят. По-моему, это нормально. Я же тоже сначала отнеслась к твоим словам с большим недоверием.

– Все не так просто, из Его слов я понял, что Он весьма негативно относится к нашей церкви и к ее иерархам. Я не уверен, что они найдут общий язык.

– Но ведь они христиане, а он Христос. Кому, если не им, говорить на одном языке.

Введенский задумчиво покачал головой.

– Боюсь, совпадение тут только в названии. Во всем остальном – коренные различия. Я предвижу, что когда они встретятся, между ними возникнет острый конфликт. Понимаешь, в чем дело, Он им не нужен.

– Что ты говоришь, христианам не нужен Христос?!

– Именно так. Они создали церковь и религию под себя. Христос – это лозунг, символ, который они активно эксплуатируют вот уже две тысячи лет. Очень удобно иметь в своем распоряжении мертвого бога, с ним можно поступать, как хочешь. А вот что делать с живым, они не представляют. К тому же если появился Тот, кто все это создал, зачем нужны все они? Эти ребята тут же это смекнут. Подумай обо всем этом, все очень серьезно.

Вера откинулась на спинку кресла.

– Хорошо, я подумаю.

– Могу я спросить, о чем вы говорили с Марии Магдалиной?

Вера моментально оживилась.

– Она замечательная. Мы теперь подруги, так она сказала.

– Рад за вас.

– А я как рада. Ты представляешь, что моя подруга – та самая Мария Магдалина, подруга Христа. Это невероятно! Я даже не знаю, как это воспринимать.

– Воспринимай, как данность, – посоветовал Введенский. – Хотя, ты права, мы оказались втянуты в фантастические события! Тем интересней.

– Да, – не совсем уверенно проговорила Вера.

– И все же, о чем вы говорили?

– Она в основном рассказывала об их романе с Христом.

– Значит, роман все же был, хотя канонические евангелия об этом не упоминают ни слова.

– Был, – подтвердила Вера. – Но его ученикам это сильно не нравилось, они плохо к ней относились, требовали от Него, чтобы Он бы ее прогнал. Особенно настойчивы были некоторые апостолы, например, Петр. И до сих пор у нее с ним не самые лучшие отношения.

– Но ведь прошло две тысячи лет!

– Я тоже указала ей на это.

– А что она?

– Мария сказала, что они все живут в другом временном измерении. Это для нас минуло две тысячи лет.

– А сколько для них?

– Она не уточнила.

– Как же тогда закончился их роман?

– Когда Его распяли, то вскоре она вместе с детьми и Иосифом Аримафейским покинули Палестину.

– Выходит, эта легенда не легенда, а правда. Как и то, что у них были дети. И сколько их было?

– Двое, оба мальчики.

– Больше Мария тебе ничего не рассказала?

– Мы говорили еще о самых разных вещах.

– Интересно, о каких?

– Например, о косметике. Она спрашивали моего совета, какими косметическими средствами лучше пользоваться. В этом вопросе она сущий профан. Мне пришлось много объяснять. Впервые пожалела, что я недостаточно внимания уделяла этому вопросу.

– Ничего, теперь будешь уделять больше внимания. Ты же отныне ее консультант в этой сфере.

– Да, она просила и дальше давать мне советы.

Введенский подъехал к дому Веры.

– Надеюсь, скоро увидимся, – сказал он.

Вера посмотрела на него, ничего не сказала и вышла из машины.

12.

Последние годы они виделись редко, в основном, когда приезжали в родительский дом. Да и то общались не слишком много и не испытывали никого огорчения, когда расставались. В промежутках же между встречами Введенский почти не вспоминал о своем брате, если на то не было особых причин. А они к его радости возникали не часто. И поэтому он был сильно удивлен, когда Матвей позвонил и сказал, что хочет заглянуть к нему.

Эта просьба не обрадовала бы его и в обычной ситуации, а сейчас после знакомства с Иисусом и его кампанией ему было вообще не до брата. Вот уж с кем он не желал обсуждать то, чему стал свидетелем, так это с ним. Ему никогда не нравился догматизмом мышления Матвея. Было время, когда они спорили на эту тему, но в какой-то момент Марк осознал, что ему его не переубедить. И перестал с ним дискутировать. Это привело к тому, что порвалась едва ли не последняя связывающая их ниточка. Остались лишь формальные родственные узы, но Введенский иногда думал, что после того, как уйдет из жизни их отец, исчезнут и они, что не вызывало, впрочем, у него большого сожаления. Если люди совершенно разные и не испытывают большой симпатии друг к другу, никакое родство не удержит их от разрыва. Таких примеров не счесть, а, следовательно, ничего ужасного в том нет. Они и сейчас живут, как чужие, будут так жить и впредь.

Когда позвонил Матвей, первым импульсом у Марка был под каким-нибудь благовидным предлогом уклониться от этого визита. Но он устыдился своего желания – обманывать нехорошо. А сказать честно, что не испытывает желания его видеть, не решился. Да и причин для такого отношения особых нет. Правда, при последней встрече они сильно повздорили из-за его книги, но это легко было предвидеть. Матвей – правоверный служитель церкви, и другой реакции от него трудно было ожидать. Поэтому вряд ли стоит обижаться на него, каждый отстаивает свои принципы, свои воззрения.

Матвей был одет в рясу, на затылке волосы были завязаны в пучок. Марку никогда не нравилась эта церковная униформа, она казалась ему чрезмерно архаичной. Словно бы время застыло и не желает никуда двигаться. Но так не бывает, оно течет непрерывно. А кто не движется за ним, не поспевает за его потоком, безнадежно отстает от него. Но самое плохое в этой ситуации то, что церковь пытается и других заставить стоять на месте. А тех, кто не хочет этого делать, обвиняет во всех смертных грехах, превращает в своих врагов.

Однако этими мыслями Марк делиться с братом не стал. Усадил его в кресло, а сам отправился на кухню варить кофе. Интересно, зачем он все же заявился, гадал Марк. Не верится, что Матвей пришел просто так, как брат к брату. Отношения у них не такие, да и вообще это на него не похоже. Он человек прагматичный. Значит, есть причина. Скорей всего она как-то связана с книгой. Ладно, послушаем, что он скажет.

Марк вернулся в комнату с подносом. Матвей втянул аромат кофе в нос.

– Какой замечательный запах. Ты пьешь хорошее кофе.

– А почему я должен пить плохое кофе? – Кофе было действительное хорошее и дорогое, но Марк покупал его только потому, что этот напиток любила Вера. И ему нравилось, когда она наслаждалась им.

– Действительно, зачем пить плохое кофе, если можно пить хорошее, – засмеялся Матвей. – Тем более ты, наверное, неплохо заработал на своей книге. Я слышал, что она хорошо распродается.

– Возможно, я не интересовался.

– Ты не интересуешься судьбой своей книги? – удивился Матвей.

– А зачем интересоваться, у книги своя судьба. К тому же есть другие, более важные дела.

– Что за дела? – ухватился Матвей.

Марк понял, что сболтнул лишнее.

– Разные, дел всегда достаточно. Но ничего выдающегося. Так, текучка. Но и без нее никуда.

Матвей подозрительно посмотрел на брата.

– Не хочешь говорить, твое право. Я не настаиваю.

«Еще бы ты настаивал», – мысленно ответил ему Марк.

– Что же ты хочешь? – спросил он уже вслух.

Матвей тяжело выдохнул из себя воздух.

– Знаешь, Марк, мы с тобой братья.

– Припоминаю, – усмехнулся Марк. – Так бывает.

– Бывает, то бывает, но лучше, чтобы было бы по-другому.

«А вот в этом я не уверен», – подумал Марк.

– Возможно, – вслух произнес он.

Матвей послал в него острую стрелу своего взгляда.

– Я понимаю, что во время обсуждения твоей книги я вел себя несдержанно.

– Что было, то было.

– Но и ты пойми меня, ты затронул в моей душе самые тонкие и важные струны.

– И они очень громко зазвучали, – сдержанно улыбнулся Марк.

– Я много размышлял на эти темы.

– Сочувствую, – снова не удержался от иронии Марк.

Но Матвей, казалось, не заметил ее.

– Да, я как был, так и остался с тобой не согласен. Но это ли причина для раздора.

– А по мне вполне веская причина, Матвей. Уж лучше, к примеру, чем ссориться из-за наследства.

– В тебе говорит обида. Но я хочу говорить сейчас о другом. Разногласия не должны мешать нашим отношениям, между нами есть нечто большее, чем они. Мы сыновья одних родителей, у нас один отец и одна мать.

– С этим фактом не поспоришь.

– Вот видишь, – обрадовался Матвей. – Я очень ценю и уважаю тебя, ты талантливый человек. Талантливей, чем я.

Такое признание из уст брата Марк слышал впервые. И оно его даже немного взволновало. Может, в самом деле, Матвей искренен. Надо внимательней отнестись к этому разговору.

– И что из этого следует? – спросил Марк.

– Только то, что я тобой горжусь. Не всем у нас в патриархии нравится, что ты мой брат. Некоторые даже меня нашим родством попрекают – дескать родственник нашего врага. Но мне на это наплевать. Я не собираюсь, как Петр, отрекаться от тебя.

«Он и не знает, что этот самый Петр находится всего в часе езды отсюда – подумал Марк. – А когда узнает, как воспримет эту новость?»

– Это делает тебе честь.

– Поверь, брат, не это мной движет.

– Что же тогда?

Матвей от охватившего его волнения даже совершил променад по комнате, прежде чем снова занял прежнее место.

– Не знаю, поверишь ли ты мне моим словам, но я говорю искреннее.

– Посмотрим.

– Марк, у тебя много врагов. И не просто врагов, а могущественных врагов. Я это знаю. В такой ситуации тебе будет не просто выстоять без поддержки. А ведь, насколько я знаю, по большому счету ты один.

«Пожалуй, в этом вопросе Матвей во многом прав», – мысленно отметил Марк.

– Уж так все складывается, – пожал плечами он.

– Да, я понимаю. Но я пришел сказать, что ты можешь рассчитывать на меня. Я, конечно, занимаю не слишком заметное положение, но иногда большое значение имеет даже просто моральная поддержка. А я, если понадобится, готов для тебя сделать все, что в моих силах.

«Неужели он не обманывает? Пока как-то слабо верится».

– Я очень тронут твоими словами, Матвей. Скажу честно, не ожидал их услышать от тебя.

– Я и сам еще недавно не предполагал, что скажу их тебе. Но в какой-то момент я вдруг ясно осознал, что так нельзя. Мы христиане, нас должна объединять христианская любовь и христианское всепрощение, а не недоброжелательство и враждебность. Я понял, что иду по порочному пути. Это было подобно озарению. Не сомневаюсь, что Бог послал мне его.

– В любом случае, я рад, что мы стали ближе.

Матвей встал, сделал шаг в сторону брата. Они обнялись. Впрочем, не очень крепко.

– Надеюсь, мы теперь будем видеться чаще, – произнес Матвей.

– Надеюсь, – ответил Марк.

13.

Утром, за завтраком включив телевизор, Введенский был неприятно поражен. В новостях он услышал сообщение о заявление Дмитрий Бурцева. Детали ведущий не сообщил, но из его слов было ясно, что оно направлено в первую очередь против православной церкви.

Введенский тут же открыл Интернет и без труда нашел текст. Он был непривычно резкий даже для Бурцева. В нем он обвинял православную церковь, ее высшее руководство в том, что оно сотрудничает с диктаторской властью, тем самым, вставая на ее сторону и идя против собственного народа. И когда нынешний режим будет свергнут, счет будет предъявлен и ей.

В принципе содержание заявления не слишком удивило, хотя и не обрадовало Введенского, удручило и расстроило его другое: в тексте три раза были ссылки на его книгу. Он не сомневался, зачем это было сделано; Дмитрий не оставляет намерений втянуть его в свою борьбу. И хотя на эту тему они разговаривали неоднократно, польза от этих разговоров нет никакой. Нет сомнений, что этот манифест еще больше усложнит его, Введенского, отношения с церковью, хотя он не имеет никакого отношения к написанию этого послания. Но кто будет разбираться в подобных нюансах, главное то, что названо, да еще ни один раз, его имя. И Вера вряд ли положительно отнесется к такому упоминанию. У них вроде бы после размолвки наметилось улучшение отношений. А теперь есть большая вероятность, что все снова ухудшится. Нет, с этим надо что-то делать, причем, раз и навсегда. Сколько можно убеждать Дмитрия, что он, Введенский, кабинетный работник, ученый, литератор, историк, а не борец за справедливость. Но Бурцеву на его слова наплевать, ему важно только то, что он считает для себя важным. А до всего остального ему нет дела.

То, что заявление Бурцева не останется без внимания Введенский не сомневался. Уж слишком сильна резкость его тона, уж слишком напрямую указывались лица, которые понесут наказание. Так оно и случилось.

Введенский не слишком часто посещал свою работу – Институт истории религии. Считалось, что он преимущественно трудился дома или в библиотеках и архивах. Так оно во многом и было. И другого режима от него никто не требовал. Тем более, у него были прекрасные отношения с директором. Когда-то Введенский был его учеником в университете, он же и предложил ему затем пойти на работу сюда.

Поэтому Введенский слегка удивился, когда ему позвонила секретарша Варфоломеева и попросила немедленно прибыть в институт. Такое случалось крайне редко, и у Введенского возникло недоброе предчувствие. Не нужно быть великим специалистом детективного жанра, чтобы связать два события: публикацию манифеста Бурцева и его, Введенского срочное приглашение посетить институт.

Не ожидая ничего хорошего, он отправился туда. По дороге Введенский размышлял о своем учителе. Не будь его, скорей всего не было бы его книги. Она вышла благодаря двум человекам: Бурцеву, который дал на нее денег, и Варфоломееву, который по сути дела благословил его на ее написание. Ведь поначалу он, Введенский, опасался браться за этот труд, понимая, с каким недоброжелательством его встретят определенные круги. При других обстоятельствах ему, может быть, было бы это глубоко безразлично, если бы он сам не вышел из той же среды. Ведь по сути дела предстояло бросить вызов отцу, которого он любил и уважал. Они подолгу беседовали с Варфоломеевым, иногда их разговоры заканчивались за полночь, когда во всем здании института не оставалось ни души. Они закрывали входную дверь, и некоторое время еще продолжали разговаривать, уже шагая по ночному городу. Один раз на них даже напали хулиганы, хотели обчистить. Но этим бравым ребятам тогда жутко не повезло, ни у Введенского, ни у Варфоломеева денег почти не оказалось. Пришлось довольствоваться крайне слабой добычей, и разочарованными отправиться дальше на поиске новых жертв.

Но что-то теперь будет? Конечно, Бурцев по своему прав, ситуация в стране хуже некуда. Власть совсем оборзела, давит со всех сторон и при этом ворует безбожно. Почти настоящая диктатура. И церковь ведет себя не лучшим образом, тесно сотрудничает с режимом, который прикармливает ее с руки. Это и мерзко, и противно. Но такое в России происходит далеко не впервые, здесь почти никогда не существовало независимого гражданского общества. Склонность к подчинению, рабству просто фатальная. Почти никто не желает быть свободным. Вернее, желают, но таких ничтожное меньшинство, которое никак не влияет на общее положение. И как бы Дмитрий не пыжился, сдвинуть с места этот камень у него не получится. Уж больно он тяжел. И уж подобными выступлениями его не уничтожить.

Секретарша пригласила Введенского в кабинет директора, едва он появился в приемной. Но при этом успела испуганно взглянуть на него, словно это был не сотрудник, а ворвавшийся сюда с большой дороги бандит.

Варфоломеев сидел за столом. Обычно, когда Введенский входил, он тут же поднимался со своего места и шел навстречу ему. На этот раз все было немного по-другому; директор института некоторое время сидел неподвижно и лишь затем, когда Введенский к нему приблизился, встал, чтобы пожать руку. Но рукопожатие было вялым и неуверенным. Раньше он сжимал его ладонь гораздо крепче.

По лицу Варфоломеева Введенский видел, что тот был либо смущен, либо озабочен.

– Садись, Марк – глухим, не привычным голосом проговорил Варфоломеев. – Знаешь, зачем я попросил тебя приехать?

– Не знаю, – не совсем искренне ответил Введенский.

– Такого у нас еще не было, звонили из администрации президента.

– Надо же, растем, – усмехнулся Введенский.

Варфоломеев с откровенным раздражением посмотрел на него. Ничего подобного за все годы их знакомства не было. И Введенский окончательно понял, что дело плохо, его учитель то ли напуган, то ли очень растерян. А ведь он уже далеко не молодой человек, в его возрасте подобные стрессы опасны. У него и без того с сердцем далеко не все ладно.

– Я бы с превеликим удовольствием отказался бы и от такого роста и от такого внимания.

– Александр Георгиевич, лучше объясните, что все-таки произошло?

– А ты не догадываешься, – бросил Варфоломеев на него острый, как шпага, взгляд.

– Будет лучше, если вы объясните.

– Звонили из администрации президента.

– Это я уже слышал.

– Они возмущены письмом этого, как его Бурцева. Кажется, он твой приятель.

– Да.

– После их звонка я прочитал его текст.

– И что вы об этом думаете?

– Да, причем тут мои мысли! – почти закричал Варфоломеев. – Я могу думать все, что угодно. Только это абсолютно никого не интересует.

– Не согласен. Ваши мысли нужны вам, Александр Георгиевич. Они ваша подлинная суть.

Варфоломеев сел так близко от Введенского, что их колени соприкоснулись.

– Речь идет не о моей сути. Или ты не понимаешь, что у этих людей безграничная власть. Им ничего не стоит прихлопнуть наш институт, как таракана на кухне. Тебе неизвестно, что в прошлом году вопрос этот уже поднимался. Якобы ради экономии средств, намеревались закрыть его. Но потом то ли забыли, то ли решили пока это не делать.

– Я действительно не знал ничего об этом. Но почему вы ничего мне не сказали?

– Не хотел отвлекать тебя от работы посторонними делами. Да и чем ты мог помочь. А только намекни, тут же началась бы паника. А так все были спокойны, все занимались своими делами. Но теперь все иначе, человек, что говорил со мной, не скрывал, что вопрос стоит серьезно.

– А причем тут я?

– В тебе все и дело. Они по сути дела ставят ультиматум: ты должен публично откреститься от этого манифеста.

– И каким же образом?

– Ну, не знаю, написать статью, выступить по телевидению. Кстати, этот человек намекнул, что проблем с эфиром не будет.

– Но я не могу этого сделать, мне самому не нравится этот манифест из-за его чрезмерной резкости, но при этом согласен почти с каждым его словом. Разве у нас не диктатура, разве у нас государство не покровительствует коррупционерам и совершает много других отвратительных вещей. Да мы с вами ни раз говорили на эти темы. А церковь все покрывает своим авторитетом. Ни разу не осудили ни президента, ни правительство.

– Да причем тут все это, Марк! Мы разве сейчас говорим про государство или про церковь. Я пекусь только об институте. Если его закроют, без работы останется почти сто человек, прекратятся важные исследования. Тебе ли этого не знать. Мы все равно ничего не изменим в этой стране. Но, если сохранимся, можем пролить немного света на окружающую нас тьму.

– Став тьмой самим. Если помножить тьма на тьму, будет лишь непроницаемая тьма. И ничего другого.

Варфоломеев в отчаянии взмахнул руками.

– Это демагогия. А я думаю лишь о том, чтобы спасти институт. Все остальное оставляю на потом. Я обращаюсь тебе, Марк: я много сделал для тебя, сделай и ты что-то для меня.

Введенский почувствовал, что попал в западню. Отказать Варфоломеева он по многим причинам не может, но согласиться с его просьбой – тоже. И дело не только в том, что в этом случае он поведет себя нехорошо по отношению к Бурцеву, но и в том, что он предаст самого себя. Он полностью разделяет мнение друга о режиме, другое дело, что не согласен вести с ним непримиримую борьбу, на что нацелен Дмитрий. У него другое предназначение. И еще есть одна причина; из головы не уходит мысль о том, как отнесется к его поступку Иисус. В свое время он не пошел на компромисс, за что и был распят. Самое печальное во всей этой истории – то положение, в которое угодил Варфоломеев. Ему не позавидуешь.

– Александр Георгиевич, я понимаю, что все очень плохо, но я сейчас ничего не могу обещать. Извините меня. Если у вас ко мне нет других дел, я пойду.

– Других дел нет, – потерянным голосом произнес Варфоломеев.

14.

Разговор с Варфоломеевым сильно расстроил Введенского. Он не ожидал такого поведения от своего учителя. Он всегда считал его сильным, уверенным в себе человеком, убежденного в правоте того, что делает. В свое время Варфоломеев пробил создание института, для этого требовался огромный напор, смелость, убежденность в необходимости такой организации. Все это у него имелось в наличии, потому то он и добился успеха, хотя почти никто не верил в такую возможность. В том числе и он, Введенский. Он старался по-возможности перенимать у Варфоломеева эти качества. Во многом, подражая ему, он и принялся за свою книгу. А теперь этот человек сломлен. И для этого оказалось достаточным всего одного звонка из администрации президента. Не слишком ли легко директор сдался? Или он ничего-то не понимает и на самом деле это серьезный повод для капитуляции?

Введенский вдруг испугался. А если так же сломают и его? Пока за него по-настоящему еще не принимались, разве только отец с братом пытались добиться от него раскаяния и отречение от того, что он написал. А если позвонят из администрации президента, патриархии, ФСБ? Как он поведет себя? Не так-то просто устоять против такого давления. Теперь он это лучше понимает.

Невольно мысли Введенского перекинулись на Христа. На него тоже давили мощные силы, может быть, по тем временам даже более мощные, чем администрация президента. Сам прокуратор Иудеи, а за ним незримо стоял император Рима. И власти у Понтия Пилата было побольше, чем у нынешних властителей. И наказания он применял, куда как суровей. Даже практически невозможно современному человеку представить, как их можно выдержать. Для современного человека это почти нереально. Между тем эти люди выдерживали. И их было немало. Можно вспомнить христианских мучеников, которых травили дикими зверьми. Будучи ребенком, он так переживал мучения, которым подвергли их в Лионе. Он откровенно рыдал над судьбой Блондины, слабой женщины, которую безжалостно истязали неслыханным по жестокостям пыткам, но которые не сломили ее, она осталась преданной своей вере. Он радовался до слез, когда читал, что подвешенную на дереве ее не тронули хищники. Пришлось снова отправить в тюрьму. До сих пор он помнит эти строки наизусть: «Спустя какое время после бичей, ее посадили в ивовую корзину и бросили быку. Животное долго подбрасывало ее, но она уже ничего не чувствовала в надежде обетованного и в общении со Христом. Ее тоже закололи. Сами язычники сознавались, что у них ни одна женщина не смогла бы выдержать столько таких мучений».

Конечно, он с тех пор повзрослел, и та история уже не вызывает таких острых чувств. К тому же теперь он прекрасно знает, что не только христиане проявляли силу духа, таких примеров в истории не счесть. Но почему-то именно лионский эпизод особенно прочно засел в памяти. А ведь Варфоломееву ничем страшным не грозит, в самом худшем случае закроют институт. Будем преподавать в университете, как прежде. Такого известного ученого примут везде. А он перепугался аж так, что весь посерел. Если бы тем давним мученикам сообщили, что в наказание закроют какую-нибудь их лавку, они бы расхохотались. Да они бы последнее отдали за свою веру. Неужели мы так измельчали? Было море, остался ручеек.

Он непременно должен поговорить об этом с Иисусом. Но сначала он отправится к Бурцеву. Им пора решительно объяснится. Ему не нравится, что Дмитрий за его спиной и без его согласия использует его имя по своему усмотрению, в своих политических целях. Этому надо положить конец.

Введенский отправился в клуб Бурцева вечером. Он не стал предупреждать друга о своем визите, будучи уверенным, что найдет его там. Он знал, что тот с некоторых пор проводит здесь все вечера.

Так оно и оказалось, Бурцев сидел за столом в клубе вместе со своими единомышленниками. Не без удивления Введенский увидел, что рядом с ним расположился Сергей Галаев. Насколько он помнил, между ним и Бурцевым была едва ли не вражда.

Появление Введенского нисколько не удивило Бурцева. Он, как показалось Марку, с насмешливой улыбкой наблюдал его приближение. Когда же тот подошел к столу громко приказал: «Стул, господину писателю».

Такой, несколько шутовской прием не слишком понравился Введенскому. Впрочем, посмотрев на стол, он все понял, рядом с его другом стояла почти пустая бутылка виски. Да и слишком сильный блеск глаз говорил о том, что Бурцев не совсем трезв. С чего он это так напился?

Кто-то поставил стул рядом с Бурцевым, и Введенский сел.

– Виски будешь? – спросил Бурцев.

– Какие виски, я за рулем.

–Чтишь законы? Напрасно. В этой стране их нет.

– Правильно. И пока мы не свергнем тирана, их и не будет, – подал голос Сергей Галаев.

Общаться с полупьяным Галаевым Введенскому уж совсем не хотелось, и он позволил себе проигнорировать эту реплику. Зато ее активно поддержал Бурцев.

– Именно так и никак иначе. Пора кончать с этим режимом. Он слишком долго существует. Ты согласен, Маркуша?

Обычно Бурцев так называл Введенского в моменты особого расположения к нему. Но сейчас это произошло скорей всего под влиянием алкоголя. Впрочем, Введенского сейчас больше занимало совсем другое – как бы пообщаться с ним наедине. Высказывать свое недовольство его действиями при всех ему не хотелось.

– Дима, нам надо поговорить.

– Говори, у меня от друзей нет секретов.

Нет, так нет, раздраженно подумал Введенский. В последнее время Бурцев становится другим. И нельзя сказать, что он в восторге от этих перемен.

– Хорошо, буду говорить при всех. Я про твой манифест.

– Про него говоришь не только ты, про него говорит вся страна, – с гордостью произнес Бурцев.

На счет всей страны – это было небольшим преувеличением, но то, что он привлек к себе внимание – это было правда. О чем свидетельствовали отклики в Интернет. Перед поездкой сюда Введенский целый час изучал реакцию на писанину своего друга. И к своему огорчению обнаружил, что многие упоминали в своих комментариях в том числе и его, Введенского. Причем, часто, как соратника Бурцева, что ему совсем не нравилось.

– Но я хочу поговорить не о самом манифесте.

– А о чем же? – удивился Бурцев.

– Ты самовольно используешь в нем мое имя.

– Тебе это не нравится?

– Представь себе, Дима, не нравится. У Варфоламеева из-за этого неприятности.

– В чем же дело?

– Грозятся закрыть институт.

– А он в штаны наделал, я так понимаю?

Введенскому не понравилось то, как отозвался Бурцев про его учителя, хотя по сути он был прав.

– Да, он сильно обеспокоен.

– Передай ему, что когда мы свергнем режим, его институту ничего не будет угрожать.

– Непременно передам. И когда это великое событие случится? – насмешливо поинтересовался Введенский.

– Скоро, – пообещал внимательно слушавший разговор Галаев.

– Слушай его, он знает, – произнес Бурцев. – У него слово и дело не расходятся.

– А вы крови не боитесь? – спросил Введенский.

– Кто боится крови, должен дома сидеть, – ответил Галаев.

Введенский почувствовал злость, этот парень по-настоящему опасен. И очень плохо, что Дмитрий связался с таким субчиком. Но еще хуже, что Бурцев треплет без всякой надобности его имя. Ну, как же, он дал деньги на издание книги, и теперь до некоторой степени ощущает себя хозяином ее автора. Нет, дело так не пойдет, с этим следует решительно заканчивать.

– Дима, ты считаешь, что тебе нужно иметь дело с такими типами? – спросил Введенский. Он даже не попытался приглушить голос, пусть слышат все, в том числе и Галаев.