Текст книги "Исполнитель Желаний"

прикосновениях – информация, полученная в ощущении, проникает глубже в сознание и сохраняется

дольше… Телесная оболочка древнее разума; пусть всё, что она несёт в себе, довольно примитивно, но зато

гораздо более долговечно.

Билл как и собирался скомкал листовку и выбросил в ближайшую урну. Однако, это было только

первое в череде безжалостных напоминаний об Аннаке Кравиц.

Несколько дней спустя один из старших офицеров попросил Крайста «не в службу, а в дружбу»

позвонить в строительную компанию и узнать, скоро ли будет готова баня, заказанная в подарок его

престарелым родителям. Казалось бы, чепуха. Пустяковая просьба. Да так оно и было бы, если бы

строительной компанией исполнителем заказа не оказалась именно компания «Большой дом», а менеджер,

ведущий проект, именно в эту неделю не взял бы отгул, передав свои дела коллегам…

– Добрый день, к сожалению, в данный момент все операторы заняты, – зазвучал в трубке приятный

голос девушки, записанный на автоответчик, – оставайтесь на линии, вам ответит первый освободившийся

оператор.

Через несколько минут вынужденного прослушивания классической музыки Биллу, наконец,

улыбнулась удача; его поприветствовал живой человеческий голос. Он задал свой вопрос, в трубке

послышалось быстрое клацание клавиатуры; извинившись за ожидание, девушка-оператор сообщила, что на

интересующем Билла объекте произошло хищение стройматериалов и за более подробной информацией ему

следует обратиться к ведущему менеджеру.

– Вас соединить? – вежливо спросила девушка.

– Да, будьте любезны.

Ещё минуту Билл слушал отрывок симфонии, название которой никак не мог вспомнить. А потом

он услышал её голос:

– Добрый день. Меня зовут Аннака Кравиц, чем я могу вам помочь?

Билл почувствовал, как неотвратимо ускоряется пульс; сердце прыгало, словно разболтанная телега,

пущенная с горы. Слова застряли у него в горле.

– Я слушаю, говорите, – спокойно повторила она своим глубоким чувственным голосом.

Биллу представились в этот момент её губы возле телефонной трубки – алые, сочные,

полуоткрытые, застывшие в ожидании момента, когда снова придётся размыкаться, изгибаться, выпуская на

волю звуки речи.

«Идиот» – сказал он сам себе, и, громко откашлявшись прямо в трубку, заговорил не своим

недовольным дребезжащим голосом:

– Мне тут говорят, у вас какое-то хищение! Что за безобразие? Кто за это должен отвечать? Скоро, в

конце концов, будет готова моя баня? Мне нужна баня, вы понимаете? Я заплатил – уж будьте любезны.

Хоть тресните! Клиент должен париться только в бане, обо всем остальном должны париться работники

сервисной службы, ясно?

– Не расстраивайтесь, – сказала Аннака, и Билл почувствовал её мягкую улыбку, – все материалы

застрахованы; ваш заказ будет выполнен, мы приносим свои извинения за небольшую задержку; если

хотите, мы можем выехать на место строительства, чтобы вы своими глазами оценили результат нашей

работы.

– Спасибо, – пискнул Билл в трубку своим новым противным стариковским голоском, – не надо!

Он нажал отбой с таким чувством, словно защелкнул замок на двери, убегая от опасных

преследователей. Почему мысли об этой женщине до сих пор имеют над ним такую власть? Почему они

завораживают, дурманят и, он, попав в плен какой-нибудь из них, застывает, словно окутанный пряным

ароматом диковинного цветка? Биллу вдруг вспомнилось необоримое влечение к продавщице из отдела

эзотерической литературы. Ведь Кравиц тоже ведьма… Неужели и она использует запрещённые приёмы?

Нет. Билл не привык выгораживать себя. Никакими прямыми доказательствами того, что Аннака

привораживала его сознательно, он не располагал. Потому искать причину ему следовало в себе самом.

Скорее всего, Кравиц о нём уже и думать забыла. Чем он, вообще говоря, способен удивить двухсотлетнюю

ведьму, чтобы она в него не то что влюбилась, хотя бы запомнила?

То, что чувствовал Билл, не было порождением чужой воли. Оно шло изнутри. Будто бы тонкая

золотистая струйка выливалась из его солнечного сплетения, покачиваясь, плыла сквозь пространство, ища

Аннаку, чтобы незримо и неощутимо к ней прикоснуться, нежно окутать её шею, талию, стройную ножку…

«Клиент должен париться только в бане, вы понимаете?» – звенел у Билла в ушах его собственный

ненастоящий сварливый голос. Отложив телефонную трубку, он запустил растопыренные пальцы в свои

густые волосы и с шумным выдохом откинулся в кресле.

– Вот чёрт…

2

Аннака Кравиц чувствовала себя паршиво. Несколько дней уже она не вставала с постели, лежала

бледная, осунувшаяся; льющийся в окно свет чистого и яркого неба нестерпимо резал глаза, отдаваясь в

голове мучительной болью.

– Сдвинь шторы, Тара. Это невыносимо, – слабым голосом попросила она, обращаясь к ученице,

которая обеспокоено суетилась в спальне своей так внезапно захворавшей наставницы.

Голова Аннаки была налита болью словно тяжёлой плотной и вязкой жидкостью. Боль распирала

голову изнутри, плескалась в ней, ударяя волной то в одну, то в другую сторону черепа.

– Может, вам чего-нибудь принести? Воды? Таблетку? – сочувственно спрашивала ученица.

– Не надо мне ничего, Тара! – отвечала Аннака, беспокойно поворачивая голову на подушке то

влево, то вправо, словно пытаясь вытряхнуть боль, вылить её оттуда…

– О, Первозданный Хаос, породивший меня! – Новый тупой удар в висок чем-то тяжёлым и мягким

вырвал у колдуньи глухой стон.

Она знала, что таблетки ей не помогут. Природа её недомогания была очевидна ей, и оттого ещё

сильнее страдала могущественная ведьма: стыд обжигал её. Аннака опасалась, что причина недуга станет

известна и Таре.

Ведь это была не просто мигрень.

Чем старше становится ведьма, тем тяжелее переносит она влюблённость. И это имеет довольно

простое объяснение. С годами колдовская сила возрастает за счёт накопления энергии Хаоса.

Концентрируясь в материальном теле ведьмы, эта энергия со временем начинает вести себя словно

самостоятельное живое существо, которое больше всего на свете не терпит привязанностей, зависимостей, и

в случае их появления в буквальном смысле начинает рвать изнутри, разрушать физическую оболочку как

причину возникновения этой несвободы. Женская влюблённость быстрее и крепче всего сковывает

внутренний Хаос, и в ответ на неё он бушует особенно сильно.

Молодая колдунья отделывается, как правило, не слишком тяжёлым воспалительным заболеванием,

простудой, непродолжительной депрессией. Её внутренний конфликт выражен пока не очень резко, и сила

Хаоса в пространстве её подсознания ещё не успела окрепнуть настолько, чтобы заметно повредить

физическому телу. Но зрелой ведьме, тем более обладающей таким могуществом как Аннака Кравиц,

противоречие между Женским и Потусторонним способно причинять поистине чудовищные страдания.

Именно этим она и мучилась, щурясь даже от слабого света, прикладывая ко лбу совершенно не

облегчающее боли влажное полотенце и, ко всему прочему, безмерно стыдясь за свою столь внезапно

проявившуюся Женственность перед своим же внутренним Хаосом.

Причиной её недуга был Билл Крайст.

Сто девяносто лет стукнуло Аннаке. И последние пятьдесят из них она наслаждалась первозданным

покоем абсолютной самодостаточности и даже позволила себе думать, что этому покою ничто уже не может

угрожать. За свою длинную жизнь она научилась бороться с неизбежной для существования в человеческом

тела покорностью женской природы, и не раз ей удавалось победить зарождающееся чувство к мужчине.

Но Крайст… В нём ведь не было совершенно ничего особенного! Таких ясноглазых, лучезарно

белозубых, широкоплечих и неутомимых в ночных трудах на ложе Аннаки перебывало столько, что счёт им

она потеряла не дожив и до ста… Почему же так восторженно замирало всё внутри, стоило ей только обнять

Крайста и, ощутив пальцами сквозь шёлк молодой кожи тёплый металл мышц на его спине, ласково

ткнуться носом в беззащитную ямку солнечного сплетения?

– Чёрт бы его побрал! Будь он проклят! – цедила сквозь зубы Аннака, терзаемая болью.

И тут же восклицала:

– Нет! Нет! Храни его Источник!

Непримиримая двойственность её природы превращала влюблённость в мучительную лихорадку, в

пытку, в безумие. Песчаная Роза – разрушительная Сила внутреннего Хаоса – люто ненавидела Крайста, а

Аннака – маленькое беззащитное женское тело – невыносимо жаждало его.

В комнату вошла Тара с телефоном в руке.

– Это по работе, Магистр. Какой-то истеричный старикан спрашивает про баню… Третий раз уже за

сегодня. Задолбал. Сказать ему, что вы на больничном?

– Что? Баня?! – Аннака с усилием приподнялась на локтях. Глаза её сверкнули. – Дай сюда, я всё-

таки поговорю с ним…

Тара положила стильный почти плоский телефон на столик около кровати и предусмотрительно

выскользнула из комнаты.

– Оставь меня в покое, Крайст, – выговорила Аннака, чувствуя, как её стремительно отпускает, как с

каждым мгновением уходит боль, даже его дыхание в трубке было целительным, даже неосязаемое

присутствие этого мужчины будило в ней Женщину, загоняя бунтующий Хаос всё глубже и глубже в

подсознание… – неужели ты сам не понимаешь, что будет только хуже. Не звони сюда больше.

Не дожидаясь ответа, могущественная ведьма нажала отбой и утомленно рухнула на сложенные

стопкой подушки. Но перед тем как окончательно провалиться в бессмысленную черноту с новой силой

накатившей на неё головной боли, Аннака сладко вздрогнула, успев подумать о том, что она всё же могла

бы опять почувствовать покоряющую тяжесть, твердость сильного тела Крайста, задорный напор его

молодой мужественности… Стиснув виски ладонями, Магистр Песчаной Розы по кошачьи жалобно

застонала…

– Больше не приноси мне телефон, Тара. Ни с чем. Хоть с вестью о рождении Исполнителя

Желаний! – процедила она сквозь зубы заглянувшей в комнату ученице, – выключи его совсем.

– Слушаюсь, – с легким поклоном ответила наставнице девушка.

3

Громадные тёмные очки защищали её глаза от нестерпимо яркого света. От соприкосновения с

набитой документами полиэтиленовой папкой на жаре рука Аннаки Кравиц обильно потела. Спотыкаясь,

она ковыляла по разбитой грузовиками дороге на высоченных тонких каблуках. В горячим воздухе клубами

поднималась пыль, встревоженная автомобилями, велосипедами, и дачной техникой, которая иногда с

громким тарахтением проползала по песчаной дороге.

Стропила недостроенной бани словно рыбий скелет вырисовывались на фоне чистого неба. От зноя

воздух казался жидким, и поверхность этого прозрачного океана слегка подёргивалась. Коричнево-

загорелые, глянцевые от пота рабочие в одних трусах курили, сидя на деревянных чурбанах и разбросанном

брусе, лениво перешучивались, щурясь на солнце. На земле возле них стояло несколько тёмных пивных

бутылок.

– Это что такое? Здесь не солярий и не мужская парная! Что вы расселись? – угрожающе потрясая в

воздухе своими хрупкими белоснежными руками напустилась на рабочих Аннака, – Вы, значит, будете тут

на солнышке балдеть, холодное пиво пить, а я перед клиентами за задержки отдуваться!?

– Пиво тёплое, – сказал один из рабочих, под хохот и ухмылки остальных протягивая ей бутылку, -

желаете?

– Не злите меня! – Аннака сжала кулачки, со стороны это выглядело скорее забавно и умилительно,

нежели угрожающе.

Рабочие весело скалились. Никто ведь из них и понятия не имел о том, что если эту маленькую

дамочку ДЕЙСТВИТЕЛЬНО разозлить, то поднявшийся ураган будет крыши с домов срывать так же

запросто, как шапки с прохожих, и ломать фонарные столбы точно одноразовые зубочистки.

Руки в боки стояла она перед толпой здоровенных разомлевших от пива и зноя мужчин: яркая и

тонкая, похожая на алый фломастер в своём костюме, состоящем из приталенного короткого жакета и

длинной узкой юбки.

Рабочие нехотя побросали окурки и начали медленно разбредаться по участку. Аннака со вздохом

раскрыла папку, собираясь делать опись имеющихся на площадке строительных материалов. «Любовная

мигрень» всё ещё мучила могущественную колдунью, она потерла виски пальцами. Новый всплеск боли,

точно удар волны в плотину, заставил её страдальчески сморщиться. О, Великий Источник! Сколько раз уже

она подумывала о том, чтобы сдаться, послать всё куда подальше, найти Крайста и обречённо порхнуть в

его распростертые объятия! Никогда прежде голова у Аннаки не болела так долго, обычно она отделывалась

двумя-тремя днями недомогания, нынешний же приступ длился уже вторую неделю… Магистр Песчаной

Розы склонилась, и, подняв с земли одну из оставленных рабочими бутылок, хлебнула из горла. От

горьковатой, пенистой, почти горячей с привкусом мыла жидкости её передёрнуло.

– Ну и дрянь же это отечественное пиво! Сварила бы пивоваров в их же котлах, – проворчала она,

сердито хватив бутылкой об стоящий неподалёку березовый чурбан.

Однако, несколько минут спустя ей странным образом полегчало. Она подняла голову от папки и с

благодарностью взглянула в знойное небо.

– Погорячилась я маленько. Может, на вкус зелье и не очень, но обладает превосходными

лечебными свойствами…

Застегнув папку на кнопку, ещё несколько минут Аннака удовлетворённо понаблюдала за

возобновлённой её усилиями суетой рабочих, а потом тихонько выскользнула за калитку – ясное дело, эти

лодыри сразу сбавят обороты, как только заметят, что с них снят неусыпный надзор начальственного ока,

потому исчезнуть надо как можно незаметнее.

Проковыляв полсотни метров вдоль пыльной дороги строящегося дачного сектора, она издалека

заметила стоящего на обочине парня в синей полу-распахнутой рубашке. Аннака остановилась. Узнать его в

облаке серовато-жёлтой пыли, взметнувшейся из-под колёс проехавшей бетономешалки, ей помогло не

столько зрение, сколько сердце, замершее вдруг так неописуемо сладостно и жутко, а затем ускорившее

свой бег…

Крайст!

Аннака застыла посреди дороги, не зная, что предпринять: развернуться ли ей сейчас и побежать

обратно, это, скорее всего ничего не даст, на таких каблуках далеко не убежишь, взлетать нельзя –

свидетелей море, ринуться ли ему навстречу или продолжать стоять вот так безвольно, ждать, пока…

Он подошёл и буквально ослепил её своей улыбкой. Ярко синее небо, ярко синяя рубашка, ярко

синие глаза в роскошном обрамлении тёмных ресниц… Преодолев последние несколько шагов, что

разделяли их, Билл подхватил Аннаку на руки и закружил. Потом поставил на землю, прижал к себе крепко

по всей её стройной алой длине; осторожно приподняв на лоб солнцезащитные очки, заглянул ей в глаза и

спросил так коротко и так ясно:

– Ну что, моя?

– Да… – пролепетала она на выдохе, и, горестно шмыгнув носом, покорно уткнулась ему в грудь.

Хрупкая и чуточку забавная. Одна из самых страшных ведьм планеты притихла в объятиях лейтенанта

Билла Крайста как школьница на первом свидании. Он гладил её по волосам и, едва касаясь, целовал виски.

– Ничего, Ани, ничего, – шептал он. – Даже если бы мы могли быть вместе, я бы всё равно рано или

поздно умер… Либо от старости, либо Магистр какой-нибудь извёл бы меня на компот. Поэтому нет

никакой разницы, Ани, дни мы с тобой провели вдвоём или годы… Никакой.

Она прижалась к нему сильнее – её медно-каштановая макушка тонко и сладко пахла луговыми

цветами. Он несколько раз поцеловал пробор в волосах Аннаки.

Она подняла глаза. Их двухсотлетняя глубина вдруг открылась перед ним так, как будто он

таинственным образом очутился внутри её сознания: Билл увидел извилистую тропинку в солнечном

сосновом лесу, на которой спящими змеями лежали узловатые корни; маленький домик с соломенной

крышей; девочку, которая кормила с ладони коня; потом он увидел горы, их островерхие пики терялись в

облаках; каменистую дорогу; колесо повозки, неуклюже взбирающееся на очередной булыжник – перед ним

прошла за несколько мгновений вся длинная жизнь могущественной колдуньи – точно они прожили её

вместе. Он побывал везде, где бывала она, и прочувствовал всё то, что она чувствовала.

Билл ощутил внезапное прикосновение к своему сознанию мудрости. Окружающие предметы как

будто стали чётче, резче, яснее. Многие события его собственной жизни предстали в совершенно ином

свете. И та Вселенская боль, которую он неизменно ощущал затылком, сталкиваясь с человеческими

привязанностями, с чувствами, с любовью обрела неожиданно новый оттенок – Билл почувствовал

просачивающуюся сквозь неё радость. Радость, неотделимую от боли, размешанную в ней. Радость, которая

не имела бы смысла, не будь этой боли. Радость, этой болью рождённую.

– Я влюблен в тебя, Ани. И ты первая, кому я это говорю…

– Неужели? – спросила она, лукаво приподнимая безупречно подведённую бровь.

– Клянусь… Ни разу в жизни я не произносил ничего подобного… И, более того, наивно полагал,

что минует меня чаша сия… – перед его внутренним взором на миг возникло бледное страдающее личико

Магдалены, снизу вверх глядящей на Эдвина в тот акварельно пасмурный день, когда он видел их вместе, -

Правда, я прожил всего только двадцать два года… Это ведь ничтожная малость, не так ли?

Аннака улыбнулась.

Тогда Билл внезапным озорным движением сгрёб её в охапку и понёс. Она смеялась, махала в

воздухе ногами, рискуя потерять алую востроносую туфельку на шпильке.

Лица случайных прохожих, невольных свидетелей этой сцены, озарялись улыбками. На душе у этих

людей становилось легко, спокойно. И пенсионеру с рюкзаком на тележке, и пацаненку на детском

велосипеде, и водителю проехавшего мимо грузовика с песком – всем им мир показался в эту секунду

лучше, красивее, добрее от того, что в нём возможно такое счастье; от того, что он способен запросто

вместить в себе столько ликования и не сломаться, не обрушиться, не лопнуть. Они ведь не ведали о той

боли, которой это мгновение абсолютного счастья было уравновешено, о той цене, за которую оно было

куплено у судьбы.

– Моя! Моя! – Шептал Билл, стискивая Аннаку сильными руками так, словно боялся, что её отберут.

– Я отнесу тебя сейчас в какой-нибудь уютный мотель и сделаю с тобой то, чего никто ещё не делал за все

твои двести лет…

– Вряд ли это возможно! – рассмеялась она.

– Вот увидишь! – нежно пробурчал Билл, обдав её шею тёплым дыханием.

– А ты, оказывается, хвастун… – ласково пожурила его Аннака. Прислушавшись к томительному

предвкушению, тяжело и мощно всколыхнувшемуся в глубине её живота, она была почти готова ему

поверить…

Билл так и нёс на руках шальную свою добычу, своё бесценное алое сокровище; нёс без

напряжения, упиваясь контрастом между тем, какое оно маленькое, лёгкое, его сокровище, и тем, как много

оно для него значит.

– Как же твоя служба? – вдруг спросила она, словно опомнившись. – Тебе же это запрещено…

– Пустяки! – легкомысленно отмахнулся Крайст, покачивая её как ребёнка, – Моя! Моя!

– Нет… Нет! Я не могу… – вполголоса воскликнула Аннака, тёмные очки её подняты были на лоб,

устремлённый на Билла взгляд выражал печальную решимость, – Не жалей ни о чём! Всё правильно в том

виде, в каком оно существует. Прощай…

В лицо Билла вдруг ударил резкий порыв горячего ветра – точно дунул кто-то очень большой. От

неожиданности он выронил Аннаку. Она тут же отпрыгнула от него метров на десять, словно пролетев

немного по воздуху над дорогой.

Случайный прохожий воззрился на Билла, выпучив глаза.

– У вас вроде бы только что была на руках девушка!?

– Вам показалось. – угрюмо отрезал Билл.

Когда он обернулся, Аннака уже исчезла.

4

Билл Крайст был весьма симпатичен генералу Россу – настолько, насколько это позволяло

прописанное в Своде Правил не предвзятое отношение одного офицера Особого Подразделения к

другому… Ну, может быть чуть больше. Человеческие симпатии возникают сами собой и, кажется, из

ниоткуда – мало кому удаётся безупречно их контролировать. По возрасту Билл как раз годился генералу в

сыновья. Росс видел в нём возможного достойного преемника.

Получив от Билла мгновенное сообщение с просьбой как можно скорее его принять, генерал решил,

что случилось что-то серьёзное – Крайст же не Айна; полковник Мерроуз, конечно, честно и

самоотверженно служила всю свою жизнь, не раз награждалась орденами и медалями, но, нельзя не

признать, что она склонна слишком часто тревожить вышестоящее начальство по пустякам… Генерал Росс

вздохнул. Всё-таки ему всегда было приятно видеть Айну – с каким бы очередным пустяком (по большей

части полковник Мерроуз с лёгкостью могла разрешить их сама) она к нему ни обратилась.

Получив сообщение о том, что он будет принят, Билл поспешил явиться в кабинет генерала. Росс

протянул ему руку для приветствия и с отеческой улыбкой поинтересовался:

– Что же заставило вас так незамедлительно ко мне примчаться? Садитесь, лейтенант Крайст. –

Несмотря на своё высокое положение этот величественный седой человек обращался ко всем без

исключения, даже к осуждённым, неизменно доброжелательно и только на «вы».

– Я пришёл просить наказания, генерал.

Росс заинтересованно поднял брови. Он был практически уверен в том, что Крайст не станет ни на

кого доносить, совершенно не тот тип, но на всякий случай спросил:

– Кто провинился, лейтенант?

– Я… – выдохнул, понурив голову, Билл.

– Вот как. И что же вы натворили? – генерал сделал вид, что ему срочно понадобилось что-то среди

бумаг, и раскрыл первую попавшуюся из лежащих на столе папок. Он не был уверен, что ему удастся

сохранить строгое и серьёзное лицо при виде устремлённых на него ясных раскаивающихся глаз Крайста.

Интуитивно генерал чувствовал уже, что, скорее всего, исповедальные речи сидящего напротив молодого

человека не будут иметь такого огромного значения, какое сам молодой человек, судя по церемонности его

поведения, им предавал. Но выслушать его было нужно не только для поддержания собственной репутации

чуткого и добросовестного руководителя, но ещё и потому, что всякая большая беда начинается с маленькой

неприятности. Генерал всегда вспоминал притчу про мышь и водовоза, рассказанную ему старшим

товарищем в те времена, когда он сам был ещё лейтенантом. Генерал находился в хорошем расположении

духа, и Билл был ему приятен. – Я слушаю вас.

– Я едва не нарушил Правило Одной Ночи. Я был на волосок от этого. Точнее, мысленно я уже

нарушил Правило…и если бы не благоразумие ТОЙ… женщины… Она спасла меня, генерал.

– Спасла? – переспросил Росс, заинтересованно поднимая взгляд от папки, – Это благородно. Каким

же образом?

– Она сбежала… – тихо сознался Билл.

– Как? Прямо из ваших страстных объятий? – генерал смотрел на Крайста уже не пытаясь

сдерживать улыбку. Как же нравился ему этот парень!

– Так точно, генерал, – синеглазый искуситель ведьм сидел, не поднимая взгляда, точно

провинившийся старшеклассник перед директором.

– Это была жертва с её стороны! – весело заметил Росс.

Признавшись в своей провинности, Билл не ощущал уже той тяжести, с которой пришёл. Шутливое

настроение генерала постепенно расслабило его; он почувствовал себя так, словно принёс в этот кабинет не

свою проблему, а коробку конфет, половину которых генерал Росс уже с удовольствием уплёл. Выслушать

без осуждения, но с пониманием – редкий дар; чувствуя исходящее от генерала ровное сияние мудрой и

спокойной отеческой силы, Билл радовался ей точно росток солнцу.

– Получается, она знала о том, что это значит для вас, лейтенант Крайст?

Билл кивнул.

– Колдунья?

– Магистр Песчаной Розы, – с неуловимой нежностью в голосе произнёс Билл. Ему вспомнилась

рыжая головка доверчиво прильнувшей к нему Аннаки, шелковистый цветок её макушки у него под

подбородком.

– Ничего себе…– генерал Росс с уважительным удивлением приподнял седые брови и иронично

заметил – Какие девочки у вас, лейтенант…

– Я до сих пор думаю о ней. Накажите меня. – Билл поднял глаза. – Я заслужил это.

– Вы полагаете?

– Да. Я потерян для Службы. Я необъективен. Ведь если бы вдруг Аннака… то есть Магистр

Песчаной Розы… Если бы вдруг она совершила преступление, то я… – Биллу представилась в этот момент

сцена гипотетического задержания Аннаки. Перед его внутренним взором промелькнула хрупкая кисть её

руки, тонкое запястье, которое целовать, целовать, а не сковывать холодной сталью наручников… В лёгком

тумане воображения моментально обозначились сочные вишнёвые губы Аннаки, белая шея, мочка

небольшого уха… И нужно было бы говорить с ней как с чужой, смотреть на неё как на чужую, шаблонно

помочь ей сесть в служебную машину и бесстрастным тоном сообщить о её правах, так, словно ему никогда

не приходилось ощущать себя частью её, малой частью… Когда Билл был с Аннакой, ему казалось, будто

он крохотная капелька, зажатая в огромном тёплом ласковом кулаке океана… Будто бы не кисти её лёгких

рук ложились ему на спину, а накрывало волной; и пространство глотало его, и он растворялся в нём, как

соль, как дым, и продолжал существовать лишь как смутное воспоминание о самом себе…

– Я бы не смог соблюсти закон, – сказал он генералу.

– Вы думаете я никогда не был двадцатидвухлетним мальчишкой? Был. И всё прекрасно понимаю.

Знаете, всего один человек за всё время существования Особого Подразделения умудрился не нарушить ни

одного правила…

– Полковник Санта-Ремо, генерал, – скороговоркой выпалил Билл, – и я во всем стремлюсь быть

похожим на него.

Бирюзовые глаза генерала, такие ослепительные на фоне его снежной седины, светились отеческой

гордостью. Какой парень, однако!

– Знаете, что меня всегда поражало в вас, лейтенант Крайст? Эта ваша способность видеть свои

слабости и беспощадность к ним – внутренний суд над самим собой. Ваша прямота радует меня, а ваше

доверие делает мне честь, Билл. Спасибо. Я расскажу вам ту притчу, которую вспомнил в связи с вашим

приходом. Водовоз возвращался с колодца с полной бочкой воды. На возу у него сидела мышь. Она

заметила в бочке маленькую трещину и говорит водовозу: «Водовоз, водовоз, оглянись, вода уходит по

капле». Водовоз не обратил внимания: мышь маленькая, трещина – и того меньше, поехал дальше. Телега

наехала на ухаб, бочку тряхнуло, трещина сделалась шире. Мышь увидела это и говорить водовозу:

«Водовоз, водовоз, оглянись, вода струйкой уходит… Водовоз снова не обратил внимания, что мышь

слушать, трещина не такая уж и большая, поехал дальше. Новый ухаб. Трещина ещё сильнее раздалась.

Опять мышь водовоза предупреждает: «Водовоз, водовоз, ручейком вода пошла…» И на этот раз махнул

рукой водовоз, поехал дальше. Наехал на ухаб, развалилась бочка, хлынула вода потоком… Вы бдите себя,

лейтенант Крайст, неусыпно бдите, и в этом ваша сила. А что касается необъективности… Не бойтесь… Вы

скорее не совершите ошибку там, где допускаете вероятность её совершить. Большинство ошибок

совершают, будучи абсолютно уверенными в собственной правоте. Офицер не потерян для службы, пока

готов в любой момент поставить под сомнение самого себя со всем своим внутренним содержанием, со

всеми принципами и опытом…

Генерал встал, прошёлся по кабинету, постоял у окна, затем снова взглянул на Билла:

– Можете идти.

– Как? А наказание?

В глазах у генерала вспыхнул добрый солнечный смех. Выражение его лица при этом почти не

изменилось.

– Ну раз уж вы так просите… Наказание будет.

5

Лекция кончилась. Айна Мерроуз, собрав листы со своими преподавательскими заметками, вышла

из аудитории. Кто-то открыл окно.

Запахло дождём, свежей листвой и совсем немного – табачным дымом. Ветерок потрогал страницы

Кирочкного конспекта. Она недовольно поглядела, захлопнула и убрала тетрадь в сумку. Аль-Мара тоже

начала собираться. Все слушатели поднялись с мест и зашумели, предвкушая, как выйдут из душного

помещения в яркий, блестящий, только что крещённый июльским ливнем город.

– Почему ты всё время ходишь только с рюкзаком? – спросила Кирочка подругу.

– Не люблю сумки – суетно с ними как-то, руки всё время заняты, вечно ищешь куда поставить, чтоб

не в грязь и чтоб не увели… То ли дело рюкзак: и руки свободные, и спине тепло, и ощущение, что кто-то

тебя обнимает сзади – близкий, родной… – Аль-Мара закинула лямку на плечо, – Ну давай, пошли скорее…

Проходя по коридору, они заметили Крайста, представленного в весьма необычном качестве: с

пирамидальным колпаком из газеты на голове, в заляпанном малярном комбинезоне, громыхая жестяным

ведром с краской, он усердно белил одну из стен.

– Какая встреча!

Девушки остановились возле стены, окинув взглядом уже сотворённое Биллом ровное светлое

пятно.

– Молодец!

– …Кажется, белить стены должны были мы с Марой и ещё кто-то из нашей группы, – вспомнила

Кирочка.

– Радуйтесь, вы избавлены от этого, – сказал Крайст, рисуя валиком на сероватой поверхности

новую ослепительно белую полосу.

– Принести тебе мороженого? – сочувственно спросила его Аль-Мара, – или сэндвич?

– Спасибо, я не голоден, – ответил он, макая валик в ведро, в котором, казалось, так аппетитно

покачивалась, плескаясь, стекая по стенкам густыми белыми струйками, вовсе не белая краска, а нежная

свежая сметана.

– Как хочешь…

Некоторое время Билл смотрел вслед уходящим девушкам; сочная фигура Аль-Мары в пёстром

красно-коричневом сарафане грациозно уплывала в бело-голубую даль коридора, рядом, словно аист, шла,

покачиваясь на своих затянутых в синюю джинсу длиннущих ногах Кирочка; Билл так долго смотрел на

белую краску, что цвета вдруг показались ему непривычными; он отвернулся и, окунув валик в ведро,

прочертил по стене ещё одну мокрую глянцевую совершенно белую полосу. Краска безжалостно поглотила

какие-то мелкие царапины, сколы, робкие карандашные надписи; стена будто получила вторую жизнь,

начинающуюся с самого начала, без единого воспоминания, с абсолютно чистой совестью…

Билл вздохнул и снова окунул валик в краску.

К концу дня он добрался до противоположного конца коридора. Сквозь распахнутое окно до него

долетал призывный шум летней улицы.

Поставив почти опустевшее ведро на пол, Билл сел на широкий подоконник. Большое дерево,

растущее во дворе, так лихо раскинуло свои ветви, что казалось, вот-вот дотронется ими до рамы. Его густая

листва бросала сетчатую тень на асфальт, на стену здания, на сидящую фигуру Билла. «Говорят, колдуны

всегда чувствуют, когда о них кто-то думает… Впрочем, люди тоже чувствуют это. Только почему-то

никогда не верят себе…»

– Сочкуем? – размышления Билла прервал тот самый старший офицер, который просил его

справиться насчёт бани.

Билл неопределённо пожал плечами; сейчас ему не хотелось ни с кем разговаривать.

– Мои родители, кстати, вчера уже парились.

– Очень хорошо, – сказал Билл, не пытаясь демонстрировать, что ему есть хоть какое-то дело до

предмета разговора.

За окном было солнечно; на горизонте над домами круглились мягкие облака – словно головки

зрелых одуванчиков.

Вдруг вместе с сильным порывом ветра в окно влетела роза. Настоящая, белая роза. На длинном