Текст книги "Второе пришествие"

– Нет, но я всегда ею восхищался. И сердце подсказало, что это она. Где Христос, там и Мария.

– Она жена Его – Введенский пристально посмотрел на отца, ожидая его реакции на свои слова.

– Что ж, – спокойно отреагировал на это заявление отец Вениамин. – Не вижу в том ничего зазорного. У мужа должна быть супруга. А теперь я хочу к Нему.

Отец Вениамин быстрыми решительными шагами направился к Иисусу. Не доходя до него несколько метров, он преклонил колени.

Эта сцена продолжалась несколько минут, все ее участники словно бы замерли неподвижно. Внезапно Иисус положил свою длань на голову священника.

– Встаньте, пожалуйста, отец Вениамин, – попросил Он.

– Не могу, я преклоняю колени перед моим Господом.

– Это совсем не обязательно, с Господом вполне можно быть на равных. По крайней мере, в этом вопросе уж точно.

Отец Вениамин удивленно посмотрел на Иисуса.

– Я всегда был уверен, что перед Господом нужно быть смиренным.

– Смирение состоит не в этом. Смирен должен быть дух, а не согнуты в коленях ноги. Прошу вас, встаньте.

Иисус мягко положил руки на плечи священника и приподнял его. Отец Вениамин встал.

– Я так долго ждал этой встречи, что-то мне подсказывало, что она возможна. Но не знаю, ни что говорить, ни что делать.

– Пригласите нас к себе. Мы с удовольствием попьем чаю.

– Это для меня безмерная честь. Пойдемте. Я живу совсем рядом.

Они вошли в дом. Отец Вениамин провел всех в столовую. Но стульев не хватило.

– Марк, неси стулья из других комнат, – приказал отец.

Марк бросился в другие комнаты, в том числе и в ту, в которой провел детство. Там был всего один стул. Он подхватил его и помчался обратно в столовую. Ему почему-то вдруг очень захотелось, чтобы Иисус сел именно на него.

Он поставил стул перед Иисусом, Тот поблагодарил и сел на него.

Вместе с отцом Марк удалился на кухню для приготовления чая. Впервые за все это время они оказались наедине.

– Ты давно общаешься с Ним? – поинтересовался отец Вениамин.

– Всего несколько дней.

– Почему ты мне сразу не сообщил?

– Я не сразу поверил, что Он – это Он. Я думал, когда ты узнаешь, кто это, с тобой случится что-то невероятное. Потеряешь сознание.

– Невероятное и случилось, я дожил до великого счастья.

– Но внешне ты спокоен.

– Ты не можешь узреть, как трепещет мой дух. Произошло нечто такое, что выходит за пределы нашего понимания. Если Он пришел, если Он сидит в моем доме, значит, вся моя жизнь была не зря. Что может с этим сравниться? Все остальное не имеет значения.

Марка охватило волнение.

– Выходит, ты сомневался в своем призвании?

Ответ последовал не сразу.

– Был грешен. Но мой грех не навлек на меня позора, иначе Он бы не пришел ко мне. Теперь у меня нет больше сомнений и мне ничего не страшно. Я с благодарностью приму свою судьбу, какой бы она не была.

Они погрузили чашки с чаем и угощение на подносы и направились в столовую.

После дороги все немного устали и проголодались и потому накинулись на чай, пирожки и печенье. Даже Марк с удовольствием пил, несмотря на то, что с волнением думал о том, что последует дальше.

– Благословите меня, мой Господь, – попросил отец Вениамин.

Реакция Иисуса удивила Марка.

– Зачем вам мое благословение. Вы и без того благословлены. Вам этого не требуется.

– Могу я задать Вам вопрос, Отче?

– Разумеется.

– Зачем вы здесь? Вы пришли нас судить?

– Я пришел разобраться, что произошло за эти две тысячи лет.

– Я понимаю. Это необходимо. Если я могу помочь, буду счастлив.

– Скажите, что я, по-вашему, должен делать?

– Вы спрашиваете меня? – изумился отец Вениамин.

– Я спрашиваю многих. Вы полагаете, что человек задает вопросы Богу, но и Бог задает вопросы человеку. Иначе стоило ли его создавать? Если человек не способен ответить на вопросы Бога, он Богу не нужен. Ошибка в том, что большинство думают, что общение с Богом – это монолог, а на самом деле – диалог.

– Мне трудно привыкнуть к такой мысли, привык смотреть на Бога по-другому.

– Но только так и возможно общение в виде диалога, он основа всего, что происходит, непременный атрибут любого развития. Там, где нет диалога, нет и развития, а есть деградация. Это была ошибка.

– Ошибка? Но в чем? И кого? – не понял отец Вениамин.

– Я не внушил мысль, что люди и Бог должны разговаривать друг с другом на равных.

– Разве такое возможно?

– Вполне. Только такое общение может быть плодотворным. Все, что носит односторонний характер, изначально ущербно.

– Не знаю, я не могу сразу привыкнуть к такой мысли. Всю жизнь я обращался к Тебе с молитвой. И ждал знака от Тебя.

– Вот я и пришел.

– Да, пришел, – подтвердил отец Вениамин. – Но все происходит совсем не так, как я ожидал.

– Господь – это не господин. Вы должны понять и принять эту мысль. Так вам внушали, но это не правильно. Это чересчур простая схема. Хотя, каюсь, когда-то я и сам так полагал.

– Вы критикуете самого себя? – изумился отец Вениамин.

– Что вас в том удивляет. Разве мир совершенен. Когда он станет таковым, тогда исчезнет и критика. В том числе и в божественный адрес.

– Могу ли я Тебя спросить?

– Разумеется.

– Почему Ты пришел ко мне, почему пришел в мою церковь.

– Мы приехали к вам со службы в храме Христа Спасителя, – произнесла Мария Магдалина. – Там все безжизненно, мертво. Там нет духа ни в тех, кто проповедует, ни в тех, кто внимает проповедям. А у вас тут живое. И это благодаря вам.

– Вы слишком добры ко мне, – растрогался отец Вениамин. – Просто я всегда знал, что Ты существуешь. И это придавало смысл моей жизни. Не представляю, как бы я жил, если бы не Ты.

– Так нельзя, – мягко возразил Иисус. – Неверно сосредоточиваться на чем-то одном. Это ведет к фанатизму. Бог – это единство во всем, а не единство всего. Помните всегда об этом отличии. А теперь нам надо идти, нас ждут другие дела и другие встречи.

– Могу я Тебе задать личный вопрос, хотя понимаю, что не имею на то право? Но не могу удержаться.

Иисус несколько мгновений смотрел на священника, затем улыбнулся.

– Ты хочешь узнать о своей жене, как она там, на небесах.

– Да, Отче, хочу, – смиренно подтвердил отец Вениамин.

– У нее все замечательно, она прекрасная женщина. Только сильно переживает за твои отношения с сыновьями. И особенно – с Марком.

– Ты безмерно добр к нам. – Отец Вениамин снова упал перед Иисусом на колени.

Но на этот раз Он не стал его поднимать, а молча вышел из комнаты. Вслед за ним потянулись и все остальные.

17.

Введенский вышел из дома вместе со всеми. Внезапно он остановился. Иисус удивленно посмотрел на него.

– Я должен вернуться к отцу, – сказал Введенский.

– Вы правы, ему вы сейчас очень нужны, – согласился Иисус. – Увидимся в ближайшее время.

– И приезжайте с Верой, – добавила Мария Магдалина.

– Обязательно, – горячо заверил Введенский.

Он вернулся в дом. Отец сидел за столом. Вид у него был отрешенный. Он взглянул на вошедшего, но это продолжалось всего одно мгновение. И он снова погрузился в себя.

Введенский сел рядом с ним. Молчание продолжалось долго. Он терпеливо ждал, когда отец вернется в привычный мир. Но тому после пережитого потрясения это было сделать не просто.

Наконец, отец стряхнул с себя оцепенение.

– Что это было? – задал он вопрос.

– Ты это знаешь не хуже меня.

Отец Вениамин отрицательно покачал головой.

– Нет, ты ошибаешься, я ничего не понимаю. Объясни, прошу тебя.

Введенскому стало грустно. Он прекрасно понимал состояние отца. Всю жизнь он верил в одного Христа и вдруг появился совсем другой Христос. Не канонический, а абсолютно непостижимый. И все же это был именно Он. И отец признал этот факт. Но теперь не в состоянии отойти от потрясения. На его месте он бы тоже пребывал в схожем состоянии.

– Нам надо поговорить, отец. Но только в том случае, если ты готов воспринимать правду. Все мы живем в огромном океане иллюзий, а то и откровенной лжи. Я думаю, для того и приходят пророки, в том числе и Иисус, чтобы помочь нам выбраться из него на землю обетованную, где царит правда и истина.

Отец Вениамин какое-то время сосредоточенно молчал, при этом избегал смотреть на сына.

– Ты полагаешь, что я всю жизнь и во всем ошибался?

– Это так и не совсем так.

Теперь отец Вениамин удивленно посмотрел на сына.

– Поясни. Я что-то плохо тебя понимаю.

Марк тяжело вздохнул. Разговор с отцом только начался, а ему уже каждое новое предложение дается с трудом.

– Ты искренне верил в то, что проповедовал и воодушевлял этой верой многих других. И они становились от этого лучше. Разве это не проявление истины? Но это происходило не в силу учения, которое ты излагал, а благодаря твоему искреннему убеждению в истинности того, что ты говорил людям. Я иногда думаю, что лучше искренне заблуждаться в чем-то, чем знать истину, но при этом быть к ней равнодушным. Помнишь, как говорил апостол Павел.

– «Если я говорю языками человеческими и ангельскими,

а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал

звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так, что могу и горы

переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы». Ты об этом?

– Да, об этом, – подтвердил Марк. – Он сел рядом с отцом. – Мы многое не знаем и не понимаем. Я бы сказал: мы почти ничего не знаем и почти ничего не понимаем. Но все же кое-что ясно: то, как сложилось христианство за свои две тысячи лет, оказалось не верным и порочным. Это один сплошной грандиозный обман. И ты тоже в нем участвуешь. Поэтому Он и пришел на землю снова. Он больше не мог наблюдать, как нагло используют Его имя во имя корыстных дел. Вспомни, отец, не об этом ли ты говорил в свое время с епископом Антонием? Ты был тогда настроен значительно радикальней. Может, от того, что был моложе.

– Это было давно, – пробормотал отец Вениамин и закрыл глаза, словно бы чего-то вспоминая.

Впрочем, Марк нисколько не сомневался, что отец все прекрасно помнит и что в глубине души он не отказался от тех взглядом. Он хорошо знал всю эту историю, завершившуюся практически ссылкой епископа в далекий северный край. Отец тогда сам едва избежал этой участи. Даже стоял вопрос о лишении сана. Но патриарх решил не усугублять ситуацию и не наказывать известного священника. Хотя репутация диссидента сохраняется за ним до сих пор.

– Не так уж и давно, – осмелился после длительной паузы произнести Марк. – Прошло всего десять лет, как выслали епископа Антония.

– Одиннадцать, – по-прежнему не открывая глаз, поправил отец Вениамин.

– Одиннадцать, – покорно согласился Марк. – Но этот срок так ничтожно мал по сравнению с историей христианства. Но это не отменяет того обстоятельства, что ничего не бывает вечно. Рано или поздно у человечества наступает момент глубокой переоценки ценностей. Так случалось уже ни раз.

– И ты хочешь сказать, что сейчас снова наступил именно такой момент, – наконец открыл глаза отец.

– Иначе Он бы не появился сейчас на земле. Когда Он пришел на нее в первый раз, мир переменился. И теперь Он явился с той же целью. Он намерен исправить допущенные ошибки.

– По-твоему, Бог может ошибаться? Но разве не Он и определяет те критерии, по которым мы все определяем свои ошибки?

– Я тоже так полагал. Но получается, что это не совсем так. Иисус мне на это намекнул. Он сам свои действия и представления сверяет с неким неведомым нам совершенным образцом. Он уверяет, что мир на самом деле не настолько детерминирован. И, возможно, свобода воли вовсе не фикция, а реальность. И она завела нас всех в тупик. И Он хочет выяснить, почему произошел поворот в другую сторону.

– Это ничего общего не имеет с учением церкви, Марк!

– Чем хуже для учения церкви, – пожал плечами Марк. – Почему мы все должны сопоставлять с ним. И если какое-то положение ему противоречит, оно автоматически превращается в ошибочное. Это абсурд!

– Но на этом абсурде стоит все здание нашей церкви.

– Но это ничего не меняет. Сейчас стоит, завтра упадет.

– Столько веков не падало, а сейчас, по твоим словам, настал миг обрушения.

– Я не заявлял, что церковь упадет прямо сейчас. Я не знаю, когда. Я лишь хочу сказать: от того, что ложь продолжается слишком долго, она не становится правдой. Она становится еще большей ложью. Только к ней так все привыкают, что почти никто не в состоянии понять, что она из себя представляет. И не желают покончить с ней. Она становится настолько укорененной в нашем сознании, что многим и подумать страшно, что это может быть заблуждением. И готовы сделать все, чтобы защитить свои позиции. Люди живут во лжи и даже об этом не подозревают. Более того, они и знать ничего про это не хотят. А когда находится кто-то, кто указывает им на это обстоятельство, обычно его побивает каменьями. Не мне говорить тебе, что так много раз бывало. Хотя бы та же история с Иисусом. Разве не так все произошло? Но так уж устроено, что рано или поздно всему приходит конец. В том числе даже лжи, в которую верят миллионы. Не пришел ли как раз такой момент?

– Нет, не может быть, чтобы все была одна ложь, – решительно заявил отец Вениамин и даже немного прибодрился.

– А откуда ты, собственно, знаешь, может или не может? Твое допущение ни на чем не основано. Вернее, основано на нежелание посмотреть правде в лицо. – Марк встал и прошелся по комнате. – Знаешь, меня давно поразило одно обстоятельство: люди вместо того, чтобы радоваться, что освобождаются от тьмы заблуждений и у них появляется шанс выйти на свет истины, не желают расставаться со своими предубеждениями. Они не считают это освобождением, наоборот, ненавидят его всеми фибрами души. И еще крепче держатся за свои старые представления. Не Он ли провозгласил: « и познаете истину, и истина сделает вас свободными». Так, последуй этому призыву Спасителя. Ведь каждое Его слово для тебя свято.

Отец Вениамин задумчиво молчал.

– Я и не знал, что верить так тяжело, – после длительной паузы промолвил он.

– Ты не прав, если верить тяжело, это не вера, а принуждение. И ты как раз принуждаешь себя к ней. Спроси себя отец: зачем? Что это тебе дает? Какую цель ты преследуешь. Ведь ты не знал и не знаешь ответов. Разве не так?

– Еще сегодня утром я знал.

– Это была иллюзия, самообман. А ведь когда-то ты задавал себе эти вопросы. Но на тебя надавили и ты перестал. Не слишком легко ты капитулировал.

– Ты сегодня, как судья. Пойми, сын, не мог я бороться со своими. С чужими – да, до последнего вздоха, а со своими – не в состоянии. Что-то внутри мешает, – дотронулся отец Вениамин до груди.

– Это не аргумент, а самооправдание, – не принял Марк объяснения. – Свои – это те, кто отстаивает истину, а не собраться по корпоративному цеху. Выходит, если кто-то подлец, то важней всего из своей ли он команды или нет? Это ущербная практика, она ведет рано или поздно к личной трагедии.

Отец с каким-то изумлением посмотрел на сына.

– Откуда ты все это постиг? – осведомился он.

Теперь на какое-то время задумался и Марк.

– Не знаю, отец, как-то все само пришло. Я ловлю себя на то, что после знакомства с Ним у меня иногда возникают мысли, которые удивляют меня самого.

– Полагаешь, тебе внушает их Он?

– Возможно. А возможно, что вдруг расширился мой горизонт, и я стал заглядывать в те его зоны, куда раньше не мог попасть. Но разве суть в этом.

– А, по-твоему, в чем?

– Истинны ли эти слова или ложны.

– Как же определить? Спросить у Него?

Марк отрицательно покачал головой.

– Он не скажет. Он посоветует искать самому. Подлинная истина только та, которую человек находит в результате собственного поиска, а не когда ее ему преподносят, словно чай на подносе. Я уверен, он придерживается такого же мнения. Он понимает, что допустил ошибку, когда не стал препятствовать апостолу Павлу от Его имени создавать религию и церковь, где все заранее расписано и определено. И я подозреваю, что Он появился тут, дабы ее исправить. Но для этого ему нужны помощники и соратники. Думаю, с целью их поиска Он и появился здесь. Каждому из нас рано или поздно предстоит решать, на чьей он стороне.

Отец Вениамин посмотрел на сына долгим взглядом.

– Я должен все обдумать, сын.

18.

Епископ Антоний смотрел в окно на открывающийся ему пейзаж. Сколько раз за эти годы он видел эту картину: чахлая северная растительность, серое и холодное, набегающее на берег энергичными волнами море. Природа скупая и блеклая, но по-своему привлекательная, со своей внутренней красотой. Впрочем, он не сомневался в том, что все созданное Господом, одинаково прекрасно. И южный яркий ландшафт нисколько не уступает спокойному северному. А за эти годы он к нему сильно привязался. И будь его воля, не променял его ни на какой другой. Здесь особенно хорошо думается, ничто не отвлекает на посторонние предметы. Те, кто его сослали сюда, надеялись, что он тут опустится, что его мятежный дух скукожится, и он станет просить прощение, умолять вернуть его назад. Но этого не случилось, хотя все последнее время он действительно думал о возвращении. Но не как раскаявшийся грешник, хотя точно он не мог определить свой статус. Он ясно понимал, что находится среди нынешней камарильи он не сможет, они никогда не найдут согласия. Ничего не изменилось, он остался прежним, даже еще сильней укрепился в своих взглядах, по мнению многих еретических. Но что это означает, ведь эти мысли посылает ему Всевышний. И делает это с какой-то целью. Значит, они нужны миру, и только нужно понять, как их с пользой использовать. А это совсем не просто, особенно в ситуации вынужденного отшельничества, в которой он оказался. Это сильно угнетало его; когда не можешь найти себе применение, жизнь превращается в нескончаемую муку. Может, для того и отправили его в эти дальние края, чтобы он бы ощутил вся тяжесть наказания. Они там за многие столетия накопили большой опыт по воздействию на человека, людей, на целые народы. И постоянно его увеличивают.

Епископу Антонию вспомнился незадолго до его назначения сюда разговор с одним из самых умных и хитрых служителей патриархии с Валерианом Чаровым. С ним они ни раз и до того дискутировали. И он не без основания полагал, что одна из причин его удаления были эти беседы. В тот день они разговаривали о том, должна ли церковь выполнять роль пастуха, пасущего свое стадо, или вести с верующими равный диалог, не указывать им, словно строгий учитель, что делать, как жить, во что верить, а вместе с ними искать и находить Бога и божественное в мире и человеке. Валериан Чаров отстаивал первую точку зрения, причем, делал это горячо, даже запальчиво. Было очевидно, что эта тема для него и близкая и животрепещущая. Он буквально наскакивал на своего собеседника, что так не походило на обычное поведение протоирея – спокойное, уверенное в себе, даже с оттенком покровительства и скрытой заносчивости.

Под влиянием Чарова распалился и он сам. У них вышел весьма напряженный спор, в котором спорщики не скрывали взаимной неприязни. Для епископа Антония это была принципиальная дискуссия, он уже не первый год отставил позицию, что церкви необходимо глубоко взглянуть на себя, проанализировать свою историю и практику, ту роль, которая сыграла в жизни страны. Священник, считал он, не имеет право возвышаться над прихожанином, он не руководитель его в вопросах веры, а помощник, призванный помочь ему найти свой путь к Богу. А уж какой он будет, вопрос другой. Совсем не обязательно его рельсы пролягут через территорию православия. Это совсем не главное, а главное – конечный результат, приблизится ли человек к Господу или останется в том же состоянии.

Но как раз с этим утверждением Чаров был категорически не согласен. Он отстаивал прямо противоположное мнение, что главное – это сама мать-церковь. Без нее народ окажется жертвой различных чужих и злокозненных сект. И нужно всячески оберегать и приращивать ее влияние и позиции в обществе. А тот, кто выступает против такой политики, предатель и вероотступник. Епископ Антоний не остался в долгу и назвал его догматиком и церковным помещиком, который смотрит на паству, как на своих крепостных крестьян. Потом, он правда, жалел о вырвавшихся словах, но было поздно.

Обменявшись подобными любезностями, они разошлись. Это была их последняя на сегодня встреча, а буквально через несколько дней он получил назначение срочно отбыть в этот суровый и далекий край. И то, что последний разговор с Чаровым, внес лепту в это его перемещение в пространстве, он мало сомневался.

Но сейчас его занимали не прошлые споры, епископ Антоний был переполнен другими чувствами. Утром он получил длинное письмо от его старого знакомого, а скорее друга отца Вениамина. И то, что он сообщал, было столь невероятно, что не укладывалось в голове. Этому поверить просто невозможно, но почему-то епископ Антоний этому верил. Или точнее, он вовсе не исключал, что это может быть правдой. Он хорошо знал отца Вениамина, его романтичный, но одновременно трезвый ум, не склонный к неоправданным фантазиям. Тот бы не стал сообщать такую удивительную новость, если бы не был убежден в ее правдивости. Ведь чудеса и невероятные события случаются в нашем мире, хронология церкви насчитывает их большое количество. И пусть многие из них вызывают сомнение, но есть и немало таких, которые выглядят достоверными.

И еще был один аргумент в пользу правдивости изложенного в письме. Епископу Антонию давно казалось, что если второму пришествию суждено случиться, то сейчас самый подходящий момент. Если называть все своими именами, то очевидно, что и церковь, и вера зашли в тупик. Они давно не обновляют мир, как это было после первого появления Христа, а наоборот, стоят на страже его неизменности. Но это абсолютно неверный подход, мир должен регулярно испытывать обновление, иначе становится затхлым, теряет творческую энергию, отстаивает устаревшие устои, мешающие развитию. А он давно был убежден, что подлинная вера в Бога основана не на молитвах, обрядах и ритуалов, а на творчестве и создании. Если мы называем Бога творцом, то почему же столь закостенелы в своих неизменных формах и теориях. Это ошибка, огромный стратегический просчет. Но все его попытки донести эти мысли до иерархов, ни к чему не приводили. Вернее, приводили к отторжению его от них.

Но к епископу приходили и более радикальные мысли. По начала он их пугался, гнал от себя, как назойливую кошку. Но они не уходили или уходили ненадолго, а затем возвращались вновь. И постепенно он стал понимать, что ему не избавиться от них, а потому с какого-то момента смирился с ними. Он и сам не заметил, как они перестали его так сильно пугать, хотя и не превратились окончательно в своих; уж больно еретическими выглядели.

Епископ Антоний размышлял о том, что же такое – вера? Человек уверен, что верит в Бога? Но что означает это на реальности? Да, практически ничего, он нисколько не меняется, остается таким же. Тогда, в чем смысл всего этого? Можно обойтись и без нее, абсолютно ничего не изменится.

Епископ Антоний специально изучал этот вопрос и везде приходил к одному и тому же выводу: общества и страны более религиозные в моральном плане ничем не лучше, чем более атеистические. Причем, если религия проявляется в них в виде фундаментализма, то возникают нравственные катаклизмы, происходит стремительное падение нравов, которому нет предела.

Что ж получается, что вера не способствует нравственному воспитанию человека? С этим епископ никак не мог согласиться; именно это убеждение и подвигло его однажды вполне светского и благополучного юношу порвать со своей средой и уйти в священники. Но если согласиться с таким тезисом, то получается, что он совершил роковую ошибку. С этим он никак не мог ни согласиться, ни примириться.

Значит, дело все в вере, точнее, в том ее виде, в каком она укоренилась, в каком подают ее на блюдечке священнослужители. Эта вера приспособлена не для установления контакта с Богом, а для создания комфортных условий, позволяющие верить, но не меняться. В свое время был огромный спрос именно на такую веру; то были люди, которые ощущали потребность в переменах, но сами не желали меняться. Обычная и невероятная распространенная ситуация. И церковь ради утверждения своего влияния пошла у них на поводу, создала такую веру, которая удовлетворяла бы их эту потребность. Но цена такого шага оказалась огромной, христианство переродилось, стала обслуживать и одновременно жить за счет такой паствы, откинула даже тень идеи о необходимости изменений. А ведь Иисус и его подвижники как раз были теми, кто не только желал, но и являлся закоперщиками невиданных перемен. Их вера была соткана не из мертвых молитв и обрядов, а из страстного стремления изменить мир, посеять в нем любовь и добро, которых так в нем не достает. Они, если не умом, то сердцем понимали, ради чего они вышли на этот скорбный путь, ради чего готовы были расстаться с жизнью.

Епископ Антоний вовсе не идеализировал первых последователей Христа, к ним у него было немало претензий. Но в них было главное – они шли напролом, их вера мало имело общего с верой нынешних иерархов. Для них Бог был живым и не только потому, что находился рядом с ними, а потому что жил в их душах, вел за собой. А что живет в душах большинства священнослужителей? Пустота.

Но как в таком случае должна проявляться вера? Все последние годы епископ Антоний много размышлял над этим вопросом. Человек должен устанавливать связь с Богом. Бессмысленно идти в церковь, если она отсутствует, можно с таким же успехом отправиться на базар – результат такой же. Но должен же быть способ такого соединения, иначе все абсолютно бессмысленно. А этого не может быть, ведь Бог – это и есть высший смысл. А тот, кто находит его только в жизни, теряет Бога в его сакральном значении.

И однажды к нему пришло озарение: человек устанавливает с Ним связь, когда в нем рождается бескорыстная любовь, доброта, милосердие. И прерывается, если он охвачен гневом, ненавистью, завистью, неконтролируемой похотью, безразличием. И никакая молитва не поможет восстановить эту линию, пока не изменится сознание.

Конечно, все эти чувства лишь первая стадия установления контакта, а дальше предстоит еще многое что выполнить. Но и без них он не наступает, это что-то вроде настройки на нужную волну. И сделать это невероятно трудно, а для очень многих – недостижимая задача. Но теперь зато понятно, в каком направлении следует двигаться, какие мысли внушать своей пастве.

Но с получением письма отца Вениамина все в один миг переменилось. Епископ Антоний чувствовал, что  новое появление Иисуса на земле означает грядущие великие перемены. Но для него это имело еще и другое значение. И кто знает, может быть, даже более важное, хотя носило личный характер. Он не слишком любил Ветхий Завет, считал его чересчур грубым и жестоким, даже в чем-то примитивным. И в глубине души сомневался в богаданности этой книги. Зато безмерно любил Новый Завет, и его нисколько не смущали ни противоречия, ни не стыковки в нем. Разве это имеет значение. Это, в самом деле, божье слово, а кто сказал, что оно не может быть в чем-то непоследовательным, не во всем согласованном между всеми источниками? Мы же не знаем, в чем тут состоит замысел. Может, он пропитан сознательно противоречиями, дабы смущать наши нетвердые умы. Пока мы копаемся в текстовых загадках, препарируем их, словно лягушку, занимаемся бесконечным анализом написанного, то теряем ощущение высшего смысла. Да, разве об этом следует думать. «Лучше блюдо зелени и при нем любовь, нежели откормленный бык и при нем ненависть», сказано в Книги притчей Соломоновых. Всегда надо зрить в корень, а не изучать ветки. Точнее, их тоже следует знать, но при этом понимать, что главное, а что вторичное. Ведь у дерева в отличие от корней ветвей ни счесть, и если взобраться на ствол легко запутаться в них. Так, и происходит со многими, да что там со многими, почти со всеми. Вот и блуждаем мы который век по этому бесконечному лесу. И никак не можем выйти из него.

В какой-то момент епископ Антоний созрел для понимания, что именно позиция церкви ведет к этому бесконечному и бессмысленному блужданию. Мы все идем по дороге, которая никуда не ведет. Но именно такой пусть и есть цель клира. Он чувствует себя на нем комфортно, он знает, что делать, как вести себя. Дорога в никуда – это та тайная и внутренняя цель, которая владеет умами всех этих людей. И не важно, отдают они себе в этом отчет или нет, главное, что она определяет все их действия и поступки.

Но стоит ли удивляться этому? Ведь, если разобраться, они все начетники. Им не дано проникнуться духом, дальше оболочки слов они не идут. В этом трагедия церкви и ее паствы. Но самое страшное во всей этой истории, что такая ситуация устраивает почти всех. Никто не только не желает разорвать ее оковы, а наоборот, все лишь жаждут в них еще сильней заковать себя. И какие только усилия на это тратятся, к каким только мерам не прибегают, чтобы сохранить этот статус-кво.

Епископ Антоний грустно вздохнул. Иногда он задавал себе один и тот же вопрос: если бы на в период, когда он оставил светскую жизнь и надел на себя рясу священника, его голову посещали подобные мысли, не отказался бы он тогда от такого шага? Но сколько себя он не спрашивал, окончательного ответа не приходило. И это сильно мучило его. А если как раз он на неверном пути? Что тогда? Как ему поступать в таком случае? Сложить с себя сан? Или наоборот, продолжить свою миссию с новым усердием? Бросить вызов этой камарильи? Какой бы груз с его плеч свалился, если бы он знал, как следует поступить. Но, увы, сколько он не возносил молитв к Господу, тот упорно молчал. Значит, размышлял епископ, время для этого знания еще не пришло. И как же прав был Экклезиаст: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Но умножать скорбь – это одновременно и усиливать стремление к истине. Потому что без нее становится горько и душно, он иногда физически чувствует, как не хватает воздуха, как трудно дышать. Многим она не нужна, а вот ему она потребна, как вода в пустыни. Потому что духа в нем больше, чем тела. А вот в тех, в ком обратная пропорция, вполне способны без нее обходиться. И им друга друга никогда не понять.

Да, ему безумно повезло, что явился Иисус. Он Его ждал, и Он пришел. Конечно, с его стороны это был бы настоящий грех гордыни, если бы он стал думать, что Господь явился на землю ради него. Нет, он пришел ради всех. И тех, кто Его ждет, и тех, кто не ждет. Но если Он действительно уже здесь, он, грешный раб, должен попытаться с Ним встретиться. Кто кроме Него способен утолить жажду познания, разрешить сомнения в его способности верить. Нет не в Него, а в своей возможности быть с Ним до конца.