Текст книги "От Второго Иерусалима к Третьему Риму. Символы Священного Царства. Генезис идеократической парадигмы русской культуры в XI–XIII веках."

2.2. Создание священных топосов в Ростово-Суздальской Руси и миссионерская деятельность потомков Владимира Мономаха

Ярким памятником, отвечающим замыслу владимирских князей по созданию нового священного центра общерусского масштаба, стало строительство князем Андреем Боголюбским загородной резиденции Боголюбово. Предание донесло до нас свидетельство о чуде, связанном с иконой Владимирской Богоматери. Кони, везущие воз с чудотворной и особо почитаемой святыней, взятой князем Андреем из Вышгорода в 1155 г., встали на месте и не трогались вперед, что и было расценено как особое благоволение Божие и его Матери к этому месту. Легенда также сообщает, что во время вынужденной остановки ночью князю Андрею в походном шатре явилась Пресвятая Богородица и повелела ему поставить икону во Владимире. На месте же явления Богородицы князь основал свою резиденцию и назвал ее Боголюбово. Для Боголюбовского князь повелел написать особую икону – Боголюбовской Богоматери, изображающую его видение. Итак, в нескольких верстах от города Владимира начинает создаваться небывалый на Руси архитектурный комплекс, включающий в себя храм и каменные палаты князя, пристроенные к основному кубу четырехстолпного храма. Комплекс построек княжеской резиденции и само наименование места Боголюбовым отражали идею священного центра, Богоизбранного места, осененного благодатью самой Богоматери.

Идея единой и нераздельной сакральной природы царства и церкви, идея, пришедшая из Византии, находит себе блестящее воплощение в строительной программе загородной резиденции князя Андрея Боголюбского в Боголюбове. Ранее наиболее ярко эта идея была воплощена в императорском дворцовом храме Фаросской Богоматери в Константинополе. Идея домового храма, неразрывно связанного с дворцовым комплексом и составляющего с ним единое сакральное пространство, нашло отражение в постройке каменного дворца князя Андрея. Стоящий посредине дворцового ансамбля храм фланкируют крылья дворцового комплекса, соединенные с храмом переходами. Одно из крыльев дворца сохранилось до настоящего времени. Предание связывает именно с ним трагедию убийства князя Андрея своими слугами. Необходимо признать очевидность того факта, что Боголюбовский храмово-дворцовый ансамбль наглядно служил роли воплощения нового сакрального центра Руси, связанного с чудесами от иконы Богоматери Владимирской.

Одним из дополнительных исторических источников, отражающих не только дух времени, но и совершенно определенные духовные и идейные константы, которые предназначались в первую очередь современникам, может стать резьба белокаменных соборов Владимиро-Суздальского княжества домонгольской эпохи. Необходимо отметить, что вопрос идейно-художественных «программ» резного декора соборов во Владимире, Юрьеве Польском и Суздале далек от своего удовлетворительного разрешения. Однако ряд важных заключений мы можем сделать на основании оценки сюжетов и их взаимоотношения в рамках общей идейной конструкции резного декора. Безусловно, одним из самых «информативных» храмов является домовой храм в честь святого Димитрия Солунского, построенный князем Всеволодом в 1197 г. Главной темой, отраженной в закомарах Дмитровского собора, является идея о божественном происхождении верховной власти. Тема эта сравнительно новая для русского средневекового самосознания. В ранних памятниках древнерусской литературы данная тема, как мы показали выше, на примере «Поучения» Владимира Мономаха, не выявлена. Но в резьбе Владимирских соборов князей Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо она начинает звучать вполне отчетливо. Эта мысль раскрывается посредством изображений богоизбранных владык. Центральными становятся образы царя Давида (помазанника Божия), царя Соломона, закончившего строительство храма Господня в Иерусалиме и первого «вселенского царя» Александра Македонского. «Александрия» – название нескольких переводов на древнерусский язык средневекового повествования «История Александра Великого». Известны пять редакций русских «Александрий», относящихся к интересующему нас периоду – XII–XIII векам. Это говорит об огромной популярности на Руси Александра Великого, который действительно в глазах средневекового человека был первым вселенским монархом. Говорить о том, что образ Александра Македонского оказался случайно в кругу важнейших композиций резного убранства Дмитровского собора, не приходится. Важно подчеркнуть, что цельность композиции мировых владык, олицетворяющих собой и богоизбранность царской власти в лице царя помазанника Божия Давида, и универсальный, вселенский характер монархической власти в лице Александра Македонского, завершается или начинается сюжетом, на котором князь Всеволод с сыном на коленях окружен другими своими чадами.

При чтении слева направо, «по кругу», мы можем полагать, что сюжетная линия начинается на северном фасаде храма в восточной закомаре. Здесь изображен сидящий на троне муж, которого исследователи считают ктитором храма, Всеволодом Юрьевичем с отроком на коленях. В следующей закомаре мы видим композицию, которую исследователи условно называют «Давид пастырь». Символом государственности в этой композиции может служить образ величественного грифона. Современный исследователь М.Л. Серяков в ряде своих публицистических книг, таких как «Битва у варяжских столпов» и «Рюрик и мистика истинной власти», сделал ряд интересных наблюдений, посвященных древнерусской символике. М. Серяков считает, что грифон изначально был тотемным символом древних Рюриковичей и даже, возможно, предков легендарного князя Рюрика. Образ грифона, попирающего лань, невольно заставляет вспомнить и образцы древнего скифского искусства. Эмблемой же самого Давида в резьбе собора, вероятно, выступает личина льва, изображенного в фас. Смысловую семантику великокняжеской власти может воплощать символически фигура барса. Все центральное прясло западного фасада посвящено теме дарования праведному царю трона. В центре закомары восседает царь-священник Давид, выше представлен он же, ведомый ангелами к ниспосланному ему Богом престолу. Ниже этой сцены мы видим сюжет борьбы. Очень соблазнительно видеть в этой сцене борьбу Иакова. «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь. Спросил и Иаков, говоря: скажи имя Твое. И Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени Моем? И благословил его там» (Бытие 32:24–29). Тема борьбы продолжена еще одним сюжетом на стене собора. Это сцена, отражающая подвиги юного воина: его борьба со львом и с фантастическим «драконом». Но можно допустить, что это и не юноша. В русских летописных миниатюрах языческие волхвы изображались безбородыми. С определенными оговорками мы можем говорить, что миниатюристы подчеркивали эту особенность – отсутствие бороды, именно для языческих народов. Возможно, перед нами подвиг языческого героя, может быть и Геракла. Учитывая, что фигура на рельефе борьбы с крылатым «драконом» вооружена палицей, подозрение, что перед нами образ Геракла, только усиливается. Возможно, что Геракл был важен для символического ряда соборной резьбы именно тем, что он, смертный человек, обрел статус олимпийца и вошел в сонм бессмертных богов. Вероятно, именно эта мысль была столь важна средневековому автору и его заказчику. Следующие сцены распложены на южном фасаде собора. В самом верху центрального прясла мы видим небольшое иконографическое изображение Престола уготованного, от которого на Давида, сидящего на троне, сходит Святой Дух в виде голубя. Рядом, в восточной закомаре, сцена, которая была популярна в византийском и западноевропейском средневековом искусстве, – рельеф «Вознесение Александра Македонского».

Этот сюжет восходит все к той же «Александрии», в которой рассказывается о том, как Александр велел поймать двух громадных птиц и, привязав их к корзине, полетел на небеса. Средневековая традиция видела в этих птицах грифонов, что придавало изображению иную сакральную глубину. Грифоны в христианском традиционном бестиарии воспринимались как психопомпы. Они могли символизировать двойную природу Иисуса Христа, человеческую и божественную, и поэтому нередко изображались в декоре церквей и на ритуальных предметах. Сходные изображения грифонов украшали пол великокняжеской базилики Пржемысловичей в стольном Вышеграде (ныне в черте современной Праги). Известен этот образ и в убранстве храмов Болгарской столицы – Великого Преслава. В русской средневековой традиции «Вознесение Александра Македонского на небо» может быть истолковано прежде всего как символ священности царской власти, как духовное преображение человека и как уподобление земного владыки самому Христу и его святому Вознесению. В средневековье Александр наряду с Равноапостольным императором Константином воспринимался как идеальный государь.

Более того, на этом языческом царе всегда лежал отблеск божественного избрания. Для его современников он был «сыном Зевса». Для иудеев – Богом отмеченный государь, который почтил святыню Иерусалимского храма. Для древней Руси образ Александра – образ особенно дорогой, и мы до конца еще не можем точно определить его роль в становлении древнерусского «мифа власти». По средневековой западнославянской легенде Александр Македонский даровал народу славянскому грамоту с привилегиями на владение странами полночными.

Здесь сейчас не место исследовать реальные и мифологические пласты этой легенды. Однако, по древнему преданию западнославянского племени ободритов, их древний князь Антюрий, которому и принадлежит геральдическая эмблема грифона, был военным соратником царя Александра. Насколько этот легендарный сюжет отражает действительность, сейчас для нас не важно. Важно другое. Образ царя Александра в славянском средневековом сознании играл важную роль общепризнанного «мифа власти», каким-то образом играя важную структурную роль в этой мифологеме.

Тема расположения святых воинов на стенах храма заслуживает особого внимания. Кроме Димитрия Солунского, кому, собственно, и посвящен храм и св. Нестора, мы видим здесь св. воинов Феодора и Георгия, Евстафия Плакиду и самого императора Константина с мечом на коне. Далеко не случайно старший сын князя Всеволода получает имя Константин. Рядом с императором изображен одноглавый орел в фас, чей иконографический образ заставляет нас вспомнить сохранившиеся изображения одноглавых орлов на древних византийских тканях.

Царь Давид, орлы, львы и грифоны украшают фасад и другого более древнего княжеского храма Андрея Боголюбского – Храм Покрова на Нерли! Продолжение львиной тематики мы видим в убранстве Суздальского Рождественского собора 1222–1224 гг. и, конечно, в каменной резьбе Георгиевского храма в Юрьеве Польском, где лев уже красуется в качестве геральдического символа на щите св. Георгия. На Южных вратах XIII столетия Суздальского собора Рождества Богородицы было помещено изображение двуглавого орла, наряду с образами льва и грифона, чье символико-геральдическое значение тоже вполне определяется, исходя из общей сюжетной программы врат.

Таким образом, в памятниках зодчества Северо-Восточной Руси времен князей Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо вполне отчетливо звучит царская тема и угадываются претензии князей Мономахова дома на священное царское достоинство по образу царя Давида, что нашло свое отражение в сюжетах храмовой каменной резьбы и в иных декоративных деталях храмового пространства. Говоря современным языком, перед нами не самый простой для дешифровки, зато самый массовый для того периода источник донесения информации до максимально большого количества потребителей. И эта информация говорит о том, что владимирские князья недвусмысленно заявляют о претензиях на царское достоинство, что должно было уравнять их в глазах средневековых людей с православными царями Царьграда. Да и сами храмы, о которых идет речь, представляют собой нечто совершенно исключительное для своего времени, не имеющее аналогий в храмоздательстве иных стран византийского культурного круга. Сохраняя каноническую архитектурную структуру, пришедшую к нам из Византии, в своем художественном воплощении эти храмы уникальны. Речь должна идти об исключительных шедеврах древнего мирового зодчества, вставших в один ряд с каноническими шедеврами древнегреческого зодческого гения. Принципиально важно для нас то, что именно такая изначально высокая творческая планка и задумывалась создателями этих потрясающих творений человеческого духа. Перед нами разворачивается особая сакральная архитектурная программа, в центре которой созидается замок князя Андрея – Боголюбово, место избранное чудесным образом самой Богородицей, место сосредоточения нового священного топоса, сознательно творимого Владимиро-Суздальскими князьями. Структурные элементы новой сакральной государственно-идеологической программы фактически предопределены. И особенно важно для нашего исследования обратить внимание на изображение головных уборов – венцов на главах царя Давида и Александра Македонского. Точно такой же венец впоследствии появляется на главе всадника на личной печати Александра Невского, которая появилась как своеобразный политический ответ на предложение папскими послами князю королевской короны, одновременно став ответом на коронование Даниила Галицкого. Царский венец на главе всадника с печати Александра Невского – это уже серьезная претензия на языке символов, вполне понятном для современников князя. Отметим, что в таком ракурсе вопрос о венце всадника с печати рассматривается впервые, хотя аналогии с венцами царей с рельефов Дмитровского собора очевидны.

«Говоря о программе богатейшего скульптурного убранства Дмитриевского собора во Владимире, О.М. Иоаннисян показывает, что ее вдохновитель был носителем очень амбициозной и откровенно имперской идеологии. Вне всякого сомнения, во время создания Дмитриевского собора таким во Владимире был только один человек – сам князь Всеволод Юрьевич Большое Гнездо… Основной смысл программы скульптурного убранства владимирских построек, возведенных как Андреем Боголюбским, так и Всеволодом Большое Гнездо, сводится, – полагает исследователь, – к идее прославления единодержавной власти князя…»[85]85
  Прохоров Г.М. Древняя Русь как культурный феномен. СПб. Издательство Олега Абышко. 2010. С. 128.


[Закрыть] [85].

В 1221 году князь Всеволод собирает «съезд» всех сословий, начиная с родовитого боярства, на котором за его сыном Юрием были признаны наследственные права на великокняжеский Владимирский престол. Историк Л.В. Черепнин считал эту дату поворотной в русской истории. С этим трудно не согласиться. Перед нами прообраз будущих Земских соборов, призывавших государей на Московский царский престол. С даты 1221 можно говорить о становлении института наследственной монархии в Северо-Восточной Руси. Идея самодержавия, пришедшая из Византии, с самого начала своего бытования на русской земле была сопряжена с идеей избранности русского народа стать последним христианским царством.

2.3. «Слово о погибели земли Русской» и монархический вектор древнерусской идейной парадигмы

В тринадцатом столетии появляется один удивительный по высокой поэтичности и смысловой насыщенности памятник древнерусской книжной культуры, который по достоинству должен быть оценен как один из шедевров общемировой средневековой литературы, – «Слово о погибели Русской земли». Сейчас известны два почти идентичных списка памятника: первый, более ранний – XV в. и второй, более поздний – XVI в.; оба списка одинаково дефектны и восходят к общему протографу, но список XV в. сохранил более древние черты. Памятник датируется серединой XIII в. «Слово о погибели земли Русской» – ключевой текст для понимания развития тех идей, которые были заложены древнерусской литературой еще киевского периода во владимирский период домонгольской Руси. Памятник этот являет собой текст, который вызывает ряд недоуменных вопросов у исследователей. В первом же смысловом блоке этого произведения: «О светло светлая и красно украшенная земля Русская… о правоверная вера христианская!» – прикровенно звучит тема святости земли, учитывая этимологическую и смысловую близость в славянских языках понятия светлый и святой. Светлость и красота земли обусловлены «правоверной верой». Мы вправе усматривать в этом пассаже книжный вариант былинной идейной парадигмы «Святая Русь», по крайней мере здесь тот же семантический ряд, который определяет Русь, как святую, избранную страну христианского народа в былинных произведениях. Второй пассаж этого небольшого, но чрезвычайно информационно насыщенного памятника определяет границы Русской земли. Что необходимо подчеркнуть, так это явные библейские реминисценции в описании рубежей Руси. Эти рубежи отделяют христианский народ от «поганых» стран. Автор Слова обособляет, четко очерчивая границы земли, покоренной русским князьям по воле Всевышнего. Иными словами, в прочтении данного пассажа через призму библейской традиции мы видим границы новой земли обетованной для молодого, «нового» христианского народа. П.А. Флоренский считает, что для средневекового сознания такое обособление тождественно одновременно и «освящению», и «обособлению для Бога», в Божий удел[86]86
  Флоренский П.А. Богословские труды 1902–1909. Понятие Церкви в Священном Писании. М., 2018. С. 398.


[Закрыть] [86].

Итак, первые два блока произведения дают нам две устойчивые идеологемы, преемственные по отношению к традиции киевского периода, традиции митрополита Илариона. Третий блок «Слова» требует еще более внимательной экзегезы.

Исторический смысл и целевые установки автора «Слова о погибели Русской земли» не совсем ясны непосредственно из текста. Вопросы начинаются уже с заголовка памятника. В раннем списке XV в. заголовок написан с буквенными исправлениями и может быть прочтен по-разному: «Слово о погибели Рускыя земны и о смерти великого князя Ярослава»; или же «Слово о погибели Рускыя земны по смерти великого князя Ярослава». В списке XVI в. заголовок отсутствует. В чем главная причина «погибели Русской земли», неясно, потому что в обоих списках сохранилось только самое начало произведения, всего 2 странички. Причем в списке XV в. на все 45 строк отрывка памятника приходится более 20 ошибочных или переправленных написаний слов. Естественно, что столь небольшой текст с трудом поддается истолкованию и допускает широкий диапазон в толковании его смысла.

Для уяснения главного смыслового послания читателю данного текста необходимо найти ту точку отсчета, с которой автор начинает повествование о бедствиях Руси. Высказывание в «Слове о погибели Русской земли» о времени «болезни» христиан «от великого Ярослава и до Володимера», вероятно, относится к периоду деятельности этих великих князей. Определить точные временные параметры «болезни» затруднительно. Однако совершенно очевидно, что время «погибели» Русской земли и время «болезни» христиан в «Слове» относится ко второй половине XI – началу XII вв. Но при этом в «Слове о погибели Русской земли» время «болезни» продолжено до времени правления Мономаховых правнуков – «и до ныняшняго Ярослава, и до брата его Юрья князя Володимерьского». Таким образом, время «болезни» христиан распространяется на первую половину XIII. Но выражение «и до ныняшняго Ярослава, и до… Юрья» означает не непрерывное продолжение «болезни» в течение XII–XIII вв., а ее периодические рецидивы во время правления князей Ярослава Всеволодовича и Георгия Всеволодовича. Предыдущие княжения их прадеда Владимира Мономаха, их деда Юрия Владимировича Долгорукого и их отца Всеволода Юрьевича Большое Гнездо «Слово» не могло относить ко времени «болезни», так как деяния этих князей находят в памятнике самую высокую оценку. Более чем вероятно, в последней, оборванной фразе «Слово о погибели Русской земли» есть намек на два этапа «болезни» на Руси: первый этап – «болезнь» во второй половине XI–XII вв., т. е. от смерти Ярослава Мудрого; второй этап начинается лет через 100 – «болезнь» в первой половине XIII в., после смерти Всеволода Юрьевича Большое Гнездо в 1212 г.

Таким образом, нетрудно заметить, что для автора «Слова» «болезнь» – это отсутствие единодержавия на Руси, которое мыслится им как законная, канонически выверенная форма верховной власти христианского государства. Следовательно, помещение «Слова» в литературных памятниках XV века перед Житием Александра Невского прозрачно прочитывается как обозначение новой вехи, когда с периодом княжения Александра, несмотря на татарский разгром, христиане начинают излечиваться от болезни политической розни. И этот смысл «Слова» имеет для нашего исследования принципиальное значение, так как подтверждает нашу мысль о том, что сама идея необходимости единодержавия во времена сыновей Всеволода Большое Гнездо и князя Александра Невского уже стала достоянием образованных слоев древнерусского общества.