Текст книги "От Второго Иерусалима к Третьему Риму. Символы Священного Царства. Генезис идеократической парадигмы русской культуры в XI–XIII веках."

1.6. Ромейское наследие. Осмысление византийской традиции в русской духовной и политической культуре XII–XVI вв

Для мировоззрения средневековой Руси особое место занимали два аспекта. Во-первых, для Руси домоногольского периода актуальной задачей являлось доказательство того, что Русь, наравне с иными странами христианской ойкумены, является прямой преемницей апостольской проповеди. Этот вопрос не был вопросом исключительно духовного свойства, но и обретал ярко выраженные политические черты. Только становясь преемницей апостольской проповеди, Русь могла претендовать на политическую самобытность. Это было тем более важно для древнерусской государственности в свете того факта, что Русская церковь находилась в зависимости от Константинопольского патриархата. Эта духовная зависимость зачастую провоцировала Константинополь на расширение границ этой зависимости и на политическое поле.

Вторым важным аспектом древнерусского мировоззрения стали эсхатологические ожидания, заимствованные из Византии вместе с крещением. Именно в силовом поле этих эсхатологически окрашенных мировоззренческих установок возникает устойчивая идеологема о русском народе, как о «новом народе одиннадцатого часа», призванном на «виноградник Божий», как о «Новом Израиле». Необходимо отметить, что сердцевиной идеологической парадигмы следующих веков «Москва – Третий Рим» всегда являлось устойчивое отождествление русского народа и своей новой христианской государственности с «Новым Израилем» последних времен. Эта идейная парадигма наложила свой неизгладимый отпечаток на деятельность многих русских князей и нашла свое полное выражение в жизнедеятельности Александра Невского в кризисный период древнерусской государственности.

Для целей нашего исследования важно осмыслить то идейное наследие, которое хранила Русская православная церковь домонгольского периода, наследия, которое было заимствовано вместе с крещением у империи ромеев. Нам необходимо уточнить, каким виделось имперское наследие на Руси от князя Владимира до времен князя Александра Невского. Чем был для средневекового русского человека Рим Ветхий и Рим Второй? Вопрос состоит в том, что в нашей национальной идентичности получило импульс от Византии именно в эпоху от крещения Руси до периода монгольского нашествия. Важно понять, каким наследием, политического и культурного свойства, могла в период от крещения Руси при князе Владимире до XIII столетия поделиться с Русью Ромейская империя, падшая под ударами крестоносцев в 1204 г., какая институциональная парадигма могла быть воспринята древнерусским народным сознанием, скорректировав мировоззрения этноса. «Мы должны смотреть на социальные институты, на их структуру и поведение, на то, каким образом эти институты функционируют в обществе»[66]66
  Муравьев А. В. Византия как русская политея // Вестник Университета Дмитрия Пожарского. 2015. № 1(2). С. 156.


[Закрыть] [66].

В рамках нашего исследования очень важной в концептуальном отношении представляется мысль о том, что важнейшим идеологическим постулатом, определявшим мировоззрение Ромейской империи и стран «византийского культурного круга», являлся постулат о том, что из православной вероучительной структуры нельзя опустить ни одной детали, без того чтобы не подверглась серьезной коррозии вся система. Страны, принимавшие крещение из «рук византийских василевсов», воспринимали византийскую доктрину целиком вместе с доктриной о верховной государственной власти, ее священным характером, которая содержалась в вероучительной структуре как ее неотъемлемый атрибут. Безусловно, именно доктрина о верховной власти и ее священный характер привлекали особое внимание правящих классов восточноевропейских стран, принимавших христианство по православному обряду.

В функции и структуре нарождающихся новых властных отношений на Руси в период после ордынского нашествия мы отчетливо можем видеть «византийское эхо», возможно даже в большей степени, чем это было прежде. Без внимательного анализа именно властной парадигмы иные, исходные византийские влияния в русской культуре того времени могут остаться незамеченными или показаться разрозненными случайными фактами, не включенными в систему. И нам крайне важно разобраться в таких культурных и политических явлениях того периода, которые отражают «отрефлексированное» понимание целей и ценностных установок рецепции византийского наследия.

Византийская тема особенно важна для понимания ряда исторических процессов интересующего нас периода в силу того, что именно на ее территории произошла встреча христианства и Империи, встреча, поставившая на повестку дня вопрос о новом синтезе и взаимоотношениях власти духовной и светской, эскиз которой был дан в работах Евсевия Кесарийского в IV в. В его работах наиболее выпукло прозвучала тема харизмы царской власти, осознаваемой как своего рода священство, что Михаил Пселл выразил эвфемизмом «таинство царства».

«В эпоху Средневековья, пожалуй, не было государства более политизированного и более идеологизированного, чем Византия. Именно в области политической идеологии, густо замешанной на религиозно-метафизической основе, византийцы создали такую сложную и богатую содержанием систему стандартов имперского сознания, которая в силу действия закона исторической корреляции (влияния более развитой культуры на менее развитую), да и просто в силу принципа imitation imperii не могла не отразиться и на других странах окружавшего Византию средневекового мира, в том числе и на Руси»[67]67
  Дагрон Ж. Император и священник. Этюд о византийском «цезарепапизме» / Предисловие И.П. Медведева. СПб.: Филологический факультет СПбГУ: Нестор-История, 2010. С. 7.


[Закрыть] [67]. Необходимо иметь в виду, что формулировке духовно-политической, идеологической парадигмы Москва – Третий Рим, которая стала исторически необходимым преобразованием древней парадигмы о Руси как «Новом Израиле», предшествовали два трагических момента в судьбе уходящей в историческое небытие Византии. Первое – это фактическая уступка давлению Римского престола на Ферраро-Флорентийском соборе. Не только на Руси, но и в самой православной Ромейской империи это отступничество от православного вероисповедания воспринималось как верное свидетельство оправданности эсхатологических ожиданий конца мира.

Второе событие – падение священной столицы Империи. Взятие турками Царьграда в 1453 г. только подтвердило самые пессимистические апокалипсические ожидания. Однако от нас не должен укрыться тот факт, что во времена Александра Невского поводов для эсхатологического пессимизма было гораздо больше. В 1204 г. Константинополь пал под ударами крестоносцев. Священная царская столица Вселенского Православия подпала под власть латинян. Важно отметить, что шок православного мира от этого события был значительно большим, чем во времена взятия Царьграда войском Мехмета Второго, войска которого уже давно держали столицу империи ромеев в кольце осады. В 1204 г. единство православной ойкумены де-факто и де-юре перестало существовать. На царское наследие стали претендовать государства периферии Византийского политико-культурного круга: Сербия, Болгария, Галицкая Русь и Русь Суздальская. Для русской государственности эти исторические претензии были подвергнуты суровому испытанию виде ордынского нашествия. Татарская конница, казалось, навсегда могла пресечь подобные претензии князей некогда единой и великой древнерусской государственности. И все же семена «византизма» именно тут дали свои самые сильные и жизнеспособные побеги. В первой трети XVI века старец Спасо-Елеазаровского монастыря Филофей в посланиях к дьяку М.Г. Мисюрю-Мунехину и великому князю Василию III сформулировал в окончательном виде парадигму русской державной самоидентификации, воспринимавшейся не только современниками старца Филофея, но и поколениями предшественников как идея исторического призвания Руси и ее народа, идея уникального места во всемирно историческом процессе.

В послании к великому князю отчеканена каноническая формулировка всенародных чаяний. «Блюди и внемли, благочестивый Царю, яко вся христианские царства снидошася в твое едино, яко два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не бытии». Необходимо понимать, что построения старца Филофея шли в фарватере древней и устойчивой традиции. Рим, по учению св. Андрея Кесарийского, является городом, удерживающим мир от пришествия Антихриста, тем последним Царством, где найдет себе прибежище Церковь. Одним из главных посылов в построении этой идеологемы был тот факт, что при переписи населения Римской империи при императоре Августе младенец Христос был «списан в римскую власть», т. е. учтен при переписи, став гражданином Империи. Гражданство самого Господа Иисуса Христа делало и саму империю сопричастницей вечности. Идея особого эсхатологического призвания русского народа и российской государственности нашла себе законченную словомысленную форму, обусловленную изменившимися историческими обстоятельствами. Если раньше идеологическая парадигма утверждалась в мысли о священном народе «одиннадцатого часа», то теперь на повестку дня встал и вопрос о «последнем эсхатологическом царстве».

Б.Г. Дверницкий совершенно справедливо говорил, что «идеологема “Москва – Третий Рим” является исторической доминантой России или представляет раскрытие русского хронотипа… Идея хронотипа о том, что событие не создается, не определяется сейчас пришедшими факторами, – последние приходят лишь затем, чтобы осуществить и выявить то, что начиналось в прошлом…»[68]68
  Дверницкий Б.Г. Символ веры русского человека. СПб.: Русское философское общество, 2015. С. 31–32.


[Закрыть] [68].

Еще раз следует отметить, что этот хронотип в качестве осмысленной парадигмы был впервые изложен еще в «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона. Безусловно, основополагающим, исходным моментом любой рефлексии по поводу своего места в мировой и священной истории было принятие русским народом православия из Константинополя. «Православие – это правильное понимание основ веры, а совсем не “правильное пение и славление”. Эти “слава”, точная мысль и точная жизнь и есть содержание понятия. Восточная ветвь христианства сложилась на территории Восточной Римской империи и сопредельных стран в ходе постепенной дифференциации с латинским Западом. Обычно православие понимают как вторую часть бинарной оппозиции западному христианству, но в действительности это уточнение, выправление единой первоначальной основы, которую латинский мир деформировал, “увел с пути”. Для достижения данной цели нужен логический аппарат, которого требует православие…»[69]69
  Муравьев А.В. Указ. соч. С. 157


[Закрыть] [69].

Этот аппарат был утонченно разработан византийской мыслью, и ознакомление с ним заняло длительный этап русской истории. «Во многих памятниках книжности Древней Руси можно найти византийскую эсхатологию. Это отчасти верно, но только отчасти. Проблема не в эсхатологии, а в имплементации эсхатологической ответственности, в пространстве объяснения, доведения до сердца человека отсутствия противоречия между ограничением метафизического планирования и необходимостью планирования практического»[70]70
  Там же. С. 158.


[Закрыть] [70].

Именно эта задача стояла перед русским народом в наиболее кризисный момент его истории в XIII веке. И решалась эта проблематика неодинаково на севере Руси и на юго-западе. И решалась она, конечно, не только княжеской инициативой. Церковь выполняла контролирующую функцию. Она задавала стандарты, в частности для политики, контролируя и зачастую определяя поведение политиков в критические моменты. Именно Церковь, и не только Русская православная церковь, но и Константинопольский патриархат в конечном итоге стали вдохновителями русских князей в вопросе перехода византийской «политической харизмы» на Русь.

Метафизическая конструкция трансляции империи была разработана именно в Константинополе для собственных политических нужд, когда потребовалось обоснование перехода политической харизмы от Рима Ветхого к Риму Новому. Суть этой идеологемы сводилась к следующему: «Есть некое харизматическое явление – это империя, царство, которое вечно, которое пребудет до конца мира, и оно может перемещаться по разным странам»[71]71
  Там же. С. 163.


[Закрыть] [71].

Византийцы считали, что до конца времен империя останется с центром в Константинополе. Но события начала XIII века поколебали в них уверенность в этом. Мифологема ожила и дала свои национальные всходы во многих европейских державах того периода. Ощущение того, что корабль вечной империи двинулся с берегов Босфора к северу на Руси, впервые было осознано в Галицком княжестве древнерусского политико-культурного пространства. Но почему при всех равных условиях именно Москва, как наследница Владимира, стала Третьим Римом, а не Киев или Галич? Размышления над этим феноменом приводят нас к убеждению, что максимализм православной идеи требует сильного государства по критериям внутренней сплоченности, политической мощи, определяемым единовластием. Главный принцип православной государственности – симфония властей, симфония Церкви и Царства – требует того, чтобы государство было равнозначным партнером Церкви в ее экклезиастическом дерзании. А это партнерство по-своему двух абсолютных институтов – власти мирской и власти духовной – осуществимо только при единодержавной власти монарха. Слабое, «минимальное» государство, являющееся идеалом поздней по времени своего идейного оформления западной либеральной традиции, неизбежно превращается в служанку аристократических социальных групп, имеющих силу либо диктовать свою групповую волю государственной власти, либо просто покупать ее, если речь идет об олигархии. Чтобы идти по пути наибольшего сопротивления, против интересов сильных социальных страт, государство само должно быть сильным и централизованным, стоящим над противоборствующими общественными силами и интересами. Это важное наследие византийской политической мысли было в полной мере усвоено еще крестителем Руси, князем Владимиром, и его потомком, Владимиром Мономахом. А после периода раздробленности и феодальных войн – дедом Александра Невского, князем Всеволодом Большое гнездо и им самим. И источником своим эта политическая парадигма имела идею симфонии властей, сформулированную в VI веке императором Юстинианом. В знаменитой 6-й новелле Юстинианова Кодекса провозглашалось, что величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием, – это священство и царство. Первое служит делам божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят из одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому цари ревнуют о благочестии духовенства, которое, со своей стороны, постоянно возносит свои молитвы о них Богу. Когда священство бесспорно, а царство пользуется законной властью, между ними будет доброе согласие – симфония верховной власти.

Отечественных исследователей давно интересует вопрос об особенном характере власти князей в домонгольской Руси. «Недаром в некоторых летописных сводах они именуются самодержцами. Никакого самодержавия ни в киевские, ни в удельные времена наука не признает, но она издавна обращала внимание на отсутствие общественных сил, оспаривавших у князей власть или инициативу. На протяжении всей тысячи лет не видим ничего похожего на общественность в том смысле, в каком она существовала на Западе: ни феодальных сеймов, ни городских общин, ни даже дворянской фронды. Дворянство, городское сословие, самые города – суть создания государственной власти… Исследование А.Е. Преснякова о княжеском праве в древней Руси обнаружило в нем источник всех институций – военных, административных, экономических и социальных. Даже знаменитые вечевые порядки представляются результатом княжеской политики. Все, что было “общественного” – вроде крестьянского самоуправления, земских соборов, пореформенных земств, – обязано своим бытием государственному законодательству»[72]72
  Цит. по: Дверницкий Б.Г. Указ. соч. С. 57–58.


[Закрыть] [72].

Далеко не случайно особенно востребованным на Руси со времен Владимира Мономаха оказалось наследие византийской мысли, связанное с образом «государя-священника». В своей книге «Император и священник» французский востоковед Жильбер Дагрон показал, «что в формировании образа византийского императора принципиально важное, гораздо большее значение, чем римская имперская традиция, оказала ветхозаветная традиция, то есть соотнесение византийского царства с царством царя Давида, Соломона и других ветхозаветных владык»[73]73
  Цит. по: Муравьев А.В. Указ. соч. С. 164.


[Закрыть] [73].

Именно эта ветхозаветная традиция нашла себе яркое воплощение в программе рельефов Дмитровского собора во Владимире-на-Клязьме, строившегося как храм-реликварий для святынь, связанных с именем св. Дмитрия Солунского, и который являлся домовой церковью князя Всеволода Юрьевича, действительно не чуждого царских амбиций. Об этом мы будем говорить ниже. Здесь же только отметим, что, согласно традиции, идущей от императора Диоклетиана, христианские императоры Ромейской империи назывались автократорами и имели в качестве соправителей царей-василевсов. Василевсы управляли определенными областями империи. Затем этот титул стал раздаваться сопредельным властителям. Например, титул василевса получил князь болгарский Борис, в крещении Михаил. Ряд отечественных исследователей обоснованно считает, как мы указывали выше, что василевсами были и некоторые великие князья на Руси. Креститель Руси князь Владимир был женат на ромейской принцессе Анне и имел право на этот титул. Неслучайно более поздние летописные источники называют его царем. Владимир Мономах был сыном ромейской принцессы и великого князя Всеволода. Предание о «Мономаховых дарах» однозначно говорит в пользу того, что и он был признан василевсом ромейскими императорами. Это политическое наследие, до поры не актуализированное средневековой русской общественной мыслью, стало тем кумулятивным зарядом, который и выстрелил в тот момент, когда пала под ударами крестоносцев столица автократора – Константинополь. И уже василевсы православных народов стали вполне законно, по понятиям средневековья, претендовать на полноценное автократическое наследие.

Несомненно, при постижении социально-политических процессов в Северо-Восточной Руси, начавшихся с середины XII века, одним из несомненных и важных аспектов станет факт глубокого постижения Русью византийской культуры. Важнейшее место в вопросе восприятия византийского наследия должно было быть исследование усвоения того идейного багажа, который византийская культура пестовала и расширяла со времен Юстиниановой новеллы. Более чем вероятно, что с трудами этого императора по вопросам государственного и церковного строительства, догматического богословия русские люди раннего средневековья в том или ином объеме, прямо или опосредовано были знакомы. Это предположение тем более вероятно, что труды Юстиниана в самой Византии воспринимались как фундаментальные, лежащие в основании государственного строительства, взаимоотношения царства и церкви. Иными словами, эти труды, выражаясь языком современной науки, стали по сути своей культурообразующими. Одновременно мы видим, что византийская властная парадигма находила на русской почве особенно благоприятные условия, которые не имела и в Империи. Но мы были бы далеки от истины, если бы не отметили, что далеко не только единодержавие Рюриковичей определяло особенности нарождающейся русской цивилизации, ставшей не наследницей Византии в полном смысле слова, но унаследовав от Империи вселенскую историческую миссию – быть государственным ковчегом главной святыни – веры. На Руси именно «святость была национальным идеалом, и это сильно отразилось на всей нашей истории… Святая Русь – это уникальный цивилизационный проект со своей миссией… «Святая Русь», – писал академик Д.С. Лихачев, – это прежде всего святыни Русской Земли в их соборности, в их целом. Это ее монастыри, церкви, священство, иконы, священные сосуды, праведники, святые события истории Руси. Все это как бы объединялось в понятии Святая Русь, освобождаясь от всего греховного, выделялось в нечто неземное и очищенное, получало существование и внеземного, реального и было бессмертным»[74]74
  Цит. по: Дверницкий Б.Г. Указ. соч. С. 97–98.


[Закрыть] [74].

Именно это особое мироощущение нашло себе отражение в «Слове о погибели земли Русской». Именно оно предопределило своеобразие Руси и особенности ее рецепции византийского наследия как в киевский, так и во владимирский и московский исторические периоды.

Из законов императора Юстиниана, относящихся к религиозной сфере, выводились общие принципы теоретического характера, которые обуславливали взаимоотношения между basileia и sacerdotium не только в Ромейской империи, но и в государствах византийского культурно-исторического круга. «В самом управлении империей Юстиниан преследовал две основные цели: 1) восстановление и продолжение древней императорской власти “избранной римской расы” и 2) достижения единства Церкви и государства. Общий девиз внешней и внутренней политики Юстиниана был: “Одно государство, один закон и одна Церковь”»[75]75
  Геростергиос Астериос. Юстиниан Великий – император и святой. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2010. С. 29.


[Закрыть] [75]. Один народ, одна Церковь, один Царь – вот политический идеал Византии, ставший формообразующей идеей для русской государственности в период кризиса, связанного с монгольским нашествием, и во время выхода из этого кризиса к единодержавной власти московских великих князей.

«Согласно взглядам Юстиниана-богослова, Церковь Христова есть “Единая Святая Кафолическая Божия Церковь”. Она слагается из различных поместных церквей, обладающих единством веры, учения и власти»[76]76
  Там же. С. 94.


[Закрыть] [76]. Из последнего постулата вытекает важная мысль о том, что поместные церкви обладают всей полнотой Вселенской церкви. Вывод этот весьма важен в вопросе о том, каким было воззрение на вопрос церковного единства всех поместных церквей в тот период, когда национальная государственность православных народов перестала существовать. Совершенно естественно, что в момент утраты национальной государственности Церковь становилась фактором, не только сохраняющим национальное единство, но и сохраняющим имперское поле византийского культурно-исторического круга народов и государств. В отношении воззрения на верховную власть Церкви того периода будет важным привести отрывок из письма папы Иоанна III Юстиниану от 15.03.533, свидетельствующий о полном согласии папы с декретом Юстиниана о богословской формуле «Один из Святой Троицы был распят». Мнение папы в данном случае разделялось и первоиерархом цареградской церкви. «Сердце царя – в руке Господа… и Он направляет его, как Ему угодно. В этом основа мощи твоей империи и крепости твоего правления… Сила Божия никогда не оставит того, кто защищает Церковь от зла и раскола, ибо написано: когда справедливый царь сидит на троне, никакое зло не сокрушит его»[77]77
  Там же. С. 107.


[Закрыть] [77]. Излишне говорить, что подобное воззрение на верховную власть целиком разделялось князьями Рюрикова дома едва ли не с момента крещения Руси при князе Владимире. И конечно, мы можем быть уверены, что идея симфония властей, ценнейшее наследие византийской политической мысли не могла быть не известной на Руси.

«Свою религиозную политику Юстиниан основал на принципе гармонии (symphonia) между Церковью и государством. Согласно этому принципу, оба эти источника власти не созданы людьми, но получены ими свыше, из источника всей власти, то есть от Бога. Происходя от одного источника, эти власти, если их использовать правильно, не могут прийти в столкновение друг с другом. То обстоятельство, что в Византии подданные государства одновременно образовывали и церковную общину, обусловило необходимость соглашения между Церковью и государством. Немыслимо было иметь для одной и той же общности людей две противопоставленные и одновременно действующие власти. Церковь была как бы душой, государство – телом. Здоровый союз этих двух организмов Юстиниан считал необходимым условием функционирования каждого из них, ибо только при этом условии могло осуществиться гармоничное сотрудничество. Цель у обоих организмов была одна – спасение народа и слава Божия. Следовательно, конфликт между ними был немыслим, так как он означал бы разделение целей»[78]78
  Геростергиос Астериос. Указ. соч. С. 137.


[Закрыть] [78].

Таким образом, основанием принципа гармонии между Церковью и государством стали стабильная вера и святые церковные каноны. Отсюда происходило и светское законодательство империи, которое своим началом и концом имело церковные каноны. «С тех пор каноны церкви и законы государства составили целостное законодательство Византийской империи и духовно объединенных с нею соседних народов, особенно славян»[79]79
  Там же. С. 139.


[Закрыть] [79]. Естественно, эти законы в сильнейшей степени повлияли не только на законодательство Древней Руси, но и в целом на древнерусское мировоззрение. «Учитывая все вышесказанное, мы не можем говорить о цезарепапизме Юстиниана, поскольку он не составлял законов для Церкви, но, предоставляя ей политическую власть, возводил существовавшие церковные каноны в ранг законов империи. Инициатива Юстиниана в этих вопросах проистекала из принципа гармонии между Церковью и государством – принципа, опиравшегося на длительную политическую и церковную традицию»[80]80
  Там же.


[Закрыть] [80]. Принцип этот не раз воплощался во всей своей возможной полноте в русской истории.

Византийцы верили, что именно Константинополь был просвещен проповедью апостола Андрея, чем определялась его центральная роль в истории. В древней Руси произошла своеобразная трансформация этих воззрений. Мы видели, что уже в начальной летописи встречаем повествование о плавании апостола Андрея вверх по Днепру и Волхову до Новгорода и Ладоги. Предания повествуют о посещении апостолом острова Валаам. Таким образом, за этой легендой угадывается желание преуменьшить значение греков в деле христианизации Руси, показав апостольское преемство в деле просвещения, что делало Русь равновеликой Царьграду. Уже в одном этом повествовании мы обязаны усматривать семена той идеологии законного, но, главное, промыслительного преемства, которая постепенно будет набирать силу в русском сознании. Мы можем уверенно говорить о том, что уже после Флорентийской унии мысль о том, что культурная и политическая харизма Второго Рима окончательно перешла на Русь. Но важным, переломным моментом в формировании этой теории, подкрепленной безусловной уверенностью в этом всех образованных слоев русского общества, был XIII век, начавшийся с падения Царьграда под ударами латинян.

Создавая парадигматичную, идеальную систему властных отношений, византийцы обращались к древним, ветхозаветным пластам политической культуры, к праобразам более древним, чем даже собственная античная история эллинов. При этом необходимо учитывать, что ветхозаветные тексты воспринимались как эталон исторических образцов и ситуаций, как единственно возможная легитимная типология, которая позволяет оценочно подходить к прошлому, настоящему и будущему. Неслучайно именно ветхозаветные реминисценции нашли отражение в Житии Александра Невского. Но, конечно, главным наследием Византии, предопределившим всю отечественную историю и ставшим фундаментальной основой идеологической парадигмы древнерусской мировоззренческой системы, было, конечно, православие. Мы можем следующим образом определить смысловое ядро византийской цивилизации, оказавшее столь значительно влияние на становление древнерусской политической и духовной культуры, которое определяется законченной целостностью и внутренней органичностью всей ее духовной и политической жизни.

Природа этой «органики» открывает внутреннюю силу и опору Византии, заключавшуюся в личном религиозном сознании «homo byzantium». Важно понять Византию, исходя из идеала, которым она жила. Главным и определяющим фактором единства и цельности державы ромеев было православие как основная стихия как народной жизни, так и жизни аристократии. В Византии сложилось единство церкви и государства. Византийскую империю возможно определить как идеократическое государство, к властным полномочиям ее автократоров вполне применим тезис о «делегированной теократии».

Важно отметить, что, всецело усвоив принцип приоритета духовного над иными аспектами материальной культуры, средневековая Русь домонгольского и послемонголького периодов стала не просто продолжательницей Ромейского царства, но воплотила в себе те высшие принципы, которые порой только потенциально были заложены в Византийском обществе.