Текст книги "Прядь"

Ингвар послушался, но, понимая щекотливость положения, обуздал свой голод и съел немного. Тер-Андраник и Вараздат смотрели на северянина ободряюще, однако юноша и так чувствовал себя довольно раскованно. Этот царь не внушал смущения, северянин с первых слов ощутил, что с ним можно смело говорить о своих соображениях, не боясь несправедливой кары. Когда он это понял, его раздражение прошло – ведь если это чувство не встречает сопротивляющейся силы, то уходит само собой.

– Наш достойный тер-Андраник рассказал мне твою историю и о той услуге, которую ты нам оказал, – продолжал тем временем царь. – Я благодарен тебе, как и он, но теперь ответь мне честно…

Ингвар вопросительно посмотрел на Ашота.

– …Ты пришёл сюда, рассчитывая на награду? – спросив, Ашот замолчал и, сведя свои могучие брови, пристально смотрел на варяга.

– Полагаю, наградой было уже то, что твои люди спасли мне жизнь, иной награды мне не нужно.

Царь кивнул:

– Тогда почему ты здесь?

Ингвар пожал плечами, похожие вопросы ему уже задавали, но внятного ответа он не имел и сам.

– Признаться честно, я и сам до конца не знаю, просто я увидел в этом случай найти в жизни что-то такое, что не открывалось прежде моим соплеменникам… А теперь у меня ещё и личные дела к арабам.

– Ну тогда мы с тобой сможем быть друзьями! – царь шумно и заразительно рассмеялся. – Ты же не против увезти с собой мою дружбу, когда мы разберёмся с делами здесь?

– Нет, – ответил Ингвар, – совсем нет.

– Прекрасно! Однако у нас есть дела и поважнее нашей с тобой дружбы. Хотя это спорный вопрос, что важнее… – царь сделал вид, что задумался. – Так или иначе, вы говорите мне, что нас ждёт схватка с предателями из Гугарка, верно?

– Верно, мой государь, – подал голос тер-Андраник.

– В одном переходе от нас стоит крепость Шамшулде, если поторопимся – доберёмся за полдня, когда мы её возьмём, у картавых братьев поубавится желания нарушать свою клятву.

Предложение стало для собравшихся неожиданностью, это особенно чётко читалось на озадаченных лицах седых советников, помнящих ещё царя Смбата.

– Но у нас всего лишь две сотни воинов, этого не хватит для штурма, – Тер-Андраник тоже глядел тревожно.

– Мы управлялись и с меньшим, ты-то должен помнить, отче, – ответил царь.

– На твоём месте, государь, я бы, пока не поздно, увёл отряд на юг, а после вернулся бы сюда с войском. Это самый верный способ напомнить мятежному вассалу о преданности.

Воины постарше одобрительно закивали, молодёжь, как казалось, более склонялась к решению царя. Разговор уже шёл на армянском, и тер-Андраник кратко переводил северянину сказанное. Ашот Еркат меж тем продолжал:

– Если ничтожные братья Гнтуни смогут хвастать всем подряд, что они заставили бежать армянского царя с войском, то от нашей славы и нашего уважения, завоёванных с таким трудом, не останется и следа.

– Но у тебя нет войска, мой государь, – возразил тер-Андраник.

– Тебе ли не знать, что люди любят преувеличивать, и, когда эта весть пройдёт через несколько языков, нам уже будут приписывать многотысячную рать.

Тер-Андраник покачал головой:

– Однако славу можно восстановить, но если ты погибнешь или попадёшь к ним в плен – всё будет потеряно уже безвозвратно.

– Если попаду. Но этого в моих замыслах нет. Когда мы возьмём крепость, то вновь сможем говорить с предателями с подобающей высоты.

– Хорошо, допустим, нам даже удастся взять крепость, но сможем ли мы её удержать, хватит ли нам для этого припасов, и не завязнем ли мы здесь настолько, что собранные тобой земли вновь начнут распадаться? – распаляясь, спросил тер-Андраник.

Все присутствующие следили за спором с напряжением, священник так увлёкся, что уже не имел возможности переводить сказанное Ингвару. На счастье юноши, некий молодой человек, стоящий в шаге от них, придвинулся ближе и принял обязанности толмача на себя.

– Абас приведёт войско – это не займёт много времени. Впрочем, давай послушаем и других, – царь оглядел присутствующих, и его взгляд остановился на Ингваре. – Вот, к примеру ты, язычник, что ты думаешь? – спросил он уже на ромейском.

Все уставились на северянина. Тот подобных вопросов не ждал, но ответ у него был:

– Какое бы решение вы ни приняли, нам точно нельзя оставаться на этом месте. От врага требуется всего несколько простых действий, чтобы мы оказались взаперти на этом клочке земли.

Присутствующие зашептались: некоторые обсуждали слова Ингвара, другие требовали перевода, третьи уже заспорили о своём.

– Юноша прав, – подытожил тер-Андраник. – И сказано уже достаточно, решение за тобой, государь.

Ашот помолчал, затем многозначительно прочистил горло и сказал:

– Да, сказано было с излишком. И да, оставаться здесь действительно опасно. Поэтому мы идём на Шамшулде.

Люди зашумели, тер-Андраник недовольно покачал головой, но спорить не стал. Распуская совет и отдав приказ готовиться к выступлению, Ашот ещё раз взглянул на Ингвара.

– Я действительно рад нашей встрече, Ингвар, сын Хельга, жаль, что не можем оказать должного приёма, но тебе всё известно не хуже нашего.

Ингвар в ответ поклонился, а царь, указав на северянина, прибавил, вновь обращаясь к своим приближённым:

– И дайте парню нормальную одежду, а то в этом халате как будто совершали Хадж, причём трижды.

Сам царь был одет без роскоши, но изысканно: в шёлковую тунику и узорчатые штаны ромейского покроя. Когда Ингвару перевели монаршие слова, он сперва немного обиделся, но потом, посмотрев на свой халат, понял, что они справедливы. На этом приём закончился.

Все потянулись к выходу, военачальники отправились готовить людей к броску, священники – собирать богослужебные принадлежности, а Ингвар, Вараздат и тер-Андраник ещё надеялись как следует поесть горячего, потому что на приёме у царя обстановка не позволила воспользоваться его гостеприимством в полной мере. За ними следом вышел и молодой человек, помогавший северянину с переводом, оказавшись на площадке перед шатром, тер-Андраник крепко обнял юношу и троекратно его расцеловал.

– Позволь представить тебе моего сына Саркиса, – гордо сказал он Ингвару.

Ингвар слегка опешил, но радостно пожал протянутую руку и обнял нового знакомого. Теперь, вглядевшись в лицо молодого человека, он понял, что тот действительно похож на тер-Андраника, только черты сына были более мягкими, чем у отца.

– Отец любит заводить странных знакомых, – заметил Саркис в штуку, но беззлобно.

– Я могу этому только порадоваться, – не остался в долгу Ингвар.

Тер-Андраник спросил о насущном:

– И как тебе царь? Оправдал ожидания?

Ингвар с такой постановкой вопроса не согласился:

– Цари редко заботятся об оправдании чьих-то ожиданий, кроме своих собственных, но этот мне понравился.

– Да, я знал, что вы приглянётесь друг другу, – закивал головой тер-Андраник. – Хотя царь и расстроил меня своим решением. Мы не можем позволить себе так рисковать, я бывал в Шамшулде – её не возьмёшь вот так, наскоком, она крепче, чем добрая половина багревандских замков, что государь штурмовал со своим братом…

– Отец, не забывай, что скоро вернутся и разведчики, возможно, их вести ещё изменят решение царя, – заметил Саркис.

Священник не ответил. Оглядевшись по сторонам, он призвал всех поторопиться – лагерь закипел, воины готовились выступать, и вскоре возможность подкрепиться исчезнет до первого привала. На их счастье, после трапезы основного отряда еда ещё осталась, и вскоре все четверо уже сидели на прогретых солнцем камнях вокруг кострища. Тер-Андраник без умолку говорил с сыном – у них оказалось множество новостей друг для друга. Отец рассказывал о подробностях погони за арабами, сын – о его путешествии с царём, о переговорах с князьями и о «презабавном многообразии их характеров…» Когда разговор их коснулся положения дел дома, тон обоих изменился. Тер-Андраник стал скованнее, в его словах как будто зазвучало чувство вины, Саркис же, наоборот, стал с отцом более резок. Оба давно не навещали семью, но сын бывал там всё же чаще отца и явно вменял ему в вину подобное, как ему казалось, пренебрежительное отношение. Закончить разговор им не удалось: прибежал посыльный от царя и возвестил, что вернулись разведчики и священник срочно нужен для совета. Выслушав приглашение, тер-Андраник позвал с собой и своих спутников.

Царь выглядел напряжённым – разведчики принесли неутешительные вести. На подступах к месту стоянки были замечены передовые отряды гугаркцев, а за ними и основные их силы, по примерным подсчётам очевидцев – не менее четырёх тысяч человек.

– Слишком поздно для броска на Шамшулде, – сказал один из присутствующих военачальников. Ашот молча кивнул.

– Можно попробовать ускользнуть от них, – предложил другой. – В нашем отряде нет пехоты и нет большого обоза – мы наверняка легко обгоним гугаркцев.

– Они слишком близко, возможность уйти есть, но куда более вероятно, что нас ударят на дороге, где мы либо растянемся, либо легко попадём в кольцо, – Тер-Андраник озвучил суровую правду.

Затем вновь последовали споры, однако большинству предложений остро недоставало связности. Царь с хмурым видом наблюдал за пререкающимися советниками, но ничего не говорил. На сей раз отмалчивался и тер-Андраник, по их виду сложно было судить, в чём причина этого молчания. Только те, кто знали их достаточно хорошо, понимали: и царь, и священник уже приняли внутри себя решение и ожидают только времени, чтобы его огласить. Когда споры начали утихать, царь произнёс:

– Передайте отряду мой приказ: остановить сборы, мы остаёмся здесь.

Священник, не сводивший с государя глаз, облегчённо выдохнул и кивнул – их решения совпали. Среди остальных собравшихся приказ вновь вызвал обсуждения, но Ашот вскинул руку, и все разговоры смолкли:

– Ежели кто боится – никого не держу и мстить не буду, у вас есть возможность уйти. С оставшимися мы встретим предателей здесь. Наш лагерь стоит так, что можно держать оборону малым числом против любого числа врагов. Боя не избежать, а поиски места получше теперь обернутся нам только во вред.

– Государь, у тебя есть право звать нас на смерть, но не наносить оскорбление, подозревая в трусости, – воскликнул один из присутствующих, Бабкен из дома Апахуни, после чего тишина опять сменилась одобрительным гомоном.

⠀

 
                                            * * *
 

Вновь выйдя из царского шатра, Ингвар сказал друзьям, что хочет побыть один. Он действительно устал от людей. Столько всего произошло, а с тех пор, как его отношения с окружающими стали выравниваться, времени осмыслить происходящее совсем не оставалось. К вечеру здесь будет вражеская армия, а это значит, что, возможно, времени побыть наедине с собой больше и не представится. Утреннее раздражение и опустошённость сменились странным чувством умиротворения. Теперь он знал, что скоро будет бой, а ничто так не способствует успокоению, как прояснение хотя бы ближайшего будущего после затяжной неопределённости.

Теперь лагерь суетился с утроенной силой, его укрепляли и готовили к обороне, к небольшому роднику в центре приставили охрану, на случай если враг зашлёт отравителей воды. Надежду побыть в одиночестве пришлось оставить: вскоре Ингвару встретился Азат с кучкой товарищей из их отряда. Азат бросился к северянину и объявил, что с ног сбился его искать. Молодые люди шли помогать делать заграждения на границе лагеря и увлекли Ингвара за собой. Все уже знали, что вскоре их ожидает битва, поэтому времени даром не теряли. Для возведения укреплений срубили каждое дерево, росшее в лощине, и даже сделали вылазку за её пределы, так как брёвен не хватало. Стволы деревьев и наиболее толстые ветви заостряли, затем скрепляли на манер рогаток для защиты от конницы. Северянин, не раз участвовавший в построении засек для защиты от степняков, выбрал несколько срубленных деревьев, у которых ещё не успели обрубить ветви, и показал, как превратить их в непроходимое заграждение, заострив каждый сук и вкопав верхушкой к неприятелю. Нововведение вызвало общее одобрение; к северянину стали прислушиваться, впрочем, нашлись и те, кто не преминул вставить, мол, знали о таких вещицах и так. Но Ингвар понял: здесь его опыт битв со степняками может пригодиться и, оглядев оборонительную линию, попросил у военачальника, руководившего строительством, дозволения использовать часть стволов. Когда тот разрешил, пусть и довольно нехотя, Ингвар с несколькими помощниками отобрал наиболее длинные из оставшихся брёвен и начал равномерно раскладывать их вдоль оборонительной черты. Сначала за ними наблюдали с лёгким недоумением, но, как только северянин спросил, найдётся ли в лагере верёвка, замысел его разгадали. Когда верёвка нашлась, каждое бревно обвязали с заострённой стороны, а конец протянули за ограждение. Ловушку забросали песком и камнями, чтобы скрыть до нужного момента. Для Ингвара это стало мигом своеобразного триумфа. Из чужеземного гостя, чьей главной и единственной особенностью была лишь инаковость происхождения, он превратился в знатока оборонительных сооружений, а по совместительству и в мастера по отражению конных атак. Позднее юноша удивился, что в ходе строительства они легко нашли общий язык, как будто всю жизнь говорили на едином наречии – видно, те, кто занят одним делом, всегда друг друга поймут. Правда, когда он поделился этим соображением с тер-Андраником, тот вспомнил ветхозаветную историю, опровергающую данное утверждение, но язычник остался при своём.

С работой покончили к сумеркам, и вскоре выставленные вперёд дозорные вернулись с известием о приближающемся войске. Как и следовало ожидать, оба выхода из низины оказались закрыты, однако нападать братья Гнтуни не торопились. Зная, что сила на их стороне и не желая рисковать людьми в ночной атаке, они решили дождаться утра, тем более что к утру вполне можно было ожидать от армянского царя попытки начать переговоры – так поступил бы любой в его-то положении.

Воины сидели у шатров, держа оружие наготове – опытные мужи, посвятившие свою жизнь боевому ремеслу. Каждый из них был безоговорочно верен своему царю, поэтому все восприняли приказ оставаться в ущелье спокойно, точно так же, как могли бы воспринять приказ пойти и принять смерть за государя. Ингвар стоял у оборонительного рубежа и смотрел на мелькающие огоньки вражеского лагеря. «Вражеского? – подумал он. – Да я даже не знаю, кто они такие». Северянин понимал, что он вновь попал в затруднительное положение, однако дороги отсюда ему не было. Армянский царь настроен биться, и, так как его противники имеют превосходство в числе едва ли не в несколько десятков раз, особенных надежд выбраться живым питать нечего. «Ну, по крайней мере, я знаю, что эти люди хотели моей смерти и причастны к гибели моего отца, значит, я пущу в ход топор уже не попусту», – рассуждал про себя северянин.

Его размышления прервал царь Ашот собственной персоной. Подойдя со свитой к линии укреплений, он заметил юношу и спросил:

– Ну что, язычник, не жалеешь, что завёл дружбу с этим священником?

Стоящий поодаль тер-Андраник усмехнулся. Ингвар же только бросил на царя взгляд, говорящий, что такие шутки могут обидеть его не меньше, чем других воинов в отряде.

Неловкое молчание нарушил прибывший с докладом к царю разведчик.

– Говори здесь, – приказал Ашот. – Нам уже нечего скрывать.

– Государь, – начал разведчик, – как мы и предполагали, проход в ущелье закрыт и с севера, и с юга, но с юга подлецов побольше будет, и там над шатром стяг дома Гнуни подняли. С северной стороны нелегче: путь закрыт, но воинов там меньше, и, скорее всего, наёмники – видом и оружием не похожи на армян.

– И как ведут себя?

– Ведут себя уверенно, да настолько, что ни ям, ни валов для обороны копать не стали, только про дозорных не забыли. Достали котлы – мясо варить, наверное, шатры поднимают…

– Значит, совсем не боятся нас? – усмехнулся царь.

– Могут себе позволить, учитывая сколько их, – подал голос кряжистый, отяжелевший воевода средних лет по имени Арам, один из царской свиты.

– Возможно, это останется их главной ошибкой, – Ашот понизил голос. – Мы ударим сегодня на рассвете, передайте воинам – костров лишних не жечь, чтобы не привлекать внимания, после наступления темноты поспать, кольчуг не снимая, оружие держа подле себя.

Усталая рассеянность слетела с государевых приближённых, на Ашота вновь устремились внимательные взгляды.

– Мы нападём в последние ночные часы, – продолжал царь. – Конным строем через южную сторону, сожжём Васака и Ашота живьём в их шатрах.

И вновь тер-Андраник посмел возразить:

– Но государь, хотя я и согласен, в нашем положении внезапное нападение может быть единственным выходом, не разумнее ли ударить на север, коль скоро там враг слабее?

Ашот Еркат подошёл к священнику ближе и, по-дружески приобняв его за плечи, сказал:

– Мой дорогой отче, твой совет, как всегда, разумен, однако наши враги ждут от меня именно этого. Вернее, они ждут, что я приползу молить их о пощаде, но знают, что если этого не случится, то я, движимый разумом, нападу там, где их силы меньше. Но тебе, святой отец, как никому другому должно быть известно: я никогда не оправдываю ожиданий моих врагов. Иначе я уже не был бы царем Армении.

Ингвар понимал лишь отдельные слова, но видел, что речь имела успех. Позже она понравилась и ему, когда он услышал цельный перевод.

– Чтобы нам не ударили в спину, – продолжал царь, – мы выставим с севера заслон в шестьдесят человек, они дадут нам выиграть время. Им придётся нелегко, поэтому выберите добровольцев. Впрочем, нелегко придётся всем.

Число стоящих кругом воинов пребывало, царь Ашот вновь повернулся в Ингвару.

– Северянин, – обратился он на ромейском, – после твоих слов никто здесь не имеет большего права выбирать первым. Ты пойдёшь со мной жечь вражеский лагерь или останешься здесь прикрывать нас с севера?

Ингвар дал ответ без сомнений:

– Государь, мне привычнее биться пешим, да и прежде не раз доводилось отбиваться так от конницы, поэтому полезнее я окажусь здесь.

Ашот Еркат с согласием кивнул:

– Я слышал, ты немало поспособствовал укреплению лагеря, за что я вновь тебе благодарен, и уверен: ты тут будешь ценнее многих. Мой добрый друг Арам, – он указал на того самого полноватого воеводу, – тоже останется здесь, думаю, вы друг другу пригодитесь. Ему, как и тебе, милее сражаться стоя на ногах.

«Потому что он слишком толст, чтобы сидеть на коне», – подумал Ингвар. Как они с Арамом могут друг другу пригодиться, не имея даже понятного обоим языка для общения, северянин не знал, однако возражать не стал. В условиях той кровавой свалки, которая начнётся здесь на рассвете это будет уже неважно.

Вскоре царь, простившись с Ингваром и ещё несколькими знатными воинами, оставшимися на северном рубеже, направился в свой шатёр. Тер-Андраник за ним не последовал. Священник и варяг долго стояли молча, и первым тишину нарушил Ингвар:

– Ну что, мы окружены и скоро будем выбирать, под который клинок подставить брюхо. Кажется, ваш Бог сегодня принял другую сторону.

– Утром нам придётся биться с христианами, мусульманами и язычниками, здесь сложного говорить о «сторонах», – пожал плечами тер-Андраник, не обращая внимания на мрачную мину собеседника.

– Ну тогда вашему Богу милее разнообразие, раз он позволил им взять нас в кольцо. С нами Он неминуемо потерпит поражение.

– Терпят поражение люди в армии, с Богом такого не бывает, – вздохнул тер-Андраник. – Он просто выше наших поражений и наших побед. За последние годы мы не раз одерживали верх и удача не раз улыбалась нам. Однако о Боге это не говорит ровным счётом ничего.

– Тогда зачем вы молитесь перед битвой? Я часто видел это, и даже сегодня другие священники трижды собирали вокруг себя молящихся, – спросил юноша.

– Все делают это по разным причинам. Я – в первую очередь, чтобы Господь дал мне сил принять Его волю, как должно, какой бы они ни была.

– И как, Он отвечает на твои просьбы?

– Ответом на мольбы становятся годы жизни, чем ты старше – тем очевиднее превосходство божественных замыслов над твоими собственными.

– Замыслы наших богов зачастую развлекают только их одних… Отец говорил, что наша судьба уже предрешена, но её нити выплетают слишком сложный узор.

Вопреки ожиданиям северянина, священник не разразился проповедью о превосходстве христианской веры в ответ на упоминание о богах. Проведя рукой по шершавой поверхности заострённых брёвен на только что выстроенных заграждениях, он сказал:

– Ты хозяин своей судьбы куда больше, чем тебе кажется. Если бы ты был христианином, я бы спросил тебя, зачем Бог дал тебе возможность оказаться здесь?

– Если бы я был христианином, то я бы предположил, что для победы его людей над врагом, – в тон ему ответил Ингвар.

Тер-Андраник коротко рассмеялся:

– Чушь! Если есть Его воля – победим и без тебя. Ищи корень внутри себя. Причины нашей встречи кроются в тебе, во мне и в каждом воине нашего отряда, а ещё в каждом воине вражеского войска. Все самые великие и интересные вещи случаются внутри, в душе человека, а не снаружи, там где сталкиваются воинства.

– Но что это меняет? Ведь ты сам сказал, что я здесь оказался по Его воле, стало быть, всё предопределено, – воскликнул северянин.

Священник вглядывался в движение теней в бликах костров. Там за свободной полосой, в лагере неприятеля, люди ели, пили, бросали кости и смеялись. Помолчав так, он ответил юноше:

– К примеру, то, что внешние обстоятельства нам могут посылаться различные, однако, как поступить, каждый из нас решает сам внутри себя. Поэтому то, что ты оказался здесь, – результат твоего свободного выбора, а Он лишь давал тебе возможность этот выбор сделать.

– Мне доводилось говорить с христианами, и все вы любите различные путаницы. Вернее, ты, конечно, понятнее, чем те ромеи, однако почему ж по-вашему я здесь, не стало для меня меньшей загадкой. Удивляюсь, как только вам удаётся убеждать людей, – у вас же нет ни одного ясного ответа!

На становища уже спустилась глухая ночь, и звон кольчуг, панцирей и оружия наконец уступил место стрекоту цикад. Тер-Андраник с наслаждением вдохнул густой прохладный воздух и сказал, положив Ингвару руку на плечо:

– Мой дорогой любознательный друг, ты оказался здесь, потому что Бог дал тебе такую возможность, а ты решил ей воспользоваться. Ничего не случается просто так, поэтому будь зорок, особенно по отношению к тому, что происходит внутри тебя. Другого ответа тебе не сможет дать никто.

– Что ж, спасибо за совет, он был бы ещё ценнее, если бы я верил в вашего Бога, – хмыкнул варяг.

– Однако я надеюсь, что Он сохранит тебя в этом бою, – священник вновь пропустил мимо ушей попытку Ингвара сдобрить беседу колкостью.

Затем он обнял юношу и, развернувшись, пошёл прочь. Ингвар наконец остался в столь желаемом им одиночестве. Как когда-то (ему казалось будто бы уже очень давно) в арабском плену, северянину совсем не хотелось умирать. Ещё вчера, проезжая меж заснеженных горных вершин и одолевая залитые солнцем зелёные холмы, он думал, что приближается к разгадкам так давно тревожащих его вопросов. Что его ждут новые люди и новые знания, новые пути, которые изменят его жизнь. Однако, судя по всему, за этими заманчивыми картинками его ожидала только смерть. Достойная смерть, с оружием в руках, с возможностью отомстить за себя и за близких, но в конце концов мало отличающаяся от той, что настигла воинов Хельговой дружины. Ощущение бессмысленности его метаний по этой чужой стране не прошло после разговора с тер-Андраником. Если ему суждено умереть, то правыми окажутся лишь те, кто считает, что боги просто смеются, глядя на людей с высоты. Или же их просто нет – эта мысль по-прежнему сидела в сознании занозой. Повинуясь внезапному порыву, в котором насмешка граничила с чувством безнадеги и отчаяния, он сказал про себя: «Послушай, Тот, в кого верит мой друг священник, купец Ставрос и его брат, я не понимаю Тебя, и мне кажется, будто все якобы Твои мысли они придумывают сами от безысходности своей жизни, однако если в их словах есть хоть малая доля правды, то к завтрашнему вечеру я ещё останусь жив. Это будет настоящее чудо, и тогда мой Путь сможет обрести смысл». Сказав так, Ингвар рассмеялся, ибо не верил в то, что говорил. Но молитва неверующего подчас оказывается самой искренней. Выплеснув так переживания, юноша почувствовал, что ему стало лучше. Было нужно поспать, поэтому он зашагал в сторону шатров.

Лагерь погрузился в тишину, воины спали во тьме, все костры были потушены. Были и такие, кто никак не решался уснуть, потому что известие о скорой битве как всегда подбросило мысли, что она будет последней. Однако для стороннего наблюдателя эти две с половиной сотни мужчин как будто исчезли: ни звуки, ни шорохи не нарушали ночное спокойствие, только мерное дыхание спящих.

Как и было условлено, вскоре, по прошествии середины ночи, воинов принялись будить. Делалось это тихо, и так же тихо готовили лошадей к бою. Вскоре сто восемьдесят мужчин с оружием сидели в седле и были готовы ударить. На северной границе лагеря отряд, втрое меньший по численности, выстроился за линией укреплений, готовясь отражать удар, прикрывая тыл атакующих.

Ашот Еркат в шлеме с серебряными насечками, кольчуге и чешуйчатом доспехе занял место во главе строя. Всадники образовали клин и шагом вышли на открытое пространство между лагерем и вражескими позициями. Затем лошадей пустили лёгкой рысью. Теперь всякой тайне конец, бой копыт и надвигающиеся из темноты воины мигом подняли ото сна всё войско противника. Но их время было упущено, и когда царь Ашот со своими людьми влетел в расположение гугаркцев, они не успели построиться и принять должные меры для защиты. Большинство их воинов метались по лагерю, многие из них даже не смогли толком вооружиться из-за нехватки времени. Царские конники рубили и кололи без разбора всех, кто не сидел верхом. Также, используя угли и головни из горящих здесь костров, они поджигали шатры, продолжая сеять смятение. Замысел царя удался, он хохотал в безумной радости и, оторвавшись от охраны, врезался в самую гущу неприятельской пехоты. Сказать по правде, в охране он и не нуждался, напротив – защита не помешала бы тем, кто попадался его клинку. Он сам и его конь были залиты кровью, но никто не видел в нём усталости – только ярость и жар сражения. Несмотря на успех атаки, численный перевес гугаркцев не мог рассеяться так легко. Как только прошло первое потрясение, обороняющиеся начали сбиваться в стихийные очаги сопротивления, их отряды ощетинивались копьями и закрывались плотными панцирями из щитов. Воины царя Ашота поливали их стрелами, забрасывали горящими факелами, в дело шла и ткань от шатров – её тоже поджигали и обрушивали на головы несчастных. Попытки гугаркцев создать единый строй пресекались любой ценой, всадники, разбившись не несколько отрядов в два-три десятка человек, наносили молниеносные удары в разных частях лагеря. Самым отчаянным было сопротивление у шатра князей-мятежников. Не меньше сотни воинов окружили его плотным кольцом, а за их рядами метался сам Васак Гнтуни с обнажённым мечём в руке. Заметив его тучную фигуру, Ашот Еркат погрозил ему кулаком, а затем, изрыгнув проклятия, с горстью храбрецов бросился на вражескую стену щитов.

Тем временем Ингвар и Арам с тревогой наблюдали за происходящим с северного края царской стоянки. Светать ещё не начало, поэтому они видели лишь столпы пламени от горящих шатров и мечущиеся между ними тени – судить по этим знакам об успехе нападения было сложно. Но вот движение началось, и с другой стороны войско, закрывавшее северный путь, готовилось ударить. Среди них и конные, и пешие: армяне, язычники горцы, мусульмане из Тхписа – кто только не пришёл сюда за славой победителя железного владыки Багратидов.

Первой шла волна всадников, они неумолимо приближались, выстроенных заграждений не хватило, чтобы полностью перекрыть проход в лагерь. Некоторые участки оставались абсолютно голыми, а на некоторых колья создавали лишь видимость обороны. Поэтому всадники неслись смело, зная, что эти сооружения не станут для них серьёзной преградой. Шестьдесят воинов, прикрывшись щитами и сжимая в руках оружие, жадно смотрели на Ингвара и Арама, ожидая приказа. И вот, когда кони приблизились вплотную, а узоры на их сбруе и попонах стали различимы даже в царящей ночной темноте, Ингвар что есть мочи закричал: «Кащек!», что по-армянски означает «Тяни!». Назначенные бойцы потянули за верёвки, подняв вверх спрятанные в пыли колья. Ловушка сработала, кони не успели остановиться и напоролись на хорошо заостренные бревна, распарывая себе грудь и горло, сбрасывая всё на те же колья всадников и создавая небывалую сумятицу. Часть животных ринулась назад, топча пехоту и ломая ноги.

Теперь настал черед Арама, он скомандовал атаку и сам бросился вперёд, увлекая шесть десятков воинов за собой. Последнее, о чём Ингвар успел подумать перед боем, было, что Арам, несмотря на свой выдающийся вес, удивительно быстро бегает. Затем ему стало уже не до того: двумя первыми ударами он прикончил пытающихся встать всадников из первой шеренги. Затем он ловким движением топора выбил из рук бегущего на него горца меч, но тот, невесть откуда выхватив маленький боевой топор, едва не вспорол ему брюхо. Увернувшись, северянин сбил его на землю ударом ноги под колено и предоставил довершать начатое идущим сзади. Дальше началось кровавое месиво, слуги царя не давали врагам опомниться и убивали всех: раненых, лежащих, молящих о пощаде, однако отряд защитников был слишком мал. Когда первый натиск отбили, времени на передышку тратить не стали, освободившиеся мгновения пустили на то, чтобы свалить оставшиеся ограждения по краям прохода. Теперь в середине оставалось лишь небольшое открытое пространство, которое могло защищать и малое число воинов.

Едва они успели претворить это в жизнь, как на них обрушилась вторая лавина. Армяне и варяг встретили её плотной стеной щитов. Ингвар перед этим подобрал с земли брошенный кем-то щит, также у одного из павших он забрал короткий меч – в плотном строю двуручный топор почти что бесполезен. Отражая и нанося удары, обороняющиеся стояли на месте, бойцы противника забирались на заграждения и пытались прыгать внутрь их строя, но всегда напарывались на недружелюбную сталь. Счёт времени потерялся, северянин видел вокруг себя плечи товарищей, и всё его внимание сосредотачивалось на поиске брешей в защите противника. Как только чей-то щит опускался слишком низко или, наоборот, задирался высоко, как только юноша видел незащищённое лицо, или живот, или шею – он наносил туда молниеносный удар. Атака сменяла атаку, силы обороняющихся таяли, и вот несколько мусульман подхватили увесистое бревно, одно из тех, что накануне заостряли под руководством Ингвара. Используя его на манер тарана, они раскололи строй защитников. Кинувшись туда с утроенной яростью, они рассеяли и оттеснили армян в лагерь. Оборона была прорвана, Ингвар бросил щит и меч и вновь извлёк топор, теперь каждый сражался за свою жизнь и ничем не мог помочь остальным товарищам. Северянин даже не знал, сколько из них осталось в живых. Используя освободившееся место, он бешено работал топором, снося головы, раскалывая щиты, отбивая удары. Сплёвывая вязкую, смешавшуюся с кровью слюну, он вновь ощутил это упоительное чувство тающей надежды, как во время последней его схватки с арабами. Он вновь хрипящим голосом напевал песню, на этот раз слова принадлежали его матери, она часто пела ему её в детстве… Песня пелась светлая, о земле, о родных лесах и озёрах, варяг не знал, почему именно она пришла ему на память, но сейчас лад её звучал в голове и вырывался хрипом наружу.