Текст книги "Береги честь смолоду. Лучшие произведения русских писателей о дружбе, верности и чести"

Василий Иванович Немирович-Данченко

1848–1936

Василий Иванович Немирович-Данченко – старший брат знаменитого театрального режиссера. Он прожил жизнь, полную самых невероятных приключений. Он родился в Тифлисе и к десяти годам вместе с отцом изъездил весь Кавказ. После военного училища юноша уехал сначала в Петербург, затем в Москву, безуспешно пытаясь зарабатывать на жизнь литературой. Доведённый нищетой до отчаяния, он был пойман на краже и выслан в Архангельск, где начал писать очерки о Русском Севере, что в конце концов принесло ему долгожданное признание. С этого времени Василий беспрерывно путешествует, принимает участие во всех сражениях Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, затем его манят экзотические страны Африки и Востока…

Впечатления Немировича-Данченко, которого всю жизнь влекла тяга к перемене мест, записаны настолько живым и образным языком, что мы не просто раскрываем книгу, мы открываем окно в удивительный мир, и ветер дальних странствий, быть может, изменит нашу собственную жизнь.

А в прямом деле и в постоянном быть постоянну…

Господин пустыни

I. Мёртвая пустыня

Палевая пустыня с синими тенями от нанесённых самумом песчаных бугров. Все они, как волны в океане, гребнями в одну сторону.

До боли всматриваешься вдаль: не мелькнёт ли что, не скажется ли на этом мёртвом просторе, хотя бы случайно, жалкая крадущаяся жизнь. Нет, – всё кругом и впереди и позади недвижно… Опаловое небо слепит. Солнце заливает этот уголок Сахары таким палящим огнём, что вода в козьих мехах сохнет.

Ещё час назад на западе мерещился сквозь тени призрачными очертаниями чуть проступающий на этом знойном небе дрожащий мираж Тафилета: четырёхугольные массивные профили его мечетей, тяжёлые белые куполы и бесчисленные ступени белых плоскокровельных домов. Но теперь, когда, собирая последние силы, оглядываешься, – уж ничего там не различаешь, кроме однообразных гребней песчаных волн. Хоть бы на одном из них закурился дымком взрытый ветром песок!

Нет! Недвижима и молчалива пустыня, и если бы не звонки нашего маленького каравана и не тихая песня араба рядом, я бы думал, что всё замерло, ничто не дышит кругом…

За весь первый мучительный день я помню только белые кости верблюдов, зловещей полосой намечавшие нашу дорогу между песчаными буграми, да большую серую змею, переползавшую путь… Только к вечеру в песчаных буграх показались расщелившиеся серые камни… На песке показались мягкие следы… Верблюды втягивали в себя воздух, арабы ожили… Воздух так же жёг и пламенел, но они привыкли в Сахаре издали угадывать источник…

– Здесь ходят львы, – говорили они, – значит, близко вода. «Господин пустыни» не может жить без неё…

Так недалеко от Тифалета, – всего один день пути, – и уже львы!

Мне, видевшему их только в клетках зоологических садов и в детстве начитавшемуся о необыкновенных приключениях путешественников, стали чудиться чуть не за каждым камнем их рыжие косматые головы.

Сразу исчезло оцепенение от этого измучившего меня своим зноем солнца. Даже головную боль от морской зыби верблюжьего бега точно рукой сняло. В этом, полном огня воздухе всё, казалось, дрожало: и песчаные валы, и серо-жёлтые камни… И, вглядываясь в ущелья между сыпучими горами, я уже различал какие-то силуэты…

II. Львы!

К источнику раньше нас подошёл другой караван.

– Как бы не выпили всей воды!

Та, которая сохранилась в наших мехах, была горяча и загустела в противную муть.

– Нет. Через час вода опять наполнит выбоины… – ответили мне арабы.

Маячили беспорядочно разбросанные тонкие и тёмные силуэты верблюдов. В нескольких местах чуть-чуть синели струйки дыма от костров, прямые и стройные в неподвижном воздухе. И странно – ни одной пальмы не было около.

– Отсюда их и не увидеть… Они в тени тех вон скал.

Проводник на одном из каменных выступов зачем-то остановил наш караван. Со мной был бинокль. Я взглянул в него – действительно, под бурыми утёсами выступили едва намеченные жалкие деревья. Ещё далее, на самом гребне горных скал, что-то мелькнуло и скрылось. Выступило опять. Разбилось на два медленно скользивших тела. Я указал туда проводнику.

– Это – «господин пустыни» с своей женой. Верблюдов чуют…

В поле зрения бинокля чуть намечалась пара львов. Снизу караван их не видел. Могучие хищники заранее высматривали добычу. Я представлял себе, как они судорожно и злобно царапают накалившийся камень, как бьют по нём хвостами, как припадают к земле, нюхая пахнувший живьём и дымом воздух.

– Ночью не придётся спать…

– А что?

– Львы возьмут или у них или у нас верблюда. Голодны. Иначе днём не показались бы…

Отсюда шёл крутой спуск.

На одном из поворотов меня так и отбросило в сторону.

Вдруг с земли поднялась длинная шея. К нам обернулась голова с прекрасными страдальческими глазами. Брошенный верблюд хотел подняться на ноги. Сделал последнее усилие и всей своей тяжестью рухнул на песок, окутавший его золотым облаком… Передние ноги были сломаны. Накалившаяся земля уже выпила горячую кровь из ран, и там, куда она пролилась, только чернело… Должно быть, поскользнулся, упал… Наши верблюды проходили, осторожно и опасливо оглядываясь, старались дальше отодвинуться от этой жертвы, брошенной в пустыне. Только их головы на длинных шеях поворачивались к ней, тяжело дыша вздрагивающими тонкими ноздрями.

Когда мы почти миновали несчастное животное, оно вдруг жалобно и резко послало нам вслед длинный, медлительный последний крик. Ещё живое, оно прощалось с живыми…

– Так нельзя оставить его, – обратился я к переводчику.

– А что?

– Что же ему страдать!.. Ведь тут каждое мгновение невыносимая мука.

Тот перевёл проводнику.

– Умирающий верблюд спасёт живых: львы почуют его скоро, и с них будет довольно и этой добычи. Этому брошенному недолго мучиться. Как только сядет солнце – львы будут здесь…

Дымки пастухов выступали яснее… Беспорядочный шум бивака в пустыне уже долетал к нам странными, гортанными и резкими, как птичий клёкот, звуками.

III. Ночная тревога

Вечер пустыни. Солнце ещё не село, оно нестерпимо сверкает в океане слепящего пламени, а по спалённому лицу Сахары уже бегут, колеблются и растут странные изменчивые тени. В воздухе ещё не погасли искры томительного дня, а возбуждённое ухо уже ловит если не самые звуки, то призраки, миражи звуков.

Чудится, будто откуда-то крадётся чьё-то дыхание: коварное, подстрекающее, стелющееся по земле. Чу… Издали доносится грозное, властное рычание косматого зверя, не знающего себе соперника на всём этом просторе…

Ниже и ниже солнце… Настала ночь…

На укреплённых в податливом песке жердях чёрные кошмы. В их устьях огоньки погасающих костров.

Голоса под шатрами смолкли. Луна, громадная, страшная даже, всё обливала своим мерцанием. Как глубоко молчит пустыня! Даже рычание львов не нарушило этой тишины. В синем свете белели кости павших верблюдов.

Чу, что это? Залаяли собаки, пугливо и трепетно забились на своих привязях усталые верблюды. Один ворвался, и вдруг перед лунным пятном у входа в мой шатёр обрисовались его тонкие, казавшиеся чёрными ноги. Кто-то встал, подхватил и отвёл его. Зарычало в другой стороне, – и опять раздалось трусливое тявканье псов.

Где-то вспыхнул огонёк, другой. Никто уже не спал. Люди выползали с ружьями. Как будто треснуло несколько крупных сучьев, раздались выстрелы, где-то далеко-далеко повторило их эхо бурных утёсов. Ещё раз… Арабы пугали львов: не спим-де – сторожим.

– Ты знаешь, как крадётся лев? – говорил мне переводчик. – Я видел таких в лесной чаще у вод Аль-Могари. Ни листок не шевельнётся, ни сучок не сломится, а ведь они больше быков здесь. Он животом по земле ползёт. Вытянет лапу, в корни вопьётся и тянется вперёд. Как дышит, и то его не слышно…

IV. Украденный львёнок

Между арабами точно застывает тихая, тихая, смолкающая и опять вспыхивающая беседа.

– О чём вы говорите?..

– Мой приятель, Абд-эль-Амру, двадцать семь лет назад привёз из пустыни львёнка…

– Зачем?

– Дочь каида, смеясь, сказала ему: когда ты отымешь у львицы её детёныша, тогда и я буду тебе женой под чёрной котимой твоей бедной палатки.

Это слышали другие. Наедине молодой араб обратил бы всё в шутку. Тем более, что ему не на чем было уйти в пустыню. Не пешком же добывать львят из их логовища! Он тогда только пас чужих верблюдов. Своей у него оказывалась только собака, да и та сама кормилась где попало, причём хозяину случалось ей завидовать. Часто от голода он ложился в накалившийся солнцем песок – средство, до сих пор знакомое бедным марокканским пастухам…

– Львёнок будет у тебя… – сказала девушка, – или…

– Что «или»?

– Или ты никогда меня больше не увидишь.

В одну светлую лунную ночь Абд-эль-Амру украл у её отца лучшего из верблюдов и отправился в пустыню за львёнком.

Верблюд так несся вперёд, как будто пустыня сама бежала ему навстречу. Скоро огни Тафилета погасли позади… Рядом скользила по бледным пескам синяя тень. Показались первые утёсы. На бегу мелькнул мимо источник оазиса. Львы скоро начали перекликаться в пустыне… Замирал рёв направо, – и далеко, далеко слышался ответный налево.

С Абд-эль-Амру были только тонкое и длинное копьё да нож. Такому нищему даже и не снилось ружьё, хотя из чужих он стрелял хорошо… И второй источник попался на пути. Тут араб вымыл верблюду ноздри и ноги, дал ему сделать два-три глотка, чтобы скакун не отяжелел на бегу.

Ночью львы на добыче; детёныши в логовищах. Лежат и ждут, пока родители не вернутся с добычей. Играют на лунном свете, мурлычат, облизывая друг друга.

– Как он мог отыскать их?

– По запаху. Логовища львов чуют здесь издали. Воздух пустыни так чист, что дыхание зверя даёт себя знать на большом пространстве.

– А запах верблюда, на котором он несётся?

– Бег так быстр, что испарения его кожи остаются позади. Потом около логовища всегда есть остатки от старой добычи – необглоданных костей, изодранной шкуры.

Абд-эль-Амру скоро почуял в стороне убежище льва и его семьи… Он направился туда и увидел спавших у камня двух львят величиной с комнатную собаку. Живо он захватил их и оглянулся назад… Теперь надо было уходить как можно скорее. Каждое мгновение могла вернуться львица. Да и детёныши барахтались в его руках и визжали и мяукали, так что чуткая мать услышала бы их на далёком расстоянии… Львята царапали арабу и ноги и руки.

Он захватил обоих за уши, а скакун сам направился назад к Тафилету, уже не руководимый всадником. Бугры за буграми мелькали по сторонам. Далеко позади оставалось палевое облако взрытого песка. Из-под него часто под самые ноги верблюда подвертывались белые оглоданные рёбра и черепа… Всё было бы ещё хорошо, если бы не визг львят в тишине пустыни…

Вот первый оазис близко. В лунном свете стали заметны его чахлые пальмы. Араб хотел было остановиться, освежить верблюда, но вдруг позади раздался такой полный отчаяния и бешенства рёв, что молодые львята, узнав голос матери, завертелись в его руках и забились… Рёв повторился ещё отчаяннее и неистовее. Верблюд почуял позади несущуюся за ним смерть. И, казалось, уже не бежал, а летел по пустыне.

Пронзительно мяукали львёнки, остервенело ревела нагонявшая их мать. Оглядываясь, араб уже видел её, то проносившуюся над песчаными буграми и тёмными камнями, то стлавшуюся по земле и царапавшую песок своими мощными когтями. Сколько времени неслись они так, он не знал – час или мгновение…

Чтобы заставить молчать львят, араб сильно прижал их к себе, но они изорвали ему грудь тонкими, как иглы, когтями. Он прижал их к торчку своего седла, и те завизжали от боли ещё пронзительнее и оглушительнее, а почти в самое ухо всаднику заревела тоскующая мать. Что-то круглое ударило ему в спину, и верблюд подпрыгнул, точно хотел унестись в небо от когтей, разодравших ему спину.

Абд-эль-Амру обернулся. Львица скатилась с верблюда и припала к земле для нового убийственного и быстрого, как выпрямившаяся пружина, прыжка. Гибель была неизбежна. Араб мгновенно сообразил, что надо делать, и швырнул назад ей одного из детёнышей. Кувыркнувшись в песке, с жалобным воем распластался львёнок. Мать бросилась к нему и начала жалобно облизывать и ворошить его.

Абд-эль-Амру свободною теперь рукой выхватил висевшее у пояса копьё. Приподнялся на мягких стременах – петлях – и со страшною силою пустил копьё. Он, уже не оглядываясь, несся вперёд… Раненая львица ревела позади. Может быть, она бессильно распласталась на неостывшем за ночь песке пустыни и уже исходила кровью. Останавливаться было некогда, хотя в таком случае он мог бы захватить и брошенного им львёнка.

Ведь каждую минуту крики раненой львицы мог бы услышать её могучий самец, если он не унёсся за добычей в противоположную от неё сторону. Там, где добыча редка, лев часто расстаётся с львицей, вместе они охотятся только у жилых мест и у оазисов, куда пристают караваны…

Смутные очертания белых зубчатых стен и башен Тафилета показались под утро, когда яркие звёзды пустыни меркли, и на востоке небо Сахары облилось кровью восхода. Поднявшееся солнце зажгло весь город. Точно запылали в его огне белые стены и кровли… Абд-эль-Амру поставил верблюда назад в стойло каида и вышедшей за водою бронзовой красавице швырнул под ноги рыжего и мягкого львёнка…

– Зачем он был ей? – на этом закончил свой рассказ мой проводник и добавил: – Это время далеко. Теперь и «господин пустыни» уходит от нас. То ли мы слышали в такие ночи! Пустыня ревела сотнями львиных глоток. Казалось, её камни обращаются в косматые гривы и орут на весь этот простор. Наши шейхи и каиды у своих ворот держали львов на цепях. А у султана в Феце они сидели в клетках, и часто им кидали туда мятежников, тех, кто поднимался против угнетения…

– Связанных?

– Нет. Султану было бы не на что смотреть. Осуждённому на львиную смерть давали в руки нож и щит. И он умирал, защищаясь, как и подобает отважному. Случалось таким и побеждать льва. Я видел сам раз такого. Эти битвы были ужасны. Человек и зверь сплетались в клубок. Рычал один; в смертных воплях исходил другой. Кровь их смешивалась, и когда лапы «господина пустыни» раздирали спину мятежнику, он, бывало, распарывал могучему врагу своему живот. Тут был бой – грудь с грудью. Для прыжка и разбега клетка не давала места.

Иногда видели, как и тот и другой подолгу мерялись пылающими глазами. Человек – прижимаясь в угол и держа перед собою щит, зверь – припав в другом и раздувая ноздри на обречённую ему добычу… Мне говорили, что раз такую добычу бросили сытому льву, и тот только сонно смотрел на него, хлопая хвостом оземь. Только когда пленный шевелился, лев злобно рычал, приподымаясь на передние лапы.

Лучшие рабыни кормили таких львов. К каждой клетке было приставлено по одной, и никогда «господин пустыни» не трогал её. Если бы захотел, он бы ударил лапой невольницу. Она часто гладила его гриву, брала его за когти, говорила с ним, и лев только жмурился и тихо рычал от удовольствия. Сколько раз я видел таких из племени Бени-Ассан. Они засыпали, прислонясь спиною к клетке… Помню, раз лев положил ей на плечо лапу, и сам опустил веки – задремал. Невольницы входили к львам в клетку…

У одного каида лев зарычал было на рабыню. Другой – сильный, недавно привезённый из пустыни – кинулся на неё и прокусил ей горло… Давно это было…

Забрезжила вскоре заря, и страхи ночи кончились.

V. Поединок льва с буйволом

На другой день мы вышли на большую дорогу караванов, змеившуюся по спалённой пустыне песка сплошною полосою белых костяков лошадей и верблюдов. Тут уже чаще были оазисы, и сладко дремалось в тихом шелесте их пальм, шептавшихся у прозрачных вод ручья. Кое-где встречались тёмные шатры кочевников, и из-под их тени пристально следили за нами суровые глаза арабки, которым солнце, казалось, сообщило свой беспощадный, насквозь пронизывающий блеск.

В чистых и сухих зарослях тут слышался зловещий шорох. Через тропинки порой ползли большие сытые змеи, шипя в нашу сторону и раскрывая пасти, в которых трепетали тонкие раздвоенные языки. Как изумруды, сверкали злые глаза, и длинное кольчатое тело, точно прут, свивалось в чащу… Вечерами здесь пели невиданные птицы, и назло учёным, поставившим магребский восток вне пределов досягаемости для ярко-красных фламинго, мы часто по зорям видели их, прилетевших к далёким заводям.

Помню, мы раз отошли от арабского посёлка. Тут, в оазисе, уже не было тишины пустыни. Чиликало в листве, свистало в траве, подёрнутой цветами, и сухо и оглушительно верещало в застывших в свете и зное кустах. Пахло пряно и возбуждающе какими-то благоуханиями…

На одном из поворотов дороги вдруг ехавший впереди Абд-эль-Амру чуть не слетел с верблюжьих горбов, – так «корабль пустыни» под ним точно поддало назад.

Я не успел остановиться, – на этот раз я был на коне, – и конь вынес меня вперёд, в чащу… Точно по сигналу, замолкли птицы. Радужное облачко их поднялось в сторону, и только одни большие чёрные цикады неистово продолжали трещать и скрипеть по сторонам.

Моя лошадь тоже насторожила уши. По её тёмной коже бежали судороги… Захрапела и подалась назад, и тотчас же влево послышалось мучительное, жалобное мычание.

Лошадь взвилась, не слушая удара. Я как-то сполз с неё, упал, встал и, точно опасность была позади, кинулся вперёд…

Я теперь даю себе неясный отчёт во всём происшедшем тогда. Мне казалось, что я ничего не видел перед собою: что-то громадное примерещилось в переплётах сухой и жёлтой травы за кустами. Оттуда меня обдало горячим паром, как будто чья-то пасть дохнула мне в лицо. Гигантский клуб перевившихся чёрного и рыжего тел, и по чёрному – яркие алые струи… Клуб этот хрипел, и сквозь хрипение что-то хрустело и хряскало… Клуб смотрел четырьмя глазами, и между ними бороздили землю большие могучие рога. Что было потом, я не знаю. Сзади на меня вихрем налетело что-то, схватило и подняло. Когда я очнулся, я сообразил, что лежу поперёк верблюда Абд-эль-Амру.

– Что это было?

– Ты безнаказанно видел, как лев терзает буйвола.

VI. В осаде у львов

Люди в посёлке были в отчаянии. Раз львы повадились сюда, небольшому их стаду грозила неминуемая смерть.

У арабов этого племени были плохие ружья, да и тех не было дома. Местный каид потребовал к себе всю молодёжь, так как ожидался набег соседей, давно собиравшихся отомстить ему за отбитое стадо.

Оставшиеся в посёлке боялись отходить далеко в сторону от оазиса и сидели встревоженные, прислушиваясь, не раздастся ли издали зловещий рёв льва. По ночам вокруг посёлка били в двойные местные барабаны, стучали трещотками, нашли где-то старые рога и трубили в них навстречу предполагаемому хищнику.

Ночью я то и дело просыпался от этого адского шума и выходил к тихим струям, поперёк которых от луны ложились тонкие тени пальм, и слушал жалобы арабов.

Накануне нашего предполагавшегося отъезда в селении поднялось неописуемое смятение. Из одного шатра в другой перебегали косматые простоволосые арабки, перекликаясь с одного конца становья в другой; дети, точно кто-то их швырнул полною горстью, рассыпались во все стороны.

Мой переводчик задыхался, и, весь изворачиваясь, как сырая ветка в огне, он наконец заорал в мою сторону:

– Господин, завтра нам нельзя будет одним двинуться в путь!

– Почему?

– Львы изорвали лошадь Абдуллаха… Вон он сам, Абдуллах, – едва дополз сюда. Спроси его…

Абдуллах из Тафилета ехал сюда, и под самым селением его настигли львы, должно быть, голодные, потому что напали среди белого дня. Он бросил им коня, когда увидел, что сейчас они будут на плечах у него, и сам даже рассказать не мог, как уполз от них. Не только уполз, но и ружьё с собой приволок, не выпустив из него ни одного заряда.

– Я был один, – оправдывался он, – а за львом я разглядел вдали и львицу.

Когда вечером у тусклых огоньков костра собрался народ, меня потянуло к нему.

Молчаливые арабы точно прислушивались к чему-то…

И в самом деле ждать пришлось недолго. С востока донеслось далёкое рычание. Лев вышел на добычу…

Когда я вгляделся в сидевших тут, мне весь этот оазис показался каким-то жалким островком со всеми своими чахлыми пальмами и чёрными шатрами, затерявшимися посреди огненного и страшного океана безмолвной Сахары.

Что тут может сделать трепетная кучка полуоборванных, спалённых её солнцем арабов? Достаточно одного полёта песчанокрылого самума, чтобы следующий караван не нашёл даже места оазиса… И от шатров, и от этих бронзовых с чёрными глазами арабок не останется даже и следа. Эти подвижные валы пустыни передвинутся и всё занесут своими сыпучими массами. А вскоре другой самум пылающими устами сдунет и этот караван.

Одни львы уйдут от этих уст. Им, как кораблям в океане, никуда не заказан путь!..

VII. Львиная игра

Через два дня мы дождались каравана.

В розовом блеске утренней зари показались вдали длинною цепью чёрные верблюды. Медленно двигались они к нашему оазису. Из шатров выползали обрадованные люди. Арабский посёлок жил такими посетителями. Скоро издали послышались звонки, вынеслись вперёд арабы на лошадях…

Караван был богатый. На верблюжьих горбах колыхались плетёные и коврами задрапированные пёстрые клетки с женщинами и важными маврами, закутанными в белый шёлк. За спинами у молодёжи, гарцевавшей впереди, были ружья.

Перед нами развернулась одна из самых странных картин пёстрого, красочного Магреба. Всадники развернулись длинной линией и с воинственным диким криком ринулись вперёд. Мы любовались, как, вскакивая босыми ногами на горбатые сёдла, они стреляли вверх, вниз, по сторонам, вскидывали ружья и на стремительном бегу ловили их.

Вдруг раздался пронзительный сигнал, и вся эта беснующаяся масса замерла, точно прикованная к своим местам. Молодёжь по новому оклику разделилась на две партии. В тучах песку они разбежались на далёкое пространство, подбрасывая вверх ружья, ловя их. Точно целили в кого-то и откидывались назад, будто заряжая. Одна партия обдавала другую оскорбительными вызовами, улюлюканьем, какими-то пронзительными восклицаниями на верхних нотах. Отдельные всадники выскакивали вперёд и, грозя дулами, проносились мимо враждебной стороны.

Наконец послышался оглушительный вопль. Группа молодцов кинулась сослепу вперёд, стоя в стременах с прикладами у плеча. Бросились врассыпную, но по мере головокружительного бега выравнивались, так что минуту спустя уже неслись стройною, необыкновенно живописною линией.

Противоположная сторона ждала, подняв ружья на прицел. Затрещали залпы, и в дыму, и в песке точно свершилось чудо: в сёдлах никого. Всадники свернулись с сёдел, на которых болтались львиные шкуры. Охватив шеи коня, ногами держась за стремя, мчались они под беглым огнём противника. Враги за ними. В это время женщины визгливо запели что-то…

Я обернулся к переводчику…

– Они славят этих охотников: «Богатыри Магреба победили и перебили “господ пустыни”. Теперь наши верблюды и буйволы могут спокойно пить воду речного оазиса, а дети играть на цветущих берегах».

С этим караваном мы на другой день выступили в путь.