Текст книги "Прядь"

Небо светлело, начинался погожий летний день, Ингвар видел вокруг себя множество врагов и горы изуродованных трупов. Ему не хотелось умирать, и он всё ещё надеялся на помощь; чем дальше – тем призрачней становилась эта надежда.

Однако помощь пришла. Изрядно поредевшая и измотанная царская конница, как ржавеющий, но всё ещё острый серп, налетела на разбежавшихся по шатрам неприятельских воинов, живо превратившихся в грабителей. Ингвар встретил её радостным кличем из последних сил. Рискованный замысел царя обернулся успехом, когда его тёзка Ашот Гнтуни пал в бою, а брат мятежного князя Васак обратился в бегство, уводя с собой часть людей, остальные же, оставшись без предводителей, рассеялись по окрестностям. Разноплеменное войско, нападавшее с севера, также пришло в смятение, как только стало ясно, что южный лагерь разгромлен.

Чтобы преследовать толпы отступающих, не доставало сил, особенно из-за тяжёлых потерь, понесённых в сражении. Бой был окончен; Ингвар взглянул по сторонам: из шестидесяти воинов, оставшихся защищать шатры, на ногах стояли лишь десять, прочие были либо убиты, либо тяжело ранены. Поодаль, прислонившись к созданному им завалу, сидел Арам, из груди у него торчало копьё, а через всё лицо проходил огромный кровавый рубец. Северянин понял, что военачальник мёртв, продолжая озираться, он видел множество знакомых лиц, ничего теперь не выражавших… Стеклянные застывшие взгляды, искажённые оскалом лица.

Юноша стоял, опираясь на окровавленный топор, вдали он видел царя Ашота, живого и невредимого, радом с ним на коне сидел и тер-Андраник. Северянин чувствовал, что сейчас говорить со священником и его государем ему не под силу. Известие, что оба они не пострадали, успокоило юношу. Он чрезвычайно устал, однако хотел выяснить и судьбы других своих спутников, к которым успел привязаться. Ковыляя, спотыкаясь о тела, он приблизился к рядку воинов; среди них он узнал Азата, тот радостно, точно к родному, кинулся ему на встречу. От Азата Ингвар узнал, что в бою пал их друг Гор, а Езник и Вараздат ранены. Ингвар знаками предложил пойти к раненым, но Азат (тоже наполовину знаками) убедил его, мол, это плохая идея, потому что теми сейчас занимаются лекари. Тогда северянин понял: надо передохнуть, ему тяжело было даже дышать. По острой и резкой, как молния, боли, он понимал: поломаны ребра. Крепкая кольчуга не пропустила сталь, однако костям досталось. Ему помогли снять кольчугу, оставшись в одной рубахе, юноша почувствовал себя легче. Он присел на ткань поваленного рядом шатра, алое рассветное солнце сделало вид раскиданных мёртвых тел ещё более жутким, Азат сел рядом. Не заботясь о том, поймёт ли его собеседник, Ингвар произнес по-русски:

– Мне нужно прилечь во что бы то ни стало, – после чего повалился на спину и долго не мигая смотрел в небо, ноющие кости и усталость не дали бы ему уснуть, да он и не пытался.

В голове у него воспоминания смешивались с мыслями о настоящем. «Боги хранили меня. А может быть, Бог. Как бы то ни было, я жив, и то что случилось – чудо». Он вспомнил совсем ещё недавний разговор с тер-Андраником. «С другой стороны, произошедшее – это ещё и удача, и то, что я умею обращаться с топором. Я же выжил не один, есть и другие такие; так как же? Это, значит, для всех чудо? Ладно… Я жив… и ладно».

 
                                            * * *
 

В раздумьях Ингвар не заметил, как боль пошла на убыль, мысли успокоились и замедлились и он уснул. Долго спать ему не пришлось, когда он открыл глаза, увидел над собой всё то же голубое небо и солнце, не достигшее ещё и полуденной фазы. Между небом и юношей всунулась голова тер-Андраника, испортив тем самым умиротворяющий вид.

– Рад видеть тебя живым, есть над чем подумать, верно? – произнёс священник, увидев, что глаза северянина открыты.

Ингвар медленно сел, ребра по-прежнему ныли, но в общем его самочувствие улучшилось. Тер-Андраник выглядел так же, как и во время их последнего разговора, отгремевшее сражение никак не повлияло на его облик.

– По тебе и не скажешь, что у нас за спиной битва… – юноша произнёс это к слову, но ответ его удивил.

– Да, – кивнул священник, – это потому, что я и не сражался.

Северянин посмотрел на него с удивлением. Тер-Андраник имел такой бывалый и боевитый вид, что в возможность его уклонения от схватки верилось с трудом. Прочитав во взгляде молодого язычника недоумение, тер-Андраник объяснил:

– Видишь ли, я священник и потому не имею права проливать кровь и убивать людей. За такое у нас лишают сана.

– А за то, что ты посылаешь сражаться других, сана не лишают?

– Иногда посылать сражаться других куда сложнее, чем просто встретить свою судьбу с оружием в руках, – с горечью в голосе сказал священник, – однако речь сейчас не об этом. Тебя хочет видеть царь. После этой битвы тебя сочтут великим воином, не иначе.

Ингвар окончательно проснулся, оглядевшись, он живо припомнил события минувшей ночи. Кругом искали раненых и оттаскивали мёртвых, стараясь отделять друг от друга христиан, мусульман и язычников. Увиденная картина пробудила в нём острое чувство стыда, ведь он завалился спать, не удосужившись даже помочь товарищам в этом скорбном деле и не разузнав об участи всех друзей.

На другой стороне поваленного шатра мирно спал Азат, тер-Андраник пресёк попытку разбудить его: «Пускай спит пока, его черёд ещё настанет», и к царю они направились вдвоём. Дорогой священник рассказал последние новости. Главной было, конечно же, полное рассеяние врага, Ашот Гнтуни погиб в битве, а Васак не смог обеспечить даже организованного отступления, поэтому, бросив войско, скрылся с отрядом телохранителей в неизвестном направлении. Причём настолько неизвестном, что даже его ближайшие нарочные не имели об этом предположений. В подтверждение такого исхода прибыл гонец из крепости Шамшулде. Он приехал на загнанной до полусмерти лошади и принёс клятвенные заверения её управителя (вассала Гнтуни) в безоговорочной верности царю и дому Багратуни. О своих уже бывших сюзеренах он ничего не знал и говорил только, что ворота крепости всегда открыты для законного господина армянских земель. По рассказам пленных в войске гугаркцев видели и самого одноухого Мансура, но неотложные дела вынудили его несколькими днями ранее выехать в Тхпис. «Это для нас большая удача, – рассуждал священник. – Будь Мансур с ними этой ночью, воплощение царского замысла имело бы серьёзные преграды». Для Ингвара это известие оставило смешанное впечатление: с одной стороны, так как это стало одной из причин их победы, он был рад, но с другой – желание поквитаться со своими прежними пленителями и отомстить им за смерть родичей до сих пор жило в его сердце. Тер-Андраник был полностью согласен с язычником по части причины победы, однако к этому добавлял ещё и утверждение, что произошедшее – чудесная часть божественного замысла. Северянин полагал, что священник не преминет напомнить об их вчерашнем разговоре, но тот, однако, ограничился лишь суждениями о чуде.

Так вскоре они достигли царского шатра – он не пострадал в бою и по-прежнему стоял на том же месте. Ашот Еркат выглядел усталым, если не сказать измотанным. После битвы ему ещё не довелось отдохнуть. Тем не менее появлению Ингвара он обрадовался.

– А вот и тот, чьи сила и отвага закрывали наши спины! – воскликнул он громогласно.

– Я был не один, государь, – Ингвар вспомнил израненного Арама с копьём в груди и остальных погибших.

– Знаю, всем павшим будут оказаны должные почести, а их семьи, покуда правлю я и мои наследники, ни в чём не будут нуждаться. Но я хочу говорить о живых. Ты вновь заслужил великую награду и вправе просить у меня, чего пожелаешь.

Из саг и прядей, слышанных им с детства, Ингвар знал о таких предложениях. Обычно герои легенд в подобных случаях всегда находили остроумные ответы, которые позволяли им не продешевить и в то же время не прослыть алчными и мелочными. Северянину ничего подобного в голову не приходило, конечно же, оставалась возможность попросить серебро. В его положении оно не могло быть лишним, однако, сочтя положение не уместным для такого, он предпочёл продешевить и коротко ответил:

– Мы уже говорили, государь, что твоя дружба будет достойной наградой.

Ашот кивнул:

– Что ж, быть по сему. В знак моей дружбы я, конечно же, щедро отплачу тебе серебром, и тут не вздумай отказываться – иначе я сочту это за оскорбление. Но это не всё, в знак моей дружбы я также хочу, чтобы ты был почётным гостем на моей свадьбе, которую мы справим этой осенью в нашем замке в Еразгаворсе.

Это удивило даже тер-Андраника, он, конечно, знал, что царь не просто так был частым гостем у владыки Гардмана Саака Севады, и священник даже сам неоднократно высказывался одобрительно о юной дочери оного, но о том, что это дело решённое, слышал впервые.

– Мой добрый тер-Андраник, – тут же обратился к нему Ашот, – не сочти за неуважение, что я отправил сватов, не посоветовавшись с тобой, но ты тогда был далеко, а я хорошо помнил, как ты расхваливал княжну Саакануйш, поэтому решил, что ты точно одобришь мой выбор.

Когда прошло первое удивление, стало очевидно, что священника эта новость обрадовала, однако для вида он всё же произнёс насупленно:

– Царь правит единолично и не нуждается в одобрении простого божьего слуги.

Ингвар пребывал в замешательстве: предложение оказалось неожиданным. Недолго думая, он согласился – царской дружбой не пренебрегают попусту. Выходя из шатра, северянин поймал себя на мысли, что сейчас он вовсе не хочет пробираться к Хазарскому морю, к стоянкам русов. Чувство внутреннего подъёма, наполненности и предвкушения нового вновь вернулось к нему, ровно противоположное тому, что он чувствовал вчера накануне знакомства с царём. Вспомнив об этом, он сказал сам себе: «Таково уж свойство человека, чёрная туча у него внутри может смениться солнечным светом так же неожиданно, как и в природе, да и то, что вчера ещё казалось чудом, сегодня на поверку может выглядеть самым обычным совпадением».

Дальше им предстояло навестить Езника с Вараздатом, всю дорогу до лекарского шатра тер-Андраник сбивался от радости за своего царственного воспитанника до недоумения, как это он сам узнал обо всём так поздно. Зайдя к раненым, они увидели Вараздата в полном сознании и явно выздоравливающего, он шумно приветствовал гостей, чем заслужил неодобрительное шиканье лекаря – тщедушного лысоватого монаха. Понизив голос, он рассказал друзьям, что завтра уже хочет сесть в седло. Лекарь, по-прежнему всё слышавший, смерил разведчика едким взглядом. Вараздата нашли на поле боя без чувств, с разбитым шлемом и несколькими колотыми ранами, и хотя он восстанавливался быстро, торопить события не следовало. Езник же выглядел куда хуже: пропущенный удар топора в область бедра и несколько стрел заставили его истечь кровью и теперь юноша был очень бледен и слаб, вошедших он поприветствовал только натужной улыбкой. Тем не менее в его отношении лекарь наоборот заверил, что всё будет в порядке, а могло быть намного серьёзнее – не будь на молодом человеке кольчуги, он бы наверняка лишился ноги. В шатре лежали и другие раненые знакомые, варяг и священник обошли всех, проведя здесь куда больше времени, чем сперва собирались, когда они уже направились к выходу, полог откинулся и вошли Азат с Саркисом.

– С ног сбились вас искать, – возвестил Азат, как обычно, и лекарь вновь осуждающе сверкнул глазами – раненые нуждались в покое, а его постоянно кто-нибудь нарушал. Набрав в лёгкие побольше воздуха, он начал шёпотом выговаривать всем пришедшим, что здесь храм врачевания, а не кабак, чтобы все заваливались сюда и горланили, о чём вздумается. В итоге он вытолкал всех четверых на улицу и вновь исчез за тканью шатра.

– Ну, мы-то всё же зайдем, пожалуй, – сказал Саркис тер-Андранику с Ингваром, когда лекарь скрылся. – Я ведь обещал Вараздату сыграть с ним в нэв-ардашир.

Тер-Андраник весело поднял одну бровь:

– Хм, ну удачи тебе, сынок… Лекарь будет очень рад, кстати, если что, его зовут тер-Месроп.

Все рассмеялись, даже Ингвар, который понимал разговор лишь отчасти. Тут Саркис, как будто вспомнив что-то, спросил:

– Отец, а когда мы выезжаем?

Тер-Андраник на мгновение задумался, а затем сказал:

– Задай мне этот вопрос вечером – тогда я уже буду знать ответ.

Саркис кивнул, их кружок разделился надвое, и тер-Андраник с Ингваром вскоре остались одни. Они шли по лагерю и слышали, как пение птиц перемежается со стонами раненых, дружеский смех накладывается на стук лопат и кирок, копающих новые могилы. Принято считать, что жизнь и смерть – непримиримые враги, но здесь, в лагере, после сражения они казались скорее дружными соседями, полюбовно делившими общий дом.

– Как думаешь скоротать время до царской свадьбы? – Спросил тер-Андраник, выводя Ингвара из задумчивого оцепенения.

– Ещё не решил, но думаю, для меня найдётся место в его охране на пару будущих лун.

– О, тут не сомневайся, царь согласится на это с радостью. Но у меня к тебе вновь есть предложение, если, конечно, после всех этих событий мои предложения ещё могут тебя привлечь.

– То, что ты предложил в прошлый раз, обернулось замечательным приключением и интересными знакомствами, так что любое новое я готов по меньшей мере выслушать.

– Надеюсь, моё новое предложение поможет хотя бы в незначительной степени исправить последствия предыдущего. По случаю минувшей победы я попросил у царя отдых, и теперь нам с сыном представилась возможность поехать домой и проведать семью. Для меня будет большой честью, если ты согласишься до царской свадьбы погостить у нас. Ведь битвы последних недель не прошли для тебя бесследно, тебе нужен отдых и лечение, а у меня в доме ты найдёшь всего в достатке. Так что соглашайся и даже не думай отказываться.

Ингвар смутился второй раз за день и одновременно был очень тронут.

– Кто будет в силах отказаться от такого заманчивого предложения, да ещё сделанного с таким чистым сердцем, – как мог любезно ответил он. – Я с радостью поеду с тобой и Саркисом, но вот только… – юноша замялся.

– Только что?

– Как твои домашние отреагируют, что ты привёл в дом гостя-язычника?

Тер-Андраник рассмеялся:

– На этот счёт не беспокойся! Знаешь, я не буду тебе сейчас ничего объяснять, но когда-нибудь, я верю, ты всё же выучишься читать и тогда сможешь сам прочесть в нашей главной книге, кого же всё-таки стоит принимать в доме добрым христианам.

Северянин ничего в этом ответе не понял, но ещё раз сердечно поблагодарил священника. Затем они оба отправились подкрепиться; пообедав, тер-Андраник оставил юношу – многие дела здесь требовали участия священника. Северянин же, оставшись один, раздобыл себе кирку и присоединился к копающим могилы. Этот, казалось, скорбный труд, воины выполняли весело. Они были привычны к смерти и знали, что в их ремесле нельзя допускать в сердце излишнюю грусть. Погружая кирку в каменистую почву, варяг думал о том, сколько теперь его с ней связывает: возможно, в ней лежит отец, Рори и остальные члены отряда, в ней лежит застреленная в лесу девушка и люди, пытавшиеся его убить, сегодня в неё положат Гора и Арама. Откашливаясь от пыли, юноша понимал: эта пыль уже совсем не та, что была несколько недель назад, с этой пылью он связан кровью и друзьями, и кто знает, может быть, в этой пыли придётся лежать и ему. Воины проработали до тёмноты, рядом с варягом копали и подошедшие Саркис с Азатом, подобно северянину не разделявшие веселья остальных.

Когда ямы были готовы, в них положили мертвецов, и священники начали поминальную службу. Ингвар сидел на бревне чуть поодаль и слушал пение молящихся, вдыхал доносящиеся до него клубы ладана, думал о жизни, глядя на тех, кто свою уже прожил и отправлялся в последний путь. «В жизни много совпадений, – думал он, – много странных поворотов, и никогда не знаешь, что ждёт тебя за следующим. И всё-таки – она никогда не бывает бессмысленной».

Глава V

Всадники изрядно устали, ночная тьма сгустилась настолько, что едва можно было разобрать путь. Однако, по заверениям тер-Андраника, до деревни оставались считанные шаги и стоило немного напрячь силы, дабы встретить утро в постелях. Веса этим словам добавляло и прекрасное знание им дороги. Священник и его сын, несмотря на окутавший мир мрак, вели их скромный отряд, казалось, исключительно силой обоняния. На самом же деле в этих краях им был знаком каждый камень и каждый поворот, поэтому ночевать под открытым небом на траве в такой близи от дома казалось попросту обидным.

Ингвар всецело доверял товарищам, и, если они призывали потерпеть, он готов терпеть, да ведь и есть из-за чего. Последние несколько дней они ехали не торопясь, наслаждаясь заслуженным отдыхом; живописные горные местечки давали им ночлег, а едой помогали местные. Всё, чего ему не хватало по пути в Гугарк, теперь воплотилось в жизнь. Они успели выкупаться в мутных водах Куры, прожить целые сутки в близлежащем монастыре, проехать под самыми шапками высокомерно дремлющих гор. Юноша чувствовал себя настолько отдохнувшим и наполненным, что нужда оставаться в доме у тер-Андраника как будто пропала. Разумеется, отказываться уже поздно, да и в целом не учтиво, но чем ближе они подъезжали к искомой деревне, тем сильнее варяг опасался, что ближайшие месяцы будут если и не совсем скучны, то уж точно однообразны.

И вот, селение, едва различимое меж обнимавших его с трёх сторон холмов, впустило их на свои тёмные улочки. Воины, проделавшие весь путь с тер-Андраником, Саркисом и Ингваром сами были родом из здешних мест, поэтому, мягко отклонив предложения священника воспользоваться его гостеприимством, поспешили к своим семьям. Во двор просторного дома в несколько жилых ярусов, близ церкви, путники въехали втроём. Привратники, узнав хозяина и его сына, хотели поднять на ноги всех обитателей жилища, однако тер-Андраник их остановил и попросил только приготовить комнату для гостя. Ужинать не стали – слишком хотелось спать. Северянин, умывшись, отправился в сопровождении слуги в свои покои, а отец с сыном задержались у дверей, обсуждая что-то вполголоса.

Комната Ингвара находилась наверху, она была невелика, но для одного вполне подходила. Окна смотрели на запад и были по-летнему прикрыты циновками. Варяг разделся и лёг под тонкую ткань, заменявшую тёплыми ночами одеяло. Он закрыл глаза и в полудрёме слушал доносившееся с улицы пение цикад, пока крепкий и сладковатый, как кубок красного вина, сон не поглотил его целиком.

Юноша проснулся наутро от звучного стука в дверь, незнакомый голос настойчиво приглашал его к завтраку. Прочистив горло, Ингвар, со сна с трудом вспоминая недавно выученные армянские слова, ответил, что скоро явится. Через циновку пробивался солнечный свет, а стрекот цикад сменился дневным деревенским шумом: гомоном скота, голосами пастухов, боем железа о железо. Северянин встал с кровати и, подойдя к окну, резким движением отдёрнул ткань. Увиденная картина заставила его застыть на несколько мгновений в изумлении. На фоне голубого неба, одновременно и близко, и далеко, поднимались вершины могучей двуглавой горы. На склонах той, что повыше, каким-то нездешним светом серебрились снега, а облака синеватой дымкой проплывали мимо, будто не решаясь дотронуться до этого грозного великана. Ингвар узнал гору сразу, многократно он слышал о ней едва ли не от каждого своего попутчика. Всякий раз, когда он пытался подробнее расспросить, какова она из себя и почему разговоров о ней так много, ответ был одинаков: увидишь – не перепутаешь. Теперь он понял, почему никто не решался взяться за подобное описание: великан Масис, или как его ещё называли – Арарат, непреодолимо возвышался над всеми возможными словами всех возможных языков. Пытаться описать его человеку никогда не видевшему – совершенно пустое занятие, ведь его вековая мудрость, мощь и величие – вещи, которые стоило воспринимать чувственно, а не с чьих– то слов.

Оторваться от зрелища северянина вынудил очередной стук в дверь. Когда он открыл, внутрь вошел слуга. В его руках был таз с подогретой водой и небольшая стопка чистой одежды. Ингвар слегка ополоснулся, оделся, а затем всё тот же слуга повёл его вниз, в просторную трапезную. Они спускались по винтовой лестнице, которая успела повернуть не менее шести раз, прежде чем привела к нужной двери. У входа в трапезную их встретил тер-Андраник и чинно возвестил, что рад принимать такого гостя. Затем он поочередно познакомил северянина со всеми присутствующими:

– Рад представить тебе мою супругу Седу, – священник указал на невысокую женщину с большими печально-карими глазами. Немолодая, одних лет с мужем, но в её облике ещё читались следы былой красоты. Она поклонилась Ингвару, во всём виде её сквозило тщательно скрываемое напряжение, но лицо лучилось доброжелательностью. Ингвар подумал, что такое лицо не может быть неискренним, и смущенно пробормотал слова приветствия.

– А это моя дочь Ани, – на этих словах подошла красивая девица, северянин сразу узнал карие глаза матери, хотя они, видать, в силу молодости, печальными ещё не были. Держалась она горделиво, и во взгляде чувствовалось любопытство к пришельцу. Она не торопилась по примеру матери отвечать радушной улыбкой первому встречному, и сло́ва отца для неё оказалось явно недостаточно, чтобы сразу составить о госте положительное мнение.

Затем северянина познакомили и с младшими детьми: озорным мальцом лет шести, названным в честь отца Андраником, и застенчивой девчушкой – младшей дочкой хозяина Егине. Кроме членов семьи, в доме этим утром не было никого, за исключением старого управляющего Давида и ещё одной гостьи, о присутствии которой не знал и сам тер-Андраник. Ей оказалась Ануш, дочь одного из богатейших двинских купцов и близкая подруга Ани, гостившая в доме. Ануш тоже была красива: копна чёрных вьющихся волос, задумчивые умные глаза; Ингвар, устав коверкать армянскую речь, приветствовал её молчаливым поклоном. Когда со знакомствами было покончено, женщины покинули трапезную, а мужчины сели за стол.

– Ну, как ты находишь мой дом, северянин? – спросил тер-Андраник, накладывая себе в тарелку кашу.

– Мне тут хорошо спалось, а значит, это хороший дом, – ответил юноша, затем, перемешав содержимое тарелки, добавил. – Но твоё истинное сокровище в живущих здесь – у тебя потрясающая семья.

– Спасибо, что напомнил ему об этом! – с усмешкой подал голос Саркис. – Отцу полезно слышать такое от кого-то, помимо нас.

Тер-Андраник не ответил, укол попал в точку. Он действительно чувствовал вину, ведь созданный в доме уют ни в коей мере не являлся его собственной заслугой… Завтрак провели в праздных разговорах, Саркис, видя неловкость и стеснение северянина в новом доме, развлекал его рассказами о детских годах, проведённых в этих краях. Это оживило беседу – тут и Ингвару было чем поделиться. Как выяснилось, жизнь детей мало чем отличается: будь она у подножия Арарата или же на берегах холодных северных рек – дети любят игры, озорство и когда их родители счастливы. Тер-Андраник слушал разговор молодых людей с улыбкой, его трогали воспоминания сына, и ему нравилось, что они с Ингваром подружились. Священник не знал до конца, почему он решил пригласить язычника в свой дом. С одной стороны, виной тому были законы гостеприимства и его искреннее расположение к северянину, но с другой – так он пытался спрятаться от мучавших его домашних неурядиц, хотя сам он и не решался себе в этом признаться.

После завтрака тер-Андраник отправился в церковь, тяготившие его обязанности хозяина и настоятеля никуда не делись, и ему следовало решить массу накопившихся дел. Саркис же приказал оседлать коней и позвал Ингвара на конную прогулку по окрестностям. Предложение оказалось слишком соблазнительным, чтобы от него отказаться, и вскоре юноши уже были за оградой. По деревне ехали шагом, немногочисленные встречные прохожие добродушно кивали Саркису, а с некоторыми он коротко переговаривался. Вопросы и обороты из раза в раз повторялись: селяне постарше говорили, как юноша возмужал, молодые просто выражали радость о возвращении друга и все без исключения приглашали зайти в гости. Саркис на все приглашения отвечал утвердительно, но затем требовал, чтобы с ним звали и его «нового друга с севера». После этого толика радости Саркисовых друзей перепадала и варягу, а тот смущённо улыбался и бормотал слова благодарности. Когда они достигли околицы, Саркис отметил:

– Боюсь, тебе придётся приехать сюда и после царской свадьбы…

– Не чересчур для вашего гостеприимства?

– А мы тут и ни при чём, – хмыкнул Саркис, – просто иначе ты не успеешь побывать в гостях у всех, кому только что пообещал.

Ингвар рассмеялся, приглашение в гости – дело серьёзное, раз уж оно поступило, не ответить – значит обидеть людей. Однако почему-то до слов Саркиса северянин не думал, что это правило распространяется здесь и на него.

Деревня утопала в зелени и, будучи окружена с востока холмами, по отношению к западу стояла на возвышенности; когда молодые люди выехали за её пределы, им открылся изумительный вид на долину. Она пестрела виноградниками, садами и пашнями, от одного взгляда на это великолепие душа как будто расцветала. Двуглавый Масис всё так же молчаливо возвышался над всем, и казалось, что именно он является виновником царящих вокруг спокойствия и красоты.

– Сразу узнал вашу гору, – негромко сказал Ингвар.

– Да, я же говорил, что как увидишь – не спутаешь.

– Так все говорили…

– Потому что это правда, – Саркис с блаженным видом огляделся. – Куда бы тебе хотелось отправиться?

– А мы не можем съездить к самой горе?

– О, дружище, это не так близко, как кажется, до вечера нам не поспеть даже к его склонам и уж точно не вернуться обратно.

– А мы можем однажды выбрать время и добраться до вершины?

Взгляд Саркиса стал серьёзным, он посмотрел на Ингвара, а потом на Гору, как будто бы замялся, но потом сказал всё-таки:

– Нет, это невозможно.

– Отчего же? – недоумённо спросил Ингвар.

– Потому что вершина священной Горы недосягаема… Когда-то, ещё не зная истинной веры, наши предки верили, что там обитает царь вишапов и змей, поэтому не решались туда ходить. Были и другие, ещё более мрачные легенды. Вера в заключённые в горе древние злые силы переходила из поколения в поколение, но теперь мы знаем: это была просто дьявольская уловка. Или не дьявольская. Гора священна, и я рад, что страхи не дали язычникам осквернить её своими обрядами… Именно здесь когда-то остановился ковчег самого праотца Ноя, и именно отсюда вновь началась история рода людского. У подножий Масиса… Ты посмотри на него внимательно. Разве может такое место быть злым?

Ингвар и так смотрел на Гору не отрываясь.

– Нет, он прекрасен, – с чувством ответил северянин. – Но если там нет ничего злого, то почему мы не можем подняться?

– Потому что это священное место. Где-то там, недоступный глазу, почивает Ковчег, переживший Великий потоп. Были люди, пытавшиеся подняться и разыскать его, но Бог всегда указывал им, что делать этого не нужно. Ты знаешь историю Ноя?

Ингвар пожал плечами:

– Приблизительно.

Историю ему рассказывали в Царьграде, и смысл он понял. Ной – единственный человек, уцелевший после того, как христианский Бог смыл с лица земли всех грешников огромным дождём. Что ж, глядя на эту Гору, можно в полной мере поверить христианам, если где и до́лжно закончиться такому небывалому событию, то только в таком удивительном месте.

– Знаешь, – голос Саркиса вновь стал привычно-спокойным, утратив нарочито благоговейные ноты, – я до конца не понимаю, почему нам нельзя подниматься на вершину Масиса, но нутром чую, что это верно. На него хочется смотреть со стороны, а не топтать ногами.

Объяснение вполне устроило северянина, они тронули коней и вскоре уже летели галопом по цветущей долине. От быстрой езды потоки воздуха хлестали по лицу и заставляли глаза слезиться, но есть в молниеносной скачке что-то такое, что снимает усталость и наполняет грудь силой. Ингвар не думал ни о чём. Вернее, в его голове роилось великое множество мыслей, но юноша даже не пытался собрать их воедино и направить. Он просто наслаждался ветром, красками окружающего мира и глухим стуком копыт. Саркис держался в седле увереннее и вскоре начал отрываться от друга. Заметив это, северянин рассмеялся и с азартом пустил коня быстрее. Состязались они отнюдь не ради первенства, их гнало вперёд стремление как можно ярче и сильнее почувствовать миг, выпить его без остатка. Такие мгновения позволяют стряхнуть хотя бы на время весь груз житейских забот и увидеть мир в его первозданной красоте.

Так они внеслись на край высокого скалистого обрыва, едва успев придержать скакунов. На дне ущелья щебетал поток, это была река Храздан. Щадя после такой скачки коней, юноши двинулись вдоль берега шагом. Раскрасневшиеся и довольные, они долгое время ехали молча, пока Саркис не нарушил молчание:

– Вот теперь, наконец, я чувствую, что дома…

Ингвар не сказал ни слова, ему слишком хорошо сейчас молчалось, чтобы портить всё разговорами. Вскоре на пути молодых людей попался пологий спуск, и они, не сговариваясь, отправились к воде. Там, спешившись, они дали коням вволю напиться, а затем умылись сами.

– Спасибо, что согласился приехать к нам, – вновь первым заговорил Саркис.

– Ты меня благодаришь? Это я должен радоваться, что впустили!

– Пустяки! Но сдаётся мне, наш дом нуждался в твоём присутствии куда сильнее, чем на первый показаться могло…

– Почему?

– Думаю, скоро ты и сам заметишь… Отцу и матери давно пора встряхнуться. И ещё… чего бы обидного тебе не довелось услышать в ближайшие недели – не принимай близко к сердцу.

Ингвар совсем запутался:

– Объясни, – попросил он.

– Понимаешь, в войске люди видали многое и ко многим вещам относятся проще, чем здесь. Местные же все безусловно люди незлые, но некоторые вещи остаются за гранью их взгляда на мир.

– Ааа, кажется, я начинаю понимать, – северянин догадался, что дело кроется в висящем у него на шее молоточке Тора. – Твой отец перед выездом от царя заверил, что тут беспокоиться не о чём.

– В этом он точно прав! – рассмеялся Саркис. – Такие вещи никак не стоят твоего беспокойства! Я просто решил: лучше сказать тебе заранее, чтобы потом это не превратилось в неприятную неожиданность.

– Забудь, – махнул рукой Ингвар. – Я немного повидал мир, христиан, да и неприятностей тоже. Меня не удивишь – чего я только не слыхал о себе!

– Тем лучше! Однако нам пора ехать, а то опоздаем к ужину – тот ещё пир будет.