Текст книги "Исполнитель Желаний"

– Гляди-ка, Ниоб… – тихо пробормотал он и решительно направился к Биллу, мягко отстраняя

толпящихся в проходе людей.

В этот момент к прилавку капризным приливом ярмарочной толпы прибило сразу несколько человек. Они

принялись о чём-то расспрашивать книготорговца. Он отвечал им, и белая чалма, словно нарядный челн,

степенно покачивалась над головами. Между тем старик, непринужденно проложив себе дорогу в людском

бурлении, возник перед Биллом.

– Мальчик, а мальчик… – раздался совсем рядом его шелестящий голос.

Билл замер. Ему в этот момент стало очень страшно. Почему-то он чувствовал исходящее от старика

какое-то подозрительное сияние, невидимое глазом. Старик снова позвал его, и Биллу пришлось поднять

взгляд.

– Ух ты, какая синева, – с улыбкой проговорил старик, но взгляд его в глубине оставался холодным,

изучающим, он смотрел в глаза мальчика так, словно хотел попасть внутрь, уменьшиться вдруг до

размеров пылинки и… нырнуть… Билл почти физически ощутил сверло упорного стариковского

взгляда в своей лобной кости. Страх лип к зубам будто мягкая карамель, ни проглотить, ни плюнуть,

сквозь него невозможно было выговорить ничего дельного. Тогда Билл, он сам не понял, как пришла

ему такая мысль, вдруг представил себе руку. Обыкновенную человеческую руку. Она расслабленно

потянулась в нематериальном пространстве его сознания, неторопливо расправила пальцы. Эта

третья воображаемая рука Билла слегка светилась. Он мысленно поднял её, поднёс ко лбу, покрепче

взялся за сверло и рванул.

– Неплохая защита… Для человека… – пробормотал старик. Заключение это, вероятнее всего, не

предназначалось для высказывания вслух и сорвалось невзначай. Слишком уж странна была

прозвучавшая фраза.

– Хочешь я подарю тебе золотую денежку, мальчик, – спросил старик все с той же пугающее ласковой

улыбкой, снова обращаясь к Биллу. Мама учила мальчика, что неожиданное внимание и тем более

щедрые посулы посторонних редко доводят до добра.

– Нет, – честно ответил он.

– Почему? Ты боишься меня? Старик стоял совсем рядом, от него тонко и пряно пахло, почти как от

украшений пра-пра-бабушки, хранившихся уже почти век в старинной шкатулке, он был совсем

небольшого роста, этот странный старик, Билл в свои одиннадцать лет оказался даже чуточку выше.

– Нет… Не очень… Мне просто не нужна золотая денежка.

– Почему? – ответ мальчика, казалось, вовсе не удивил старика.

– Потому что я не хочу ничего из того, что можно купить. Во всяком случае пока, – ответил Билл,

страх уже начал понемногу отпускать его, – я, конечно, люблю сладости, как все дети, но моя мама

говорит, что если есть их слишком много, то можно заболеть. Книги я купить не могу, мой отец не

оценит моего увлечения эзотерикой. А то, что я хочу, не купишь ни за какие деньги.

– Чего же ты хочешь? – спросил старик. Между бровями у него залегла задумчивая морщинка.

– Родители уже решили отправить меня на новый учебный год в престижный закрытый пансион для

мальчиков с уклоном в точные науки, а я хотел бы остаться здесь… – Билл никому не говорил об этой

своей печали, он был уверен, что его никто не станет слушать, а из тех, кто станет, никто не сумеет

помочь. Какой толк в таких слушателях? Исповедоваться им в своих неприятностях – тратить попусту

время и слова, это бесполезное нытьё, оно всегда было противно природе Билла, вот он и решился

вдруг рассказать все незнакомому старику – ведь в этом случае он точно ничего не потеряет, но, как

знать, возможно старик сумеет дать ему хотя бы дельный совет. – Мне кажется, что стать

математиком или военным инженером – именно такое будущее представляется лучшим моему отцу-

вовсе не мое предназначение.

Старик слегка нахмурился:

– А в чем оно? Разве ты его знаешь?

Билл смутился.

– Нет. Но я мог бы узнать, наверное, – он вздохнул, – если бы мне с самого раннего детства

окружающие так яростно не завязывали каждый своё. Бабушка хотела, чтобы я стал спортсменом,

мама пророчила мне грандиозные успехи в музыке, она мне даже флейту купила, а отец спит и видит

меня двигающим научно-технический прогресс.

– А что думаешь по этому поводу ты сам?

Билл пожал плечами. Никто прежде не задавал ему этого вопроса. Мать не спрашивала, хочет ли он играть

на флейте, отец не интересовался, любит ли он математику, бабушку не волновало, болят ли у него ноги после

кросса – им всем нужно было только, чтобы он оправдывал их ожидания и подавал надежды, единственный

сын и внук; взрослые часто практикуют подобное отношение к детям, особенно если те довольно безропотно

принимают на себя непосильный груз исполнителя чужих чаяний. Билл неосознанно был идеальным

объектом для возложения надежд, ибо он не привык сопротивляться. Он просто брал и делал то, что ему

говорили. Плохо, но делал, а не умел сделать вовсе – выкручивался как позволяла смекалка. И хотеть чего-то

для себя он поэтому тоже постепенно отвык. Слишком уж много было вокруг чужих желаний. Всего не успеть

за одну короткую человеческую жизнь.

– Не знаю. Наверное, ничего не думаю, – ответил Билл, снова вздохнув, – я привык слушаться

родителей и уже смирился с мыслью ехать в пансион, теперь мне даже не приходит в голову ничего

другого. Я почти захотел туда…

– Умение превращать внешнюю необходимость во внутреннюю – ценный дар, мальчик, – сказал Ниоб

из-за прилавка. Его понимающее молчание, как оказалось, всё это время было третьим участником

разговора.

– Из тебя бы вышел замечательный… – старик продолжал смотреть Биллу в глаза, и мальчику

казалось, будто его мысли, точно невесомые клочки тонкой бумаги осторожно перебирают чьи-то

узкие сухие пальцы – “и зачем я тут стою? не слишком ли много правды о себе самом я вывалил этому

незнакомцу?” – промелькнуло у него в сознании; на секунду Билла посетило пренеприятное

ощущение, что маленький старик каким-то образом взял под контроль его волю и заставил всё это

сказать; от этого предположения ему стало как-то неуютно и захотелось немедленно уйти.

– Из тебя бы вышел замечательный, – повторил старик снова, но как будто бы немного растерянно, -

да, пожалуй, кто угодно… – затем он повернулся к Ниобу и как будто что-то сообщил ему без слов,

тот кивнул, к его немногословию Билл уже успел привыкнуть, но только сейчас он безошибочно

уловил витающий в воздухе тревожный и сладкий аромат тайны – именно так, как Ниоб и этот старик,

обычно смотрят друг на друга двое при третьем, которому не полагается знать нечто, известное им.

– Меня, наверное, мама ждет, – пробормотал Билл и сделал попытку раствориться в непрерывно

текущем мимо прилавка потоке людей. Но старик остановил его.

– Не бойся, – сказал он, дружелюбно протягивая мальчику свою маленькую сухую руку, – покажи-ка

книжку, которую ты читал.

Билл послушно протянул томик. Ему в этот момент стало невыносимо стыдно за то, что, испугавшись,

он забыл о книге в руке и собирался уйти, продолжая держать ее и заложив пальцем нужную страницу.

– Извините, – пробормотал он, не в силах взглянуть на Ниоба, – я не хотел её украсть… просто…

– Мы не подозреваем тебя, – мягко сказал старик, – ты можешь взять её себе, если хочешь, я лишь

взгляну на заглавие.

Он принял книгу из рук мальчика.

– “Магия вокруг нас”… Предисловие автора. Верите ли вы в случайные совпадения, или все события,

происходящие в мире, кажутся вам связанными друг с другом некой таинственной закономерностью,

о которой мы слишком мало знаем и потому не в силах её проследить? Способен ли разум объять

Вселенную? – прочёл старик, усмехаясь, – неплохой выбор, дитя. И как ты считаешь, магия

существует?

– Я ещё не дочитал, – смущенно проговорил Билл, – пока картина не дорисована, нельзя сказать, что

на ней изображено. Мне нужно прочесть ещё не одну книгу для того, чтобы ответить себе на этот

вопрос. Я ищу истину. Мой отец утверждает, что ведьмы, колдуны, магия – это выдумки, он опирается

на то, чему его учили в школе, в университете, он ссылается на авторитеты и намеренно отгораживает

себя от любой информации об этом. Я не такой. Мне нужно самому прочувствовать каждое слово,

чтобы понять правдиво оно или ложно.

Старик одобрительно улыбнулся.

– Это хорошо… Вот что я скажу тебе. По способности поверить во что-либо люди делятся на три

типа: легковерные – те, что способны воспринимать реальность с чужих слов, это славный тип, они

неизменно открыты новому, такие люди, но, к несчастью, столь же легко они становятся жертвами

обманов и обольщений; ко второму типу относятся тех, кто способен поверить только личному

опыту, кому нужно всё увидеть, понюхать, пощупать собственными руками; люди третьего типа не

верят вообще, они будут отрицать нечто, ломающее их представления об окружающей

действительности, даже если им совать это в лоб, они убедят себя, что у них галлюцинации, бред и

тому подобное, только бы не верить, это самый трудный тип, таким людям сложно жить, они

постоянно набивают шишки, зачастую на одном и том же месте, да и тем, кто их окружает,

приходится ох как несладко.

Пока старик говорил, Билл блуждал взглядом по прилавку, он всё еще опасался внимательных глаз

незнакомца; Ниоб, насвистывая в бороду тихую песенку, выкладывал из ящика новые книги, он с

неожиданной для такого грузного человека решительностью поднимался на шаткую деревянную стремянку

и ставил их на полочки, возвышающиеся справа и слева от прилавка; Билл заметил, что туфли книготорговца,

сшитые из мягкой коричневой кожи, когда он ступал, не производили ни малейшего шума. “Единственная

настоящая истина – тишина…” – почему-то всплыло в сознании мальчика, он не мог вспомнить, где слышал

такое или читал, быть может, это была даже его собственная мысль, но до того непривычная, что в первый

момент она показалась ему чужой…

– Вот сейчас ты веришь, мальчик, тому что я тебе говорю? – внезапно спросил старик.

Билл замялся. Он пробежал взглядом по прилавку, как будто ища ответ в мелькающих заглавиях книг,

потом посмотрел зачем-то на Ниоба. Тот уже спустился со стремянки и стоял, пряча в глазах любопытные

огоньки, а в бороде – почти незаметную улыбку.

– Сомнение – это основа познания, – облачил он наконец очередную драгоценную мысль в скромный

словесный венок, – ученые, заметь, веками приходили в своим самым блистательным выводам в

попытках опровергнуть друг друга.

– Я не совсем согласен с вами, – немного осмелев под ободряющим взглядом книготорговца, произнёс

Билл, обращаясь к старику, – мне кажется, что дело не только в том, к какому из трёх ваших типов

принадлежит человек, а ещё и в самой истине; люди легче верят тому, что им по душе, и легче

отвергают неприятное для них.

– Возьми книгу, – сказал, одобрительно покачивая головой, старик, – а заодно и золотую денежку.

Если тебе ничего не нужно, просто храни её. Как символ своего богатства.

– Но я ведь не богат… Мой отец нередко говорит, что доходы у нашей семьи не слишком большие,

да и мама постоянно сетует, что на всем приходится экономить…

– Богат не тот, кто много имеет, а тот, кому немногое нужно, – улыбнулся Ниоб, – бери, бери, ты ведь,

верно, больше не придёшь сюда, уедешь в пансион, а я, надо сказать, успел к тебе привыкнуть.

Билл поразился этому внезапному признанию книготорговца, который прежде даже никогда не

заговаривал с ним толком, лишь наблюдал из-за своего прилавка его ежедневные приходы, а порой, казалось,

и вовсе не замечал мальчика, занимаясь своими делами. Слова, стало быть, при всей их ценности, не являются

той основой, что формирует межчеловеческую приязнь.

– Спасибо большое, – произнёс Билл, бережно пристраивая подаренную книгу между учебниками в

школьном ранце, он уже продумывал, где спрячет её от отца, когда вернётся домой, – я надеюсь, что

мы ещё встретимся…

Уходя, он не оборачивался, поток многочисленных посетителей ярмарки влек его вперед, но ему

казалось, что старик и Ниоб до сих пор смотрят ему вслед и шепотом говорят о нём между собой.

2

Пансион обнесен был высокой кирпичной стеной с двустворчатыми парадными воротами напротив

входа в главный корпус и с несколькими чугунными калитками. Одна из них располагалась в дальнем углу

сада, где все заросло бесплодным густым малинником и ползучими растениями, ведь туда почти никто не

ходил. Калитка эта никогда не открывалась, на ней висел массивный, насквозь проржавевший замок, а ее

чугунные прутья поросли бархатистым зеленым мхом. Но через эту забытую калитку был виден небольшой

участок улицы, по которой постоянно шли люди, чужие, незнакомые, свободные… Билл им завидовал. Ему

тоже очень хотелось иногда очутиться вдруг на этой улице и пойти по ней куда-нибудь, куда глаза глядят.

В зарослях кустов малины пряталась замшелая каменная скамейка. Она почти всегда была холодной

и мокрой, поэтому Билл стащил из кухни пансиона ящик из-под овощей, разломал его и сделал на скамейке

некое подобие деревянного настила. Теперь тут можно было посидеть в тишине с книгой или даже

приготовить уроки.

В первую свою осень в пансионе Билл сильно скучал по привычному миру, оставшемуся за высоким

забором. По прежней школе, ярмарке, ларьку у дома, где он покупал обычно лакомства: чипсы в шумных

дутых пакетах, колу в алюминиевых банках, плитки шоколада. Там иногда вместо продавщицы сидела её

дочь, Камилла, девчонка чуть постарше Билла, года на два, не больше, но она уже очень расторопно

управлялась в ларьке, и Биллу бывало приятно, когда товар ему протягивала тонкая девчоночья ручка, а не

рыхлая лапища её грузной пропитой мамаши. Порой он делал покупки только ради того, чтобы понаблюдать,

как орудует в своей стихии эта гибкая ловкая девочка-русоголовка: нагибается под прилавок и выпрямляется,

передвигает товарные ящики, деловито считает деньги, перебирая монетки на ладони полудетскими

розоватыми пальчиками. Обо всем этом и еще о многом другом он думал, сидя на укромной скамеечке среди

малины, изредка Билл доставал из кармана золотую денежку, подаренную ему востробородым стариком на

ярмарке и смотрел на неё долго-долго. ”Вряд ли на это можно что-то купить в обычном магазине … Она такая

странная.” На одной стороне монеты были вытеснены корона и скипетр, а на другой – неведомые мальчику

знаки, должно быть цифры какой-то таинственной древней системы счисления.

В день рождения Билла родители прислали ему огромный пакет шоколадных конфет – так было

принято в пансионе – имениннику полагалось угощать всех прямо в учебном классе, выдавая каждому по

конфете. Перед первым уроком классный наставник с таким серьёзным и торжественным видом, словно

полагалось раздать гранаты, а не лакомства, вручил Биллу пакет и велел пройтись по рядам, мальчики,

получая конфеты, шёпотом благодарили его. Некоторые зашуршали фанатиками сразу, остальные убрали

сладости в портфель, чтобы без спешки съесть их на большой перемене. Что такого? Билл свой дог исполнил

– он раздал конфеты и теперь каждый волен распоряжаться ими по своему усмотрению.

После уроков, проходя через большой сборный зал Билл остановился, заметив любопытную картину.

На полу в кругу своих почитателей сидел Десна, наиболее наглый и хваткий парень из класса, рот у него был

устроен таким образом, что когда он улыбался, зубов почти не было видно. Возле Десны на книге высилась

груда именинных конфет.

– Ну, – говорил он, подбоченясь, – феодал собирает налог, кто жмётся, получит перца…

Билл решительно приблизился к группе мальчишек.

– Погоди, это же мои конфеты. Я раздал их каждому и не позволю, чтобы все съел кто-то один. Это

несправедливо.

– Ишь ты, какой умный, – язвительно произнёс Десна, резанув Билла взглядом хитрых серо-желтых

глаз, – а что если они мне должны?

– Долги отдают той монетой, которой брали. Что-то я не припомню, чтобы раньше в нашем пансионе

раздавали в точности такие конфеты. Отдай из ребятам обратно. Тоже мне коллектор нашёлся.

Мальчики смотрели на Билла. Кто-то с сомнением, кто-то с испугом и затаенной надеждой.

Билл, надо сказать, близко не сошелся ни с кем из ребят, слишком мало прошло времени, да он и не

испытывал большой потребности в дружбе, он старался держаться со всеми приветливо и ровно. Мальчишки,

сидящие кружком на полу, нутром чувствовали, что если Десна сейчас полезет драться, Билл скорее всего

примет вызов. Хотя за драку и грозил выговор с лишением возможности увидеть родителей на выходных, они

случались в пансионе довольно часто. Такой уж народ мальчишки. Они боялись Десны, эти сидящие кружком

ребята, он сумел внушить им почтение тем, что любому из них при желании мог сделать больно. Морально

или физически. Десна обладал острым чутьем, он умел находить у других слабые места и, активно

эксплуатируя это умение, собрал вокруг себя нечто вроде стаи, держащейся на авторитете вожака. Но сейчас,

когда Билл этот авторитет своим вмешательством поставил под сомнение, Десна испугался. Он понимал, что

если отдаст сейчас хоть одну конфету, вся власть его будет проиграна.

– Ну… – он поднялся, сжав кулаки, – рыцарь справедливости, получи-ка свои сто грамм…

Он замахнулся. Билл, ожидая удара, отскочил в сторону. Мальчики наблюдали со своих мест, каждый

из них в тайне мечтал вернуть свою конфету.

– У него же день рождения, – очень тихо сказал кто-то из них. Невидимые весы были выведены из равновесия.

Многие колебались – чью же сторону принять? – привычный страх и лучезарная надежда сверкая словно грани

подброшенной вертящейся монеты попеременно овладевали умами.

– Именинник? Вот пусть и получит подарочек, – завелся Десна, – я верну вам по одной конфете, если

вы поможете мне его научить уму разуму… Пусть знает, кто здесь босс.

Рыжий плут решил, что таким способом он сумеет удержать в руках свою власть, создав видимость

того, будто несмотря ни на что, все решения принимает только он. Власть эфемерна, и в некоторые моменты

она держится на одной только вере, власть одного человека над другим не более чем фокус, трюк, неравенство

властвующего и подчинённого – есть, как правило, лишь убеждение каждого из них в силе или, напротив, в

слабости своих позиций. Кто-то из мальчиков поднялся. Тесня Билла к стене, Десна наступал, за его спиной

торчали головы последователей. Билл понимал, что если сейчас отступит, то непременно сделается мишенью

для насмешек, мальчишки не забывают чужого позора, но драться с Десной и его приспешниками

представлялось ему еще менее заманчивой перспективой.

– Ладно, ребят, – сказал он примирительно, – я отдал эти конфеты, и их судьба действительно больше

не моя забота.

Но Десне нужно было окончательно укрепить своё господство.

– Ааа… Рыцарь Справедливости… Получи!

Он размахнулся и толкнул Билла в плечо. Не больно, но как-то очень презрительно. Билл подался

вперёд и толкнул Десну в грудь обеими руками. Тот пошатнулся, и Билл, воспользовавшись секундным

промедлением бросился наутек, сразу за поворотом из сборного зала в коридор, навстречу ему попался

классный наставник, как всё-таки здорово, что он не застал драку… Но убегать было очень стыдно, Билл

чувствовал: он не смог отстоять ни справедливости, ни даже собственного имени. Оставалось только

надеяться, что его жертва хотя бы не осталась напрасной, и члены шайки Десны, в награду за свою

преданность ему, всё же получили назад свои конфеты, невесть по какому праву им узурпированные. Пусть

эти ребята всего лишь безвольные прихвостни наглого и хитрого парня, справедливость как таковая всяко

важнее, чем личное отношение Билла. Пусть едят его именинные конфеты.

Кличка Рыцарь Справедливости теперь прочно приросла к Биллу, он слышал ехидные шуточки

всякий раз, как проходил мимо Десны и его компании. Его задевала, конечно, не сама кличка; её, пожалуй,

можно было даже назвать звучной, это тебе не Щелезуб или Толстый Топтун, но обидно было то, что такое

благородное сочетание слов произносилась с презрением и насмешкой. Билл изо всех сил старался не

обращать внимания, он вспоминал то, что говорила ему мать. “Подействовать на душу человека можно только

любовью, сынок…” “Да где уж, так и поймут любовь деревянные затылки, приученные к тычкам…” Вряд ли

услышав из его уст: "Отдай, пожалуйста, ребятам конфеты…" – Десна послушался бы его… Тогда, скорее всего,

порция насмешек и тумаков оказалась бы ещё большей. Так что же означает в действительности мамино

"подействовать любовью"? Не разговоры, получается, и не кулаки. Эта любовь, верно, такое оружие, видя

которое у тебя в руках, противник волей-неволей поступает по совести… И что же она из себя представляет?

Может, она вроде магии – не увидеть, не пощупать, или вообще, чего доброго, выдумка… Волшебная музыка,

заслышав которую всё вокруг замирает, внимая, точно змеи под звуки дудочки заклинателя…

Так размышлял Билл, сидя на своей тайной скамеечке возле дальней калитки. Никто из ребят кроме

него не знал это место. Другие калитки не заслоняли так сильно разросшиеся деревья, они находились на виду

у наставников и охранников, запрещавших воспитанникам пансиона ''торчать возле них попусту'', а здесь

никто не отрывал Билла от его любимого занятия. Он прибегал сюда каждое утро до начала уроков для того,

чтобы смотреть как идут по улице в школу те счастливые дети, которые живут дома с мамой и папой. И

каждый по этой улице проходила одна девочка, она отчего-то занимала его сильнее, чем все остальные. С тех

пор как он её заметил, он старался не пропускать ни одного утра.

Стояла ранняя осень, и девочка носила строгое темно-серое пальтишко до колен, а в дождливую

погоду брала с собой маленький малиновый зонтик. У нее были темные волосы и серьезное бледное личико

с высоким лбом. Она степенно выступала, держа за руку свою маму, стройную даму в шляпке и на каблуках.

Когда девочка и дама покидали доступный Биллу для обзора участок улицы, он разворачивался и бежал до

корпуса во весь дух, чтобы не опоздать к началу занятий. Билл часто думал об этой девочке днем: кто она

такая? где живет? сколько ей лет? как она проводит выходные? хорошо ли учится? Он сочинял про нее самые

невероятные истории, вплоть до того, что она настоящая принцесса крови, но не ездит в роскошном лимузине

с гербом над капотом для конспирации, а сопровождающая ее дама вовсе не мать, а только чопорная

гувернантка. Вспоминая эту девочку по вечерам, Билл не засыпал без того, чтобы мысленно не пожелать ей

спокойной ночи. А она всегда проходила мимо, вообще не подозревая о его существовании.

Но однажды случилось нечто неожиданное: обычно дама и девочка шли очень быстро, они всегда

спешили, но в тот день немного замешкались: дама уронила что-то на асфальт и нагнулась, а девочка,

воспользовавшись вынужденной остановкой, принялась оглядываться вокруг. И она заметила Билла. Он

смотрел на нее, а она – на него. Они находились на довольно большом расстоянии и вряд ли смогли бы что-

либо сказать друг другу, но Билл вдруг решился, поднял руку и помахал ей. Девочка продолжала стоять

неподвижно, и в тот момент мама-гувернантка снова взяла ее за руку и потянула дальше по улице. Она

отвернулась и больше не смотрела на Билла. Но с тех пор, проходя мимо, девочка иногда бросала взгляд на

калитку, за которой он стоял; это доставляло ему радость, и, не решаясь больше махать ей, Билл только

улыбался, мысленно желая ей удачного дня. Жаль только девочка, скорее всего, издалека не могла этого

заметить.

3

Пансионский преподаватель истории был немного не в своём уме; в годы своей молодости на заре

педагогической карьеры он выдумал и по сей день не без успеха использовал собственную авторскую систему

обучения: он раздавал ребятам распечатки нуднейших исторических документов, вставляя в произвольных

местах текста какие-нибудь неожиданные сумасбродные нелепости. Например: "предводитель войска, упав с

коня, громко перднул", "на государственных монетах обычно вычеканивали скрещенные вилки и голеньких

цыпочек", “в ответ на предложение мира король снял панталоны и показал делегату задницу” или что-нибудь

в таком духе. А в качестве доказательства, что ученик осилил предложенный текст, он требовал тетрадь с

выписанными фразами-ловушками. Причем списать у кого-то из товарищей не представлялось возможным -

для каждого выдумывались персональные “мины”. Оставалось только честно читать. А текстов, написанных

сухим тяжеловесным языком исторической науки было много, очень много; это, разумеется, не радовало

мальчишек. Зато, правда, историк ничего никогда не спрашивал. "Читайте, друзья мои, – повторял он, -

читайте, хоть что-нибудь да осядет в памяти, точно водоросли в сетях…" У него просто имелась своя теория

запоминания, опираясь на неё он и разработал эту странноватую методику обучения с помощью “ловушек”.

"Память имеет эмоциональную природу, – утверждал он, – трудно запомнить то, что тебя нисколько не

впечатляет." Потому то он и расставлял в текстах свои хитроумные метки. Местами они бывали до того

неожиданными и смешными, что ученик поневоле запоминал и тот контекст, в котором они встретились.

Биллу историк, несмотря на всю его чудаковатость, а скорее даже благодаря ей, очень нравился, и симпатия

эта была взаимной; в отличие от остальных педагогов историк не стеснялся выбирать себе фаворитов, его

часто можно было видеть в саду после занятий окружённого учениками, он щедро делился всем, что знал,

подробно отвечая на вопросы, не всегда даже касающиеся истории, кто-то рассказывал ему о девушках, кто-

то о проблемах с родителями или конфликтах с соучениками. И для каждого у него был припасен ценный

житейский совет, сдобренный в меру и шуткой, и соучастием. Историк, можно сказать, стал другом молодёжи,

воспитанники пансиона от первого и до последнего, шестого, курса несли к нему свои трепетные тайны,

словно зажатые в горсти горошины. И однажды, когда разговор зашел о древних монетах Билл тоже решил

поделиться своим секретом: улучив момент, когда они остались в классе совсем одни, он показал учителю

подаренную ему на ярмарке денежку.

– Как вы думаете, она очень древняя?

Историк положил монетку на ладонь и принялся внимательно её разглядывать. Повернул один раз,

другой, ещё посмотрел, задумчиво зажав подбородок двумя пальцами. Потом вынул из кармана крохотную

ювелирную лупу, протер её полой рубашки и, деловито приложив её к одному глазу и зажмурив другой, снова

уставился в монетку.

– Тут не обойтись без Большого Архива монетных дворов, – заключил он наконец, – знаешь, что это

такое?

Билл помотал головой.

– Это самая полная база данных, куда внесена вся информация обо всех известных ныне денежных

знаках, как о действующих, так и о давно устаревших, даже о таких, которых никто не держал в руках,

и о них лишь имеются упоминания в исторических документах.

– Как же мне воспользоваться этим архивом?

– Если ты готов провести настоящую работу, друг мой, я скажу тебе. В читальном зале есть

компьютер с доступом ко многим материалам, которые возможно использовать в учебных целях. В

том числе и к Архиву. Я долго добивался этого разрешения, не знаю, правда, зачем… Вероятно, на

случай, что встречу здесь страстного фанатика-нумизмата. Я так его и не встретил, но твое появление

хоть в какой-то мере оправдает мои старания. Так вот. Тебе придётся просмотреть множество

изображений денежных знаков разных стран и эпох, сличая их с твоей монетой. Времени потребуется

немало, возможно, в этом году тебе даже не удастся достигнуть цели, если будешь уделять поиску

часок-другой после занятий. Я желаю тебе удачи.

Историк убрал лупу, взял под мышку свои папки и шагнул к выходу из кабинета.

– Последнее, – обернулся он в дверях, – иди до конца. Даже если тебе в какой-то момент покажется,

что все бессмысленно, продолжай делать начатое. Даже если ты ничего не добьешься, это не важно,

ты обретешь себя иного, ничто не закаляет и не умудряет так, как напрасно затраченные усилия.

Последовав совету, Билл начал работу с Большим Архивом. Как и предрекал ему учитель, только к

середине следующего учебного года мальчику удалось наконец завершить своё маленькое расследование. Он

последовательно просмотрел всю базу данных, разглядел каждое изображение в ней, пробежал глазами

историю каждой монеты и …не нашёл своей. Опечаленный, он пришёл к историку.

– На самом деле, мой юный друг, большая часть наших усилий идёт прахом, – утешил его тот, – лишь

очень малая доля наших действий действительно приносит пользу. А всё потому, что мы, люди, – все

до единого блуждаем впотьмах. Мы не знаем кто мы, для чего созданы и что нам надлежит делать…

Билл стоял перед учителем в растерянности. Он чувствовал: ещё несколько мгновений, и из глаз хлынут

злые непрошеные слёзы. Он почти никогда не плакал, но сейчас… Целый год напрасных стараний, и человек,

которому он доверял, которого он считал своим другом, вместо того, чтобы как-то его поддержать,

подбодрить, стоит перед ним и так спокойно, будто бы он всё знал наперед, говорит: ничего, мол, так и надо,

это жизнь…

– А как же монета? Что мне с ней делать теперь? – с усилием произнёс Билл и прикусил губу.

– Секрет пока не раскрыт. Потому двигайся дальше. Ничто так не толкает вперёд, как неразгаданная

тайна, это твоя тайна и твой путь.

Историк улыбнулся тихой грустной улыбкой.

– Мне тоже уже пора, – продолжил он, -. Ваш директор решил положить конец моим педагогическим

экспериментам. Я уезжаю домой.

Билл молча наблюдал как учитель собирает вещи со стола. Как он складывает книги, обтирает от пыли и

убирает в портфель миниатюрную старинную вазочку, настольный бронзовый бюст Вождя, позолоченные

часы.

– Прощай, и помни: кажущееся напрасным порой может неожиданно принести пользу, а необходимое

и разумное на первый взгляд – оказаться совершенно напрасным. Вот я, например, проработал в этом

заведении десять лет, и теперь ухожу без сожалений, хоть недолго, но жизнь дала мне возможность

быть здесь и сеять свои семена, пусть даже прорастет из них всего одно, если вообще прорастет. Удел

учителя – не глядя бросать зерна, они попадают и в сочный чернозем, и в мерзлую глину – нет более

напрасного труда, если ничего не выросло, как и нет большей сладости, чем принимать из рук ученика

хлеб, проросший из твоего семечка. Учись принимать с лёгкостью тщету своих стараний, и это

сохранит тебе возможность радоваться жизни, что бы ни случилось.... Представь, к примеру, если бы

матери вдруг перестали рожать: ведь каждый рождённый рано или поздно умрёт, так к чему терпеть

боль, производя его на свет? Все мы в своей жизни рождаем для смерти, строим для разрушения и

обретаем знания вопреки грядущему забвению – в спокойном принятии этого и заключена самая

большая мудрость.

ГЛАВА 3

1

Сухонький старичок с остроконечной бородкой и жалящим взглядом маленьких глубоко посаженных