Текст книги "Через годы, страны и моря. Книга 9"

Еще одним вариантом являлась передача кубинской стороне относительно небольшого количества дизельного топлива (10—20 тонн), с которым у них было совсем плохо. Дизельное топливо особенно ценилось, за него даже стражи границы после введения запрета на вылов и вывоз больших раковин с острова, именуемых «караколами», разрешали выходить в море на судовом боте и ловить их. И хотя, по сути дела, это чистой воды контрабанда, но кубинцы гарантировали безопасность. У обычного старшего механика в «загашнике» всегда было лишнее топливо, действительный расход которого невозможно точно проконтролировать, ибо «своя рука владыка». В то же время в машинном журнале все было «оки-доки», комар носа не подточит. Экипаж в эти пертурбации не посвящался и искренне верил, что наши тропические друзья делают стоянку парохода развлекательной для экипажа благодаря дружбе между нашими народами. Почему-то никому не приходило в голову, что дружба основана на бескорыстии, в не на выгоде. А если так, то никакая это уже не дружба, скорее банальное вымогательство.

Наконец выгрузка закончилась, и пора было уходить, оставив противоречивые, разносторонние впечатления о Кубе. Но все-таки лишний раз убеждаешься, что интересоваться экзотическими странами, наверное, лучше по телевизору, не сталкиваясь с прозой жизни большинства населения. При этом исчезает ореол загадочности, окутывающий почерпнутые из книг реалии романтизма. И от этого становится немного скучно и обидно: еще одной загадкой в твоей жизни стало меньше.

Покинув Гавану, «Капитан Дублицкий», минуя Карибское море и Мексиканский залив, направился в американский Галвестон, штат Техас, для погрузки пшеницы на Владивосток. Правда, едва отойдя от Кубы, пришлось останавливаться и избавляться от наследия Гаванской бухты в области переменных ватерлиний (часть корпуса между ватерлиниями порожнего судна и полностью груженного по допустимую марку) парохода. Не дай бог заявиться в столь подпорченном наряде, словно черт из печной трубы из гоголевских страшилок, в американский порт: тогда и суммарного фрахта за кубинские пиломатериалы с велосипедами вместе с пшеничным рейсом не хватит, дабы расплатиться за загрязнение окружающей среды.

Но все обернулось удачно, и, простояв менее суток у элеватора, с полным грузом пшеницы снялись на Панамский канал, чтобы снова оказаться в своем полушарии.

Март 2023

P. S. В случаях погрузки тростникового сахара-сырца суда собирали его в небольших портах с расположенными в них сахарными заводами: Сьенфуэгосе, Матанзасе, Моа, Сантьяго. В них еще сохранилась в какой-то мере первозданная природа острова с громадными песчаными пляжами, едва отличимыми от местного сахара.

При перевозках кубинского сахара, когда пароход приходил в зимнее время, во время выгрузки, особенно при ее окончании, возникли трудности иного рода: сахар, будучи гигроскопическим веществом, впитывал влагу страны происхождения и влажных тропиков. Со значительным уменьшением влажности в зимнем Владивостоке слеживался до каменной прочности, грейферы портовых кранов оказывались бессильными, ерзая по поверхности твердого, как камень, желтого вещества. Приходилось докерам работать отбойными молотками, словно шахтерам во времена Алексея Стаханова, дабы каким-то образом раздробить и разрыхлить однообразную, монолитную массу. В результате выгрузка растягивалась на целый месяц, превышая все рассчитанные нормы. Для экипажа столь продолжительная стоянка являлась «манной небесной», а для компании оборачивалась неожиданными убытками. Очевидно, в таких случаях выгрузку намного легче производить в летнее время, когда в приморских портах влажность не намного отличается от тропической. Но это лишь общая фраза, ибо никто и никогда не будет разбираться с такими «телячьими нежностями», тем более что продолжительность стоянки на Кубе в ожидании постановки к причалу под выгрузку, очень уж большой секрет для всей разноплеменной компании.

Вот и разберись, где найдешь, а где потеряешь!

Их нравы

«В один ненастный день,

в тоске нечеловечьей,

Не вынеся тягот,

под скрежет якорей,

Мы всходим на корабль,

и происходит встреча

Безмерности мечты

с предельностью морей».

Шарль Бодлер

Бывали времена, когда российская пшеница кормила всю Европу, помимо которой доставалось и другим странам. Но после «великого перелома» сталинской коллективизации, когда у крестьян отобрали землю и загнали в колхозы, надеясь, что при коллективном хозяйствовании урожаи будут только расти и тогда уже и Африку прокормим, но что-то пошло не так. И не просто не так, а совсем уж катастрофически инфернально, как в том колхозе из романа Войновича о бравом солдате Чонкине: «Но как на грех, дела в колхозе шли плохо. То есть не так чтобы очень плохо, можно было бы даже сказать – хорошо, но с каждым годом все хуже и хуже».

Вместо изобилия последовали самые настоящие голодные годы. В 1930—1933 годах, по оценкам историков и статистиков, умерло около семи миллионов человек. Трудно поверить, что такое могло произойти в самой урожайной стране мира; надо очень захотеть, чтобы добиться такого результата. Даже эксперименты над крысами и мышами в научных лабораториях в количествах на порядки ниже вызывают протесты мировой общественности, а тут люди. Количество жертв на уровне Первой мировой войны!

Тогда и случился великий исход в города, по сравнению с которым исход древних евреев из Египта показался каким-то мелким и незначительным, ведь счет шел на десятки миллионов.

Те, кому удалось избежать голодной смерти, хватались в городах за любую работу, чтобы выжить. Разворачивались гигантские стройки, дабы одним скачком превратить страну в индустриальную, единый порыв первых пятилеток, поощряемый невиданной пропагандой, призывал выполнять пятилетние планы за три-четыре года. На фоне всё заглушающих фанфар никакой информации о массовом голоде, унесшем миллионы соотечественников, слышно не было. Хотя гораздо позднее дошлые экономисты подсчитали, что многие победные цифры пятилеток были явно подтасованы, а какой ценой «успехи» были достигнуты, не поддается человеческому разумению и осмыслению. Тайна навсегда покрыта мраком, и докопаться до истины просто невозможно. Творцы побед прекрасно осознавали, что делали, переписей населения не проводили, и при большой общей численности населения «спрятать» десяток-другой миллионов человеческих жизней не составляло особых трудностей. Говорить о голодоморе какой-либо отдельной национальности не приходится, он поразил всю страну, всех без разбора, не спрашивая, чьих ты будешь.

Наверное, найдется немало брюзжащих скептиков, убежденных в собственной справедливости: «Сколько можно ворошить старое, давно забытое? Не пора ли прекратить?!» В том-то и дело, что прекращать нельзя, ибо старое может оказаться новым. Знать свою настоящую историю – залог будущего, чтобы не повторять темного прошлого, каким бы оно ни было.

Давняя русская пословица гласит: «Кто старое помянет, тому глаз вон, а кто забудет – тому оба!»

Едва успела закончиться самая кровопролитная война в истории, как в 1947—1948 годах страну настигла очередная волна голода, унесшая, по разным оценкам, около двух миллионов жизней вдобавок к 27 миллионам жертв прошедшей войны. Об этом голоде до сих пор предпочитают умалчивать, словно его вовсе не было. В стране катастрофически не хватало хлеба. Крестьянские хозяйства прекратили существование, а в колхозах голодные животные доедали солому с крыш. Отчасти поэтому было принято решение о распашке целинных и залежных земель в отдаленных районах Казахстана, Заволжья и Дальнего Востока. Как обычно, оно не было проработано и обеспечено соответствующей инфраструктурой – все же это не наскок кавалерийской бригады. «Нужно ввязаться в драку, а там посмотрим!» – эта наполеоновская фраза никак не относится к мирским долгим делам, предполагая лишь быстротечные военные действия, а ее, к сожалению, распространяли на все. Но этот «допинг» оказался краткосрочным: отсутствие дорог, элеваторов, жилья и прочей инфраструктуры уже через два года свело все усилия на нет. А из-за отсутствия лесополос степные суховеи быстро выветрили плодородный слой почвы, оставив лишь так называемую «голодную степь». Комсомольцы-добровольцы разбежались, а вместо них расплодился криминальный элемент, и сколько судеб было покалечено, известно одному лишь Богу. «Хотели как лучше, а получилось как всегда!» Косноязычному Виктору Черномырдину не откажешь в точности афоризмов.

Крестьян лишили паспортов, фактически превратив их в крепостных спустя почти сотню лет после отмены крепостного права, вменив самую настоящую «барщину» с одним лишь отличием: на помещика крепостной обязан был работать несколько дней в неделю, а остальные – на себя, у нас же должен был работать ежедневно, не получая никакой платы за свой труд. Не считать же заработной платой полмешка зерна за целый год. Вдобавок к барщине сельских жителей обложили и «оброком». При царе барщина и оброк никогда не применялись вместе: они существовали раздельно – либо то, либо другое. Оброк же у нас накладывался в виде налогов за каждое плодовое дерево; с забитой к зиме свинье, чтобы мясо не испортилось (о существовании холодильников никто даже не подозревал), обязательно нужно было сдать государству шкуру совершенно бесплатно – армия должна же быть обутой. Ну а какое же сало без шкурки? В результате такой внутренней политики исчезали яблоневые сады, грушевые и вишневые деревья, платить-то налоги за них было нечем. А забитого подсвинка старались опалить ночью, где-нибудь в укромном месте, подальше от посторонних глаз. Выживали лишь за счет своих приусадебных участков: капуста, картошка, морковь и другие долго хранящиеся овощи.

Урожайность на колхозных полях продолжала падать, а проблемы с хлебом все увеличивались из-за быстро растущего городского населения. Председатели колхозов менялись как перчатки, хотя выражение странное: перчатки часто менялись лишь в дореволюционное время, а в советское большинство населения носило рукавицы, а имеющие перчатки берегли их пуще глаза в течение нескольких лет, до полного износа, но ничего не помогало. Основная причина была очевидна: люди потеряли мотивацию работать на своей земле, – но изменить что-то было невозможно, равносильно отказу от построения социализма и крутому реформированию общественно-политического строя. Да пусть хоть все вымрут, но линия партии останется неизменной.

В сентябре 1959 года первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев в составе большой делегации впервые посетил Соединенные Штаты Америки, где встретился со многими руководителями страны, включая президента Эйзенхауэра. Это была их вторая встреча, первая состоялась в 1955 году в Женеве. Дуайт, или, как принято в Штатах, Айк Эйзенхауэр – четырехзвездный, то есть полный, генерал армии США, верховный главнокомандующий силами вторжения союзников в июне 1944 года на территорию Нормандии, занятой гитлеровскими войсками, к тому же награжденный высшим советским полководческим орденом «Победа». Этим орденом за всю историю награждено всего лишь 17 человек, и трое из них дважды: маршалы Жуков и Василевский, а также Сталин.

В истории ордена произошел нонсенс, который может случиться только при авторитарном режиме: в 1978 году орденом «Победа» был награжден тогдашний генсек – «лично» Леонид Ильич Брежнев, никоим боком не имеющий к нему какого-либо отношения, бывший всего лишь полковником, начальником политотдела армии и получивший звание генерал-майора по случаю окончания войны. Слава богу, в период самой большой «оттепели», когда развалился СССР, указом президента Горбачева в 1989 году награждение было отменено задним числом, как несоответствующее статуту ордена. Но однажды выпущенного из крепко запечатанного сосуда джинна обратно уже не загонишь, то есть всему миру стало понятно, что каждый временщик может сам себя наградить любой понравившейся наградой, независимо от ее статуса. Окружение будет только аплодировать и поздравлять, хотя «король-то голый».

Тогда-то главного специалиста по сельскому хозяйству Страны Советов на протяжении всего времени ее существования, Хрущева, поразило обилие продуктов в американских супермаркетах при отсутствии очередей. Сначала он принял это за обычную постановку, столь знакомую нам, когда траву красят зеленой краской, и заявил об этом американцам, его сопровождающим, включая министра сельского хозяйства. Тогда ему предложили самому выбрать любой супермаркет по пути следования, чтобы убедиться в истинном положении дел. И он убедился, замолчав, оставив свойственную ему крестьянскую изворотливость ума, ибо отделаться какой-либо шуткой в столь угнетенном состоянии не смог. После возвращения на родину на первом же партийном форуме «дорогой» Никита Сергеевич заявил, что в основе американского благополучия лежит кукуруза. У него даже мысли не было, что никакая отдельно взятая сельхозкультура не может изменить результатов полного игнорирования законов природы и рачительного хозяйствования, хотя даже последнему алкашу понятно, что от перестановки выпитых бутылок число пьяных не меняется.

Слово вождя, каков бы он ни был, закон для подданных. И понеслась «царица полей» от «южных гор до северных морей», даже туда, где она едва прорасти сможет. Естественно, на подавляющей территории нашей далеко не южной страны кукуруза вызреть не могла, для этого даже не нужно обращаться в ВАСХНИЛ – Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук имени Ленина. Но в условиях жесткой административной системы если сказано «люминий», то и будет «люминий», что и утверждал сам «корифей в языкознании», как позже скажет Владимир Высоцкий. А Хрущев, как бы ни открещивался от своего бывшего шефа, все-таки был его верным учеником. Как можно возражать, если даже в оригинальном тексте михалковского гимна были слова: «Нас вырастил Сталин – на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил!» Во многих климатических районах невызревшая кукуруза пошла на силос для прокорма скота, хотя бы в этом принесла пользу. Ну а большинство посевов так и остались в поле, будучи запаханными с едва оформившимися початками. А как же с трудовыми ресурсами, израсходованным топливом, семенами, изувеченными посевными площадями? Да никак! Списали, будто ничего и не было, как и всю кампанию всеобщего оболванивания. С тех времен остались в памяти длиннющие очереди за желтыми кукурузными буханками из расчета не более двух штук в одни руки. К тому же только что выпеченный хлеб через несколько часов становился жестким и крошащимся. Вторым памятным знаком явилось навсегда прилипшее к первому секретарю ЦК КПСС прозвище – «кукурузник».

Уже тогда понемногу начинали прикупать пшеницу за границей, благо тамошние посевные площади и урожаи росли как на дрожжах.

В начале шестидесятых открыли несметные запасы месторождений нефти и газа в Западной Сибири, по иронии судьбы изменившие весь исторический путь Советского Союза и во многом поставившие крест на самом его существовании. Вопиющая близорукость, основанная на сиюминутной выгоде, позже обернулась самой настоящей катастрофой, но тогда об этом никто даже не подозревал, а радостные чувства, охватившие верховное руководство, позволяли смотреть в будущее с радужными надеждами, не подразумевая, что они не более чем надежды обреченных. Картина сильно напоминает комедийный фильм «Шырли-мырли» с фантастическим алмазом. А следовало бы подумать, что нефть и газ – такие же товары, подверженные изменению цен, ведь даже золото не стало исключением; не до того было в упоении свалившимися несметными богатствами, с которыми не сравнятся никакие алмазные копи царя Соломона или самого Креза, последнего царя Лидии.

Так и порешили: можем купить все, чего только душа пожелает, включая обеспечение страны зерновыми. Собственное земледелие развивалось ни шатко ни валко, а закупки пшеницы за рубежом начали стремительно расти. К своему апогею в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов прошлого века они достигли, по одним сведениям, 36 миллионов тонн, а по другим – еще больше, 39.

Но громадные по объему закупки ради экономии твердой валюты производились на условиях FOB (free on board, «свободно на борту»), то есть обязанности продавца заканчиваются с момента пересечения грузом поручней судна. Покупатель должен за свой счет, на своих или зафрахтованных пароходах вывести груз в определенный контрактом период, иначе придется платить немалую неустойку.

Тогда-то и оказалось, что собственных судов явно недостаточно, а крупнотоннажных и вовсе нет. Фрахтовать же иностранный флот за твердую валюту мало не покажется. Ничего другого не оставалось, как бросить все суда, независимо от их грузоподъемности и назначения, на перевозку зерновых из США, Канады и Австралии. А что такое подготовить трюмы твиндечного парохода, никогда не возившего злаки, в условиях зимнего штормового океана, на малых суденышках, ныряющих среди волн, как утята, знают лишь те, кто прошел эту школу мужества. Не хватит слов, дабы рассказать о «танталовых муках», выпавших на долю их экипажей. Правила приемки судовых трюмов под перевозку зерновых грузов иначе как «драконовскими» назвать нельзя. Грузовые помещения почти в буквальном смысле должны быть «вылизаны», словно у новорожденного судна, только что сошедшего со стапелей судостроительного завода. Не может быть и речи об остатках предыдущих грузов, ржавчине, отслоившейся краске или даже запахах. В случае указанных недостатков пароход будет простаивать, естественно за счет судовладельца, до приведения громадных трюмов в состояние, требуемое принимающим сюрвейером. Помимо того, в некоторых портах не разрешается готовить грузовые помещения силами команды, а нужно заказывать рабочие бригады на берегу, по тарифным ставкам, которые могут оставить судовладельца в переносном смысле без штанов, разденут догола.

На этом фоне неизмеримо предпочтительней выглядели пароходы с «боксовыми», ящичными трюмами, у которых внутри отсутствуют какие-либо мешающие погрузке механизмы, твиндеки, выпирающие шпангоуты, бимсы и кницы. Таких специализированных судов было мало, в основном они относились к новому поколению пароходов, называемых «балкерами», то есть приспособленных к перевозкам массовых навалочных грузов с типично ящичными трюмами.

К таким относился уже знакомый нам пакетовоз «Капитан Дублицкий», на котором Сергей Кушнаренко работал вторым помощником капитана. По всем параметрам судно являлось новым, и состояние трюмов с еще не тронутой заводской краской наилучшим образом подходило под зерновые перевозки, да и пшеницы он мог взять солидное по тем временам количество – порядка 12—13 тысяч тонн.

Ну а если вначале повезло, то пусть везет и дальше. В начале мая 1976 года, после короткого рейса из порта Ванино на Японию, пароход получил рейсовое задание следовать в Австралию под погрузку пшеницы назначением на Владивосток. Рейс на Зеленый континент совсем не тот, что в район канадского Ванкувера, на пути к которому и обратно поджидают старые знакомые – сибирские циклоны, раскручивающиеся над поверхностью Тихого океана до ураганной силы и порождающие 10—20-метровые зеленые валы, покрытые белой пеной в своей беспредельной ярости.

По сравнению с таким почти дантовским адом австралийское плавание вдоль меридиана сродни курортному на пассажирском лайнере. В те времена устраивали модные круизы на пассажирских судах из зимы в лето без заходов в иностранные порты. Несмотря на явную фальшь такого предприятия, желающих было хоть отбавляй. Для не избалованных сервисом советских людей даже такое надувательство являлось чем-то выдающимся и необычным. Меняющиеся климатические пояса, но в любом случае придерживающиеся комфортной температуры, спокойные, игривые моря с висящими вдали островами, по внешнему антуражу чем-то напоминающими роман Хемингуэя «Острова в океане», от конвекционных воздушных потоков, яркое солнце и голубые небеса – что еще надо для счастья. Столь неожиданные и приятные подарки дорогого стоят, к тому же еще и зарплата идет. Словом, вытащили выигрышный лотерейный билет, могли же «загреметь» и на северо-восток, вдоль Алеутской гряды в Канаду.

В первые дни после выхода из Японии море изобиловало множеством мелких рыболовецких судов разных стран и народов, промышляющих в водах окраинных тихоокеанских морей, невзирая на следующие неизменными курсами большие суда, будто они бессмертны. Но азартные рыбаки – отдельная история, о которой уже много сказано. Спустя несколько дней море стало пустынным, лишь изредка вдали показывались мачты встречных судов, которые вскоре исчезали из виду. Рыбачки так далеко от берега старались не заплывать.

Портом погрузки оказался Сидней, самый первый и большой город Австралии, широко известный в мире. С него-то и начиналась Австралия, новый материк, открытый к освоению Джеймсом Куком, который был вездесущ, побывав везде, где только возможно, включая бухту Лаврентия на Южной Чукотке, которой и дал сегодняшнее название. На ее берегах гораздо позже возник одноименный поселок. «Наш пострел везде поспел!» – это о Куке, которого и подвели его неуемное любопытство и чрезмерная отвага. Аборигены Гавайских островов ничего не знали о знаменитом мореплавателе, и, как говорил опять же Высоцкий, «ихний вождь – большая бука… кому-то под руку попался каменюка, метнул, гадюка, – и нету Кука».

Переход из Иокогамы до Сиднея занял одиннадцать суток, казавшихся неподвижными, хотя судно шло полным ходом, а легкий ветерок лишь рябил воду. Сразу же с отходом приняли балласт в высокие бортовые танки для уменьшения влияния возможной качки – предосторожность, казавшаяся вначале лишней, но кашу маслом не испортишь. Заполненные подвесные танки пригодились на конечном участке пути, уже на подходе к Австралии.

При пересечении экватора, тем более что это был первый опыт для недавно построенного судна, устроили традиционный праздник, посвященный древнему обряду с участием Нептуна и его свиты, русалками и неизменным «чистилищем», расположенным рядом с бассейном, который, чертыхаясь, боцманская команда долго отмывала после удавшегося праздника.

Было интересно наблюдать за матросами, окатывающими палубу из резиновых шлангов: полуголые, лишь с тюрбаном на голове от солнца, в морфлотовских шортах песочного цвета и кожаных легких башмаках с дырочками, они напоминали то ли расшалившихся детей, хотя некоторым было уже за сорок, то ли подвыпивших пиратов, обливая друг друга забортной водой и увертываясь от напора струй с температурой воды около 30 градусов.

По мере приближения к южному материку начинала проявляться зыбь, идущая со стороны Южного океана – точнее, из Антарктики, никогда не бывающей спокойной. Положение усугублялось тем, что до подхода к территориальным водам нужно выкатать весь балласт, взятый за тысячи миль, в Северном полушарии, дабы не завезти каких-либо микроскопических водных вредителей в южные воды, где они могут нарушить весь сложившийся тысячелетиями баланс и разрушить экосистему. Если же не полностью избавиться от балласта, то количество груза уменьшится на те же самые тонны.

После откатывания водного балласта, при постепенно увеличивающейся встречной зыби, легкое и пустое, как барабан, судно, несмотря на ледовый пояс, испытывало все усиливающиеся удары носовой частью о встречные волны. Временами удары были такой силы, что напоминали пушечные, от которых еще долго дрожал весь корпус парохода, вибрировала диафрагма и стоял звон в ушах. Мачты ходили ходуном и, казалось, вот-вот рухнут в море, но, к умиротворению расходившегося Нептуна, удалось отделаться малой жертвой: с топа сигнальной мачты сорвался фонарь и с оглушительным грохотом разбился о палубу, на которой в тот момент, к счастью, никого не было, иначе не сносить бы ему головы. В каютах и иных судовых помещениях падали, срываясь, незакрепленные предметы, расклиниваясь в стесненных уголках. На камбузе выплескивалось содержимое котлов и кастрюль, подпрыгивающих на столах и падающих вниз, на палубы столовой и кают-компании. К тому же по закону пакости усилился ветер южного направления, разогнавший еще большую встречную волну. Пришлось сбавлять скорость для уменьшения силы ударов из опасения сломать корпус.

Такое явление в мореплавании называется слемингом. Известно множество случаев, когда на встречном волнении, независимо от зыби или ветров, днища судов превращались в самые настоящие меха гармошки, и сотни квадратных метров стальной обшивки нужно было менять, что обходилось судовладельцам в копеечку. Но, к счастью, все-таки корпус «Капитана Дублицкого» был ладно скроенным и к тому же усиленным ледовым, годным для арктических плаваний, благодаря чему пароход не получил серьезных повреждений вплоть до входа в залив Порт-Джексон, на берегах которого расположился Сидней.

Спустя полгода после описываемых событий, отгуляв отпуск, Сергей начал работать вторым помощником капитана на теплоходе «Острогожск», не имевшем никаких ледовых подкреплений. При недавно прошедшем двухмесячном ремонте в Гонконге пришлось заменить 40% обшивки днища, поврежденного слемингом во время рейсов за пшеницей в северо-западные порты Северной Америки. Глядя на искореженный металл днища, нетрудно представить, что пришлось пережить экипажу среди бушевавших штормов северной части Тихого океана, если даже стальные листы сворачивалась едва ли не в трубочку.

Еще до подхода к порту на основании известного количества пшеницы, заявленной к перевозке, Сергей составил грузовой план с распределением груза по трюмам и соблюдением оптимального дифферента. Для зерновых грузов существовал отдельный буклет по расчету остойчивости, одобренный классификационным обществом, основным отличием которого от остальных являлся допустимый момент от возможного пересыпания зерновых в трюмах. На переходе для пущей надежности экипаж поработал в трюмах, дабы исключить саму возможность претензий сюрвейера по их качеству перед приемкой груза.

Когда вошли в залив, сразу же наступила звенящая тишина, будто и не было зубодробительного слеминга, преследовавшего судно последние дни. Антарктика не удовлетворяется собственными владениями, а старается распространить свое влияние как можно дальше, пытаясь дотянуться даже до «конских широт». Причал у элеватора был занят, и в ожидании его освобождения пришлось простоять около суток. Получилось как раз кстати: судовой люд отоспался, привел в порядок оборудование кают, проверили по заведованиям полученные повреждения – может, где-то имеются скрытые. Но, к счастью, кроме разбитого фонаря и побитых тарелок, ничего серьезного не было. Якорная стоянка на внутреннем рейде закрыта от ветров всех направлений, и волнение моря тоже не заходит. Город раскрывался как на ладони, с центральной многоэтажной частью и множеством белых домиков частного сектора, раскинувшихся вокруг залива. Австралийцы, как и многие другие жители западных стран, предпочитают иметь свой собственный дом недалеко от берега моря, среди зелени и щебета птиц. Если раньше существовала тяга к квартирам в небоскребах в центрах городов, то в настоящее время пошел обратный процесс – устраивать свои гнезда среди цветущей природы.

Погода была теплой, вполне комфортной для экипажа, не избалованного субтропиками. Не верилось, что через пару недель наступит календарная зима, и сразу же напрашивался вопрос: «А была ли осень?» Тем более что раскинувшаяся вплоть до горизонта изумрудная зелень травы и кустарников ничуть не напоминала о ее скором появлении. Люди, привыкшие на протяжении своей жизни к четкой смене сезонов, чисто интуитивно не воспринимали местные климатические условия, далекие от сибирских и даже средней полосы России.

С борта парохода хорошо просматривались известные всему миру достопримечательности Сиднея: оперный театр, привлекающий своей необычной формой – то ли ракушек, то ли поймавших ветер парусов, на берегу бухты, к которому можно причалить на небольшом пароме-трамвайчике, отходящем от противоположного берега бухты каждые 15 минут; не менее известный арочный мост через залив Харбор-Бридж, словно радуга, опирающаяся на оба берега. Весь залив заполнен огромным количеством яхт с разноцветными парусами, в основном белыми. Остается только удивляться, как они умудряются не сталкиваться, уверенно лавируя среди сотен себе подобных.

На следующий день прибыл лоцман, типичный «австралопитек», большой и неразговорчивый, и повел пароход под самим мостом в одну из небольших бухт залива Порт-Джексон, на швартовку к освободившемуся причалу элеватора. Оформление не заняло много времени, не то что в Северной Корее, да и трюмы сюрвейер принял с первого предъявления.

Не откладывая дела в долгий ящик, сразу же приступили к погрузке с использованием специальных зерновых перегружателей, похожих на водяные шланги большого диаметра высокопроизводительных насосов. Несколько пожилых докеров, обслуживающих погрузку, одетые по всей форме, важно ходили между трюмами, словно раскормленные гусаки. При этом выход членов экипажа на главную палубу во время погрузки правилами порта запрещен, и наблюдающие строго следили за этим. Исключение лишь для капитана и грузового помощника, которым можно появляться с противоположного борта. Не было ни малейшего сомнения, что в течение суток с «Капитаном Дублицким» будет покончено, то есть судно полностью загрузят, а там и обратная дорога, к разочарованию экипажа, которому не придется познакомиться с городом.

Но тут произошло совершенно неожиданное и негаданное, в результате чего простояли в Сиднее целый месяц: с середины мая до середины июня. Как оказалось, профсоюз докеров, с которым считалось даже правительство страны, настолько он был влиятельным, проводил забастовки по всей стране, требуя повышения заработной платы (к слову сказать, у них она совсем не маленькая). Поработав немногим более часа, загрузив в трюмы около тысячи тонн зерна, докеры прекращали работу на несколько дней, бастовали, затем снова грузили столько же и снова останавливались на несколько дней. Подобная цикличность повторялась неоднократно, растягивая продолжительность погрузки на неопределенное время. На экипаж их действия произвели неизгладимое впечатление: вот она, «международная солидарность» трудящихся всех стран, о которой столь много говорили, но никто ее в действительности не видел, лишь подгоняли под удобные под себя позиции. Хотя узаконенный в СССР День международной солидарности трудящихся Первое мая, с которого начинаются майские праздники, уже две недели как прошел, но тем не менее. У нас давно принято подгонять трудовые или боевые свершения под круглые даты, невзирая на то, какой ценой они достаются. Очень сильно сомневаюсь, что австралийские грузчики знали о какой-то солидарности, похоже, их интересовали лишь свои собственные заботы, отсюда и отрешенный, важный вид, который говорил о нежелании никаких контактов с чужаками.