Текст книги "Исполнитель Желаний"

ИСПОЛНИТЕЛЬ ЖЕЛАНИЙ

Роман-притча в двух частях

ПРОЛОГ

Когда известный археолог и этнограф Эдвард Боллтон привез из дальней северной экспедиции

маленький кейс с загадочными черными статуэтками, пролежавшими в леднике предположительно не одно

тысячелетие, в аэропорту ожидали прибытия крупной партии кокаина. Явление значительное, надо сказать,

но по нынешним временам не такое уж редкое. Сотрудники службы безопасности регулярно находят в багаже

вполне приличных на вид граждан различные подозрительные грузы. Несмотря на все усилия властей

килограммы кокаина каждый день пересекают границы государств. Ничего особенного. Эта партия была

просто одной из очень многих крупных партий кокаина. Но на беду именно она оказалась точкой

столкновения интересов двух мощных конкурирующих преступных кланов – и представители одного из них,

которым было поручено её перехватить, впопыхах приняли Боллтона за нужного им человека и выкрали у

него кейс. Разумеется, вся эта история не имеет никакого отношения к дальнейшему повествованию, это

чистая случайность.

Обнаружив свою ошибку, преступники просто-напросто выкинули статуэтки на одну их городских

помоек, где и обнаружил их некто Гай Иверри, человек абсолютно свободный, не обременённый никакими

обязательствами, но, надо заметить, и никаким имуществом, обитающий на Заброшенных Верфях вместе с

матерью, которая занималась продажей на рынке грошовых брелоков и украшений из полимерной смолы,

изготовляемых Гаем, а так же барахла, находимого им в мусорных баках и личными усилиями приводимого

в более-менее товарный вид.

ГЛАВА 1

1

Кирочка помнила себя раньше, чем научилась ходить и говорить. Не личностью, конечно,

принимающей участие в событиях, как помнят себя взрослые люди, нет, скорее неким плавающим сознанием,

взором изнутри, словно из-под воды.

Детство её проходило среди огромных как небоскребы книжных шкафов отца, в зарослях поблеклых

маков на обоях, пересеченных желтыми солнечными полосами, на шершавых красных коврах и на серо-синих

клеточках линолеума в коридоре.

Самым началом континуума памяти был детский крем. Кирочка сидела в своей кроватке и увлечённо

грызла алюминиевый тюбик с изображением счастливого, но с естественно-научной точки зрения абсолютно

несуразного ярко-розового слона, который куда-то летел по тесному сплюснутому телу тюбика, махая

огромными ушами.

Всё бы ничего. Но неожиданно тюбик продырявился в одном месте, и детский крем подло полез

наружу в образовавшуюся щель. Кирочку это поразило, непредсказуемость способна поставить в тупик даже

более зрелое и опытное существо; в тот же миг ей безумно захотелось выразить всю гамму обуревающих её

сложных чувств, рассказать, что именно произошло и поинтересоваться, как можно помочь делу – но вышло

у неё вместо всего этого только “ааааааа”… Вскоре пришла мама.

А годы спустя, повзрослевшая уже Кира, вспоминая этот случай, всякий раз с удивлением замечала,

что почти ничего не изменилось в ней с тех пор, ну, разве только в ее сознании нагромоздилось значительное

количество информации, но самоощущение, “чувство себя в мире”, как она это интуитивно нарекла, осталось

прежним, точно таким же как у той девочки, только что очнувшейся от небытия, сидящей в деревянной

кроватке и пытающейся думать свою первую настоящую мысль, не охватывая ее еще целиком, путаясь в ее

размахавшихся как рукава галактики туманных клубах…”Я мыслю, значит я существую…”

Потом было молоко. Точнее, весовая сметана. Мама часто брала с собой Кирочку в Дешевый

Гастроном, и она долго-долго, пока не кончалась вся длинная очередь, в конец которой становилась мама,

очарованно наблюдала, как густая, нежно-кремовая сметана стекает с черпака в прозрачные стеклянные

банки, приносимые покупателями, как изнутри она мажет стенки, ложась волнисто и не сразу растекаясь.

Почему это зрелище так сильно завораживало ее, Кира не могла объяснить, но ничто не могло отвратить ее

от созерцания неторопливого струения, тягучего воссоединения мягких белых слоёв; в нем сосредотачивалось

всё тогдашнее Кирочкино понимание жизни, с ее непрерывным слиянием одного с другим, с ее плавным и

невнятным переходом прошлого – в будущее.

Только однажды ей пришлось отвлечься от задумчивого любования складками льющейся сметаны на

мальчика, который тоже пришёл в Дешёвый Гастроном со своей мамой, но, не найдя удовольствия в

наблюдении за процессом наполнения банок – он сначала стоял рядом с Кирочкой у прилавка – стал к ней

приставать:

– Ты чего туда уставилась? Давай играть.

– Не хочу.

– Почему?

– Просто не хочу.

– Стоять и смотреть скучно, надо что-то самому двигать.

– А я хочу смотреть. Уйди.

Подобный бессодержательный разговор продолжался еще какое-то время, пока мама мальчика не

взяла его за руку и не увела, она уже купила сметану, а вслед за нею купила сметану и мама Кирочки. Они

тоже ушли из гастронома, но Кирочка почему-то еще думала об этом мальчике с чистым синим цветом глаз

как на картинках, ведь он весь тоже был процесс, такой же непрерывный и красивый, как разливание сметаны,

каждое движение его пальцев, губ, ресниц продолжало другое движение и существовало само по себе и

длилось, длилось…

Если так можно сказать о ребенке, то Кира любила одиночество. Скажем так, оно представлялось ей

наиболее комфортным состоянием. И ее детство было абсолютно счастливым до тех пор, пока она

безраздельно владела миром, внутри которого существовала, или миром, который существовал в ней – своим

миром.

Но однажды утром мама разбудила Кирочку раньше обычного и сказала, что сегодня они отправятся

в детский сад.

Это оказалось приземистое кирпичное здание. И Кирочка очень долго не могла понять, почему это

место называют "сад." Ведь в саду должны расти цветы. Однако, на этом ее огорчения не исчерпались. Мало

того, что там не обнаружилось никаких цветов. В странном кирпичном саду были другие дети. В Кирочкин

мир вдруг пришли чужие. Расположились в нем, и преспокойно стали им распоряжаться. Ещё хуже, чем тот

мальчик, который мешал ей смотреть на сметану. Они отнимали у Кирочки игрушки, толкали её и валили на

пол. А однажды, когда она нечаянно описалась, стали громко и обидно смеяться. Её мир больше не

принадлежал ей, его отняли, сломали, деформировали, и теперь Кирочке, чтобы в нем помещаться, нужно

было как-то измениться самой, сьежиться, сложиться, приспособиться.

Она плакала и просила маму больше никогда не приводить её в детский сад.

Мама, разумеется, мольбам не вняла, и для Кирочки, сливаясь одно с другим, потянулись чёрно-

оранжевые мрачные утра несчастного подневольного существа. Мама просто брала её за руку и вела.

Расплывающиеся от слёз фонари казались большими некрасивыми цветами на тонких высоких стеблях.

Мокрые разноцветные листья словно яркие стикеры липли к квадратным плитам дорожки.

Когда раздавали игрушки, другие дети бежали вперёд, толкаясь, суетясь, и хватали самое лучшее.

Кирочке всегда доставалось только то, что не нужно было вообще никому – ломаная кукла, машинка без

колеса. И она грустно играла в каком-нибудь забытом уголке совсем одна.

Но однажды случилось чудо.

В то утро воспитательница ласково потрепала её по волосам и сразу дала огромного плюшевого зайца

и ярко-алый леденец-петушок на палочке. (Это была политика педагогического коллектива для привлечения

Кирочки в детский сад, но, естественно, данный факт держался в строжайшем секрете, ведь для того, чтобы

девочка, по словам психолога “несколько диковатая” адаптировалась в обществе других детей, она должна

была, как выразился специалист, “поверить в то, что её искренне здесь любят”. На самом деле он подозревал

у Кирочки лёгкую форму аутизма, но, не решившись высказать это предположение открыто, предложил

вариант с приманкой.)

Кирочка вошла, гордо сжимая в кулаке шершавую деревянную палочку леденца, и время от времени

робко прикладывая к нему язык. Другой рукой она прижимала к себе зайца. Девочки, которые прежде валяли

Киру по полу и дёргали её густые моренговые волосы, теперь окружили её, с жадностью воззрившись на

“петушка”, и заговорили с нею самыми елейными голосами. Они просили “подругу” поделиться лакомством.

Ничего не подозревая, Кирочка дала каждой лизнуть свою конфету. Что такого? Только надо было

это сделать в туалете, чтобы воспитательница не видела, так как по её словам: “изо рта в рот – получается

микроб”.

“Петушок” очень быстро исчез. Сама Кира успела лизнуть его всего один раз. А вместе с ним исчезли

дружба и доверие. Растаяли, как леденец. Девчонки возобновили свои смешки.

Впервые столкнувшись с таким явлением, Кирочка не знала, как реагировать. Она просто убежала в

туалет и стала плакать. А потом, когда кончились слёзы, ей думалось впервые очень длинно и очень печально.

Она хотела сначала вернуться и побить тех девчонок, которые смеялись, но почувствовала, что у неё не хватит

духу ударить первой; они сами начнут бить ее, все сразу, вместе, и ей не останется ничего, кроме как накрыть

голову ладонями, чтобы хоть как-то защититься, и сидеть комочком под градом мелких злых детских

ударов… Так ведь уже было. И не один раз. Кирочка забилась в тёмный холодный угол туалета, зажмурила

глаза, сильно-сильно, так что заплясали перед внутренним взором алые всполохи, и представила себе как

смерч, неистовый черный смерч, подхватывает и уносит, кружа, всех девчонок неведомо куда, словно легкий

мусор или опавшие листья.

Вскоре после этой истории с “петушком” Кирочка, к своему облегчению, заболела. Какой-то

затяжной и странной болезнью. Мама очень долго водила ее по разным холодным высоким кабинетам с бело-

голубым кафелем на стенах, пока, наконец, не пришла к выводу, что ее дочь нуждается в более бережном

отношении и особом режиме. И она забрала Кирочкины документы из детского сада.

Счастье вернулось. Кира снова была дома. Она целыми днями разглядывала картинки в книжках, сидя

на красных коврах, строила из книг, кубиков и коробок замысловатые башни и дворцы. А иногда просто

закрывала глаза и показывала сама себе красочные мультфильмы. Придуманные сюжеты, герои, декорации

скользили перед её мысленным взором. Мощное воображение Кирочки прорисовывало их до мельчайших

подробностей.

Ей никогда не бывало скучно наедине с собой. Головокружительные погони, дальние странствия и

приключения, встречи с неведомыми науке зверями, птицами и растениями захватывали Киру настолько, что

маме или бабушке приходилось звать её к столу несколько раз. Ничем другим, как правило, взрослые не

тревожили Кирочкиного уединения. Они были постоянно заняты своими делами, и Кирочка начинала

существовать для них только тогда, когда в её комнате что-то гремело, скрежетало или обрушивалось.

Воображение стало её самой любимой игрушкой. И в какой-то момент Кире даже начало казаться,

что мультики у неё в голове гораздо лучше тех, которые показывают малышам по телевизору. Полный

контроль над событиями сюжета был их главным преимуществом. У Кирочки в голове никто никогда не

умирал, и никому не было плохо.

Самым главным героем ее историй был маленький дракончик Гордон. Кирочка сама его придумала и

тут же влюбилась. Поселившись в Кирочкином мире Гордон почувствовал там себя как дома. Всех нелепых

лубочных противников, которых она для него придумывала, он, веселый и смелый, триумфально побеждал, а

она любовалась его победами и радостно придумывала все новых и новых врагов.

А однажды она придумала саму себя рядом с ним. Так как будто бы она смотрела на себя со стороны.

Они сидели рядом на большом камне. Кирочка и дракончик Гордон. Ей очень захотелось, чтобы он однажды

на самом деле пришел к ней поиграть. Хоть разок.

2

Школа находилась во дворах, между Красным Рынком и бульваром Плачущих Тополей. У

учительницы был круглый живот как будто бы она всегда была беременна и шерстяное фиолетовое платье до

колен. Когда дети шумели она стучала по деревянной парте своими серебряными перстнями. Выходило очень

громко. И иногда вырывала у кого-нибудь из ребят “посторонние предметы, не относящиеся к уроку” и

отбрасывала их прочь.

Училась Кирочка неплохо. Но без интереса и азарта. Гораздо больше ей нравилось просто

смотреть. По сторонам. Она замирала, подолгу наблюдая как соседка по парте старательно выводит буквы в

тетрадке. Это тоже был процесс – непрерывный и невероятный процесс рождения чего-то из ничего – путь

шариковой ручки по белой бумаге – сначала лист совсем чистый, потом появляется петелька, палочка, овал -

и вот уже перед глазами нечто осмысленное.

А за окном на тополе, ветви которого почти касались стекла, было гнездо. Кирочка любила смотреть на него

во время уроков и мечтать о том, как она залезет по пути домой на тополь и заглянет туда. Ей хотелось увидеть

яйца дикой птицы, кто-то рассказывал, что они совсем не такие как магазинные. Наблюдение всегда вводило

Кирочку в благоговейный транс. Она сидела неподвижно, ни на миг не спуская глаз с объекта своего

пристального внимания и при этом часто даже не слышала, как её окликают. Подобные “выпадения из

реальности” тревожили учительницу и удивляли одноклассников. Кирочку считали странной, и никто не

отваживался с ней дружить. Поначалу ее это даже радовало, одиночество было Кирочкиным привычным и

естественным состоянием. Никто не мешал ей внимать множеству невероятно сложных и красивых

процессов, существующих одновременно и по отдельности, длящихся во времени и разрастающихся в

пространстве, подобно деревьям…

По дороге из школы Кирочка всегда останавливалась возле тополя с гнездом. Она подолгу стояла,

задрав голову и предаваясь бесплодным мечтам о том, как однажды она всё-таки залезет на этот тополь и

добудет таинственные дикие яйца. Но дерево было слишком высокое, первые ветви начинались далеко от

земли, примерно на высоте второго этажа школы, и хрупкой первокласснице с большим горбом ученического

ранца за спиной оставалось только стоять на осеннем ветру, пялится наверх, иногда сердито сдувая с лица

брошенные на него ветром пряди и просто хотеть… когда-нибудь… залезть на тополь…

После уроков она обычно ходила по глубокому снегу на Красный Рынок. Или, в оттепель, по

морщинистому серому льду. Или по асфальту. Сходить и вернуться каждый раз нужно было очень быстро:

узнай мать, что Кирочка посещает рынок, она непременно запретила бы это увеселение, сочтя его слишком

опасным для девочки-школьницы, ведь дальше, за Красным Рынком и загороженным высоким забором

участком шести полосного шоссе, носившего название Крайнее Кольцо, начинались бедняцкие кварталы -

испуганно лепились друг к другу одинаковые тесные блочные дома-коробки, а еще дальше, за ними, на

замусоренном побережье промышленного порта высились, глядя в пространство пустыми глазницами битых

окон, Заброшенные Верфи – обиталище городских бродяг, нищих, беглых преступников и вечно пьяных

побитых уличных девиц.

Рынок помещался в невысоком цилиндрическом здании из красного кирпича, с тяжёлым каменным

основанием и полусферическим куполом из стеклянных пластин, сквозь который внутрь проникали лучи

дневного света. В каменном основании рынка были выбиты четыре лестницы – по одной для каждого входа -

Северного, Восточного, Южного и Западного. Внутри рыночного здания – прямо в огромном зале под

прозрачным куполом на каменном полу располагались латки торговцев, их расположение постоянно

менялось, некоторые уходили и не возвращались, и кто-то другой занимал их места. Но были и постоянные.

Рынок представлял собою средоточие поистине удивительных зрелищ. Живая рыба плавала в огромных

аквариумах из толстого стекла и, останавливаясь у бортиков, как будто глядела наружу своими выпуклыми

ничего не выражающими глазами. В мясном отделе прямо на прилавках стояли, блаженно зажмурившись,

отрезанные свиные головы. Вещевые ряды изобиловали игрушками, сувенирами, яркой бижутерией -

Кирочка обожала смотреть как переливается она в освещённых витринах.

Возле Рынка, разложив свой товар на картонках и вытертых полиэтиленовых мешках, стояли бабки в

полотняных или шерстяных (в зависимости от времени года) платках, бесформенных пестрых сарафанах или

старых суконных пальто с большими пуговицами. Торговали они в основном совершеннейшим барахлом:

старыми утюгами, абажурами, выцветающими кожаными туфлями, кошельками и перчатками. Но у

некоторых порой находились действительно интересные вещи – старинные монетки, деревянные идолы,

редкие фарфоровые тарелки или что-нибудь в этом духе.

Кирочка любила медленно идти вдоль этого длинного ряда со всякой всячиной, смакуя

разглядывание, думая неторопливые, тягучие, как ириски, мысли о том, кому прежде могли принадлежать все

эти вещи и какими путями попали они сюда.

Торговок иногда гоняла полиция. Обычно кто-нибудь предупреждал их заранее, и старушки, кряхтя,

собирали своё барахлишко в матерчатые хозяйственные сумки, торопливо сворачивали картонки и

постепенно рассеивались, оставляя к приходу стражей правопорядка все тротуары в окрестностях рынка

пустыми и почти чистыми; единственным свидетельством их пребывания оставался зимой гладко укатанный

снег, а весной и осенью – там, где не было асфальта – утрамбованная до каменной прочности грязь с

отпечатками подошв и крепко втоптанной подсолнечной лузгой.

Изящные чёрные статуэтки сразу привлекли внимание Кирочки. Они были выполнены из какого-то

отполированного, плотного, но не очень тяжёлого материала и разительно отличались от того хлама, что

окружал их со всех сторон.

– Это эбеновое дерево, – сказала торговка, рассматривая зачарованную школьницу с явным намерением

оценить её покупательную способность и заодно прикинуть, что бы такое сказать этой девчонке, чтобы

упрочить её намерение приобрести товар, – оно привезено из чужедальних стран, а сами статуэтки -

магические амулеты – если любую из них потереть пальцами и подумать о чём-нибудь сильно-сильно, духи

помогут тебе…

– Правда? – спросила Кирочка, наивно распахнув навстречу старухе свои большие антрацитовые

глаза, – а почему их так много разных?

– Каждая призывает определённых духов, – нашлась торговка; она немного подумала и взяв в руки

одну из фигурок, изображающую сидящую на коленях девушку с шаровой молнией, парящей между

ладонями, выполненной из тончайшей серебристой проволоки настолько искусно, что создавалась

полная иллюзия свечения, – вот эта, например, помогает мстить, она нашлёт грозу на твоих врагов…

– А эта? – Кирочка нагнулась и подняла с картонки другую статуэтку – девушку с разбитой амфорой

в руках.

– Она помогает утешиться в горе, – затараторила торговка, воображение её сейчас выдавало полную

мощность, – видишь, у неё в руках кувшин… Она заберёт твои слёзы.

– Я куплю, пожалуй… – смятенно прошептала Кирочка, поспешно извлекая из кармана мятую

купюру, полученную от мамы утром на целую неделю, – сразу две…

– Увы, деточка, – посетовала бабка, – этого не хватит и на одну, стоят они недешево…

– Но у меня больше нет! – воскликнула Кирочка жалобно; ей так неистово захотелось иметь

волшебную статуэтку, что из глаз у неё в этот миг едва не брызнули слёзы.

– Хорошо, – смягчилась торговка, – сегодня я сделаю тебе скидку, – бери одну, ту, что больше

понравилась, но, учти, остальные стоят гораздо дороже…

Она с готовностью сцапала деньги из худенькой длиннопалой руки школьницы.

– На здоровье, деточка. Если что, приходи ещё. У меня тут их много.

Коллекционирование магических статуэток увлекло Кирочку на целый учебный год. Она тайно

тратила на них деньги, предназначенные для завтрака в школе. На каждую приходилось копить, у Кирочки

временами кружилась голова от голода – она позволяла себе на большой перемене покупать в школьной

столовой только стакан крепкого сладкого чая – самое дешевое из всего, что там продавалось. У неё был

небольшой тайник в недрах старого раздвижного дивана. Приходя домой с долгожданной покупкой, Кирочка

дожидалась момента, когда все оставляли её в покое, уединялась в маленькой дальней комнате и раскрывала

свою сокровищницу, чтобы немного полюбоваться. Ее завораживало искусство мастера, способное в тонких

деталях позы – посадке головы, жесте рукой или повороте корпуса – намекнуть на причастность к

сверхъестественному, на силу. Кирочка нисколько не сомневалась в том, что её фигурки – волшебные.

Любуясь ими, она подспудно чувствовала, что в каждой определенно есть сокровенный смысл, который пока

ещё не может быть до конца ей ясен, но где-то глубоко внутри её существа поселилась уверенность – когда-

нибудь, но не теперь, а гораздо позднее, она узнает всё…

– Какая странная девочка, – судачили рыночные бабки между собой, все они немножко завидовали

той, что торговала чёрными статуэтками. Ещё бы! Ни у кого из них не было постоянных покупателей.

– Откуда ты берёшь этих своих смоляных божков, почтенная Иверри? – пытали её конкурентки,

расстелившие рядом свои картонки с барахлом.

– Сын делает, – неохотно отвечала старуха.

– Так ведь он у тебя раньше разную мелочь делал, вроде тех прозрачных медальонов с засохшими

цветами внутри, ракушками и пуговицами.

– Ну а теперь вот надоело, такие стал делать – он ведь у меня когда-то на художника учился, – не без

гордости добавила Иверри, – негоже настоящему художнику разный мусор смолой заливать, талант

свой попусту транжирить…

– Да какой уж там талант! Давно он его, небось, пропил, даже если и имел когда, – съязвила одна из

соседок.

– Настоящий талант не пропьёшь, – укоризненно заметил ей дедок, торгующий велосипедными

запчастями.

– И хорошо ли берут?

– Хуже, чем брелоки да медальоны, – со вздохом признала Иверри.

– Это потому, что искусство разумения требует, – утешил её дедок.

Как-то раз вышло, что Кирочка пришла на рынок без денег. Они загадочным образом пропали из

карманчика портфеля после урока физкультуры. Это было прискорбное обстоятельство, Кирочка

расплакалась и рассказала обо всем учителю. Тот построил ребят и громогласно попросил воришку сознаться,

но все, естественно, молчали как партизаны. Ещё раз обыскав вместе с Кирочкой раздевалку, учитель и

классная руководительница развели руками. Наплакавшись вволю, девочка решила, что, наверное, сама

потеряла деньги. Мама часто называла её растяпой… Как бы там ни было, но ритуал каждодневного

посещения рынка так прочно укоренился уже среди Кириных привычек, что пропажа денег оказалась не

достаточной причиной для того, чтобы она сразу пошла после уроков домой. Поздоровавшись с почтенной

Иверри, девочка, по обыкновению, принялась разглядывать статуэтки, мысленно сравнивая их с своими,

скрытыми в мглистой, пахнущей лежалыми матрасами глубине диванного тайника.

Её спокойно блуждающий взгляд внезапно остановился. Определённо, такой у неё нет! Новая! Вряд

ли она могла долгое время её не замечать… Вероятно, Мастер – Кирочка догадывалась о его существовании,

но никогда не спрашивала о нём – изготовил эту фигурку совсем недавно…

Она разительно отличалась от прочих, и даже казалась чуть меньше остальных из-за своего

исключительного изящества. Лёгкость линий сочеталась с их безупречной правильностью. Глядя на статуэтки

и предполагая, что все они созданы руками одного человека, всякий внимательный наблюдатель неизбежно

приходил к выводу, что именно эта фигурка – венец творения Мастера. Она изображала мальчика-подростка

лет четырнадцати-пятнадцати. Юного мужчину. Твёрдость и хрупкость удивительно слились в его чертах. Он

сидел на коленях и держал в руках тонкую дудочку. Мастер запечатлел именно тот момент, когда мальчик

подносит её к губам. Удивительно удалось ему порхающее движение локтей юного музыканта (или

заклинателя?). А лицо мальчика казалось задумчивым и печальным.

Кира была очарована. Никогда прежде она не видела ничего подобного. Давным-давно мама читала

ей сказку об эльфах – прекрасных и хрупких бессмертных существах, обладающих даром играть волшебную

музыку, к которой, замирая, прислушивается вся Вселенная…

Эта статуэтка определённо заключала в себе нечто эльфийское, вечное, абсолютное…

А у Кирочки не оказалось при себе денег. Именно в этот день. Именно в эту минуту, когда, как ей

думалось, она встретилась с материальным воплощением совершенства.

Отчаяние заполнило Кирочку мигом, хлынув точно вода в открытые шлюзы. "Боже! Она ведь такая

красивая! Её купят! Стоит только мне отойти – сразу же купят! Завтра точно её уже здесь не будет! Ах, если

бы можно было попросить госпожу Иверри… Но у неё принцип: она ни для кого ничего не держит…”

Философия большинства барахольщиков: прошел мимо – пеняй на себя. Тут такие редкости можно отыскать,

что второй шанс – слишком большая роскошь. Ведь вся ценность этих вещей заключена в фатальной

случайности их появления.

Кира побежала домой. «Завтра… завтра… завтра…» Стучало у неё в висках. Завтра у неё будут деньги.

Она найдёт способ получить у мамы сразу всю сумму. Можно будет, например, соврать, что классная собирает

со всех ребят, чтобы купить билеты на спектакль, или на экскурсию… Такое ведь не раз уже бывало… Только

бы фигурка осталась на месте! Кирочку не утешал даже тот факт, что всякий раз, когда она покупала у Иверри

очередную статуэтку, на другой день на её месте появлялась точно такая же. Жажда незамедлительного

обладания пересиливала здравый смысл.

Уснуть Кирочке удалось только под утро. Настолько сильное волнение овладело ею впервые в жизни.

Она лежала в постели, глядела на тускло светлеющий квадрат окна, и, затаившись, удивленно

прислушивалась к музыке, медленно разрастающейся в теле, вибрирующей, струящейся, перерастающей

тело, наполняющей весь окружающий мир… К нежной, тревожной музыке. К творящемуся в ней волшебству

предвкушения – радостного потому, что лучшие ожидания могут сбыться, и вместе с тем грустного, ведь не

исключено и разочарование…

С каким же неистовым нетерпением дожидалась на следующий день Кирочка конца уроков! И когда,

наконец, прозвенел звонок, она, кое-как запихав вещи в рюкзак, шумно скатилась по лестнице в гардероб.

Второпях застегнув дублёнку только на две пуговицы, без шарфа и шапки, с рюкзаком на одном плече спустя

минуту она уже вылетела из здания школы и опрометью кинулась в сторону Красного Рынка.

Запыхавшись, она остановилась. Ноги вязли в глубоком снегу. Уши жгло от морозного ветра.

До цели оставалось совсем немного. Нужно было только пересечь заснеженный пустырь, по краю

которого рыжели одинаковые кирпичики гаражей, и перейти проспект с оживлённым движением по

светофору.

Кира прежде никогда не боялась. Но именно сейчас, стоя в середине голого белого пустыря, по колено

в снегу, на пронизывающем ветру она вдруг поняла, что во всем происходящим есть какой-то смысл. И ей

подумалось, что если вдруг сегодня её собьёт на проспекте машина, то не случится чего-то невероятно

важного, необыкновенного и прекрасного, предназначенного ей, Кире, и никому, кроме неё, не доступного…

Она продолжила путь. Дойдя до рынка, Кирочка ещё какое-то время медлила неподалёку от вереницы

торговок с картонками – сердце её билось так громко, что казалось, будто его удары могут услышать

посторонние.

Подойдя поближе, она решила начать обход с того конца, где обычно стояли старушки с солениями

и носками (почтенная Иверри обреталась обыкновенно на противоположном), чтобы меньше волноваться.

Нарочито медленно Кирочка прошла вдоль ряда варений и солений в маленьких аккуратных баночках,

замотнанных газетами. Потом начались картонки с мелкой домашней утварью. Кира шла, шла и шла, пока

ряд, наконец, не оборвался, и, только пройдя по инерции несколько шагов по утоптанному снегу, она осознала

страшное: её нет!

Она прошла ряд в обратную сторону. Ничего не изменилось. На том месте, где обычно стояла Иверри

– между торговкой солениями и маленькой востроносой в круглых очках бабушкой, которая искусно вязала

носки любых размеров – теперь примостился дед с запчастями для велосипедов, ещё какими-то непонятными

железками и разными болтиками, сложенными в пластиковую ёмкость из-под маргарина.

Кира повернулась и побрела домой. По дороге она застегнула дублёнку и кое-как нацепила шапку.

3

Близилась новогодняя дискотека. Восьмиклассницы волновались и перешёптывались – в этом

возрасте у всех обычно уже есть первые симпатии к существам противоположного пола – каждой девочке

хотелось нарядиться как-то по-особенному, почувствовать себя королевой, самой блистательной, самой

красивой…

Праздник должен был состояться после уроков в последней день четверти. В школьном актовом зале.

Туда принесли цветные прожекторы, повесили на потолок специальный шар с зеркальными гранями, чтобы

в темноте от него разбегались световые пятна. Для этой новогодней дискотеки даже специально пригласили

какого-то модного диджея. Она должна была стать настоящей взрослой дискотекой.

Такое масштабное мероприятие в школе устраивалось впервые. Предвкушение чего-то нового,

необыкновенного повисло в воздухе классных комнат и коридоров. Так всегда бывает под Новый Год. Именно

этот праздник у большинства людей ассоциируется с будущим, и предстаёт оно накануне торжественной

смены дат в календаре в самом радужном свете. А девчонкам-восьмиклассницам это условное будущее

кажется ещё более манящим и сладостным, ибо их существование, ещё такое чистое и беспечное, наполнено

ожиданием самой радостной из всех радостей – оно наполнено ожиданием первой любви…

Так было и с Кирочкой, пусть она этого ещё и не осознавала. Ей просто хотелось дышать полной грудью

свежим морозным воздухом. Смотреть на слепящий снег. Любоваться инеем, который делал тонкие веточки

и вечно зелёную газонную траву ломкими, звонкими – будто фарфоровыми.

– Ты когда-нибудь загадывала желания на Новый год? – спросила у неё в один из предпраздничных

дней Нетта, рыжая девчонка из класса. Кирочка удивилась, прежде с ней редко кто заговаривал вот

так запросто. Она оказалась именно тем человеком в классе – в каждом классе обязательно находится

такой человек – который становится общей и универсальной мишенью для насмешек. Её звали

фонарём, кузнечиком, ручкой от швабры. Даже если не принимать в расчет другие ее странности,

рост и комплекция Кирочки вполне заслуживали недоброжелательного внимания задиристых и

острых на язык подростков – среди ребят-одноклассников она была самой высокой и действительно

казалась временами очень забавной в своем коротеньком школьном платье, из которого далеко

торчали длиннущие тонкие ноги, со смешной размашистой походкой и большой круглой головой,

обмотанной словно полотенцем толстой тёмной косой.

“Наверное это опять начало какого-нибудь длинного сложного прикола, конечная цель которого, как