Текст книги "Герман, или Божий человек"

Глава 17. Друзья и враги

Коль скоро выше речь зашла о зависти и о лицемерии, самое время рассказать о друзьях и о врагах. Конечно, в жизни каждого человека бывают неприятности – какие-то обиды остаются в детстве, о чем-то просто неприятно вспоминать, но речь тут о другом. Реальные враги появляются лишь после того, как человек стал взрослым. У Алексея Германа со временем накопилось немалое количество явных и неявных недругов.

«Одних из тех, кто меня гнобил, я могу простить, других нет. С одними из близких мне когда-то людей я прервал отношения навеки, но это был третий случай предательства, поэтому я не выдержал. Когда начался успех и когда они все стали возвращаться, я помню, банкет был у нас в Доме кино. Я сказал: «Вы меня все предали, вы все исчезли из моего вида, перестали со мной здороваться, поэтому вот накрыт стол – жрите, а я с вами даже не сяду». Но потом все пошли со мной объясняться: «Ты нас не так понял…» Я выпил и всех простил. Но что касается этих злобных гонителей… Мы как-то сидели со Светланой и думали: вот кому из них мы желаем смерти, болезни тяжелой? Никому. Живите себе на здоровье, если живы. Никому, они были слуги этого режима, им за это платили деньги, ничего другого они не умели, а то, что они меня убивали, ну что поделаешь, что поделаешь?»

Когда читаешь такое, закрадывается мысль: а были у Алексея Германа реальные друзья или ему это казалось? Ну как можно обойтись без друзей, особенно среди коллег, среди тех, с кем работаешь бок о бок? Не может так быть, что кругом одни лицемеры и предатели. Вот у Андрея Тарковского при его-то непростом характере было немало интересных друзей, достаточно вспомнить хотя бы об Андрее Кончаловском и Владимире Высоцком. Но что же такое было с Германом?

«Про меня вообще очень много врут. Я не люблю свой цех, не люблю собратьев-кинорежиссеров. Ушел из Союза кинематографистов – это тоже злит. Так и написал в заявлении: «Пошли вы в жопу!» Я люблю людей, не люблю союзы. Люблю Вадика Абдрашитова, Миндадзе, еще нескольких человек – с которыми, кстати, не общаюсь. Просто их уважаю».

«Люблю, но не общаюсь». Я бы сказал, что это похоже на диагноз – здесь налицо болезнь души. Трудно поверить, однако неужели это зависть?

«Умельцев снять очень быстро очень плохую картину у нас до хера. Говорухин снял свою картину… «Ружье», да? Он снял ее чуть ли не за месяц. За отпуск в Думе».

Тут речь о картине «Ворошиловский стрелок». Душевный фильм с прекрасными актерами, особенно хорош был Михаил Ульянов. Что Герману в этом фильме не понравилось? Единственное объяснение в том, что Алексею Юрьевичу не по душе, если кто-то из его коллег делает кино, которым многие люди восхищаются. Вот было «Место встречи изменить нельзя» того же Станислава Говорухина – так этот фильм до сих пор регулярно показывают по телевидению. А почему? Потому что всенародная любовь! И я пытаюсь понять: что больше всего неприятно Герману – успех другого режиссера или то, что народ наш настолько неразумен, не обладает должным вкусом и потому не способен оценить фильмы его самого, Алексея Германа?

Но вот вроде бы подсластил пилюлю Станиславу Говорухину:

«Как в фильме «Среди серых камней» играл Говорухин! Я всегда говорил ему, что режиссер он средний. Но в нем есть такая потрясающая мнимая значительность. Я как-то хотел, чтобы он у меня снимался, мы ходили с ним по базару, и он рассматривал помидоры, редьку – так это был Жан Габен просто».

Ну кто же спорит, что Говорухин интересно смотрится в кино? И все же «мнимая значительность» – это что-то другое. Еще не хватало, чтобы я начал рассуждать про мнимую значительность Габена… Так ведь и о творчестве Тарковского можно сказать, что ложной многозначительности у него хватает. А в принципе, это очень непростой вопрос – каждый режиссер видит в своем фильме некое значение.

Надо только, чтобы и зритель это в фильме обнаружил.

Еще одна фамилия из тех, кого послали «в ж…» – кинорежиссер Владимир Наумов, которого представлять нет никакой необходимости. Достаточно вспомнить фильм «Бег» по пьесе Булгакова, который он поставил совместно с Александром Аловым. И вот что сказано было Германом о Наумове:

«Допустим, были Ильф и Петров – это было что-то единое. Оно распалось, но это не значит, что все писал Ильф – это неправда. Но перестал существовать этот писатель Ильф и Петров. Так же, как, на мой взгляд, в общем-то, перестал существовать кинорежиссер Алов и Наумов. То есть существует Наумов, и вполне достойно, но, так сказать, режиссер номер один не существует».

Тут уж я не в силах промолчать, поскольку лучший фильм, созданный за последние тридцать лет в России, – это «Десять лет без права переписки», снятый Владимиром Наумовым. Аргументов приводить не стану, поскольку у каждого кинозрителя свой вкус, да и книга посвящена не Наумову, а Германам.

Но вот вам другой режиссер, близкий Герману по духу, – Александр Сокуров. Автору «Молоха», «Тельца» и «Фауста» были посвящены такие слова:

«Сокуров – замечательный режиссер! Я отношусь к нему с глубочайшим почтением и уважением. Мы с ним дружим… ну, так сказать, идейно, теоретически. Мне нравятся его фильмы о Ленине, о Гитлере, мне нравится его картина по Платонову – я от нее в восторге, по тем же братьям Стругацким».

Похвалы идейному соратнику и вправду впечатляют! Однако теоретическая дружба – это все-таки не то, чего бы мне хотелось. Так ведь и я могу записать себе в друзья немалое число людей, которые о моем существовании даже не догадываются. Вот Кира Муратова гораздо откровеннее Алексея Юрьевича:

«Я вообще ни с кем не дружу! Это мне не свойственно».

Тут самое время как бы возвратиться к Бродскому, с которым мы расстались в одной из глав, посвященных отцу Алексея Германа. Вот ответ Бродского на вопрос, чьи влияния можно проследить в его поэзии: «Навалом… и ни одного».

Так, может быть, в этом разгадка и Бродского, и Германа, и Киры Муратовой? От неприятия окружавшей их жизни, обиды на людей, от презрения к власти – к своему, оригинальному методу в поэзии или в кино. Лишь бы не походить ни на кого!

Теперь несколько слов о полноправном соавторе, написавшем сценарии для лучших фильмов Германа: «Проверка на дорогах» и «Мой друг Иван Лапшин». В этом фрагменте интервью речь идет о выборе актера на роль бывшего власовца, которую в фильме «Проверка на дорогах» сыграл Владимир Заманский:

«Сценарист фильма Эдуард Володарский, которого Марина Влади охарактеризовала как злого гения Высоцкого, самовольно предложил ему эту роль. Я никогда не хотел, чтобы Высоцкий играл в этом фильме. Мой способ подачи материала не предусматривает столь яркой фигуры. Перебери я пафоса – получилась бы мелодрама… У меня было бы все чуть романтизировано, и в эту секунду «Проверка на дорогах» погибла бы – она стала бы «Восхождением».

Опять же, не берусь судить. Возможно, режиссер был прав – у каждого свой стиль. Хотя тут можно и поспорить – ведь Анатолий Солоницын и Ролан Быков тоже довольно яркие фигуры. Ну а Заманский, на мой взгляд, слишком интеллигентен и староват для этой роли. Понятно, что по задумке режиссера он должен вызывать сочувствие у зрителя, но тут, похоже, перебор. Вот если бы это и в самом деле был молоденький лейтенант, тогда ситуация выглядела бы куда логичнее. Ну не разобрался, смалодушничал – с кем не бывает. Такого можно было и понять, и даже простить. Впрочем, это всего лишь мой субъективный взгляд, давать советы режиссеру я бы не решился. А вот сценарист в подобных спорах может оказаться прав.

Однако о взаимоотношениях Володарского и Германа я расскажу чуть позже, ну а сейчас самое время вспомнить о клане Михалковых-Кончаловских.

«Мне неинтересен ни Андрон, к сожалению, неинтересен ни «Мавроди» (так я называю для себя Михалкова), мне они все неинтересны».

Здесь речь о дружбе не идет, и слава богу. Иначе я мог бы уличить Германа даже в конформизме, заигрывании с сильными мира сего. По счастью, этого и в помине нет. Да и зависти тут быть не может, поскольку лучшие фильмы Андрея Кончаловского остались позади, в далеком прошлом, и нечего рассуждать об этом. Однако Алексей Юрьевич не может успокоиться, и я могу его понять:

«Есть люди, которые жизнь тратят, чтобы произвести на общество впечатление. Одновременно на двух программах телевидения блистают, но не справляется их ум со всеми проблемами века. Тут важно, чтобы от их самоуверенности не страдала культура огромного мегаполиса. А сейчас такая опасность существует. Предприимчивость и самоуверенность, объединенные в одном человеке, – страшная сила. А уж соединенные в один «разящий кулак»…»

Надеюсь, что угроза «кулака» тут слегка преувеличена. Мы за последние годы слышали с телеэкрана множество красивых слов, так что одной тысячей больше, одной меньше – это нам без разницы, как с гуся вода в хорошую погоду. Если и останется в памяти, так только два-три слова, как правило, не вполне приличные.

Выразив неуважение к старшему из клана кинорежиссеров, Алексей Юрьевич принялся и за другого:

«Я не хотел бы быть специалистом по истреблению или борьбе с Михалковым. Михалков для меня фигура скорее забавная, чем роковая. Потому что как художник он для меня давно кончился, он очень интересно начинал, но как художник он для меня давно кончился, гораздо раньше, чем для вас, потому что, насколько я помню, вам «Урга» нравилась, а мне это было уже смешно… Все эти его выкрики по поводу русского народа, непрерывных объяснений в любви, я в это не верю, великий писал «люблю Россию я, но странною любовью», этот просто кричит повсюду: «Люблю Россию, люблю Россию!» Это очень выгодно, живя в России, любить Россию».

Вот тут можно и поспорить. А потому что иногда возникает впечатление, что гораздо выгоднее ненавидеть «эту страну» со всеми ее глупыми начальниками и вороватыми чиновниками, со всем ее народом, для которого иного названия не подберешь, кроме как «быдло» и «холопы». Вопрос в том, о какой выгоде идет тут речь – о сиюминутной, скажем связанной с получением бюджетных денег на создание картины, или о выгоде с дальним прицелом, рассчитанной на длительное потребление в образе борца с «ненавистным строем». В последнем случае можно рассчитывать и на поддержку «культурного сообщества», и на благосклонность жюри зарубежных кинофестивалей.

Ну а любовь к Родине – это дается от рождения. Если ее нет, так, значит, кто-то в раннем детстве недоглядел, а то и вовсе – что-то вроде врожденной патологии… Но речь тут о другом. Именно с этого довольно откровенного обвинения Алексея Германа все и началось – Эдуард Володарский не стерпел. А впрочем, нет – сначала вроде бы Никита Михалков на съезде кинематографистов заявил, что кинорежиссер Сергей Соловьев – вор. Понятно, что Герман этими словами был обижен:

«Там, возможно, все воры, других не держат. Но мне Соловьев был друг. И вряд ли он что-то крал из чьей-то кассы».

Пожалуй, если я буду раскручивать всю цепочку от начала до конца, то окончательно запутаюсь. А потому вернусь к тому, что Володарский не стерпел. И в самом деле, можно ли молчать, когда поднимают руку на святое? Как-никак, вместе с Никитой Михалковым он начинал свою жизнь в кино, написав сценарий фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих», кстати, весьма удачный вариант советского вестерна. Итак, слово Эдуарду Володарскому:

«Ну, скажите мне, в каком кинотеатре кино «Хрусталев, машину!» зритель выдерживал больше получаса, после чего уходил, плюясь и бранясь?.. Как жил народ, вы, Алексей, никогда не знали и не узнаете, потому что как вы были жирным сынком «жирного» советского писателя, так им и останетесь. С презрением и ненавистью к людям. И без друзей… И какое еще кино ты снимешь в таком состоянии? Ведь между тем Германом, который снял «Проверку на дорогах» и «Лапшина», и тем Германом, который снял «Хрусталев, машину!», зияет бездонная пропасть!.. С некоторых пор мне стал весьма любопытен тот факт, почему мальчики, выросшие из сытого детства, в котором их возили на машинах, одевали в дорогие костюмчики, которым все давалось на тарелочке с голубой каемочкой, которые даже по счетам в ресторане не платили, к примеру, как вы, великий Алеша, как Ванятка Дыховичный или Сашок Зельдович с Сергуней Ливневым, снимают фильмы с таким презрением к людям, с такой ненавистью к той стране и к тому народу, где они родились и выросли, и главное – снимают о той великой нужде, о тех коммуналках (в которых они никогда не бывали), о крови и поте, в которых жил народ и которых ни вы, Алеша, ни Дыховичный, ни Ливнев с Зельдовичем вкупе никогда не знали и не узнают. В юности для подобных «плейбоев» высшей доблестью было переспать с женой товарища, устроить громогласную пьянку в «Метрополе» и чтоб официанты обязательно кланялись! Действительно, ну не снимать же этим людям кино про тот комнатный коммунизм, в котором они все выросли?»

Ну что ж, попытаюсь защитить хотя бы Ивана Дыховичного. Сытое детство, безусловно, было, хотя закончилось со смертью отца, когда Ивану исполнилось всего пятнадцать лет. Так что поспособствовать карьере никто уже не мог, ну а на машинах он сам себя возил после того, как стал прилично зарабатывать. Можно было бы отчасти согласиться с обвинением в «презрении к людям», но только в том случае, если бы речь зашла о его комедиях абсурда – «Копейка» и «Европа-Азия», да и там я особого презрения не заметил. Есть лишь сожаление, что вот такой народ, такие люди, причем из этого он не пытался делать никакого обобщения. Ну а начни Володарский «гнобить» фильм Дыховичного «Прорва», я бы нашел, как его пристыдить – сценария, который стал бы основой такой сильной, впечатляющей кинокартины, признанный мастер печатного слова за всю свою жизнь не сочинил.

Что же касается Алексея Германа, то в 2002 году он имел возможность защитить себя от нападок Эдуарда Володарского:

«Ночами я сочиняю ответ Володарскому, но днем понимаю, что и это, и это, и это говорить бессмысленно, поскольку ни то, ни другое, ни третье не документировано. Первым завелся, конечно, я: взбесился из-за Сокурова, и не потому, что верный друг. Но я в восхищении от него как от художника и не позволю абы кому его пинать. Взбесился и, наконец, сказал о Михалкове все, что думал… Спровоцировав скандал, я почему-то, честно говоря, ждал творческого спора. Но я не ждал, что, как в истории с неверной девушкой ассенизатора, мне в комнату засунут шланг и спустят пять тонн дерьма. Я забыл, что мы вошли в тот момент, когда можно писать все что угодно. Володарский обвинил меня в родиноненавистничестве за «Хрусталев, машину!». Это картина о России 1953 года. Как можно любить страну той эпохи, когда каждый день в подвалах Лубянки расстреливали лучших ее сынов?.. Хуже то, что мне стало трудно жить вообще и в этой стране в частности. Из-за предчувствия надвигающейся старости. И серости. Из-за ощущения, пусть и неверного, что я умею делать свое дело лучше других. Из-за ощущения, что это мое умение никому не нужно… У меня ощущение надвигающегося ужаса. Как тут быть?»

Не стоило бы комментировать, оставив эту возможность Эдуарду Володарскому, но и смолчать тут не могу. А дело в том, что у Германа смешаны разные понятия – любовь к стране и обожание Сталина. Из первого вовсе не следует второе. Любовь к России – это вовсе не восхищение пытками, расстрелами, преследованиями идеологических противников. Можно любить Россию, но при этом ненавидеть алчных лицемеров, дорвавшихся до власти. И что еще в словах Германа коробит – «в этой стране». Как будто есть еще одна страна, любимая. И что совсем уж удивительно читать – это признание собственного превосходства над коллегами. А в самом деле – как тут быть?

Однако предоставлю слово Эдуарду Володарскому:

«Первые его картины были хорошие. А от последних ощущение блевотины… Меня взбесила его картина поганая – «Хрусталев, машину!». И потом он стал нападать на Никиту Михалкова, мол, ему за папиной спиной хорошо жилось. А ведь Герман – сам писательский сынок, жил как у Христа за пазухой. Куча денег была. Папашу его называли «Ленинградский Шолохов» по богатству… Его семье было хорошо и при Сталине, и при Хрущеве… В Канне, когда показывали «Хрусталев, машину!», все уходили, через сорок минут зал совсем пустой был. Даже журналисты и кинокритики, которые хорошо разбираются в кино, – и те ушли. Никто не выдержал. А он считает, что его не поняли».

Суровое обвинение, но оно ничего не объясняет. На мой взгляд, было бы несправедливо упрекать режиссера в том, что он так и не создал тот шедевр, который можно было бы сравнить с лучшими фильмами Бергмана и Антониони. Каждый художник творит в меру своего таланта и своих сил, а потому заслуживает благодарности хотя бы за то, что попытался сделать нечто впечатляющее. Увы, признания широкого круга кинозрителей Алексей Герман до сих пор не заслужил. Но все же – в чем причина? По сути, целую главу этому посвятил, однако до сих пор ни в чем так и не уверен. Надеюсь, что-то могут подсказать слова самого Алексея Германа, сказанные в период съемок последнего из его фильмов:

«Это кайф неповторимый – создать мир, быть автором мира, которого никогда не было… чтобы ты поверил, что этот мир есть и был, что он такой».

И тут закрадывается подозрение: а что, если все, что сделал Герман в кино, – это его авторская фантазия, которая не имеет никакого отношения к реальности? Все это он пытался нам внушить, хотя ничего подобного на самом деле не было. Он видел мир таким – для этого у него были веские причины. Можно предположить и то, что у большинства его поклонников точно такой же взгляд на мир либо им не под силу в этом мире разобраться, но вот нашелся человек – растолковал и объяснил. Все может быть…

Глава 18. Наследник

Честно говоря, не верю я в возможность существования династии кинорежиссеров. Вот если бы токарь, бригадир буровиков-нефтяников или столяр-краснодеревщик – там это ремесло, ему можно обучить, его можно передать даже по наследству. Однако попробуйте передать кому-нибудь талант! Трудно, даже невозможно представить себе династию поэтов. А почему династия режиссеров может быть? Ну разве что допустить, будто нынче в искусстве процветает ремесло, а подлинный талант так и остается раритетом.

Вот и Алексей Юрьевич тоже сомневался:

«Я был в полном отчаянии, когда Леша решил стать режиссером. Светлана говорила тогда ему: «Ты мне не сын, если пойдешь в кинорежиссеры!» Вы можете себе представить, я стоял перед ним на коленях и говорил: «Не делай этого. Давай я тебе машину куплю». А он мне сказал: «Нет. Машину покупай, но я все равно поеду учиться к Соловьеву». Правда, он говорит, что не помнит этого, маленький был. Но он поехал в Москву к Соловьеву во ВГИК, и мы за ним потянулись караваном, потому что скучали. Переезжая сюда, мы отчасти полагали, что здесь центр искусств. Но оказалось, это не так. Нам не понравилось. И мы из Москвы практически бежали».

Можно предположить, что, как и в случае с отцом, при поступлении в институт не обошлось без «блата». А почему бы нет, если сохранилось уважение к отцу? Впрочем, не всегда такие ожидания сбываются, ну вот и тут – казалось, встретят с распростертыми объятиями, а произошел конфуз:

«Когда сын наш поступал, мы пришли во ВГИК, и на ступеньки вывели старушку-преподавательницу. Ей указали на меня и спросили: «Вы помните, кто это такой?» А она ответила: «Конечно, помню. Герман. Документы заставили в шестнадцать лет принять. Безобразие!»

Видимо, чтобы избежать подобного упрека, Герман-младший сначала два года проучился на театроведческом факультете в Петербурге. Однако его вступление в святая святых, то есть в театральную среду, обставлено было так непрезентабельно, что планы на жизнь пришлось радикально изменить:

«На театроведческом факультете мне было интересно, но с конца первого курса учиться уже не захотелось. Я даже помню этот момент. Я сидел в библиотеке в читальном зале: это было в 90-е, здание разваливалось. Я пошел курить в какую-то облезлую комнату – профессора, доценты стояли в этом пропахшем дымом дешевых сигарет помещении, а посередине было ведро, в котором плавала отвратительная масса из воды и окурков… И вот в эту секунду я понял, что не готов таким образом провести свою жизнь».

После этого случая Герман и отправился во ВГИК, само собой, в сопровождении родителей. Кстати, у него с поступлением в институт все оказалось совсем наоборот, не так, как я предполагал, – место студента было куплено за деньги, а вовсе не благодаря вмешательству отца. Сейчас такой метод получения образования, что называется, в порядке вещей, ну а тогда в этом было что-то новое:

«Отец как раз запустил фильм, получил гонорар и сразу же оплатил мою учебу. Другие варианты просто не рассматривались! Я никогда не понимал – почему дети кинематографистов должны учиться во ВГИКе бесплатно? Лучше заплатить, чтобы не шептались за спиной. Кстати, шептаться будут в любом случае».

И все же непонятно, зачем идти вместе с сыном на экзамен или собеседование, если поступал он не по «блату»? Разве что желающих купить себе престижную профессию хоть отбавляй, а потому и здесь пришлось отцу вмешаться, чтобы не толпиться в очереди. И вот еще вопрос: как можно получать профессию за деньги? Где гарантия того, что какой-нибудь богатенький папаша не только преподавателям приличное жалованье обеспечил, но и экзаменаторов тоже проплатил, так чтобы знали цену выставляемым оценкам. На самом деле, платить должно либо государство, либо будущий работодатель, делая отчисления то ли институту, то ли в государственный бюджет. Тогда еще кое-как можно быть уверенным, что выпускник не подведет, не посрамит свою фамилию.

Конечно, родители очень переживали за судьбу Алексея-младшего. Однако вызвано это было вовсе не страхом перед тем, что сын будет заниматься делом, к которому не приспособлен. Что и говорить, профессия трудная, даже при поддержке отца, даже если «бренд» не требуется раскручивать – вот же он, «Алексей Герман», вроде бы все этим сказано, и нечего устраивать разборки по поводу того, есть ли у наследника талант. Нет, дело не в таланте, тут исключительно забота о здоровье сына, желание избавить его от тех невзгод, которые пришлось пережить отцу:

«Я так не хотел, чтобы Леша становился режиссером. Я не профессии ему не желал, а этих людей, этих бессонниц страшных. Я не хотел этого отчаяния, как у меня».

Что толку горевать? Наконец, ВГИК закончен, и впереди реальная перспектива внести свой посильный вклад в российское кино. Но интересно, как уживутся в одной семье два кинорежиссера? Вот что рассказывал об этом Алексей Юрьевич:

«Я посмотрел первую его маленькую картину, она мне понравилась. Я долго думал, посоветовал, как ее можно подделать. Он посмотрел на меня так же, как я бы посмотрел, если бы вторглась в наш разговор Вера Холодная. Ничего не сделал… Я помню, как меня мучил папа (замечательный человек, которого я очень люблю), как он меня мучил, как надо и чего не надо. А я в ужасе смотрел на него и думал: «Уйди ты, папа, займись ты своим делом».

После этого случая Герман-старший фильмов своего сына больше не смотрел. Не знаю, насколько благотворно сказалось это на творчестве Германа-младшего, однако за десять с лишним лет он снял несколько короткометражек и три полнометражных фильма. Попробую рассказать о содержании хотя бы этих трех больших кинокартин.

Поначалу я решил, что «Последний поезд» – это ремейк киноленты Пьера Гранье-Дефера, снятой в 1973 году по роману Жоржа Сименона. На фоне событий Второй мировой войны развивается любовная история в исполнении замечательных актеров Роми Шнайдер и Жан-Луи Трентиньяна. С удовольствием посмотрел бы такой фильм. Но, к сожалению, и актеров этого уровня теперь днем с огнем не сыщешь, да и сюжет фильма Германа-младшего вовсе не о том.

Действие разворачивается в тылу немецких войск. В расположение прифронтового госпиталя на последнем поезде прибывает врач Пауль Фишбах, однако оказалось, что госпиталь эвакуирован в связи с приближением советских войск. Осталось несколько человек персонала, которые, по сути, брошены на произвол судьбы. Фишбах решает самостоятельно добраться до своих. В пути он встречает другого немца, почтальона, также отбившегося от части. Наткнувшись на заброшенную деревушку, они обнаруживают там нескольких русских, видимо, из бригады кочующих по фронтам артистов. Почтальон остается с ними, не в силах идти дальше, поскольку незадолго до этого был контужен, а Фишбах дальше идет один. Он видит, как партизаны уничтожают колонну отступающих немцев. Вместе с подошедшим почтальоном они пытаются найти среди немцев выживших, но их нет. Возвратившись к избушке, они обнаруживают, что почти все русские убиты, в живых осталась только одна женщина, но и она тяжело ранена, а позже в тяжких мучениях умирает. Почтальон тоже погибает, видимо, от последствий контузии. В финальных титрах сообщается, что Фишбах пропал без вести, тело его так и не нашли. Да это и не существенно – на войне правит свой кровавый бал смерть, и даже врач в этих обстоятельствах бессилен.

Итак, Герман-младший снял трагический антивоенный фильм. В наше время, когда то тут, то там ведутся локальные войны, совершаются террористические акты, такая тема все еще остается актуальной, поэтому фильм был доброжелательно принят на Венецианском кинофестивале в 2003 году, получив «Приз Луиджи де Лаурентиса – особое упоминание». А в следующем году он удостоился отечественной «Ники» в номинации «Открытие года».

Характерная деталь – я уже писал, что Алексей Герман-старший для своего первого самостоятельного фильма выбрал военную тему, по-видимому пытаясь повторить путь, пройденный Андреем Тарковским, который тоже кинематографическую карьеру начал с кинокартины о войне. Ну вот и Герман-младший не изменил этой традиции. Однако «Проверку на дорогах» спасли от заурядности сцены с участием Анатолия Солоницына и Ролана Быкова, а вот для этого фильма актеров такого уровня не нашлось, да и сценарий не позволил бы им показать свое подлинное мастерство.

Следующий фильм, «Гарпастум», тоже можно было бы при желании назвать антивоенным. События происходят накануне Первой мировой войны, однако фильм не о войне, а о футболе. В основе сюжета – история двух братьев. Отец их прежде увлекался футболом, но, неудачно распорядившись деньгами, разорился и сошел с ума. Вскоре умерла мать, а братьев приютил их дядя, человек довольно обеспеченный. Братья увлечены футболом, пытаются создать свою команду. Возникла мечта – иметь свой стадион, хотя бы свое поле, однако прежде надо выкупить участок на ближайшем пустыре. Чтобы скопить деньги, они начинают играть с другими командами по пятаку за гол, и вот наконец-то требуемая сумма собрана. Но, как нетрудно догадаться, мечты не всегда сбываются. На владельца пустыря наехали бандиты, погибает мальчик-еврей, который должен был передать собранные на покупку деньги, да и деньги вместе с ним пропали. Монотонное течение жизни ненадолго прерывается – рушится мечта, а вслед за тем старшего из братьев мобилизуют в армию. И снова унылая череда событий продолжается под звуки военных маршей, сменяемые очень грустной еврейской песенкой. Затем такое же унылое возвращение старшего брата из армии, снова игра в футбол, снова мечта иметь свой стадион. И почему-то возникает ощущение, что вот пройдет время, и снова будет всплеск в монотонном течении их жизни. Опять будет чья-то смерть, опять мечта погибнет, но через какое-то время вновь все то же самое – надежды, уныние и безысходность.

Этот фильм нельзя назвать трагедией, однако и крушение мечты, и гибель мальчика-еврея вроде бы должны вызывать сочувствие у зрителей. Если попытаться объективно оценить достоинства фильма, то их немало – добротный сценарий, мастерски все снято, да и игра актеров на хорошем уровне. Но дело в том, что главные герои фильма сочувствия у меня так и не вызвали. Сытые, всем довольные, симпатичные ребята. Кстати, заметьте, в чем они играют в футбол – пиджачная пара, белая рубашка, галстук. Россия стоит на перепутье, а у этих барчуков в голове один лишь спорт. В итоге возникает следующего рода ощущение: какие бы испытания ни устроила им судьба в дальнейшем, все у этих племянников аптекаря будет хорошо. Богатый дядюшка или еще какой-то родственник поможет, устроит на престижную работу или в университет. А то и вовсе увезут их за границу, подальше от непонятной, ставшей им чужой страны. Так что, повторяю – наверняка все у братьев будет хорошо, только вот мне это не интересно. Даже тот факт, что дядя Алексея Германа-старшего, Яков Александрович Риттенберг, тоже был аптекарем.

С этим дядей и другими родственниками из того времени непосредственно связано определение, которое дал своему фильму Герман-младший:

«Гарпастум» – это не реализм, не гиперреализм, а такая полусказка, которую я, тем не менее, пытался снимать достоверно… В общем, история о том, как закончилась эпоха».

Для того чтобы понять смысл этих слов, надо бы учесть и то, что говорил кинорежиссер в одном из интервью: будто он предпочел бы жить в 1914, ну или хотя бы в 1912 году. Откуда же такая привязанность к той эпохе? Могу только предполагать, однако аргументов для таких предположений предостаточно. Надо лишь припомнить, что среди его предков были и статские советники, и богатые купцы. Кое-кто поговаривал, что был даже самый настоящий генерал. Так можно ли удивляться тоске по этому «сказочному» времени?

Судя по всему, члены жюри на кинофестивале в Венеции так и не поняли, зачем нужно было снимать эту картину, так что никаких наград «Гарпастум» в 2005 году не получил. Правда, на следующий год ему снова досталась отечественная «Ника».