Текст книги "Тайна Вселенской Реликвии. Книга вторая"

– Ну что? – неясно кому из вошедших, был адресован нетерпеливый, полный тревожного ожидания, вопрос, прозвучавший одновременно из двух уст.

– Погодите, погодите. Это я вас должен спросить: «Ну что?», – не понял Ремез, в недоумении разводя руками.

– Да это, Степан Павлович, Сапожкову наш вопрос предназначен, – пояснил Саня.

Хитрый Митька всё устроил так, что даже друзья, наблюдавшие за его действиями из окна, не смогли уразуметь: нашлась всё-таки Реликвия, или нет.

– В чём дело, ребята?

– А вот в чём! – Сапожков, словно магистр оккультных наук, произвёл какие-то торжественные манипуляции руками, и в его ладонях очутилось то, что за последние годы стало неотъемлемой частью их жизни и смыслом существования.

В рабочем кабинете Льва Савельевича нависла напряжённая тишина. Сапожков молча протянул находку Ремезу. Взяв её осторожно в руки, тот не спеша подошёл к окну и стал внимательно разглядывать со всех сторон. Потом её, поочерёдно, держали в руках и разглядывали Саня с Кузей. Каждый осознавал торжественность наступившего момента, так как чисто психологически заранее был подготовлен к нему.

Ремез снял с одной из полок книжного стеллажа хрустальную пепельницу, оставшуюся от своего прежнего хозяина, бережно установил в неё драгоценную находку и всё это поставил на середину подоконника.

– Итак, первая часть завещания Льва Савельевича вами выполнена с честью! – чуть сдавленным от волнения голосом вымолвил Степан Павлович. – Теперь наша очередная задача будет заключаться в том, чтобы сохранить капсулу в целости и невредимости до оговоренного срока, во что бы то ни стало, покуда за ней не явится посланец, вернее – её хозяин…

– Айвисто! – не утерпел и поспешил уточнить Остапенко.

– Да, Айвисто! И должно это произойти тридцатого июня 1995 года, если этому, разумеется, ничто не помешает… Ох!.. – вдруг вспомнил о чём-то Ремез, шлёпнув себя по лбу. – Нехорошо-то как получилось: меня ведь там женщины наши, наверное, заждались… Одну секундочку. Пойду извинюсь – думаю простят, – да и отпрошусь ещё минут на пяток…

– Всё! – улыбаясь, произнёс воротившийся вскоре Ремез. – Простили и отпустили. Женская снисходительность не знает пределов, – пошутил он. – А теперь давайте присядем, – последовало предложение, и все вновь опустились на просторный, старинный диван. – Не спрашиваю о том, как и с помощью чего вам удалось отыскать пропажу: об этом я, примерно, догадываюсь, и уверен, что здесь дело чистой техники. Скажите только мне, где именно пряталась она от нас?

– И не поверите, Степан Павлович! – нетерпеливо отозвался Сапожков. – В дупле!..

– Как? В каком дупле? – не понял тот, удивлённо возведя брови.

– В дупле вот этого самого дуба, – Митька указал в сторону окна, за которым хорошо просматривался мощный ствол лесного гиганта. – То есть, «придуплилась» капсула наша…

– Кто бы мог подумать! – после недолгой, шоковой паузы, с некоторой долей сожаления в голосе, и в то же время – торжества, негромко вымолвил Ремез. – Поразительно!.. Как всё, оказывается, просто!..

– По правде говоря, Реликвия не очень-то похожа на камень, – в шутку заметил Малышев.

– А она и действительно была похожа на камень – до поры до времени, – пока Гришка не выбросил её, – уж больно чересчур уверенно пояснил Сапожков. – Просто до этого капсула была покрыта тонкой, каменистой оболочкой из космической пыли. Видимо, после многократных ударов по скорлупе грецких орехов, в оболочке этой образовались микротрещины и создались местные напряжения. Завершающий удар о ствол дерева и о дно дупла довершили своё неприглядное дело: оболочка раскололась, оголив тело капсулы…

– Откуда у тебя такая уверенность? – не дал договорить Малышев.

– Тебе нужны вещественные доказательства? Пожалуйста! – Сапожков снова жестом факира извлёк откуда-то чечевицеобразные обломки, похожие на глиняные черепки. – Я их прихватил заодно с капсулой из дупла, так, на всякий случай.

– Молоде-ец! Ты, как всегда – практичен и предусмотрителен, – не сдавался Малышев. – Голыми руками тебя не возьмёшь…

– Страшно даже и подумать, что внутри вот этой, сравнительно небольшой сферы, заключена целая галактика, в сотни раз больше нашей, и что там бушуют немыслимой силы природные процессы, – высказался Остапенко после того, как был произведён тщательный осмотр остатков разрушившейся каменисто-пылевой, космической оболочки.

Все четверо, откинувшись на спинку дивана, сидели в позах людей, пребывающих на отдыхе после изнурительной и тяжкой физической работы. Теперь внимание присутствующих было полностью поглощено созерцанием капсулы, разместившейся в хрустальной пепельнице, на подоконнике.

– Главное – всё сходится, как описывал Льву Савельевичу Айвисто, – утвердительно произнёс кто-то из ребят. – Сфера, тёмно-бурого цвета, размерами с бильярдный шар, весом в пределах полутора-двух килограммов, и с двумя диаметрально противоположными чёрными, технологическими точками синтеза силовой оболочки капсулы. Одна точка – маленькая, величиной с зёрнышко, другая – с копеечную монету…

Степан Павлович молчал. Он всё смотрел и смотрел на Реликвию, на это грозное вместилище миллиардов и миллиардов звёзд, и вселенских коллапсов, на этот шедевр науки и техники представителей потомков человечества Второй Земной Цивилизации. Лицо учителя было строгим и серьёзным. Но вот губ его коснулась еле уловимая, грустная улыбка.

– Как бы теперь, вместе с нами, порадовался Лев Савельевич, – с нескрываемым сожалением и горечью в голосе, негромко вымолвил он.

От последовавшего молчания, вновь наступила тишина. Каждый по-своему переживал случившееся. Торжество, грусть, тревога за неизвестность будущности человечества – всё слилось в единый, нервный клубок. А в это самое время сознание Сапожкова пронзила жуткая мысль, от которой его бросило в жар. «А что бы могло статься, если бы вдруг удары Шишкина по этим несчастным и жалким грецким орехам пришлись на большую, аккрецирующую, технологическую точку капсулы? Или то же самое – при ударе о ствол дерева или о дно дупла?» Он тут же поделился своей мыслью с присутствующими. Реакция была бурной, но неоднозначной. В этой связи Ремез заметил:

– Поэтому с капсулой требуется очень осторожное, бережное обращение. Положение её, по всей видимости, придётся в дальнейшем жёстко зафиксировать распорками в каком-либо замкнутом объёме, ну, скажем например, внутри полого, прозрачного куба.

– Правильно, – поспешил поддержать Сапожков учителя. – И упрятать всё это надо в недоступном любопытному взору и недосягаемом постороннему месте, то есть – необходимо обеспечить безопасность не только Реликвии, но и всей цивилизации на определённом отрезке времени…

Женщины не вынесли «жестокого обмана» со стороны Степана Павловича. В рабочий кабинет они ворвались подобно урагану. Мужчины встали.

– Так вот, значит, какова цена вашим обещаниям? – нахмурив брови и глядя на Ремеза, строгим голосом вымолвила Елена Владимировна, но тут же осеклась, узрев, что тот приложил палец к губам и глазами указал в сторону окна. – Что это? – тихо спросила она в растерянности, увидев на подоконнике знакомую ей пепельницу с каким-то посторонним предметом в ней.

– Это, любезная Елена Владимировна, ни что иное, как пропавшая Реликвия Льва Савельевича, – как можно спокойнее ответил Ремез.

– Шутить изволите! – Хозяйка недоверчиво обвела присутствующих растерянным взглядом. Лицо её вдруг побледнело и она невольно схватилась за сердце.

– Ради Бога, успокойтесь! – не на шутку растревоженный Ремез подхватил Елену Владимировну под локоть и усадил на диван, в глубине души проклиная себя за допущенную опрометчивость. – Всё обошлось хорошо. Ребята сравнительно недавно обнаружили пропажу в дупле вашего великолепного дуба…

– Невероятно! – немного придя в себя, вымолвила хозяйка. – Но когда же они успели? Ведь никто из них, правда, кроме Мити, не выходил из дома?

– И тем не менее – это так, поверьте нам. Перед вами то, к чему все мы так долго стремились…

Молодёжь уже столпилась у окна. Какое-то время спустя, к ней присоединились и старшие.

– Но позвольте, мальчики! – разгубленно воскликнула Настя, до этого внимательно разглядывавшая находку. – Ведь это какой-то металлический шар, а не камень. Он вовсе не похож на дедушкину Реликвию.

– И правду говорит дочка, – с долей растерянности на лице и сожаления в голосе подтвердила Елена Владимировна. – Не похож он что-то на тот камень. – Она протянула к нему руку, но тут же была остановлена предостерегающими словами Ремеза:

– Елена Владимировна! Дотрагиваться до него пока что не рекомендую.

– Почему? – Рука её так и застыла в воздухе, а сама она в недоумении посмотрела на говорившего.

– Давайте сделаем вот что, – немного подумав, обратился к женщинам Степан Павлович. – Перенесём-ка нашу находку вместе с пепельницей в гостиную, установим всё это посреди стола, расположимся вокруг и я постараюсь кое-что объяснить вам. Идёт?..

Так и сделали. В свете электрической лампочки под цветастым, желтоватым абажуром, опущенным низко над столом, капсула отливала матовым, тёмно-пепельным цветом. На её поверхности чётко выделялись две иссиня-чёрные технологические точки синтеза. Ремез тихо и последовательно вёл своё пояснение, не затрагивая ни описания свойств капсулы, ни причин её появления вообще, ни того, что и какие события с ней связаны…

– Лев Савельевич, разумеется, знал, что находится внутри камня. Он поведал мне всё, что ему было известно о нём. Последней его волей было желание передать капсулу – так мы называем этот шар, – в руки одному человеку, который должен прибыть за ней летом 1995 года. Сказать большего пока я вам ничего не могу, – сообщил в заключение Ремез. – Льву Савельевичу, до положенного срока, мной дан обет молчания. Но поверьте, придёт время и вы всё сами обо всём узнаете…

На будущее условились, что капсула будет передана на хранение Степану Павловичу и являться доступной каждому из присутствующих в любое время дня и года. Женщины не роптали, осознавая тот факт, что здесь кроется, как выразился кто-то из них, какая-то «великая тайна»: зря, просто так, Ремез говорить не станет.

За разговором никто и не заметил, как куда-то исчез Малышев. А тот вспомнил, что, оставив на рабочем столе свой «Дешифратор», так и не выключил его, забыл. Привычным движением руки он уже собирался выключить прибор, когда вдруг на экране возникло изображение человеческой фигуры, зависшей на ближайшей к окну ветке дерева. Кузя взял «Дешифратор» и подошёл с ним вплотную к окну.

– Митька, наверное, – подумалось Малышеву, но ему тут же пришлось отбросить эту мысль, так как взгляд, брошенный на счётчик-индикатор времени, уловил цифры, соответствующие августу 1988 года. – Ничего себе! Сразу три года перескочил… А-а, да я, наверное, нечаянно задел рукавом ручку регулировки скорости хода времени, – догадался он, и машинально зафиксировал её в нулевом положении, остановив ход времени.

Всяческое движение на экране прекратилось, и в плашмя зависшей на ветке фигуре Кузьма без особого труда узнал Шишкина-младшего, уставившегося прямо на него.

– Ну что уставился, сосиска! – обратился он вслух к Гришкиному изображению. – Давно не видел что ли?.. А впрочем интересно, что это ты там так пристально высматриваешь через окно?

Чтобы прояснить этот вопрос, Малышев направил объектив гравитационно-оптической линзы «Дешифратора» внутрь комнаты. Экран тут же высветил всю обстановку рабочего кабинета и четыре мужские фигуры, в которых он, не без удивления, узнал себя и своих друзей с Ремезом. Все застыли в движении и в каком-то разговоре.

– Ага-а, подслушиваем-подсматриваем, значит! – пока ещё неосознанно, довольствуясь лишь самим фактом человеческого любопытства со стороны бывшего соклассника, вслух возмутился Кузя. – Давай, давай продолжай в том же духе! А мы сейчас быстренько выясним, когда же это ты занимался этим неприглядным делом, и как долго держал тебя этот бедный, несчастный дуб.

Последовавшие за этими словами манипуляции с ручками, кнопками, рычажками прибора выдали на экране непреложную истину с обвинительным, прокурорским уклоном: на дереве Шишкин болтался 21 августа 1988 года, с 21.10 по 22.28 часов включительно.

– Обалдеть можно! – воскликнул удивлённый Малышев. – Что же могло его так заинтересовать? – и он тут же позвал Остапенко с Сапожковым…

– Как вы, наверное, помните, 21 августа – Настин день рождения, – напомнил Малышев после того, как ознакомил друзей с необычной ситуацией и произвёл перед ними повтор «киносюжета».

– В первую очередь, кому-либо из нас, надо слазить на дерево и проверить оттуда расстояние на предмет слышимости, – внёс своё предложение Остапенко.

Сапожков, вновь откомандированный на дерево, как опытный специалист в этом деле, сообщил об отличной слышимости голосов и речи как в рабочем кабинете, так и в гостиной.

– Так, – продолжал Саня, – теперь необходимо вспомнить, о чём мы говорили в тот вечер.

Стали вспоминать. Оказалось, что обсуждали художественные полотна Малышева, говорили об их эстетических достоинствах, психогенных и лечебных свойствах, и прочее; кто-то даже называл предположительную цену каждой из картин. Говорилось о Записках СОМов, о своих проектах, планах на будущее и о том многом, что должно было нести на себе, по мнению ребят, печать глубочайшей секретности.

– И кто бы мог подумать?! – разгубленно вымолвил Малышев. – Он всё подслушал, и теперь ему всё известно!.. Проклятие!..

– Послушайте! – воскликнул Сапожков, которого, видимо, посетила какая-то свежая мысль. – А ведь Кузины картины спёрли где-то неделю спустя после Настиного дня рождения.

– Спокойно, спокойно! – остановил Саня. – Только без паники! Советую всем нам хорошенько подумать и всё обсудить…

Уже смеркалось, когда все стали расходиться по домам. В этот вечер о своём неожиданном открытии ребята со Степаном Павловичем не обмолвились ни одним словом, посчитав это преждевременным до полного выяснения обстоятельств дела. Между собой договорились, что в ближайшее время первым делом необходимо будет выяснить и определить участников кражи картин Малышева для дальнейшей координации совместных действий.

– Думаю, что теперь для нас это не составит большого труда, – многозначительно вымолвил Остапенко. – Твой «Дешифратор», Кузя, уверен – всем следственным органам обеспечил бы стопроцентную раскрываемость преступлений.

– Вот именно: бы! – передразнил Кузя. – Только не по их честь, слишком жирно будет…

В дальнейшем, для восстановления тех или иных событий прошлого, которые необходимо было пронаблюдать визуально, Малышев использовал простую методику. Согласно ей, достаточно было знать примерное время их свершения, хотя бы, плюс-минус один месяц. Затем, на «Дешифраторе» задавалось ещё более раннее время, устанавливался режим многократного ускорения хода времени, то есть, время как бы искусственно «сжималось», и запускался прибор. В подобном режиме он работал до тех пор, пока на экране не возникало изображение интересующего оператора события. Изображение тут же фиксировалось установкой ручки скорости хода времени в нулевое положение: время останавливалось. После этого событие возвращалось во времени несколько назад к исходной, начальной своей точке, а электронный счётчик-индикатор времени высвечивал дату его свершения с точностью до секунды, и, наконец, следовал визуальный просмотр события в требуемом временно-скоростном режиме…

В последующие дни, с небольшими интервалами во времени, «Дешифратор» помог ребятам окончательно и бесповоротно расставить все точки над «i». В том, что их квартиры когда-то «шерстила», притом – одновременно, блатная троица, теперь для ребят не было ничего неожиданного: ведь Шишкин был с ней связан напрямую, и всё выболтал.

Двери квартир охотно распахивались перед «братвой», как перед опытными домушниками, с помощью хитроумных приспособлений и отмычек. Действия их были одинаковы и целенаправленны. Все трое, поодиночке, рылись в тетрадях и обычных дневниковых записях, в журналах, блокнотах и скоросшивателях… Никаких сомнений не оставалось: они искали Записки СОМов. Но зачем? Найдя они то, что искали, вряд ли смогли бы разобраться в сокращённых, не понятных для их разума расчётах, записях, пометках. Всё как-то поспешно, поверхностно пробегалось глазами налётчиков и тут же укладывалось на прежние места. Всё остальное, как говорится, летело прочь, создавая в комнатах квартир полнейший хаос и беспорядок.

Мишка-Клаксон орудовал в квартире Малышевых, Жора-Интеллигент – у Остапенко, а Пашка-Дантист – у Сапожковых. Первые двое беспардонно присвоили себе по несколько драгоценных вещей, пытаясь, по всей видимости, создать иллюзию обычной кражи. Перед уходом Мишка-Клаксон вдобавок ко всему реквизировал все четыре Кузины картины, бережно уложив их в принесённый с собой брезентовый мешок. И что было странным, так это то, что с картины «Глаза» он так и не снял холщовой Кузиной накидки, словно знал о её необычных свойствах и решил не рисковать лишний раз…

– Мне почему-то кажется, что кроме Шишкина и этих трёх альфонсов-виртуозов, существует ещё некое, пока неизвестное нам, лицо «Икс», крайне заинтересованное в содержании наших Записок, – попытался высказать своё предположение Сапожков. – Для него, видимо, и картины сыграли немаловажную роль, в финансовом отношении, разумеется: ведь не за красивые же глаза они очутились в частной коллекции Вилли Рунгштольфа.

– А ведь и вправду, Митька близок к истине, – согласился Малышев. – Ну ничего, придёт время, и мы проследим путь картин из Крутогорска на американский континент.

– Не забывайте, парни, что ввиду двойственности нашего положения, в котором мы очутились не по своей воле, никто из нас не имеет никакого морального права предпринимать какие-либо ответные действия по отношению к этим, как выразился Митька, альфонсам-виртуозам, – предостерёг Остапенко, и добавил: – До поры, до времени, конечно, а там видно будет…

– Как-то нелепо всё получается, – размышлял вслух Малышев. – Знаем всю подноготную преступления, а сделать ничего не можем. Парадокс какой-то!

– Об учёбе сейчас думать надо, – напомнил Сапожков, хотя на него это не было похоже. – Зимняя сессия на носу. Хотя и мне, по правде говоря, не терпится узнать, кто спалил нашу мастерскую, кто убил – а я в этом почему-то уверен, – Мишку-Клаксона, кто следил за нами и подрезал нашу лестницу в Склепе… Да и вообще, мало ли ещё чего неожиданного предстоит нам узнать, и делать при этом вид «Божьих одуванчиков». На всё это здоровья нашего не хватит от сознания своего бессилия…

4. И всё же она вертится!

Вступивший в свои права новый 1992 год, ознаменовался успешным завершением зимней сессии. Если Остапенко и Сапожков без особых усилий преодолели экзаменационный барьер, то Малышеву пришлось всё же поднатужиться: как-никак, а целый месяц учёбы, по причине болезни, всё же был упущен.

Как-то раз в дни зимних каникул Кузьма Малышев предложил продолжить начатые в прошлом году «следственно-поисковые» работы по выявлению причин и обстоятельств когда-то свалившихся на них невзгод и неприятностей.

– Брось ты это грязное дело, – посоветовал Саня. – Всё в прошлом, и не стоит бередить свои раны по пустякам.

– Ничего себе – по пустякам! – возмутился тот.

– Дай договорить, пентюх! – оборвал Остапенко. – Все мы прекрасно знаем и понимаем, что связаны по рукам и ногам единым обещанием сделать то, что не успел сделать, и завещал нам, Лев Савельевич Лопухин. Это наша главная жизненная цель; это, выражаясь нашим девизом, всё, чем живём, дорожим и рискуем… – Саня запнулся и сделал строгое выражение лица, заметив, что Кузя открыл было рот и вновь пытается что-то возразить. – И давайте договоримся раз и навсегда: с сегодняшнего дня – никаких дёрганий и выбрыков. Все наши помыслы и стремления должны быть подчинены лишь одной, единственной цели. Ради этого всё же стоит, пусть даже хоть один разок, прожить жизнь на нашей несовершенной, мятущейся планете…

В то время, как у Остапенко с Малышевым работы по «Каталин» и «Дешифратору» фактически считались завершёнными и с честью апробированными – они лишь совершенствовали свои детища, – у Митьки Сапожкова, в работе над «Джином», начали появляться сбои. Он стал нервничать, и как-то раз признался, что с некоторых пор испытывает хронический дефицит в финансах. Все его кассовые сбережения, равно, как и сбережения всего трудового народа, в один распрекрасный день, с чьей-то лёгкой руки, проводившей денежные реформы, в одно мгновенье превратились в мыльный пузырь. А для дальнейшего совершенствования конструкции «Джина» и окончательной доводки её до ума, Сапожкову позарез нужны были деньги. Он стал подумывать о переходе на заочную форму обучения в институте.

– Подумаешь, – говорил он друзьям, – велика важность! Ну, на год позже вас окончу институт. Что с того? Зато появится больше шансов как можно быстрее закончить конструкцию «Джина». И в ноги кланяться никому не надо будет, чтобы изготовили ту или иную мелочную деталь, за которую, вдобавок, ещё и «три шкуры» готовы содрать. Почти что на всех станках работа мне знакома, так что и сам справлюсь…

Саня без труда убедил его не делать этого.

– Подумай сам, своей головой, – он постучал пальцем по лбу. – На стационаре у нас военная кафедра, так? Так! А на заочном? И перевестись не успеешь, как загребут в ряды нашей доблестной Красной Армии, и доучиться не дадут, поверь мне. Кому тогда прикажешь доводить своё дело до конца? – всё наседал и наседал Саня на Сапожкова. – Если бы у нас была полная уверенность в том, что Айвисто благополучно прибудет за капсулой в точно намеченный срок, тогда и разговора бы этого не было. Ну, а если ему что-то помешает? Как мы сумеем в таком случае беспрепятственно доставить её по месту назначения, куда ни один вид существующего транспорта не рискнёт забраться? Следовательно, надеяться надо лишь на самих себя и собственные силы.

Митька послушался и, в целях приработка, стал заниматься надомничеством. К этому времени, как на дрожжах, стало плодиться и множиться странное племя «новых русских» – крутых. Их можно было узнать по самодовольным и самоуверенным, нахальным, лоснящимся лицам, слегка под кайфом и с дорогой сигаретой в зубах высовывающихся из окон поношенных иномарок. Как правило, это была на вид крепко-рыхлого телосложения молодая и не очень молодая публика, в заграничных спортивных костюмах свободного покроя и в «кроссовках», коротко подстриженная и, обязательно с мощным торсом и свисающим животиком. «Это у них считается признаком довольства и благополучия, – шутил по этому поводу Сапожков. – Только вот глаза какие-то пустые и воровские».

И вот, племя это «молодое, незнакомое» стало скупать вокруг Крутогорска земельные участки и обустраивать их своими жилищами-особняками: коттеджами, шикарными виллами. Каждый старался перещеголять своего соседа, соревнуясь в возведении целых архитектурных ансамблей в стиле разных времён и эпох. Сапожков, не будь дурак, придумал и изготовил оригинальный светильник в виде аиста, выполненного в натуральную величину, по всем правилам, стоящего в гнезде на одной ноге и удерживающего в своём клюве старинный, декоративный фонарь. Это «произведение искусства», установленное на шиферном покрытии навеса над ступеньками крыльца дома, оказалось настолько оригинальным, изящным и реалистичным, что тут же привлекло к себе внимание: никто из прохожих не мог равнодушно пройти мимо Митькиного творения.

Молва быстро разнесла эту весть, и от этих пижонов – так Сапожков называл «новых русских», – начали поступать заказы, сначала – единичные. Исполнял он их высокохудожественно, в срок и за умеренную плату в твёрдой валюте. Не прошло и двух недель, как от заказчиков не стало отбоя. Каждый из них желал поставить завершающий штрих в уже отстроенных и обживаемых хоромах, украсив фасады домов, крыш, парадные подъезды и лестницы, плавательные бассейны чем-то этаким, от чего любой, узрев это, сначала ахнул бы от неожиданности и восторга, а затем схватился бы за сердце и лопнул от зависти.

Посыпались заказы на изготовление светильников, отображающих застывшие в движении стати других видов представителей животного мира: дельфинов, моржей, пингвинов, слонят, жирафчиков, и прочих. Все они удерживали на своих носах, лбах, головах, хоботах, в клювах светящиеся шары, кубы, конусы, пирамиды… Всё зависело от фантазии заказчика. Теперь уже Сапожков не удовлетворялся умеренной ценой и брал по максимуму, диктуя свои условия.

А по заказу одного из таких «оригиналов» был изготовлен светильник в виде фигуры, в полный рост, улыбающегося до ушей негра, облачённого в парадную ливрею. Одной рукой, в приветствии, он приподнимал приплюснутую шляпу – цилиндр, а в другой, на уровне лица, удерживал декоративный фонарь, выдержанный в стиле «ретро». Теперь этот темнокожий служитель украшал собой парадный вход, приветствуя своей белозубой улыбкой «высоких» гостей и освещая им дорогу, ведущую в апартаменты виллы. С этого «крутого» Митька содрал триста «баксов».

Все свои шедевры Сапожков ваял из любительской конструкционной пластмассы на основе магнезита – 35%, хлорного магния – 0,1%-й раствор, и мелких древесных опилок – 65%, отливая их в гипсовые формы.

Около трёх месяцев, в свободное от занятий время, целыми вечерами, иной раз прихватывая и ночи, в поте лица трудился Сапожков на поприще умельца «народных промыслов». Это ему без ущерба для учёбы позволяли делать природные здоровье, память и способности: ему достаточно было лишь прослушать лекцию. Правда, за это время он успел сбросить с себя более двадцати килограммов веса. На замечание друзей по этому поводу, он ответил:

– В то время, как для поддержания глупости на надлежащем уровне требуются усиленное калорийное питание и полноценный сон, – с усталой улыбкой на устах вымолвил Сапожков, подразумевая своих заказчиков, – умная мысль отбрасывает эти понятия на последний план.

Как бы там ни было, а успев до летней экзаменационной сессии создать целый загородный «зоопарк», Митька сумел выколотить из «толстых кошельков» около трёх тысяч долларов. Успешно завершив учебный год и став студентом четвёртого курса, он почти что целое лето посвятил строительству и усовершенствованию своего «Джина»: финансового дискомфорта он теперь уже не испытывал…

Не дремал в это время и каждый из его друзей. Так, Саня Остапенко первое полугодие 1992 года посвятил себя изучению воздействия излучений «Каталин» на живой организм. В качестве подопытных использовалось всё, что способно дышать и передвигаться: отловленные мыши, птицы, рыбы; куры, кошки, собаки и даже, как-то один раз, Митькина свинья. В последнюю очередь свой прибор он испытывал на себе.

Выяснилось, что «I» (ингибитор) – излучение способно вызвать онемение мышц, ослабление дыхания, ухудшение зрения, слуха, обоняния, тактильных ощущений и памяти, потерю пространственной ориентации, сознания и кровообращения.

В случае «К» (катализатор) -излучения, то здесь преобладали восстановительные свойства. Происходило обострение всех органов чувств, наблюдался, вернее – испытывался необычайный подъём бодрости и духовных сил: организм как бы перерождался и омолаживался.

Но существовала критическая мощность «I-К» -излучения, превышение которой влекло за собой необратимые изменения в деятельности живого организма, приводившие, как правило, к летальному исходу. Так, в случае «I» -излучения, вслед за остановкой кровообращения, наступало общее охлаждение организма до тех пор, пока он не превращался в ледышку, раскалываясь от лёгкого прикосновения прямо на глазах. В случае «К» -излучения наступал паралич, вскипание крови, организм начинал разогреваться, дымиться и чуть ли не сгорал, в прямом смысле этого слова.

Мощность воздействия «I-К» -излучений на организм лежала в очень узком диапазоне – от нуля до десятков ватт, – за которыми следовали мощности, уничтожающие всё живое, и способные воздействовать уже прямым путём на ход химических, окислительно-восстановительных реакций, замедляя или ускоряя в тысячи раз скорости их протекания.

На основе полученных данных прибор был дополнительно снабжён отградуированной шкалой мощностей и специальным верньерным устройством…

Кузьма Малышев улучшал характеристики и расширял возможности своего «Дешифратора». Дело в том, что временной диапазон прибора был ограничен четырьмя цифрами – 1—1999 годы новой эры, то есть лишь только в этом промежутке времени и можно было пронаблюдать ход событий, происходивших на Земле.

– До 9999 года ещё далеко, наверное не доживу, – рассуждал Малышев. – А не мешало бы заглянуть в 9999 год до новой эры, а может быть и в более древние эпохи. Как, например, я увижу трагедию Атлантиды, погибшей более тринадцати тысячелетий назад?

В конце концов временной диапазон был расширен как в прямом направлении со знаком «плюс», так и в обратном – со знаком «минус», возрастя при этом на один порядок и став пятизначным числом. Теперь «Дешифратор» был способен выдавать на своём экране изображения хода событий, происходивших на Земле с 99999года до новой эры вплоть до 99999 года новой эры…

Работали и творили Остапенко с Малышевым в основном в помещении обустроенной в своё время общими усилиями домашней лаборатории. Находилась она в подвальном помещении старинного особняка Ремезов. Размерами десять на десять, высотой в два с половиной метра, оборудована она была чуть ли не по последнему слову техники. Физические и радиотехнические приборы различного назначения, приборные и монтажные стойки с переплетениями кабелей и проводов, какие-то пробирки и колбочки с химическими реактивами, укреплённые в штативах. В одном из углов, скрытом перегородкой, стояли одна на другой – до потолка – небольшие клетки для экспериментальных, подопытных животных, в основном – для кроликов.

Помещение было разделено на две части. В одной, меньшей, находились рабочие места Малышева и Остапенко. В другой, большей, на невысоком, диэлектрическом подиуме, около одной из стенок, возвышался корпус двухлучевого плазмотрона. Напротив, метрах в восьми, была расположена стойка с вертикально укреплённым на ней прозрачным, цилиндрическим сосудом, открытым концом вниз. Где-то на половине уровня сосуда стенки его пронизывались короткими металлическими штырями, удерживающими внутри сосуда своими концами какую-то толстую и широкую пластинку. К днищу и входному отверстию сосуда тянулись провода, оканчивающиеся на обмотках постоянных магнитов. Снизу, в открытое отверстие сосуда было направлено сопло с отходящим от него шлангом подачи газовой смеси.