Текст книги "Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая"

Имеется в то же время существенная разница между демонической какофонией тифонических сил и гармоническим звучанием херувимского пения. Этот контраст отражает сложную духовно-акустическую ситуацию в глубинах мироздания, в которых происходит борьба Добра и Зла. Примечательно, что Тифон имел много шансов на окончательную победу, если бы не вмешательство Зевса… Современная жизнь, вероятно, снова дает Тифону надежду на реванш.

Однако вернемся к сфинксологической генеалогии.

Мать Сфинкса – Эхидна. От нее Сфинкс унаследовал(а) женскую часть своего туловища и прекрасный девический лик, столь вдохновлявший и соблазнявший впоследствии художников, склонных к легкомысленной интерпретации мифа как поэтической выдумки. Дева-змея обитала в хтонических глубинах, скрытая от взоров богов и людей. Кроме Сфинкса Эхидна породила еще ряд чудовищ, в том числе Кербера и лернейскую Гидру.

Некто в черном (нетерпеливо): Может, все-таки хватит…

Я (с кротким вздохом): Хорошо, закругляюсь.

Тем не менее этот мифологический экскурс был необходим, чтобы показать – хотя бы эскизно, – какие таинственные силы стоят за сочетаниями несочетаемого в древних мифах. «Те силы, – писал Шеллинг, – которые… поднимаются из глубины сознания и раскрываются как силы теогонические, – ведь эти силы не могут быть иными, нежели те, что породили мир» (Философия мифологии. С. 342). Поэтому неудивительно, что на протяжении тысячелетий из глубин подсознания у людей разных эпох возникает образ Сфинкса как отражение загадочного Архетипа, мощно действующего в безднах человеческой психики наподобие природной силы. По Юнгу, подобные архетипические образы спонтанно и неожиданно появляются у современного человека во снах, видениях, фантазиях (нередко болезненных) совершенно независимо от уровня мифологической эрудиции. Знания о мистериальных законах, которые лежат в основе мифического синтеза, постепенно утрачивались, что привело, как я уже отметил несколько выше, к игровому, декоративному и сексуализированному истолкованию образа Сфинкса. Эдипова проблема (имею в виду решение античным героем загадки Сфинкса) оставалась актуальной для человека, но исчезала возможность дать ей соответствующее выражение.

У Гюстава Моро «встреча Эдипа со Сфинксом» снова получила характер символа, выведенного из сферы декоративности. Образ символически выражает, скорее всего, не столько мифологическую ситуацию, сколько экзистенциальное событие в глубинах – имагинативно предрасположенного – сознания художника. По своему характеру его можно назвать интровертированным в отличие от декоративных парковых скульптур и фарфоровых безделушек XVIII в., давших экстравертированный образ Сфинкса, полностью лишенный мифологически-мистериального смысла.

У Моро Сфинкс изображен бросающимся на Эдипа, подобно апокалиптическому «зверю из бездны». Он (по сути: она), впившись в тело Эдипа когтями своих львиных лап, с загадочным спокойствием смотрит в его глаза. Лик Сфинкса – девически чистый и кажется фарфоровой масочкой. Мощно вздымаются к небу серые крылья. Эдип всем обликом (как ни странно на первый взгляд) напоминает – трансформированную в декадентском вкусе – традиционную иконографию Иоанна Крестителя (впрочем, может это сходство не случайно, поскольку история Иоанна Крестителя владела воображением Моро на протяжении всей жизни). Но в то же время (несмотря на сходство с Иоанном) лицо Эдипа – это лицо человека (предположительно, даже не лишенное автопортретных черт), измученного, подобно Бодлеру, загадками, поставленными современной жизнью. Весь облик Эдипа напоминает декадента, вдыхавшего ароматы «Цветов зла». Его поза человека, теряющего равновесие от сфинксова толчка, разительно отличается от античной иконографии классического периода, великолепный пример которой являет роспись чаши из ватиканского собрания.

Некто в черном: Что-то понесло тебя, брат, не в ту степь… вместо Сфинкса говоришь только об Эдипе…

Я: Погоди минутку…

Античный мастер изобразил Эдипа, спокойно расположившегося на камне перед Сфинксом, восседающим на невысокой колонне с капителью ионийского ордера. Сценка более всего напоминает – по своей атмосфере – неторопливую беседу двух философов-платоников. Эдип сидит нога на ногу, с изысканной задумчивостью подпирая лицо кистью левой руки. Иконографически он несколько напоминает Гермеса. Такое сходство вряд ли случайно. В облике Сфинкса нет ничего устрашающего. Сочетание несочетаемых форм приведено в полную гармонию. Менее всего Сфинкса можно назвать чудовищем, но нет в трактовке этого образа и – не лишенной извращенности – чувственности, которой наделяли его позднее. Говоря в духе Софокла, Сфинкс – это «Дева-вещунья». Одним словом, перед нами произведение классического периода, чуждого архаическому иератизму, вполне ощутимому в изображениях VI в. до Р. Х. (например, Дельфийский сфинкс).

Эдип и Сфинкс.

Тондо аттического краснофигурного киянка.

480–470 до Р. Х.

Этрусский музей. Ватикан

Гармоническая классика еще не знала личности в современном ее понимании. Тем интересней преломление классической традиции в духе европейского индивидуализма XIX в. Начало такого переосмысления темы Эдипа и Сфинкса, коренящейся в сфере метафизических архетипов, было положено Энгром.

В 1808 г. Энгр написал одну из своих лучших картин «Эдип и Сфинкс», теперь хранящуюся в Лувре, где вы, дорогие собеседники, ее, вероятно, видели. Поэтому апеллирую к вашим собственным впечатлениям.

Жан-Огюст-Доминик Энгр.

Эдип и Сфинкс.

1808.

Лувр. Париж

На античной чаше (из ватиканского собрания) соблюдено – полное классической гармонии – равновесие между образами Эдипа и Сфинкса. На картине Моро о равновесии нет и помину. Оно драматически нарушено: Сфинкс дан в момент рокового прыжка из бездны на грудь ошеломленного Эдипа. У Энгра крен в другую сторону. Композиционно доминирует фигура Эдипа. Античный Эдип (на чаше) – мудрец (полу-Платон, полу-Гермес), спокойно созерцающий возникшую перед ним сверхчувственную имагинацию. Эдип у Моро – измученный проблемами «Цветов зла» – парижанин-декадент. Эдип кисти Энгра – сильный, полный энергии француз эпохи победоносного Наполеона, портреты которого особо удавались гениальному живописцу. Сфинкс, напротив, задвинут в сторону. Фигура его срезана наполовину: видна только мощная женская грудь, довольно тонкие лапы, часть правого крыла и сумрачное лицо. Сфинкс Моро потрясает своим мистическим правдоподобием с сюрреалистическим оттенком. Сфинкс Энгра – фрагмент парковой скульптуры. Сходство со скульптурой объясняется отчасти тем обстоятельством, что отец мастера был скульптором и нередко, как известно, ваял Сфинксов для парков и садов. Мальчик, так сказать, возрастал в обществе этих странных существ. Для Энгра, человека, сложившегося в наполеоновскую эпоху, Эдип был образом, символически выражающим триумф человеческого разума над иррациональными силами. Поэтому на картине Эдип изображен – в момент нахождения ответа на роковую загадку Сфинкса – с жестом человека, полностью уверенного в своей силе и правоте. Мистический характер сочетания несочетаемых форм в образе Сфинкса не имел для художника, воспитавшегося в мастерской Давида, никакого значения. Примечательно, что лицо Эдипа носит автопортретный характер. Двадцативосьмилетний Энгр (в то время стипендиат французской Академии в Риме) смотрел на жизнь (представавшую в образе Сфинкса) с мужественным сознанием того, что ему удастся одержать над ней победу.

Гюстав Моро.

Триумф Сфинкса.

1886.

Музей Клеменса Сельса.

Нойс

Энгр – с успехом и славой – выполнил намеченную программу, поэтому уже незадолго до своей кончины он вновь обращается к теме встречи Эдипа со Сфинксом. Композиционно эта работа почти полностью повторяет картину, написанную в 1808 г. за исключением ряда многозначительных деталей, которые призваны подчеркнуть окончательную победу героя. Сфинкс побежден. Его образ почти полностью теряется в мрачно-синеватой тени и едва различим. Сфинкс в отчаянии отворачивает свое лицо и готов низринуться в бездну, на которую указывает ему пальцем Эдип.

Любопытно, что поза Эдипа (в особенности жесты рук) носит «цитатный» характер. Предвосхищая эстетику постмодерна, Энгр «процитировал» Пуссена, заимствовав образ пастуха из картины «Et in Arcadia ego»[25]25
  «И в Аркадии я». – Полагаю, что для моих собеседников не нужно истолковывать символический смысл этого древнего изречения.


[Закрыть]. Это сходство, отмеченное искусствоведами, вызвало в последнее время множество любопытных догадок (в том числе и герметического характера), обсуждение которых далеко выходит за рамки моего письма, и посему поставим теперь точку. Хотел было поставить многоточие, но боюсь вам надоесть этим приемом, призванным выразить длительность паузы. Итак, точка.

Энгр, достигнув всех мыслимых для живописца почестей, завершил свой путь в уверенности, что ему удалось разгадать загадку Сфинкса и отправить его в бездну. Моро, напротив, в конце жизни признал окончательный триумф Сфинкса (победу иррациональных сил). Недаром Гюисманс называл его пессимистом. В 1886 году Моро создал акварель, изобразив Сфинкса, победоносно возвышающегося над горой человеческих трупов. Эдип в акварели отсутствует. Некому победить торжествующее чудище, мощно воздевшее к небу свои голубовато-зеленые крылья.

Новую интерпретацию образа Сфинкса дал Фернан Кнопф, находившийся под сильным влиянием Моро, с которым он был знаком лично, равно как и с кругом парижских символистов (поэтов, художников и музыкантов), группировавшихся вокруг «розенкрейцеровского салона» Пеладана. Картина «Искусство, или нежность Сфинкса» изображает Сфинкса (в образе гепарда с женской головой), нежно прижавшегося своим ликом к юноше (художнику). Крылья отсутствуют. В отличие от работ Энгра и Моро Кнопф вытягивает всю композицию по горизонтали. Картина располагает к декадентским размышлениям о двусмысленной природе искусства и загадочности пути художника (темы, волновавшие Томаса Мана и приведшие его к созданию «Доктора Фаустуса»).

Фернан Кнопф.

Искусство, или нежность Сфинкса.

Фрагмент. 1896.

Королевский музей Изящных искусств.

Брюссель

Завершить изобразительный ряд символистских произведений, использовавших античный образ Сфинкса, можно картиной Франца фон Штука «Поцелуй Сфинкса». Дата не без значения: фон Штук как бы завершает путь, начатый Энгром в 1808 г. и тем самым исчерпывает изобразительные возможности символистской интерпретации Сфинкса. Даже можно отметить некий ритм: «Поцелуй Сфинкса» создан в 1895 г., а картина Кнопфа – в 1896. Равно как «Эдип» Моро написан в один год с последней версией «Эдипа» Энгра: 1864 год.

Франц фон Штук.

Поцелуй Сфинкса

Копия Адольфа Хенгелера (?) 1895.

Музей Вилла Штука.

Мюнхен

Интерпретация образа Сфинкса у фон Штука комплементарна по отношению к Кнопфу. Кнопф по-декадентски двусмысленен, в его живописи царит атмосфера изысканной недоговоренности и текучести смыслов. Штук, напротив, грубо однозначен: на багровом фоне (цвет жуткой ауры существа, одержимого низменными страстями) изображен Сфинкс (женщина со звериным туловищем; опять-таки без крыльев), впившаяся – в смертоносном поцелуе – в губы теряющего сознание человека.

Итог: художники XIX в., в той или иной степени причастные к символизму (в понимании того времени) использовали образ Сфинкса без того, чтобы придавать сочетанию несочетаемого метафизически-мистериальный (тео– и космогонический) смысл. Они по традиции перенимали этот синтез, сочетавший несочетаемое, и проецировали на него проблемы современной души. Тем самым становится понятно, что такой способ символизации (синтезирования) не следует выделять в отдельный тип, а можно рассматривать как одну из (литературно-иллюстративных) модификаций первого типа (по классификации, данной в МС). Это не исключает высоких художественных достоинств картин Моро.

Символизм XIX в., как правильно заметил В. В., отнюдь не исчерпывается принципом сочетания несочетаемого и в этом качестве интересен для знатока в качестве самостоятельного и неповторимого явления в истории европейского искусства.

…Чувствую что пора заканчивать письмо необходима пауза следующее письмо будет непосредственным продолжением нынешнего т. е. попыткой ответить на вопросы поставленные В. В. еще в марте сего года буду рад если в эту паузу ворвутся ваши голоса.

Ваш дружеский собеседник В. И.

195. В. Бычков

(28.06.11)

Дорогой Владимир Владимирович,

только что получил Ваше новое большое письмо. Буду изучать и размышлять. Пока обдумываю Ваш крайне интересный, хотя и несколько талмудический ответ на мой первый вопрос об эстетическом характере «сочетания несочетаемого». Крайне интересно, и есть о чем подумать и поговорить.

Ситуация у меня, однако, для этого сейчас крайне неблагоприятная. Сразу по возвращении из заоблачных Альп и богатейших музеев предальпийских стран получил известие о том, что издательству выдали деньги на переиздание моей книги по древнерусской эстетике (двадцатилетней давности том, помните?). И необходимо представить текст на верстку до 15 августа, так как по законам спонсора (государственного министерства) книга должна быть опубликована уже в этом году. Понятно, что на иллюстрации денег не дали, но книга-то хорошая, да и дорабатывал я ее еще постепенно время от времени.

И что делать?

Пришлось все оставить (слава Богу, что успел до отъезда в Щвейцарию внести всю правку в свои тексты Триалога – теперь их и всё остальное доделает Н. Б., как только получим текст от корректора) и без всякой передышки взяться за Древнюю Русь.

Это я к тому, что настолько глаза устают к вечеру (вот только что кончил – 22.30 и посмотрел почту, а там Ваше письмо) от чтения на компьютере своего отсканированного текста, что не только что-либо писать, но и читать уже ничего не могу.

Вот, прочитал только недавно Ваше предыдущее письмо.

А теперь – новая радость (это без иронии – себя-то, любимого, ох как надоедает читать, хотя работа творческая – все время что-то дописываю, доглядываю, дочитываю etc.) – большое и, предвкушаю, интереснейшее письмо по теме, нас крайне волнующей.

Простите, что, вероятно, не сразу смогу ответить, но руки уже чешутся и по первому письму. Бог даст, изыщу для всего время.

Обнимаю и рад, очень рад, что Вы так активно взялись за дело.

Не сомневайтесь! Я наверстаю упущенное.

А Вы пишите и дальше. Есть благодарные читатели, которые вскоре и ответят что-то…

Ваш касталийский соузник В. Б.

Погодные аномалии в сочетании со Сфинксом-архетипом

196. В. Бычков

(29.07.11)

Дорогой Владимир Владимирович,

виден свет в конце тоннеля!

Завершаю доработку «Древнерусской эстетики» и в начале августа, вероятно, смогу сдать ее на верстку. Н. Б., между тем, активно работает над внесением нашей правки в экземпляр корректора и изучением корректорской правки, вопросов и предложений. За корректорами нашими нужен глаз да глаз, хотя данная дама, по информации Н. Б., отнеслась к тексту очень корректно. Тем не менее, изучать ее правку и вопросы приходится внимательно, что и делает Н. Б. На этот предмет у нас идут постоянные консультации по телефону. Полагаю, что в начале августа и эта работа будет завершена, но художник-верстальщица сейчас в отпуске и возьмется за дело только после 20 августа. Мы же к тому времени, сдав верстку в издательство, планируем отбыть на пару недель отдохнуть: Н. Б. на Канары, мы с Люсей в Италию – на Адриатическое побережье в район Равенны. Радуют душу предстоящие встречи и с Византией, и с Ренессансом. По-хорошему завидую Вам – Вашим ежегодным наездам в эту Мекку искусства.

В промежутке между negotium et otium надеюсь обменяться с Вами парой писем. Возможно, и Н. Б. найдет в себе силы после изнурительного копания в верстке порадовать нас чем-то изысканно-эстетским. Она не забывает посещать все наиболее интересные спектакли летних фестивалей (а их много; даже азъ, грешный, кое на что выбираюсь).

К тому же и иссушающая жара мешает думать о чем-либо серьезном. Июль вообще был жарким, а третья декада опять побила все рекорды – постоянно выше 30 град., а последние дни – +35–36.

Вчера был, надеюсь, апогей. Даже в начале восьмого вечера все еще было +36. Мы с Люсей после 16 часов выбираемся в эти дни на реку. Москва-река только и спасает в такую жару. Я писал, кажется, об этом и в прошлом году, когда помимо +35 над Москвой висела еще мощная дымовая завеса. Сейчас, слава Богу, нас миновала, кажется, участь сия.

Так вот, вчера, вероятно, был апогей. С четырех до семи мы сидели почти безвылазно в воде. Река здесь чистая, хотя вода уже активно зацветает. Шутка ли, температура воды +27! Такого и в Италии, вероятно, нет (посмотрю позже в Интернете). В начале восьмого двинулись домой. Люся поехала на троллейбусе, а я обычно хожу пешком – здесь всего 25–30 мин по холмам, мимо храма, в зелени, вдоль прохладного ручья – одно удовольствие. И, вот, не прошел я и трети пути, как откуда ни возьмись гром и молнии среди минуту назад ясного неба. И разверзлись хляби небесные!

Мощнейшая гроза, буря, ветер, ливень, а затем и сильнейший град величиной почти с вишню! У меня в рюкзаке был зонтик, но он никак не спасал от мощного разгула стихий. Спасение было в одном – активно перебирать ногами.

Потом я представил себе эту картинку и чуть не умер со смеху.

Представляете себе, чешет сквозь стену града на хорошей скорости эдакий седой дедок – Дон Кихот в бейсболке, мокрых шортах и майке. С копьем наперевес в одной руке (зонт от солнца), с мокрым хлопающем на ветру щитом в другой (дождевой зонт, ни от чего не спасающий, но мужественно раскрытый и направленный неприятелю прямо в табло), в мокрых доспехах (рюкзак за спиной). Скачет в гору мимо храма, гнущихся под ураганным ветром деревьев, а сверху ему навстречу несутся (и по дорожке, и с неба) потоки воды с градом, снегом, камнями, листьями и всевозможным сором (хорошо здесь нет крыш жестяных – в Москве кое-какие посрывало, были и жертвы, как выяснилось сегодня) и т. п. Да, видок! А остановиться нельзя – в такой экипировке, да в нашем возрасте вмиг подхватишь простуду. И в храм, где меня кое-кто знает, тоже неудобно в таком виде забежать отсидеться (да и сидеть пришлось бы, как выяснилось позже, до 24.00) – там еще служба не кончилась.

Домчался до дома за 10 минут (по дороге пришлось еще почти вплавь преодолеть улицу перед домом – по ней несся поток воды как в хорошей горной реке – см. 50 глубиной, не менее – по колено, да еще с большой скоростью – здесь же холмы – перепады высот). Дома пришлось хряпнуть сто пятьдесят Немироффа (эта такая украинская перцовка с медом – лучшее средство у нас на подобные экстремальные случаи), затем стакан горячего грога, ну и другие мероприятия контрпростудные провести. Душ принять вчера не было возможности. Отключали горячую воду на неделю на профилактические работы. Дали только сегодня.

Слава Богу, выжил, как выяснилось утром.

С этой бурей завершилась и жара. Сегодня уже только +29. Райская прохлада! Наслаждаюсь, сидя на балконе, свежим ветерком, и уже на реку не тянет. Опять грозу обещали, хотя небо пока ясное. Приятное солнышко. День отдыха. Потянуло и письмишко настучать в дальни страны, где кафе да рестораны, как напоминание о том, что мы еще живы, несмотря на форс-мажорные обстоятельства, кое-что делаем и вскоре попробуем нацарапать, может быть, и что-то посерьезнее.

Между тем размышляю и над Вашими письмами, дорогой Вл. Вл.

Изучаю их с радостью и восторгом. Это без юмора и подвоха.

Действительно, Вы поднимаете, ставите и решаете целый ряд важнейших для нас проблем и вопросов, что заставляет Вашего доброжелательного читателя в который уже раз восхищаться и Вашей эрудицией, и глубиной Вашего мышления, и широтой постановки проблем, и многим другим, открывающимся в Ваших фундаментальных посланиях. Как полезен, а не только приятен все-таки наш Триалог!

Заставляет задуматься, в который раз (!) и над собственной концепцией. А сие не просто и требует концентрации творческой энергии и новых волевых импульсов. Да и не в такую жару. Тем не менее какие-то мыслишки клубятся, и, возможно, еще в августе начну всерьез реагировать на некоторые из Ваших размышлений и вопрошаний.

Сейчас просто пара импрессионов для разминки.

Спасибо за прекрасное эссе на тему Сфинкса и его (ее) иконографии. Сразу вспомнились годы юности, изучение античной мифологии, радость и трепет душевный по поводу глубинных мифологем и т. п. «Эдип» Стравинского… Моро… Да, Моро! Удивительно! Этот мало известный у нас в 60-е гг., да и сейчас, полагаю, художник привлекал тогда и мое внимание, наряду с другими символистами (прерафаэлиты, Шаванн, Карьер, Штук, Бёклин, Сегантини… – их знали в то время только немногие, да и то по репродукциям. И они влекли меня к себе тогда больше, чем сейчас. В первое давнее и краткое посещение Мюнхена я наряду с Пинакотеками, Ленбаххаузом и т. п. разыскал и музей-квартиру Штука… Да, волнующие времена!). Позже, когда я увидел небольшую экспозицию Моро в ОРСЭ, он произвел на меня еще большее впечатление, в то время, как многие другие символисты в оригинале несколько разочаровали. Вот Шаванн и Сегантини до сих пор у меня в почете. А Бёклин, которого я этой весной много увидел в Базеле, совсем перестал меня трогать. И раньше-то я ценил его только за «Остров мертвых». Он так и остался для меня мастером одной высокохудожественной работы.

Но Моро! Очарование юности! И здесь мы с Вами в 60-е г. шли близкими курсами.

Тем более разительны некоторые аспекты глубинных различий наших миропониманий и духовных горений – в том числе и в сфере художественно-эстетического опыта – сегодня. При многих и точках, и пространствах соприкосновения и единодушия. Это и интересно!

Сфинкс! Мистический образ. Несочетание сочетаемого! (Я имел в виду Ваше – «сочетание несочетаемого», а произошла описка; я было начал ее стирать и вдруг прозрел в этом словосочетании что-то глубинное и мистическое! Бог ты мой! Вот уже Фрейду уподобился в нюхе на описки и оговорки. Пока оставил так. Продумать.) Мужское, звериное, хтоническое начало (Вы хорошо напомнили нам генеалогию Сфинкса) – архетипический лев с когтистыми лапами – и – обольстительно, таинственно женское (Вы меня сейчас же – в декаденты! – да, мы все такие, чего там греха таить!).

И вспомнилось жизненное. Тоже из опыта юности. Одна очаровательная и очень умная юная особа как-то заявила мне полушутя, полу-: Не подходите слишком близко: я тигренок, а не киска! (стишок из детской книжки-раскладушки – одной из тех, с которых многие из нас начинали читать лет в пять. Надпись на клетке с тигренком в зоопарке, как сейчас помню эту картинку). И на секунду в глазах ее сверкнула молния взгляда Сфинкса (или вампира). Я сразу почувствовал и узнал (!?) эту молнию и…

Ну, стоп! Не хочу беспокоить Вашего друга в черном. Пока обхожусь без него, хотя он представляется мне большим симпатягой, не то что Черный человек Есенина. Пусть пока остается при Вас.

Слова юной особы вспомнились мне, когда читал Ваше описание картины Моро об Эдипе и Сфинксе. Это и про нее тоже. Вероятно, Моро знал подобных особ в жизни, а не только в астрально-оккультных, романтически-символических погружениях.

Между тем образ Сфинкса никогда не был мне близок, особенно его живописные или скульптурные интерпретации. Возможно, потому, что мало их видел или не обращал особого внимания. Они представлялись мне всегда каким-то почти антихудожественным монстром, как и кентавры и всякие там Паны и другие козлоногие и собакоголовые, заполнившие, по известной сатире Лукиана, в эллинистический период весь Олимп настолько, что истинным олимпийцам «начало не хватать амбросии и нектара, и кубок стал стоить целую мину из-за множества пьющих». С едкой иронией Лукиан высмеивает всех этих египтян «с собачьей мордой, завернутых в пеленки», пятнистых быков из Мемфиса, обезьян, ибисов и т. п., которые неизвестно каким образом приползли на Олимп из Египта и существенно затруднили жизнь исконным эллинским богам.

Если уж говорить о юношеских мечтаниях и увлечениях, эротических томлениях и тому подобных приятных вещах определенного этапа нашего возмужания, то меня всегда привлекал таинственный образ Софии в интерпретации русских символистов… Вот уж действительно глубинное мистическое сочетание несочетаемого! Правда, не на внешне пластическом уровне (иконография Софии в древнерусской иконописи слишком рационалистична), но на уровне сущностной эйдологии.

И Сфинкс, и София – древнейшие мифологемы, связанные с надмирной мудростью и мистикой Вечно женственного. Однако как различны! Как далеки друг от друга по всему. Из разных миров! Хтонического и уранического.

И другое.

Неделю назад прятался я от жары пару дней у знакомых на даче. Лежал бездумно и блаженно на берегу лесного озера под сводом мощных корабельных сосен (а я люблю эти деревья, пожалуй, больше других, особенно когда их стволы освещены боковыми лучами заходящего солнца), созерцал причудливые ходы и переплетения их ветвей и трепещущие под легким ветерком игольчатые кисти, и вдруг подумалось. Вот мы ломаем копья о символы, символизацию, метафизические основы бытия, а ведь вот Оно – здесь. Само, без каких-либо символов, образов, синтезов, знаков стоит надо мной, слегка трепещет, посмеиваясь, и говорит: да вот Я здесь, с тобой, в тебе, а ты во мне. И что тебе еще надо, что искать-то в каких-то символах? Я вокруг, везде, вне и внутри. Открой глаза и смотри. Открой душу и прими Меня в нее. И больше ничего не надо… Полнота бытия. Полнота жизни.

И возликовала душа.

А разум ткнул ее локтем исподтишка: Уймись!

Пантеизм какой-то. Только в Символе сила!

Обнимаю, друг мой.

Наслаждайтесь италийскими символами и пейзажами и помните, что и здесь Вас изучают с пристрастием.

Сомученик по символологии В. Б.

Добрые пожелания и Н. Б., ибо письмишко отправится и к ней вскоре.

197. В. Иванов

(09.08.11)

Дорогой Виктор Васильевич,

справедливо поется в одной песенке: «У природы нет плохой погоды». Это хорошо сказано, утешительно и благочестиво, хотя на здоровье все же погода влияет иногда не совсем благоприятным образом. С душевным содроганием прочитал в Вашем письме о тропических температурах в Москве и подумал: «Вот, тут бы мне и конец пришел». В Италии, а теперь в Германии обратная картина: почти каждый день дожди, грозы и порывы ветров в разные стороны. Все это способствует простудам, кашлям и тому подобным проявлениям слабости человеческой природы. Тем не менее, несколько оправившись, поработал над письмом, нацарапанным перед отъездом в Италию. Посылаю Вам его сегодня. В нем идет речь о несимпатичном Вам Бёклине в сопровождении фавнов и кентавров. Собственно, дело не в Бёклине и Пане, а в попытке ответить на Ваш вопрос: почему в МС не упомянуты символисты второй половины XIX в., а заодно показать на конкретных примерах суть символизаций в духе метафизического синтетизма.

В своем последнем письме Вы затронули ряд важных проблем, которые занимают и мое сознание. Поскольку Вы на днях уезжаете в благословенную Италию, то не хочу в спешке комкать столь существенные темы. Подожду терпеливо Вашего возвращения. Да и сейчас посылаю бёклиновское письмо лишь для того, чтобы подать знак жизни.

Желаю Вам созерцательно отдохновительного пребывания в Равенне!

Сердечная благодарность Л. С. за присланную книгу! От души поздравляю с ее выходом!

С братской любовью и наилучшими пожеланиями В. И.