Текст книги "Береги честь смолоду. Лучшие произведения русских писателей о дружбе, верности и чести"

Саша Чёрный

1880–1932

Этот удивительный человек стоит особняком среди поэтов и писателей Серебряного века. Он – единственный, кто совершенно открыто предпочитал иронию и юмор «высокому штилю». И также единственный, кто уделял столько места произведениям для юного поколения в своём творчестве. Саша Чёрный сполна испытал все ужасы и тяготы начала XX столетия. Он участвовал в Первой мировой войне, причем, начав службу с простого санитара, вскоре уже получил очень высокий пост заместителя комиссара фронта. Так что очень сложно (а может, наоборот, просто?) понять, чем же «несерьезная литература» привлекала человека, видевшего смерть много раз в день.

Может быть, действительно следует относиться к жизни, как к игре? Ведь она диктует нам определённые правила, и мы сами решаем – рисковать или нет. В своём творчестве Саша Чёрный играл с жизнью ради «самого процесса», но за юмором и насмешками он учит нас различать грань, за которую не следует переходить.

Когда им говорить с людьми, то должно им благочинно, учтиво, вежливо, но и немного говорить.

Солдат и русалка
Из сборника «Солдатские сказки»

Послал фельдфебель солдата в летнюю лунную ночь раков за лагерем в речке половить, – оченно фельдфебель раков под водочку обожал. Засветил солдат лучину, искры так и сигают, – тухлое мясцо на калке-кривуле в воду пустил, ждёт-пождёт добычи. Закопошились раки, из нор полезли, округ палки цапаются, мясцом духовитым не кажную ночь полакомишься…

Только было солдат приноровился чёрных квартирантов сачком поддать, на вольный воздух выдрать, – шасть! кто-то его из воды за сапог уцепил. Тащит, стерва, из всей мочи, прямо напрочь ногу с корнем рвёт. Упёрся солдат растопыркой, иву-матушку за волосья ухапил, – нога-то самому надобна… Мясо живое кое-как из сапога выпростал, а сапог, к тёткиной матери, в воду рыбкой ушёл…

Вскочил он полуобутый, глянул вниз. Видит, русалка, мурло лукавое, по мокрую грудь из воды выплеснулась, сапогом его дразнит, хохочет:

– Счастье твоё, кавалер, что нога у тебя склизкая! А то б не ушёл… Уж в воде я б с тобой в кошки-мышки наигралась.

– Да на кой я тебе ляд, дура зелёная? Играй с окунем, а я человек казённый.

– Пондравился ты мне очень! Морда у тебя в веснушках, глаза синие. Любовь бы с тобой под водой крутила…

Рассердился солдат, босой ногой топнул:

– Отдай сапог, рыбья кровь!.. Лысого беса я там под водой не видал, – у тебя жабры, а я б, как пустая бутылка, водой налился. Да и какая с тобой, слизь речная, любовь? На хвост-то свой погляди.

Тут её, милые вы мои, заело. Насчёт хвоста-то… Отплыла напрочь, посередь речки на камень присела, сапогом себя, будто веером, от волнения обмахивает.

Солдат чуть не в плачь:

– Отдай сапог, мымра! На кой он тебе, один-то? А мне, полуразутому, хочь и на глаза взводному не показывайся… Съест без соли.

Зареготала она, сапог на хвост вздела, – и одного ей достаточно, – да ещё и помахивает. Тоже и у них, братцы, не без кокетства…

Что тут сделаешь? В воду прыгнешь, – залоскочет, просить не упросишь, какое уж у неё, у русалки, сердце…

А она, с камешка повернувшись, кое-что и надумала:

– Давай, солдатик, наперегонки гнаться! Я вплавь по воде, а ты по берегу вон до той ракиты. Кто первый достигнет, того и сапог. Идёт?

Усмехнулся про себя солдат: вот фефела-то!.. Ужель по сухопутью лёгкие солдатские ножки нехристь пловучую не одолеют?

– Идёт! – говорит.

Подплыла она поближе, равнение по солдату сделала, а он второй сапог с ноги долой, да под куст и шваркнул. Чтобы бежать способнее было…

Свистнула русалка. Как припустит солдат, – трава под ним надвое, в ушах ветер попискивает, сердце – колотушкой, медяки в кармане позвякивают… Уж и ракита недалече, – только впереди на воде, видит он, вода штопором забурлила, и будто рыбья чешуя цыганским монистом на лунной дорожке блестит… Добежал, штык ей в спину! – плещется русалка супротив ракиты, серебряным голоском измывается:

– Что ж вы, солдатик, запыхавшись? Серьгу бы из уха вынули, бежать бы легче было… Ну что ж, давай повернём! Солдатское счастье, поди, с изнанки себя обнаруживает…

Повернулся солдат, и отдышаться не успел, да как вдругорядь дернёт: прямо из кожи рвётся, локтем поддаёт, головой лозу буравит… Врёшь, язви твою душу, – в первый раз недолёт, во второй перелёт, – разницей подавишься!

Достиг до первоначального места, глянул в воду, так фуражку о земь и шмякнул.

Распростерлась рыбья девка под кручей, хвост в кольцо свивает, солдату зелёным зрачком подмигивает:

– С лёгким паром! Что ж ты серьгу так и не снял? Экой ты, изумруд мой, непонятливый. Камушек пососи, а то с натуги лопнешь.

Сидит солдат над кручею, грудь во все мехи дышит. Стало быть, казённому сапогу так и пропадать? Покажет ему теперь фельдфебель, где русалки зимуют. Натянул он второй сапог, что для лёгкости разгона снял, – слышит, под портянкой хрустит что-то. Сунул он руку, – ах, бес! Да это ж губная гармония, – за голенищем она у солдата завсегда болталась… У конопатого венгерца, что мышеловки в разнос торгует, в городе купил.

Приложился с горя солдат к звонким скважинам, дохнул, слева-направо губами прошёлся, – русалка так и встрепенулась.

– Ах, солдатик! Что за штука такая?

– Не штука, дура, а музыка… Русскую песню играю.

– Дай мне. Ну-ка, дай!.. Я в камышах по ночам вашего брата приманивать буду…

«Ишь, студень холодный, чего выдумала! Чтоб землякам на погибель солдат ей и способ предоставил же!..» Однако без хитрости и козы не выдоишь. Играет он, на тихие голоски песню выводит, а сам всё обдумывает: как бы её, скользкую бабу, вокруг пальца обвести.

– Сапог вернёшь, тогда, может, и отдам…

Засмеялась русалка, аж по спине у него холодок ужом прополз.

– Сойди-ка, сахарный, поближе. Дай гармонь в руках подержать, авось обменяю.

Так он тебе и сошёл… Добыл солдат из кармана леску, – не без запасу ходил, – скрозь гармонь продел, издали русалке бросил.

– На, поиграй… Я тебе, – даром, что чертовка, – полное доверие оказываю. Дуй в мою голову!..

Выхватила она из воды игрушку, в лунной ручке зажала, да к губам, – глаза так светками и загорелись. Ан, вместо песни пузыри с хрипом вдоль гармони бегут. Само собой: инструмент намокши, да и она, шкура, понятия настоящего не имела… Зря в одно место дует, – то в себя, то из себя слюнку тянет.

– В чём, солдат, дело? Почему у тебя ладно, стежок в стежок, а у меня будто жаба на луну квохчет?

– А потому, красава, что башка у тебя дырява… Соображения у тебя нет! Гармонь в воде набрякла, а я её завсегда для сухости в голенище ношу. Сунь-ка её в свой сапог, да поглубже заткни, да на лунный камень поставь. Она и отойдёт, соловьём на губах зальётся. А играть я тебя в два счёта обучу, как инструмент подсохнет.

Подплыла она, дурёха сырая, к камешку, гармонь в сапог, в самый носок честно забила, – к бережку вернулась, хвостом, будто пёс, умиленно виляет:

– Так обучишь, солдатик?

– Обучу, рыбка! Козёл у нас полковой, дюже к музыке неспособный, а такую красавицу как не обучить… Только, что мне за выучку будет?

– Хочешь, земчугу горстку я тебе со дна добуду?

– Что ж, вали. В солдатском хозяйстве и земчуг пригодится.

Мырнула она под кувшинки, круги так и пошли.

А солдат не дурак, – леску-то неприметную в руках дёрнул. Стал он подтягивать, – гармонь поперёк в сапоге стала… Плюхнулся сапог в воду, да к солдату по леске тихим манером и подвалился.

Вылил солдат воду, гармонь выудил, в сапог ногу вбил, каблуком прихлопнул… Эх, ты, выдра тебя загрызи!.. Ваша сестра хитра, а солдат ещё подковыристее…

Обобрал заодно сачком раков, что вокруг мяса на палке кишмя-кишели, да скорее в лозу, чтобы ножки обутые скрыть.

Вынырнула русалка, в ручку сплюнула, – полон рот тины, в другой горсти земчуг белеет. Бросил он ей фуражку, не самому ж подходить:

– Сыпь, милая… Да дуй полным ходом к камешку, гармонь в сапоге-то, чай, на лунном свете давно высохла.

Поплыла она наперерез, а солдат скорее за фуражку, земчуг в кисет всыпал, – вот он и с прибылью…

Доплыла она, шлендра полоротая, на камешек тюленем взлезла, да как завоет, – будто чайка подбитая:

– Ox, oxl А сапог-то мой где? Водяник тебя задави-и!..

А солдат ей с пригорка фуражечкой машет:

– Сапог на мне, гармонь при мне, а за земчуг покорнейше благодарю! Танюша у нас сухопутная в городе имеется, как раз ей на ожерелко хватит… Счастливо оставаться, барышня! Раков, ваших подданных, тоже прихватил, – фельдфебель за ваше здоровье попускает…

Сплеснула русалка лунными руками, хотела пронзительное слово загнуть, – да какая уж у неё супротив солдата словесность.

Антон Павлович Чехов

1860–1904

Удивительно, что, несмотря на сотни замечательных рассказов, о личности Чехова мы знаем немного. Брат писателя Александр писал про него: «Антон Павлович только издали видел счастливых детей, но сам никогда не переживал счастливого, беззаботного и жизнерадостного детства, о котором было бы приятно вспомнить, пересматривая прошлое». Наверное, поэтому в зрелом возрасте, заслужив всеобщее признание, писатель говорил о себе «Из всех ныне благополучно пишущих россиян я самый легкомысленный и несерьёзный…» Его несостоявшееся детство искало должно было обязательно проявиться, и оно нашло выход в искрометном юморе. Чехов был в чём-то похож на ребёнка, который не может жить монотонной обыденностью и с нетерпением ждёт праздника или хотя бы яркого события. Но, даже пытаясь вернуться в несостоявшееся детство, Чехов оставался взрослым человеком со всем богатством возможностей. И из них он выбрал ту, которая добавила в наш мир ярких красок самые разные эмоции.

Где двое тайно между собою говорят, так не приступай, ибо подслушивание есть бесстыдное невежество.

Злой мальчик

Иван Иваныч Лапкин, молодой человек приятной наружности, и Анна Семёновна Замблицкая, молодая девушка со вздёрнутым носиком, спустились вниз по крутому берегу и уселись на скамеечке. Скамеечка стояла у самой воды, между густыми кустами молодого ивняка.

Чудное местечко! Сели вы тут, и вы скрыты от мира – видят вас одни только рыбы да пауки-плауны, молнией бегающие по воде. Молодые люди были вооружены удочками, сачками, банками с червями и прочими рыболовными принадлежностями. Усевшись, они тотчас же принялись за рыбную ловлю.

– Я рад, что мы наконец одни, – начал Лапкин, оглядываясь. – Я должен сказать вам многое, Анна Семёновна… Очень многое… Когда я увидел вас в первый раз… У вас клюёт… Я понял тогда, для чего я живу, понял, где мой кумир, которому я должен посвятить свою честную, трудовую жизнь… Это, должно быть, большая клюёт… Увидя вас, я полюбил впервые, полюбил страстно! Подождите дергать… пусть лучше клюнет… Скажите мне, моя дорогая, заклинаю вас, могу ли я рассчитывать – не на взаимность, нет! этого я не стою, я не смею даже помыслить об этом, – могу ли я рассчитывать на… Тащите!

Анна Семёновна подняла вверх руку с удилищем, рванула и вскрикнула. В воздухе блеснула серебристо-зелёная рыбка.

– Боже мой, окунь! Ай, ах… Скорей! Сорвался!

Окунь сорвался с крючка, запрыгал по травке к родной стихии и… бултых в воду!

В погоне за рыбой Лапкин, вместо рыбы, как-то нечаянно схватил руку Анны Семёновны, нечаянно прижал её к губам… Та отдёрнула, но уже было поздно: уста нечаянно слились в поцелуй. Это вышло как-то нечаянно. За поцелуем следовал другой поцелуй, затем клятвы, уверения… Счастливые минуты! Впрочем, в этой земной жизни нет ничего абсолютно счастливого. Счастливое обыкновенно носит отраву в себе самом или же отравляется чем-нибудь извне. Так и на этот раз. Когда молодые люди целовались, вдруг послышался смех. Они взглянули на реку и обомлели: в воде по пояс стоял голый мальчик. Это был Коля, гимназист, брат Анны Семёновны. Он стоял в воде, глядел на молодых людей и ехидно улыбался.

– А-а-а… вы целуетесь? – сказал он. – Хорошо же! Я скажу мамаше.

– Надеюсь, что вы, как честный человек… – забормотал Лапкин, краснея. – Подсматривать подло, а пересказывать низко, гнусно и мерзко… Полагаю, что вы, как честный и благородный человек…

– Дайте рубль, тогда не скажу! – сказал благородный человек. – А то скажу.

Лапкин вынул из кармана рубль и подал его Коле. Тот сжал рубль в мокром кулаке, свистнул и поплыл. И молодые люди на этот раз уже больше не целовались.

На другой день Лапкин привёз Коле из города краски и мячик, а сестра подарила ему все свои коробочки из-под пилюль. Потом пришлось подарить и запонки с собачьими мордочками. Злому мальчику, очевидно, всё это очень нравилось, и, чтобы получить ещё больше, он стал наблюдать. Куда Лапкин с Анной Семёновной, туда и он. Ни на минуту не оставлял их одних.

– Подлец! – скрежетал зубами Лапкин. – Как мал, и какой уже большой подлец! Что же из него дальше будет?!

Весь июнь Коля не давал житья бедным влюблённым. Он грозил доносом, наблюдал и требовал подарков; и ему всё было мало, и в конце концов он стал поговаривать о карманных часах. И что же? Пришлось пообещать часы.

Как-то раз за обедом, когда подали вафли, он вдруг захохотал, подмигнул одним глазом и спросил у Лапкина:

– Сказать? А?

Лапкин страшно покраснел и зажевал вместо вафли салфетку. Анна Семёновна вскочила из-за стола и убежала в другую комнату.

И в таком положении молодые люди находились до конца августа, до того самого дня, когда наконец Лапкин сделал Анне Семёновне предложение. О, какой это был счастливый день! Поговоривши с родителями невесты и получив согласие, Лапкин прежде всего побежал в сад и принялся искать Колю. Найдя его, он чуть не зарыдал от восторга и схватил злого мальчика за ухо. Подбежала Анна Семёновна, тоже искавшая Колю, и схватила за другое ухо. И нужно было видеть, какое наслаждение было написано на лицах у влюблённых, когда Коля плакал и умолял их:

– Миленькие, славненькие, голубчики, не буду! Ай, ай, простите!

И потом оба они сознавались, что за всё время, пока были влюблены друг в друга, они ни разу не испытывали такого счастья, такого захватывающего блаженства, как в те минуты, когда драли злого мальчика за уши.

С людьми мирись, а с грехами борись!

В.И Даль. Пословицы и поговорки русского народа

Удалой долго не думает!

В.И. Даль. Пословицы и поговорки русского народа

Указатель использованных в книге произведений

Неизвестный художник. Мальчик с книгой

Е. Вестеркинг. Вид из окна на Невский проспект

A. Рябушкин. Михайловская улица в Новгороде

С. Попов. Вид Невского проспекта с частью Гостиного Двора и городской думы

Дж. Симмонс. Вечерняя звезда

П. Артсен. Сцены из жития неизвестного святого епископа

B. Маковский. Старик с трубкой

Ж. Косье. Прометей, несущий огонь

Фортуна и нищий. Старинная иллюстрация

Новгород. Торговая площадь. Старинная открытка

В. Суриков. Переход Суворова через Альпы

В. Шварц. Угощение боярина

Б. Поленов. Дворик

Т. Дворников. Сирень в цвету

Персидская миниатюра

В. Маковский. Осужденный

И. Творожников. Зимой

B. Кунерт. Настороже

Бой баранов. Индийская миниатюра

Родители и дети. Старинная книжная иллюстрация

Богач и мудрец. Персидская миниатюра

C. Васильковский. На охоте

М. Глоу. Сказки

И. Крамской. Русалки

В. Бобров. В комнатах

К. Сомов. Влюбленные

В. Васнецов. Витязь на распутье