Текст книги "Звезда Горна"

– Почему-то всем, в том числе и мне, кажется, что ты можешь добиться всего, чего захочешь. Проблема не в этом…

– И в чем проблема, Янианна?

– Главная проблема в том, что я не хочу отпускать тебя на целых два месяца, Артуа. Я боюсь, что ты не вернешься, или вернешься, но не один, или один, но уже позабудешь меня…

– Мне тоже не хочется уезжать, и причины у меня схожие, – тоскливо протянул я. – Ты тоже можешь позабыть про меня, найти кого-то другого. И пояса верности здесь не в ходу…

– Какие еще пояса верности? – недоуменно протянула Янианна.

Пришлось вкратце объяснить ей предназначение и устройство этого приспособления.

– Артуа, ты серьезно?

Я с самым серьезным видом покивал, рассмешив ее до слез. Наконец она успокоилась.

– Мне он не понадобится, милый. А вот тебе-то как раз и не помешал бы, – улыбнулась Яна, затем ей в голову пришла новая мысль: – Артуа, дорога опасная, северные территории всегда были неспокойными. Ты сможешь подобрать себе рыцарские латы в императорской оружейной и…

Тут, не выдержав, расхохотался я, представив себя во главе отряда в полном доспехе с длинным копьем в руке и развевающимся на шлеме плюмажем. Латы сверкают на солнце, забрало закрыто, бедный конь понуро несет седока, мечтая о том, чтобы сбросить его где-нибудь вместе со всем железом. Утром мне помогают взобраться на коня, вечером заботливо с него снимают…

– Варды согласятся на что угодно, увидев меня в таком грозном виде. Вы только прикажите, леди Янианна, – меня облачат в доспехи, отнесут в кузню и заклепают. Когда вернусь, их снимут, и даже пояс не понадобится…

– Артуа, я забочусь о тебе, – обиделась Янианна.

Я оборвал свой идиотский смех.

– Герцог отбывает через две недели, – наконец произнесла Яна.

Немного подумав, я принял решение:

– Мы отправимся через три. И, если даже не догоним его по дороге, он дождется нас в Тромере. Мы поедем с заводными лошадьми и сможем покрывать большее расстояние за дневной перегон.

Янианна согласно кивнула: еще одна неделя перед разлукой – это не так много, и все же…

– Тебе что-нибудь понадобится? Деньги, люди, еще что-то…

– Нет, денег достаточно, а люди у меня свои, и мы доверяем друг другу. Только одна просьба, и ты знаешь, о чем она.

Яна кивнула:

– Не сомневайся, Артуа, мне не нужен никто, кроме тебя. Ты только возвращайся поскорее, сразу же, как только сможешь. Поверь, мне очень не хочется отпускать тебя, но эти люди – и граф Сток, и другие – убедили меня, что именно ты очень можешь помочь герцогу. Ты ведь все знаешь и все можешь…

Очень приятно слышать такие слова от любимой женщины, но совершенно очевидно, что за всем этим кроется интрига, чтобы спровадить меня под благовидным предлогом. Два месяца – срок достаточный, чтобы сердцем юной императрицы смог завладеть другой мужчина, более ей подходящий. Но не поехать я не могу, Янианна искренне верит в то, что говорит. Мне надо гордиться, что я нужен ей не только для любовных утех: она верит, что я смогу помочь в разрешении одолевающих ее проблем.

С самым мрачным настроением я ехал в голове отряда по дороге, ведущей строго на север. Остальные, видя мое состояние, старались не беспокоить меня по пустякам, и я был очень им благодарен.

К вечеру мы достигли Мойса, небольшого городка, известного своими кружевами. В принципе мы смело могли бы двигаться еще часа три, но для первого перехода было вполне достаточно. Это в следующие дни придется по большей части вставать биваком, поскольку остановки на ночлег часто будут приходиться на чистое поле или лес. Расположение постоялых дворов на всех имперских трактах рассчитано на обозы. Мы же практически постоянно движемся рысью – благо у всех имеются заводные лошади.

Мое новое приобретение, молодая резвая кобылка, названная Мухоркой в честь моей первой лошади этого мира, была не аргхальской породы, но Ворону, тому, что с хвостом, она очень понравилась.

В Империи существует семь трактов, расходящихся от столицы в семь разных сторон. На трех из них я уже был.

По Сверендерскому тракту впервые прибыл в столицу, по нему же возвращался после визита в Золотой каньон.

По Трондетскому мы в него добирались, а по Мулойскому я ездил добывать себе дворянство. По Тромерскому мы двигались сейчас, и мне оставалось побывать еще на трех. На самом коротком – Гроугентском – всего три дня пути нашим темпом до города Гроугент, морского порта, расположенного на берегу Тускойского залива.

Море… Господи, как же я люблю его вечную красоту и вечную изменчивость. Море может ласково плескаться у самых ног, а может гневаться и биться о прибрежные скалы громадными валами. Может кружить кораблики и забирать их в свою пучину. Но как же сладко пахнет берег, когда ты не был на нем несколько месяцев. И вот еще не видишь его, он еще за горизонтом, но уже чувствуешь его запах. Они стоят друг друга: море – чтобы в него уходить, и берег – чтобы на него возвращаться…

Следующий тракт следовал на юго-восток и назывался Караскерским. О нем я еще ничего не мог сказать, кроме того факта, что проходил он через плодородную степь, занимавшую всю юго-восточную часть Империи.

И последний тракт, Коллейнский, доходил до города Коллейна, расположенного у самых Суломских гор. Я как-то спросил у Анри, не родом ли он из тех мест, слишком уж созвучно – Коллейн и Коллайн. Он ответил, что родился в окрестностях Южного Мулоя.

Мне сразу вспомнилось, как, возвратившись ранним утром в свой дом после его именин на берегу озера, я застал его сидящим за столом с разложенными на нем бумагами. Это были документы на собственность его родового поместья и являлись моим главным подарком. Поместья Анри лишился еще в далеком детстве, когда остался без родителей. Опекуном Коллайна стал герцог Пулойский, который позаботился о том, чтобы прибрать имение в свои руки. Герцог дал Коллайну неплохое образование, но не по доброте душевной – просто Анри и родной сын герцога были сверстниками, и преподаватели обучали их в равной мере.

Затем Коллайн долго пребывал в свите герцога, все же надеясь получить поместье обратно, но тщетно – дальше обещаний дело так и не пошло. Наконец они здорово рассорились, и Анри пустился в свободное плавание, которое продолжалось несколько лет, пока не влип в какую-то историю, в подробности которой так меня и не посвятил. Но я не очень беспокоился на этот счет, поскольку знал его как человека чести.

Поместье это, рассказывал Анри, представляет собой захудалую деревеньку с клочком неплодородной земли и большим каменным домом, давно пришедшим в запустение.

Когда я застал Коллайна в его комнате с документами, подтверждающими его собственность на имение, на глазах у него блестели слезы. Я попытался незаметно ретироваться, но Анри попросил остаться. Немного помолчав, он спросил:

– Почему?

– Что «почему», Анри? – Мне действительно был непонятен его вопрос.

– Почему ты сделал это, де Койн? Ведь я знаю, что ты никогда ни о чем не просишь ее величество – об этом даже в обществе немало пересудов. Почему ты попросил ее именно об этом? Ведь герцог достаточно весомая фигура, и ее величеству не совсем удобно лезть в такие дрязги, тем более что дело касается какого-то мелкого барона?

Я помолчал минуту, обдумывая ответ. Янианна, когда услышала эту просьбу, немного разволновалась. Ведь дело обстояло именно так, как только что сказал Анри. Она тоже задала вопрос – зачем мне это нужно? Еще Яна сказала, что для меня лично она сделала бы все, что угодно, но здесь кто-то совершенно чужой, почти незнакомый. Я ответил, что Анри – человек, который, не задумываясь, спас мне жизнь, рискуя собственной. И у него есть мечта всей жизни, а я даже не прошу, просто спрашиваю – возможно ли такое в принципе?

– А у тебя какая мечта всей твоей жизни? – спросила она.

– Хочу быть твоим единственным мужчиной, ровно столько, сколько мне отпущено в этой жизни, – не задумываясь, ответил я…

– Ты неправ, Коллайн. Я ведь не просил Янианну, я просто поинтересовался, есть ли возможность вернуть поместье его законному владельцу. Оказалось, что это возможно, вот и все.

Анри с сомнением покачал головой. Уж кому, как не ему, знать о такой возможности. Чтобы переменить тему разговора, я задал вопрос сам:

– Что ты теперь намереваешься делать? Немедленно отправишься в имение?

Коллайн покачал головой:

– Нет. Сейчас очень много дел, требующих немедленного разрешения. Хорош я буду, отблагодарив тебя таким образом…

Мы едем уже неделю и три дня, еще через два должен показаться Монтенер, далеко не самый мелкий город, в котором у меня уже есть собственный заводик, скорее даже мастерская по производству все тех же зеркал. Там я запланировал сутки отдыха. Пока все идет по графику, мы даже немного опережаем его. Справа блестит широкая полоса Арны, полноводной реки, пересекающей всю Империю с севера на юг, протекающей рядом со столицей и впадающей в Тускойский залив. Гроугент как раз и расположен в устье этой реки.

Арна величаво несет свои воды, иногда разливаясь широкими плесами. После Монтенера река изменится, рассказал Нектор, неоднократно бывавший здесь за время службы. Течение будет более быстрым, появятся перекаты и пороги, река станет несудоходной. После Монтенера останется половина пути к Тромеру, месту, откуда начнется наша экспедиция в стойбища вардов. И дорога изменится: покрытие из каменных плит только до Монтенера, затем начнется грунтовка, одно название, что тракт.

– И пыли будет! – страдальчески сморщился Нектор. – Еще начнутся Майронские леса, прибежище множества негодяев и разбойников. Они огромные, эти самые леса, настоящие чащобы, бродить по ним можно бесконечно. Поговаривают, что в них скрывается целое разбойничье королевство со своим королем. Дорога проходит по самому краю леса, а с другой стороны течет Арна. Когда я служил егерем, наш полк несколько раз пытался навести в лесах порядок, но это задача для целой армии.

– А пираты на ней имеются? – спросил я, поглядывая на реку.

– Пираты? – переспросил Нектор, на секунду задумавшись. – Нет, ни разу об этом не слышал.

Глава 15
Майронский лес

В Монтенере мы задержались до следующего утра, прибыв в него сразу после полудня. Времени достаточно, чтобы отдохнуть, привести себя в порядок и так далее.

У меня при себе была бумага, имевшая личную печать и подпись ее величества, а также печать Имперской канцелярии, документ грозный на вид и по содержанию. Как обычно, предъявителям такого документа предписывалось оказывать всяческое содействие, немедленную помощь в случае необходимости, и я даже мог получить с ее помощью довольно значительную сумму денег у наместников. Причем документ у них не оставался, только на полях делалась пометка с датой и суммой выданных денег.

Посмотрев бумагу на свет, я не обнаружил никаких степеней защиты – ни водяных знаков, ни вкраплений разноцветных волосков, словом, вообще ничего. Бумага высшего качества, и только лишь. При необходимости ее легко можно подделать. Мне бы это, конечно, и в голову не пришло, но сам факт такой возможности…

Когда Коллайн заинтересовался моими исследованиями, я объяснил ему, какой должна быть бумага, предназначенная для подобных целей. Тогда можно будет делать и бумажные деньги.

– Бумажные деньги? Какой в этом смысл? – проявил скептицизм Анри.

– Не скажи, со временем все к этому и придет. Ты видел когда-нибудь монету в сто золотых имперских крон?

Коллайн отрицательно покачал головой:

– Таких монет нет, де Койн. Представляешь, каких размеров она должна быть?

– Вот ты сам и ответил на свой вопрос, Анри. Например, я выпущу банкноту и напишу на ней номинал: сто золотых имперских крон. Конечно, отпечатаю ее не я, а Имперский банк, который и укажет, что обеспечивает купюру полновесным золотом самой высшей пробы. Когда покупатель совершит крупную покупку, торговец сможет при необходимости посетить банк и обратить такие бумажные деньги в соответствующее количество звонких монет. Но какой ему смысл носиться с целым мешком металла, когда он и сам сможет при необходимости расплатиться этой купюрой или разменять ее на несколько более мелких, достоинством в десять или пятьдесят крон.

– Но бумажные деньги крайне недолговечны, они могут порваться или сгореть…

– Ничего страшного, недолго отпечатать новые купюры – главное, чтобы количество золота в Имперском банке им соответствовало.

– А что будет, если напечатать бумажек больше, чем золота?

– Будет инфляция, Коллайн, и деньги обесценятся. Вырастут цены на товары и услуги, но это регулируемые процессы, ничего страшного не произойдет: ведь золото останется у государства.

Я еще долго объяснял ему все преимущества такой реформы, рассказывал о государственных займах и рынках ценных бумаг вообще.

В заключение разговора Коллайн поинтересовался, был ли у меня разговор с ее величеством на подобную тему. Я улыбнулся, погружаясь в воспоминания.

Да, мы разговаривали с Янианной на эту тему, и не раз. Она даже заявила мне как-то, что выпустит бумажные деньги, причем немедленно и только для меня. «Видимо, ты привык к ним больше, поскольку не желаешь принимать от меня те, что имеют обращение в Империи. Неприлично, когда императрица не одаривает своего любовника всякими благами – имениями, титулами, золотом и орденами. Теперь же у нас будет все, как у людей, – сказала она. – А то, что блага бумажные, так на то воля самого фаворита, горячо любимого императрицей, потакающей ему во всем».

Яна долго смеялась, глядя на мое ошеломленное лицо. Но разговор наш нашел продолжение, и хотя до выпуска бумажных купюр было еще очень далеко, однако намерение сделать бумагу гербовой и защищенной обратилось в конкретные действия: при Имперской канцелярии появилась своя фабрика по ее производству.

Коллайн перебил мои воспоминания вопросом:

– Не поделишься?

– Извини, Анри, но это мое, личное, – ответил я.

В Монтенере мы с Анри остановились в доме местного наместника, герцога Монтейского. Хотя герцог Иллойский покинул город чуть больше недели назад, мы привезли с собой целую кучу столичных новостей, кроме того, для герцога Монтейского не были секретом мои отношения с императрицей.

Наши люди разместились в расположении егерского полка, где для них нашлось все необходимое – и стол, и кров, и отличная компания.

Нас же ждал раут в доме герцога, на который собралась вся местная аристократия. Вечер прошел удивительно хорошо, мы с Анри вели себя скромно, совсем не кичась своей столичностью и близостью ко двору. Как мне показалось, большинство присутствующих прибыло только для того, чтобы посмотреть на фаворита Янианны I, о котором, как мне не раз передавали, ходило много слухов по всей Империи.

Конечно же мы пользовались повышенным интересом у женщин. Мне пришлось напялить на себя оба своих ордена и гигантскую золотую зубочистку, как я всегда называл свою наградную шпагу. Правда, Коллайн всегда морщился, услышав такой пренебрежительный отзыв о ней.

Мне пришлось отказать нескольким дамам во взаимности в ответ на их излишнюю назойливость. Неправа была Янианна, сказавшая, что мы, мужчины, любим одну женщину, а спим с кем получится.

Нет, когда любишь женщину по-настоящему, такого не может быть. А если может быть, то, значит, и любишь не по-настоящему, не до безумства.

У Коллайна такой проблемы не было, поэтому на следующий день, когда мы поехали дальше, он усиленно зевал и тер глаза кулаками, пытаясь перебороть сон.

Майронский лес начался сразу за Монтенером и теперь будет нас сопровождать почти до самого Тромера. Дорога действительно стала значительно хуже – узкой, пыльной и извилистой. Но сам лес мне понравился – точная копия сибирской тайги. Мачтовые сосны с золотистой корой, густая тесная поросль ельника во влажных низинах, малинники, заросли иван-чая вдоль лесной опушки, мелькнувшая среди зеленой кедровой кроны рыжая белочка – все напоминало именно о ней.

Несколько ночевок на берегу Арны, уже бурлившей на перекатах и пенящейся в тихих заводях, – и дорога пошла на подъем.

– Скоро перевал, но сегодня мы до него не доберемся. Там, наверху, – деревянный мост через пропасть, а за ним спуск по горному серпантину. Когда спустимся с перевала, нашим темпом до Тромера останется четыре дня. Ходко идем, не иначе послезавтра догоним его сиятельство, – сообщил мне, подъехав, Нектор.

Но получилось совсем иначе: мы потеряли на перевале два полноценных дня.

Когда отряд взобрался на перевал, нашим глазам открылась следующая картина: от моста остались только обугленные останки, среди которых уже копошились строители. Прибыли они из расположенного на другом берегу обрыва селения с лаконичным названием Тог. Увидев нас, строители очень обрадовались: теперь появилась возможность перебраться через двадцатиметровую пропасть по веревке, надежно закрепленной на нашей стороне.

Пока парни крепили ее, я подозвал Нектора и поинтересовался, есть ли объездной путь. Тот отрицательно покачал головой – не знаю, вполне возможно, что и существует, но ему он неведом. Перебравшиеся на нашу сторону строители рассказали, что объезда как такового нет, но можно спуститься с перевала назад, перебраться через Арну, пройти некоторое расстояние по ее левому берегу и форсировать ее снова. Этот путь займет те же три-четыре дня, что и на постройку нового моста. Но если господа дадут своих людей, чтобы помочь в строительстве, то постройка займет времени намного меньше.

Почему бы и нет? Я и сам с удовольствием помахал топором, валя вековые сосны и обрубая сучки почти лигой ниже перевала. Затем бревна лошадьми буксировали наверх, впрягая по паре голов. Коллайн тоже порывался схватиться за топорище, видя, как ловко получается у меня. Но я отослал его пристреливать штуцер, который был изготовлен специально для него, намекнув, что хорошо бы использовать мишенью молоденького оленя или еще какую-нибудь вкусную живность. Анри понял намек правильно, и вечером наш лагерь заблагоухал похлебкой из свежего мяса.

От топора у меня на следующий день горели ладони и ломило плечи, но все же дело того стоило: я заметил, что парни поглядывают в мою сторону с уважением.

Ночью из ущелья дул пронзительный ветерок, но в нашем арсенале имелось достаточное количество палаток, одинаково непроницаемых как для влаги, так и для ветра.

Анри попытался выяснить, кто и зачем сжег мост. Строители только пожимали плечами, а их начальник, деревенский староста, предположил, что мост сожгли бандиты – такое бывает раз в несколько лет, заверил он. Им же самим жечь – никакого смысла, если господин думает об этом. Ответственность за состояние моста и его целостность лежит на жителях Тога, которые с этого только и имеют что небольшую скидку в податях.

К вечеру второго дня мост был закончен, и я сам обновил его, проехав первым на Вороне. Мы перебрались на другую сторону и заночевали. Продолжать путь в надвигающейся темноте по незнакомому пути нам отсоветовали.

Взяв с утра на отдохнувших лошадях повышенный темп, к вечеру мы преодолели приличное расстояние, покрыв почти тридцать лиг. Дорога, спустившись с перевала, снова пошла вдоль Арны и стала более каменистой. Лес отдалился от нее, встав темной стеной вдоль высокого речного берега. Когда мы останавливались на ночлег, деревенька Тог осталась далеко позади, мы проскочили ее не задерживаясь. Лишь Шлон успел на ходу выразить восхищение молодицам, уступившим нам дорогу. Комплимент им понравился, и они проводили отряд улыбками, махая нам вслед платочками.

Мы в очередной раз перешли с рыси на шаг, чтобы дать отдохнуть лошадям, рассчитывая пересесть на заводных после привала. Но тут из-за поворота дороги показалось селение, вернее, не селение, а то, что от него осталось: деревня была выжжена дотла. И случилось это не далее чем вчера, с ходу определил Нектор.

На мой вопрос, как она называется, он лишь покачал головой: так далеко я еще не забирался. Доехав до околицы, мы остановились, каменея лицами: те, кто это сделал, были настоящими зверями.

Прямо у наших ног лежал труп мужчины, которого долго волочили за конем на аркане, перед тем как истыкать всего копьями и бросить.

Чуть дальше, на траве, у самого плетня крайнего дома, лежало тело молодой девушки, совсем девчонки, которую долго насиловали, а затем еще живой вспороли живот. И она, эта девочка, ползла к плетню своего дома, еще не веря, что все это случилось с ней и она умрет. Нет, она не может умереть – ведь она еще так молода, а вчера папа привез из города красивые бусы, и один парень сказал ей, что она и сама очень красивая…

Она ползла к плетню, а выпавшие из живота кишки волочились за ней, и сейчас над ними кружили жирные зеленые мухи.

Чувствуя, что сейчас на глазах выступят слезы и у меня не получится их удержать, я до боли прикусил губу.

Мы проехали через деревню в гробовом молчании и остановились на противоположном ее краю. От деревни мало что осталось – ее спалили дотла, и от пепелищ исходил жуткий сладковатый запах сгоревшего человеческого мяса. Было много трупов, в основном мужских, но попадались и детские, и тела совсем старых людей. Стояла абсолютная тишина: ни лая собак, ни рева голодных домашних животных, ни кудахтанья птиц…

– Командир, там живой кто-то есть, – почему-то шепотом сказал Шлон.

За заросшим крапивой, полуразрушенным от ветхости сараем сидел на коленях старик, крепко прижимая к себе маленького мертвого мальчика. Голова ребенка была откинута далеко назад, а взгляд его широко открытых незрячих глаз был устремлен в небо. Старик не шевелился и не произносил ни звука, лишь изредка его тело сотрясала короткая дрожь.

Мы осторожно отъехали от него и остановились.

– Что будем делать, командир? – спросил все тот же Шлон.

Я оглядел парней: все выглядели мрачновато, но спокойно, лишь Кармон судорожно пытается сдержать тошноту.

– Я слышал, что егеря могут распутать любой след, а у нас их двенадцать человек, пусть и бывших.

– Артуа… – начал Коллайн.

Нет, Анри, ты не черствый человек. Ты просто человек долга, а долг у нас сейчас один – прибыть в Тромер вовремя. Да, мне будет неудобно оправдываться за опоздание, потому что я не стану прикрываться именем императрицы. Но мы ни за что не проедем, Анри.

Я уже набрал воздух в легкие, чтобы сказать – знаю, что мы здорово опаздываем, но сейчас меня больше интересует вопрос, что делать с заводными лошадьми – ведь они будут только задерживать нас, когда услышал:

– Артуа, у тебя кровь на подбородке.

Я ладонью смахнул кровь с подбородка, только сейчас почувствовав боль в прокушенной губе…

Мы погнались за бандитами, бросив заводных лошадей на огороженном поле, с которого уже некому будет снимать урожай. Впереди отряда ехало три тройки следопытов, стараясь охватить как можно больше площади, чтобы не потерять след.

– Как же так, ваша милость, – недоуменно спрашивал меня Прошка, – даже вайхи, наверное, не такие злодеи.

– Все начинается с того, Проухв, когда кто-нибудь убьет невинного человека. Может быть, в первый раз ему будет трудно это сделать, но во второй – значительно легче, а затем он будет получать от этого удовольствие. И тогда престанет быть человеком, а станет зверем. Ты знаешь, Проухв, есть такое животное, медведь. Обычно он сторонится человека, но стоит ему хоть раз попробовать человеческого мяса – и все, он становится людоедом, который постоянно охотится на людей. Те, которых мы преследуем, перестали быть людьми, их, как медведей-людоедов, уже нельзя изменить, их можно только уничтожить.

Мы догнали бандитов на следующий день к вечеру. Они пытались замести свои следы, и делали это довольно искусно. Но не смогли обмануть людей, собравшихся у меня в отряде.

Сначала на месте их ночной стоянки мы обнаружили два трупа молодых женщин, которых они не удосужились даже прикрыть ветками или лапником. И наконец, уже перед самой темнотой, мы настигли бандитов, которые встали лагерем, готовясь к ночлегу. Для стоянки они выбрали небольшой луг на берегу бурной речушки.

«Больше сотни, – думал я, рассматривая лагерь через бинокль. – Для банды это очень много, не иначе в этих чащобах действительно существует если и не королевство, то, по крайней мере, большие селения, способные прокормить столько народу. Эти явно пришли за женщинами, их и сейчас осталось не меньше двадцати, бедняжки».

Со стороны лагеря донесся довольный гогот, когда одна из женщин попыталась дать отпор насильнику, захотевшему немного любви. Мне хорошо было видно, как, подбадриваемый своими товарищами, он ударил женщину по лицу и повалил ее на землю прямо возле костра.

– Ваша милость, – негромко заговорил подъехавший ко мне Грегор, боец, принятый мною в отряд совсем недавно, – мы можем подкрасться краем леса совсем близко к ним, и они не успеют подготовиться.

Нет, Грегор, мысль толковая, но сделаем мы по-другому. У меня не хватит терпения куда-то еще красться – вот они, совсем рядом. Перед глазами, как наяву, возникла хрупкая фигурка мертвой девушки, лежащая на траве.

– Парни, – обратился я ко всем, – те, кто чувствует то же, что и я, присоединяйтесь!

Выехав на открытое место, остановился, поджидая остальных. Выехали все, выстраиваясь в один ряд, в лесу не остался никто. Мы постояли минуту, глядя на заметавшихся бандитов. Затем, все так же молча, без команды, рванулись вперед. Никто не кричал, нагоняя адреналин, слишком уж свежа еще была картина, увиденная нами сутки назад, и этого было достаточно.

Я обнажил клинок и опустил руку, чтобы наполнить кровью для более мощного удара. И снова не смог понять, как «диким» удалось меня обогнать. У них отличные лошади, но вчистую проигрывают моему Ворону в резвости, и тем не менее факт остается фактом: их спины опять маячили впереди меня.

Бандиты прибыли сюда конными, их лошади паслись на лугу возле самой воды. Поняв, что они не успеют добраться до них, разбойники попытались организовать оборону. Но я не для того потратил столько времени, сил и золота на подбор своих людей, чтобы какая-то жалкая шайка мерзавцев смогла оказать сколь-нибудь достойное сопротивление. Прорвавшись по центру лагеря, мы пронеслись по нему ураганом, безжалостно рубя всех, кто попадался под руку. Спутать было невозможно: бандиты не взяли в плен ни одного мужчины, а только лишь женщин.

Страшное зрелище, когда конница рубит пеших, не вооруженных длинными пиками. Удары сабель размашистые, разваливающие тела чуть ли не до пояса, а бойцы придают им еще большую силу, приподнимаясь в стременах и опускаясь в момент удара. Мне так и не удалось полностью утолить туманящую мозги ярость, хотя и я нанес несколько ударов клинком и разрядил оба ствола своего пистолета.

Мы смели нестройные ряды бандитов, сгоняя их к центру и беспощадно расправляясь с ними. Уцелели только те, кто, отбросив оружие, рухнули наземь.

Вскоре все было кончено: оставшиеся в живых бандиты ничком лежали на земле, боясь даже пошевелиться – любое движение пресекалось ударом клинка.

Я спешился, передал поводья Прошке и встал перед главарем, единственным бандитом, оставшимся на ногах. Смотрел на него и никак не мог понять, что же отличает его от нормальных людей? Никаких мощных надбровных дуг, массивной нижней челюсти и злобно горящих глубоко посаженных глаз. Смотрел и думал, что не смогу убить его вот так, безоружного, хотя он тысячу раз заслуживает любую из казней, которые придумало человечество.

Главарь стоял, стараясь выглядеть спокойным и твердо отвечать взглядом на мой взгляд. Это ему почти удавалось, но только почти, поскольку в глубине его глаз все же притаился страх за свою шкуру.

Как мне хотелось, чтобы он схватился за саблю, – вон она, торчит буквально в паре шагов, воткнутая в землю под острым углом. Но главарь ничего не делал, то ли прочитав нечто в моих глазах, то ли потому, что рядом стоял Ворон.

Когда бой уже почти закончился и все оставшиеся в живых бандиты сдались в плен, кроме нескольких успевших броситься в реку, атаман стоял возле самой воды, держа в каждой руке по сабле. Видимо, он решил достойно погибнуть, поскольку понимал, что мы не станем стрелять либо бросаться на него толпой.

Ворон посмотрел на меня, и я ответил взглядом – постарайся оставить его в живых.

«Дикий» спрыгнул с лошади и неспешно направился к нему, тоже имея в каждой руке по клинку. Главарь, взбодрив себя рыком, бросился навстречу, занеся обе сабли для удара. Только в самый последний миг, когда клинки бандита уже почти коснулись его, а я уже едва сдерживал крик, Ворон сделал неприметное движение. Миг – и сабли бандита разлетелись в стороны, еще миг – и Ворон уже стоял вплотную, прижимая один клинок своей сабли к его шейной артерии, а другой – к бедренной артерии. Затем, коротко взглянув ему в глаза, он презрительно отвернулся и зашагал, вкладывая сабли в ножны.

Но я не «дикий», мне его умения никогда не постичь, как бы он сам ни льстил мне, когда мы схватывались в учебном бою. Шансы у нас примерно равны – давай же, действуй!

Но нет, главарь не нашел в себе мужества на схватку после того, как Ворон обошелся с ним, как со щенком.