Текст книги "Петр Грушин"

Трудности, возникавшие при работе в подобных условиях, одновременно и сплачивали людей, которые при всех различиях в званиях и положениях чувствовали себя единым коллективом, делающим нужное и весьма ответственное дело.

* * *

«Самолет приземлился на ровном пустынном поле. Я и мои спутники переглянулись – ни кустика, ни деревца вокруг. Высокое белое солнце и нестерпимый зной. От него не спасал ни легкий ветерок, гнавший по полю клубы пыли, ни тень, отбрасываемая приземистыми зданиями, куда нас привезли на автомашине», – такой запомнилась первая встреча с Капустиным Яром военному инженеру-испытателю В. Отрощенко, попавшему туда в те же месяцы, что и Грушин.

Как показало время, зимы в Капустином Яре также выдавались нелегкими. Бывало, что бураны заносили оборудование и технику так, что отыскать их не удавалось по нескольку недель. Да и сами многометровые снежные заносы порой не могли одолеть ни танки, ни тягачи. А за зимами следовали весенние разливы, когда вся ровная поверхность степи, насколько хватало глаз, покрывалась полуметровым слоем талой воды. Грушину, который в детстве, юности и в военные годы немало жил в подобных условиях, эти проблемы не были в диковину.

Особенным комфортом в жизни он не был избалован. Наверное, это и помогло ему выдержать те многомесячные командировки в Капустин Яр – крыша над головой, какая-никакая, но постель, чайник с кипятком… А когда из-за очередного бурана или ливней появлялся перерыв в работе, именно чайник и помогал скоротать томительные часы.

Грушину в те дни доводилось работать ничуть не меньше, чем в военное время. Непросто было адаптироваться в этой весьма специфической и замкнутой системе ему, еще недавно экзаменовавшему студентов в маевских аудиториях. Испытываемая на полигоне ракета экзаменовала уже его самого, и ее оценка во многом зависела от того, насколько сложатся отношения руководителя и коллектива, от их взаимопонимания и слаженной работы. И, безусловно, принципы институтских аудиторий и кабинетов эта ракета совершенно не желала признавать, равно как и работники полигона – как военные, так и гражданские. Нередкими были случаи, когда «яйца начинали учить кур» ракетным наукам. Назидания же или поучения в этой обстановке совершенно не срабатывали или же давали совсем противоположные ожидаемым результаты. В этом смысле те месяцы, которые провел Грушин в Капустином Яре, оказались для него очередной и крайне важной жизненной школой.

А какие интересные люди повстречались Грушину там – Александр Андреевич Расплетин, Павел Николаевич Кулешов, Валерий Дмитриевич Калмыков… В те месяцы именно этой командой и решались на полигоне самые сложные вопросы испытаний и отработки нового ракетного оружия. Да и отдыхать эта «четверка» также любила вместе.

Одним из любимых занятий в свободное время для многих специалистов была рыбалка. Первой же весной, после спада большой воды, заполненные огромным количеством рыбы протоки и озера («ставки») между Волгой и Ахтубой заставили учащенно биться сердца всех полигонных любителей-рыболовов.

И результат вылазок на рыбалку немедленно оказывался на обеденных столах. Об этом заботились полигонные повара, среди которых также было немало мастеров своего дела. Интересно, что некоторые из поваров до попадания в «секретные» места работали в самых известных московских ресторанах – Берия решал вопросы подобного «перевода» буквально в один момент…

Когда же на полигоне выдавался свободный день, «четверка» выезжала на заранее облюбованное место, на какое-нибудь озерцо около Ахтубы. Рыбу ловили тут же на месте, непрерывно отмахиваясь от атак лютых волжских комаров и мошки, а потом час-другой колдовали над костром.

Естественно, что получавшуюся невероятно вкусной царскую уху запивали самыми традиционными для Капустина Яра напитками. Наиболее распространенным из них был «спирт ректификат высшей очистки». Только такой спирт применялся в те годы в технологии сборки и отработки ракетной техники.

Много лет спустя, когда Грушин уже был в зените своей славы, один из его ретивых замов предложил, ради экономии (по рекомендации ВИАМ), заменить ректификат на гидролизный спирт. Передававшееся вслед за этим из уст в уста предание гласит, что Петр Дмитриевич, редко допускавший грубость, в этом случае отреагировал крайне резко, дополнив не совсем печатное выражение словами: «Ты что, отравить мне людей хочешь?» На этом предложение отпало само по себе.

Иной раз, когда позволяла работа и погода, к рыбалке добавлялась охота. Разнообразной непуганой дичи в тех краях водилось великое множество. И часы, проведенные за этим занятием, заряжавшим энергией, столь необходимой для новых трудовых будней, проходили необычайно быстро, регулярно пополняя копилки воспоминаний о случаях на охоте…

* * *

В тот день Грушину пришлось догонять уехавших раньше него Кулешова и Расплетина. В десятке километров от полигона, когда машина объезжала одно из озер, шофер заметил у берега десяток спокойно плавающих уток. Видя такую удачу, Грушин немедленно выхватил ружье и выстрелил. Выстрел оказался точным – одна из уток закрутилась на воде и затихла. Но, как ни странно, этот выстрел не произвел никакого впечатления на оставшихся уток. Никаких тревожных криков, хлопанья крыльев улетающей стаи – прибившись к берегу, они по-прежнему занимались своими утиными делами. Вытащив свою пернатую добычу из воды, Грушин недоуменно рассмотрел ее как следует – обычная домашняя утка. Вот только как она сюда попала? Ведь до ближайшего жилья не один километр…

Когда настало время разобраться с добычей, Грушин вытащил свою «беспризорницу» на обозрение Кулешова и Расплетина. «Вот какой мне крохаль попался» – так по дороге решил назвать свою добычу Грушин. Приняв по «пять капель» за крохаля, охотники решили рассмотреть его повнимательней – тут-то и открылась грушинская хитрость. Ни клювом, ни крыльями на крохаля добыча никак не походила – обычная домашняя утка. Да и шоферы Кулешова и Расплетина, уже узнавшие от своего коллеги о столь удивительной добыче, заразительно засмеялись.

«Ну что ж, если на крохаля не похожа, пусть будет домашней. Вот только ума не приложу, как эти утки в то озеро попали?» – развел руками Грушин, после того как смех прекратился. «Да и расплатиться надо с ее хозяевами», – как-то сразу посерьезнев, решил загладить свою оплошность Грушин.

На обратном пути охотники заехали в ближайшее от того озерца селение с твердым намерением найти хозяев уток и расплатиться с ними за свою добычу. Однако встреченные ими жители, которым Грушин все подробно рассказал, наотрез отказались от предложенных денег: «Раз наши утки сами нашли своих охотников, значит, такая у них судьба. А на вас мы не в обиде».

* * *

Поскольку новый полигон для испытаний зенитных ракет к тому времени еще только начинал строиться, первые пуски проводились с пятой площадки полигона «баллистиков». Первый пуск ракеты В-300 был произведен утром 25 июля 1951 года. Информацию о нем немедленно передали в Москву, и уже вечером беспрерывно подгонявший ракетчиков Берия доложил Сталину, что ракета для ПВО создана.

Об этих первых пусках рассказ одного из их участников, ветерана войск ПВО, Геннадия Сергеевича Легасова:

«В зенитную ракетную технику я, как и многие мои будущие коллеги, попал, в общем-то, случайно. Весной 1951 года я заканчивал Академию им. Дзержинского и, как человек военный, готовился к решению своей судьбы – куда пошлют. Я оказался в числе тех, кому ждать решения этого вопроса пришлось дольше других. Со мной несколько раз беседовали неизвестные ранее лица, интересовались моими познаниями в ракетной технике, радиоаппаратуре. Я заполнял анкеты, которые были непривычны по своей полноте даже для военного человека. А в июне мне наконец-то выдали предписание, в котором от руки были вписаны совершенно ничего не говорящие цифры и буквы…

Полет в неизвестность на видавшем виды Ли-2 занял несколько часов и закончился на степном аэродроме, неподалеку от Волги. Затем еще несколько километров на „газике“, и моим глазам предстало место будущей работы и жизни – огороженный колючей проволокой поселок из четырех финских домиков, столовая, общежитие, теодолитные пункты… Здесь уже находились и бывший начальник 6-го факультета, Дзержинки“ С. Ф. Ниловский, мои однокурсники, с которыми, как оказалось, также велись соответствующие беседы в Москве. Уже утром следующего дня мне дали первое задание – изучить все имевшиеся на полигоне документы по зенитной ракете В-300. С этим делом, благодаря знаниям, полученным в Академии, я справился быстро и уже через неделю был готов сдавать любые зачеты находившимся на полигоне специалистам из КБ Лавочкина. Вот только на вопрос – для чего нужна была эта ракета, я ответить не мог, становились немногословными при этом и «лавочкинцы», и все остальные работники полигона. О начатом строительстве вокруг Москвы противовоздушных колец мы, работавшие на полигоне, узнавали разве что по слухам. Однако столь серьезные меры секретности нас нисколько не удручали, скорее наоборот. Серьезность выпавшей работы только добавляла нам энтузиазма.

В конце июля подошло время первого пуска В-300. Ведущим инженером по пуску был назначен „лавочкинец“ Ромуальд Анатольевич Арефьев. Всю последнюю неделю перед пуском мы, все находившиеся на полигоне, изрядно волновались. Несколько дней проверяли прибывшую из Химок ракету, хотя ей предстояло выполнить достаточно примитивный полет, заключавшийся в вертикальном подъеме на максимальную высоту без какого-либо управления.

Утром 25 июля всех работников полигона, не занятых на пуске, вывезли на машинах в степь, поскольку неуправляемая ракета при падении на землю могла запросто свалиться на наш городок. В начале девятого, находясь в нескольких километрах от позиции, мы увидели, что ракета оторвалась от стола и ушла в зенит. День был безоблачным, и мы своими теодолитами смогли отследить весь ее полет – достигнутая В-300 высота составила почти 65 километров. Через несколько минутракета вертикально вошла в землю в 3–4 километрах от точки пуска, причем ближе к находившимся в степи специалистам, чем к городку. В образовавшейся после падения воронке единственной деталью, напоминавшей о недавнем ракетном происхождении „изделия“, оказался сплющенный двигатель, окруженный множеством дюралевых осколков.

Через несколько дней пуск в зенит был повторен – всех не занятых в этой работе вновь вывезли в степь, причем в другом направлении. Но ракету перехитрить не удалось – как и в первый раз, она упала ближе в их сторону, чем туда, где ожидалось. Больше никого в день пуска не увозили, тем более что начались полеты ракеты с автопилотом.

Для описания поведения ракеты во время первых пусков с автопилотом лучше всего подойдет выражение „абсолютная дикость“. Не вписываясь ни в какие законы аэродинамики, ракета совершала во время этих полетов такие эволюции, что, казалось, укротить ее не сможет никакая сила. Наблюдавший за одним из таких „диких“ пусков Лавочкин подобным положением дел был весьма озадачен. В отличие от самолетов, которые еще можно было надеяться „поисследовать“ на земле после приземления, ракета оставляла слишком мало шансов на свое дальнейшее изучение. Телеметрические записи и элементы конструкции, зачастую обгоревшей или искореженной до неузнаваемости, – вот и весь набор, с которым приходилось работать, проверяя те или иные догадки и предположения. Творческого начала в этих поисках было хоть отбавляй!»

Со стороны военных пусками руководили начальник строившегося полигона С. Ф. Ниловский и главный инженер полигона Я. И. Трегуб. В первых пусках отрабатывался старт ракеты, проверялась стабилизация ее полета автопилотом, исследовались летные характеристики. Одновременно проверялась работа приемоответчика и аппаратуры приема от центрального радиолокатора наведения команд управления.

Как вспоминал в своей книге «Ракеты вокруг Москвы» участник тех давних событий, работник КБ-1 Карл Самуилович Альперович:

«Летным испытаниям ракеты предшествовал большой объем специальных наземных. В Загорске, на огневом стенде, было отработано функционирование двигателя в составе ракеты, проверено действие радиолиний „земля – борт“ и „борт – земля“ при работающем двигателе. В Жуковском с использованием самолета, оборудованного штатной ракетной аппаратурой, летом-осенью 1951 года были проверены устойчивость приема бортовой аппаратурой управляющих команд и запроса ответчика во всей рабочей зоне центрального радиолокатора наведения».

Невероятно быстрыми темпами продвигались и другие работы, связанные с «Беркутом», – в октябре 1951 года в подмосковном Жуковском начались испытания опытного образца радиолокационной станции наведения ракет – Б-200. Ее возможности позволяли обеспечивать стрельбу ракетами одновременно по двадцати самолетам, как и предусматривалось заданием.

Для ускорения введения «Беркута» в строй, еще до начала ее полномасштабных испытаний, руководство страны приняло решение о начале серийного производства компонентов этой системы. Так повторялась история предвоенных лет, когда еще не прошедшие полный объем испытаний самолеты принимались на вооружение и запускались в серийное производство. Но если Яки, ЛаГГи и МиГи в какой-то степени дублировали друг друга, то у «Беркута» дублера не было.

Конечно, это только добавляло проблем его разработчикам. Так, им уже нельзя было рассчитывать на поэтапное устранение выявляемых в процессе испытаний недостатков, что являлось и является общепринятой процедурой при создании сложной техники. Все конструкторские недоработки, еще не обнаруженные на полигонах, тиражировались сотнями экземпляров, и заниматься их исправлением оказывалось совсем непросто. К тому же проявление каждой подобной недоработки моментально становилось причиной для длительных объяснений со «специалистами» в погонах МГБ, а иной раз и с самим Берия.

Как вспоминал о роли Берия и работников госбезопасности в создании «Беркута» ветеран КБ-1 Евгений Иванович Никифоров:

«Роль МГБ в создании отечественного зенитного ракетного оружия была весьма своеобразна. Сейчас модно стало писать, что все успехи в создании военной техники достигнуты вопреки усилиям этого ведомства. Думается, это не так. Организация работы не без участия МГБ была самой высокой. Правда, эта организация выматывала людей, за всем этим были пот и кровь сотен тысяч. Помню, как в октябре 1952 года мы ехали из подмосковного Кратова на полигон – шел эшелон с техникой и несколько вагонов с разработчиками. Следовал без помех, на всех разъездах и станциях нам давали „зеленую улицу“. Секретность обеспечивалась строжайшая. На станциях не видели ни одного постороннего человека, кроме сотрудников МГБ и железнодорожной милиции, казалось, все вокруг вымирало. На одной станции эшелон остановился, нам предложили пообедать. Заходим в ресторан – столы накрыты и ни одного человека, выходим – опять вокруг никого. Колеса поезда простукивались. В Москву, как в известном фильме, шли депеши – такую-то станцию эшелон номер такой-то проследовал…»

В результате опытный образец Б-200 после испытаний в Кратово всего за пятнадцать дней был не только доставлен в Капустин Яр, но и смонтирован и опробован…

* * *

В условиях чрезвычайно сжатых сроков и самого серьезного контроля разработчики старались максимально использовать решения и конструкции, при реализации которых могли бы быть сведены к минимуму возможный риск и проблемы. Пусть это иногда и вело к занижению характеристик какого-либо агрегата. А эксперименты и «прожекты» откладывались на потом.

Хорошо иллюстрирует именно такой подход к делу разработка маршевого жидкостного ракетного двигателя для В-300 в КБ Алексея Михайловича Исаева. Приступив к работе осенью 1950 года и имея задание на создание двигателя с тягой 8 т, исаевцы могли пойти двумя путями – разработать многокамерный двигатель или однокамерный. Аналогичные поиски им уже приходилось вести, занимаясь двигателем для ЗУР Р-101. Конечно, использование однокамерного «восьмитонника» сулило заметное снижение массы и рост энергетики. Однако во время испытаний на стенде этот вариант двигателя начал взрываться при самых неожиданных обстоятельствах. И конца таким взрывам не виделось. Причину неудач несколько месяцев не могли выяснить, рассмотрев, казалось бы, все возможные варианты. А сроки поджимали… В результате Исаеву пришлось принять четырехкамерный вариант двигательной установки – с большей массой и худшей энергетикой, но не грозивший подобными неприятностями в отработке, а потому в сложившихся условиях единственно возможный. Так и оказался на В-300 четырехкамерный ЖРД.

А однокамерный «восьмитонник» в КБ Исаева также со временем был доведен. Причина его взрывов, до которой докопались разработчики, стала классической для будущих инженеров-двигателистов. В камере двигателя при его работе создавались условия для детонации горючей смеси. Чтобы избежать этого, конструкция камеры была существенно переработана. Созданный подобным образом однокамерный двигатель на ракету Лавочкина установили уже при ее последующей модернизации.

Тем временем вышедшая на испытания ракета В-300, как и положено столь сложным творениям рук человеческих, продолжала задавать загадки своим создателям.

Как вспоминал В. Отрощенко:

«В те первые месяцы мы уже могли судить: вопросы, связанные со стартом ракет, отработаны основательно, что же касается управления их полетом, то тут еще немало сложного и нерешенного. И главным образом – с функционированием автопилота. О том, что автопилот ненадежен и нуждается в совершенствовании, говорили телеметристы, стартовики, да и сами конструкторы. Однажды, при очередном запуске, ракета вышла из-под управления и, сделав разворот, упала невдалеке от стартовой площадки. Как потом было установлено, на ракете произошло заклинивание газовых рулей. Прибыл Главный конструктор ракеты. Начались поиски новых решений. Все, кто был связан с испытаниями, понимали: чтобы выяснить закономерности в работе автопилота и внести коррективы в его устройство, требуется множество статистических данных о „поведении“ ракеты в полете. И мы старались обеспечить максимум пусков.

Подготовить ракету к испытательному старту было делом хлопотным и нелегким. Устанавливались десятки датчиков, производились объемные циклы проверок, и каждый параметр нужно было выставить с минимальными допусками. Нередко к пуску готовились одновременно несколько ракет. На все это требовалось много часов работы, часы складывались в сутки, недели…»

* * *

Среди верениц дат, связанных с созданием в нашей стране зенитного ракетного оружия, особое место занимает 2 ноября 1952 года. Почему? Как уже говорилось, первые зенитные управляемые ракеты, воссозданием которых на основе немецких аналогов занимались в НИИ-88, не были управляемыми в полном смысле этого слова. Зачастую управляемые по радио Р-101 или Р-102 закладывали в полете такие виражи и петли, что от испытателей требовалось проявить немало технической смекалки для объяснения причин столь «разумного» поведения ракет. Во многом аналогичным образом происходили испытания ракет «Вассерфаль» и «Шметтерлинк» и у немцев.

И вот в тот ноябрьский вечер на глазах у своих создателей, испытателей и руководства полигона В-300 безупречно выполнила все команды операторов. Обратимся к очевидцу тех событий К. С. Альперовичу:

«К ноябрю 1952 года зенитный ракетный комплекс – опытный образец центрального радиолокатора управления и стартовая позиция – был готов к проведению пусков ракет в замкнутом контуре управления. Первый такой пуск был выполнен вечером 2 ноября 1952 года. Стрельба проходила по „кресту“ – имитируемой неподвижной „цели“, координаты которой задавались соответствующей выставкой систем сопровождения цели по угловым координатам и дальности. Для упрощения задачи первого пуска наведение ракеты по штатному закону проводилось только в вертикальной плоскости. В наклонной плоскости управление проводилось по „трехточке“.

Длившийся около минуты полет ракеты показался занявшим всего несколько мгновений.

После пуска Лавочкин, наблюдавший за ракетой в темном небе полигона по факелу двигателя, работающего на всем пути ее полета к „цели“, уже в здании ЦРН, идя навстречу Расплетину с вытянутой вперед рукой, возбужденно повторял: „Александр Андреевич! Как ее взяло, как повело на траекторию и по ней!“

Под впечатлением первого и сразу успешного полета ракеты в замкнутом контуре управления Лавочкин тут же высказал, по-видимому, давно вынашивавшуюся им идею: „Александр Андреевич! Зачем иметь такое количество радиолокаторов и стартовых позиций с огромным количеством ракет? Сделайте локатор, работающий вкруговую, а я сделаю ракету, которая сможет летать в любую сторону с одной стартовой позиции“.

У Расплетина это предложение энтузиазма не вызвало».

Конечно, для С. А. Лавочкина, который присутствовал на многих пусках В-300 и всякого насмотрелся на испытаниях, переход его ракеты в новое, управляемое качество был, что называется, «в жилу». Ракета беспрекословно повиновалась командам с земли. Она наконец становилась полноправной частью огромной ракетной системы, хотя и далеко не центральной. Почти такой же, как пуля, до поры до времени лежащая в стволе автомата, который, в свою очередь, находится в руках солдата…

Тот ноябрьский день многое изменил во взглядах Лавочкина на управляемые ракеты. Так об этой перемене вспоминал один из ведущих создателей «Беркута» Григорий Васильевич Кисунько:

«Как авиаконструктор, Лавочкин в свое время привык командовать радистами: выдавал им техническое задание, назначал вес радиоаппаратуры, выделял отсек для ее размещения и место на щитке управления, а все остальное, как говорится, „не ваше дело“. Теперь же при разработке ракеты, в его дела все плотнее стали влезать радисты, „управленцы“. Задают материал обшивки и даже силовых узлов ракеты в местах установки бортовых антенн. Случалось и так, что ракета, как бревно, не слушалась радиокоманд: рули отклоняются, а она почти не меняет своего курса или тангажа и даже поворачивает не в ту сторону. Приходилось делать продувки моделей, экспериментировать, выбирать местоположение рулей – вроде бы обычное дело, но все это под недреманным оком КБ-1».

На полигоне это «око» от КБ-1 представлял один из крупнейших авиационных специалистов того времени Дмитрий Людвигович Томашевич. Он руководил группой сотрудников КБ-1, которые занимались анализом результатов, полученных в процессе летных испытаний зенитных ракет, параллельно с работниками КБ Лавочкина. Тогда подобный параллелизм объяснялся, прежде всего, необходимостью решения в КБ-1 проблем, связанных с бортовой аппаратурой управления полетом ракеты, создания математических описаний процессов ее полета. Но полученные при этом анализе результаты довольно часто различались в зависимости от того, кто их получал.

Лавочкин сумел сориентироваться в этой работе, найти в своих ракетах (в отличие от многих других авиаконструкторов, привлекавшихся в те годы к созданию ракет) оптимальное сочетание их качеств как «летательного аппарата», так и специальной «начинки». И подобный поворот в авиаконструкторской судьбе Лавочкина был вовсе не уступкой «радистам» и «управленцам», он был скорее выражением масштабности и многогранности его таланта.

Однако заниматься этой работой в роли смежника КБ-1 Лавочкину было крайне нелегко. Кто как не он помнил защиту эскизного проекта В-300, которая состоялась в КБ-1 в марте 1951 года. Тогда уверенные в своей правоте «радисты» с мелом у доски на языке дифференциальных уравнений стали доказывать ему, «самолетчику», что аэродинамическая схема для его ракеты выбрана неправильно. Все попытки Лавочкина отстоять выбор, сделанный на основе расчетов и продувок в ЦАГИ, завершились лишь тем, что его больное сердце в очередной раз напомнило о себе…

Со своей стороны, руководители КБ-1 также прекрасно отдавали себе отчет в том, что конструктор такого масштаба, как Лавочкин, не сможет долго находиться в предложенной ему роли разработчика ракет по заданиям КБ-1. К тому же Лавочкин продолжал заниматься и авиационными разработками. Сама логика развития ракетной техники в стране подсказывала руководству КБ-1, что для разработки ракет подобного типа «ракетчики» нужны свои…

И уже с конца 1951 года все больший вес в КБ-1 стало набирать конструкторское подразделение – отдел 32, ведущая роль в котором принадлежала Д. Л. Томашевичу

* * *

Весной 1953 года система «Беркут» и ракета В-300 взяли очередной рубеж – первый перехват воздушной мишени. Произошло это ясным безоблачным днем, какие часто выдаются весной в тех местах. С аэродрома, находившегося неподалеку от полигона, взлетел бомбардировщик Ту-4, предназначенный для использования в качестве мишени, и взял курс в направлении готового к стрельбе зенитно-ракетного комплекса. Вскоре экипаж Ту-4 покинул самолет на парашютах, и теперь все управление его полетом осуществлялось по командам, поступавшим с земли. Однако этот полет продолжался недолго – около 8 часов утра ракета стартовала и, оставляя за собой белый извилистый хвост, быстро превратилась в светящуюся точку, стремительно приближаясь к своей цели. И спустя несколько десятков секунд белое облачко, возникшее после подрыва боевой части, показало, что полет ракеты закончен, а ее цель поражена. Запущенные вслед за этим еще две ракеты окончательно добили мишень.

Всех очевидцев этого события – создателей локаторов, ракеты, испытателей, военных – охватила ни с чем не сравнимая радость достигнутой нелегкой победы.

Именно в тот день, 26 апреля 1953 года, на 10-километровой высоте зенитной ракетой В-300 над заволжской степью был впервые сбит бомбардировщик-мишень Ту-4. Если не упоминать об эмоциональных сторонах этого события, то стандартным языком докладов и рапортов можно написать, что этим пуском было продемонстрировано появление в нашей стране нового эффективного средства борьбы с воздушным противником, способного отразить нападение с воздуха в любых погодных условиях, в дневное и ночное время.

К середине мая количество уничтоженных «Беркутом» Ту-4 достигло пяти. Высокая точность наведения и мощная боевая часть ракеты делали свое дело – земли обычно достигали лишь фрагменты того, что в небе чувствовало себя «летающей крепостью». Но случались и курьезы. Об одном из них рассказал Грушин:

«В тот раз к упавшему совсем рядом по полигонным меркам, всего в нескольких километрах от стартовой площадки ракет, Ту-4 устремились все, кто только находился рядом. Действительно, зрелище сраженной зенитной ракетой „летающей крепости“ производило неизгладимое впечатление. Самые отчаянные из испытателей и военных подобрались к догорающей мишени совсем близко, взявшись было за подсчет пробоин, сделанных в самолете осколками боевой части ракеты. И тут эту груду металлолома неожиданно подбросило – как будто кто-то неведомый, обладающий гигантской силой, дал ей пинка. Все находившиеся рядом – кто бегом, а кто и ползком по-пластунски поспешили удалиться от некстати ожившего чудища. Больше к нему, во всяком случае, до тех пор пока оно окончательно не „затихло“, охотников подойти не было… Причина же его прыжка оказалась весьма прозаической – от перегрева высвободились амортизаторы шасси и совершили положенную пружинам механическую работу…»

Воспоминаниями о другом, уже более трагическом случае, связанном с испытаниями «Беркута», однажды поделился П. Н. Кулешов, возглавивший полигон в 1952 году:

«При очередном пуске по самолету-мишени взрыв боевой части ракеты не причинил Ту-4 существенного вреда. Несмотря на то что он был изрешечен осколками и у него был отбит фрагмент крыла, падать, как это бывало в подобных случаях, он не стал. Медленно снижаясь, самолет стал летать по кругу, постепенно удаляясь от полигона в сторону Волгограда. Все попытки летчиков самолетов сопровождения добить мишень из пушек ни к чему не привели. Так четырехмоторный гигант и опустился за территорией полигона, на поле, в сотне-другой метров от проселочной дороги. На нашу беду в это время по ней ехали на телеге местные жители – муж с женой. Увидев упавший самолет, они побежали к нему, надеясь хоть чем-то помочь попавшим в беду летчикам. Однако остававшееся в баках самолета горючее взорвалось почти сразу же после того, как они добежали…»

* * *

Использование Ту-4 в качестве самолета-мишени для испытаний зенитной ракетной системы было обусловлено, прежде всего, тем, что для уничтожения самолетов именно такого типа – «летающих крепостей» (аналогом которых являлся Ту-4) – и предназначался «Беркут». В задании, утвержденном руководством страны, так и было записано: «поражение целей типа тяжелого бомбардировщика Ту-4». Однако Ту-4, при всех своих достоинствах, был самолетом совсем другой, еще доракетной эпохи. Создаваемой же зенитной ракетной системе рассчитывать на встречу с его аналогами в настоящих боевых условиях уже не приходилось. В начале 1950-х годов небо вовсю бороздили реактивные бомбардировщики, превосходившие своих поршневых предшественников по всем параметрам. Начинала создаваться в США и «стратосферная крепость» Б-52.

В этой ситуации руководство полигона, после проведения первых успешных перехватов Ту-4, вышло к руководству КБ-1 с предложением использовать в качестве мишени более современный бомбардировщик – реактивный Ил-28, близкий по размерам и возможностям к новейшим зарубежным аналогам.

Вопреки ожиданиям подобное предложение натолкнулось на самое серьезное противодействие КБ-1, прежде всего находившегося на полигоне Сергея Берия, однозначно заявившего: «Раз записано Ту-4, значит, ничего другого не использовать!»

Понять его логику было несложно: за три года работ все, кто занимался «Беркутом», неоднократно сталкивались с примерами того, чем может обернуться даже самое незначительное отступление от утвержденного руководством страны документа.

Но Кулешов, которого поддержал ряд военных, продолжал настаивать на своем, предъявив сомневающимся нечто вроде ультиматума: «Не хотите участвовать в подобных испытаниях – мы их проведем своими силами».

В Москву немедленно полетели жалобы. Узнав о возникшей на полигоне проблеме, Берия-отец решил не накалять страстей. Наоборот, чтобы разрядить обстановку, он направил в Капустин Яр Бориса Львовича Ванникова.

Имя этого великолепного организатора и весьма искушенного в подобных делах политика нечасто встречается в числе активных участников создания советской ракетной промышленности. Борис Львович никогда не был на первых ролях в этой работе. Дел, которые ему поручались и им выполнялись, с лихвой хватило бы не на один десяток энергичных и талантливых организаторов. Нарком вооружения, нарком боеприпасов в те годы, когда от их бесперебойного производства зависела в буквальном смысле слова судьба страны; начальник 1-го Главного управления при Совете Министров СССР, что в послевоенные годы означало руководство всеми атомными делами – на всех этих «судьбоносных» местах Ванников работал не щадя себя. Ракетными же делами Ванникову доводилось заниматься «факультативно», когда курировавший и атомщиков, и зенитчиков Берия просил его заглянуть в «хозяйство Рябикова» и выяснить, все ли идет там как надо, не морочат ли ему голову своими заумными делами радисты и ракетчики, отодвигая все дальше срок ввода «Беркута» в строй. И как справедливо отмечал Г. В. Кисунько, «эти подключения Ванников всегда осуществлял ненавязчиво и с большим тактом. Он был человеком большого ума, большого опыта, динамичным и внешне, и внутренне, остроумным, вносившим непередаваемую неугомонность и живость во всякое дело». Можно лишь добавить, что немало светлых голов было сохранено для страны благодаря таким его качествам. И в этот раз Берия направил Ванникова в Капустин Яр с уже привычным поручением: «Разобраться и доложить!»