Текст книги "Сочинения. Том 3. Великие революции. От Кромвеля до Путина"

1.6. Результаты революции и постреволюционное развитие

Воздействие революции на ход исторического развития той или иной страны относится к категории проблем, по которым в науке не только не достигнут консенсус, но существуют полярные, несовместимые точки зрения: революция привела к полному разрыву с прошлым – она не оказала сколько-нибудь существенного влияния, и постреволюционное развитие есть прямое продолжение предреволюционного; революция открыла новые перспективы для развития общества – она затормозила позитивные процессы, которые зародились в предреволюционный период. С точки зрения концептуального подхода, которого придерживаются авторы, революция служит одним из механизмов разрушения встроенных ограничителей, мешающих адаптации общества к новым условиям. В связи с этим возникает вопрос: в какой мере в результате революции устраняются ограничители и создаются предпосылки для дальнейшего эволюционного развития. На него нет простого и однозначного ответа. Здесь возможны по меньшей мере три варианта.

1. Ограничители могут быть устранены способами, которые позволяют в целом повысить адаптивность системы, ее способность приспосабливаться к изменениям вне зависимости от того, в чем эти изменения состоят. При этом создаются предпосылки для эволюционного развития общества на перспективу, и, хотя возникающие новые проблемы способны вызывать в обществе серьезные конфликты и трения, они разрешаются нереволюционным путем. Это самый благоприятный исход революции, но практически ни одна из них в полной мере не привела к подобному результату.

2. Устраняются лишь те ограничители, которые сделали неизбежной данную революционную ситуацию и не позволили приспособиться к новым условиям, специфическим для конкретного исторического периода. При этом система остается негибкой, и при появлении принципиально новых проблем ее способность к адаптации оказывается недостаточной. Общество в таких условиях демонстрирует высокую стабильность в краткосрочной и даже среднесрочной перспективе, однако с течением времени возможны новые революционные потрясения.

3. В ходе революции часть ограничителей может быть устранена, а часть – сохраниться или даже усилиться. Кроме того, в результате революции могут возникнуть новые ограничители, не характерные для старого режима. В этих случаях адаптивные способности постреволюционного общества недостаточны, и проблема существования встроенных ограничителей сохраняется и на послереволюционный период. Тем самым остается и вероятность революционных потрясений в дальнейшем, хотя этого можно избежать, поскольку существуют другие пути устранения ограничителей.

Факторы, влияющие на результаты революции, обеспечивающие различную степень адаптивности общества в послереволюционный период, многообразны и разнородны. Попытаемся выделить некоторые наиболее общие моменты, демонстрирующие взаимосвязь предпосылок и результатов революции.

При прочих равных условиях, вероятность ликвидации существующих ограничителей прямо пропорциональна давлению новых обстоятельств, вызывающих необходимость адаптации. Так, и во Франции в результате революции 1789 г., и в России в результате революции 1917 г. произошло «осереднячивание» крестьянства, что не в полной мере снимало экономические ограничители, препятствующие дальнейшему развитию. Создавались не очень благоприятные условия для проведения индустриализации и достижения быстрого экономического роста – недостаточная емкость внутреннего рынка, слабый приток дешевой рабочей силы в промышленность. Для Франции это означало низкую конкурентоспособность французских товаров по сравнению с английскими и сохранение экономической гегемонии Англии в Европе и мире. Однако в тот период это не грозило Франции более опасными последствиями: не было угрозы лишиться национальной независимости, опуститься до уровня третьестепенной державы и т. п.

Что касается России, то для нее задача ускоренной индустриализации воспринималась как вопрос жизни и смерти. Знаменитые слова Сталина: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» (Сталин, 1939. С. 329), – возможно, несколько драматизировали ситуацию, однако были не так далеки от истины. И сложившийся в результате революционных преобразований баланс сил в ходе термидора был насильственно изменен: коллективизация сельского хозяйства позволила осуществлять практически неограниченное перераспределение средств на нужды индустриализации. В Японии вопросы ликвидации барьеров на пути индустриализации также решались достаточно успешно, причем «неумолимость и смертельная опасность вызова, с которым столкнулась Япония после 1853 г., объясняет последующее стремление к модернизации, более единодушное, чем в континентальной Европе после 1815 г.» (Rostow, 1971. Р. 71).

Однако именно насущность и очевидная опасность проблем, стоящих перед страной, концентрация всех сил и мобилизация всех ресурсов на их решение предопределяют жесткий, одноцелевой характер постреволюционной системы. Создавая возможности для ускоренного развития в краткосрочной перспективе, она потенциально несет в себе зародыш новых конфликтов и потрясений в будущем. Таким образом, чем сильнее давление новых обстоятельств, тем меньше вероятность достижения гибкости и адаптивности системы в целом к любым новшествам и изменениям. И тем больше вероятность второго из перечисленных выше вариантов снятия ограничителей.

Для обеспечения долгосрочной адаптивности системы наиболее важно устранить политические ограничители. Между тем любой революционный процесс создает для этого неблагоприятные условия. Восстановление сильной государственной власти, которое знаменует собой окончание революции, обычно предполагает установление авторитарного режима, способного покончить с анархией и неопределенностью революционного периода, привести общество в состояние хотя бы временного равновесия. Поэтому в той или иной форме политические ограничители сохраняются. Для обеспечения перехода страны к устойчивому эволюционному развитию принципиально важно, в какой форме и в какие сроки их удается устранить.

С этой точки зрения поучительно сравнение английской и французской революций. В целом результаты французской революции выглядят несравнимо более радикальным разрывом с прошлым, и можно предположить, что она должна была дать гораздо больший простор общественному развитию, чем английская. Однако, как известно, Англия до сих пор избавлена от новых революционных потрясений, тогда как Франция пережила целую серию революций. Объяснение этого феномена видится в том, что в результате английской революции 40-50-х годов и последовавшей за ней Славной революции 80-х годов XVII в. удалось установить политическую систему, способную саморазвиваться, адаптироваться к изменению условий в стране и отражать вновь возникающие политические и экономические интересы. Поэтому дальнейшее развитие могло идти эволюционным путем, а необходимые преобразования – осуществляться «сверху» существующим политическим режимом.

Иначе развивались события во Франции. Революция здесь не сумела устранить политические ограничители, установить политический порядок, способный приспосабливаться к изменяющимся условиям. В результате страна прошла через длительный период революций и социальных потрясений и лишь во второй половине XX в. обрела устойчивую политическую систему.

Приведенный выше пример – прекрасная иллюстрация того, что степень ликвидации встроенных ограничителей в результате революции обратно пропорциональна жесткости самих этих ограничителей. Другими словами, чем более сильная перестройка требуется системе для приспособления к новым требованиям, тем меньше вероятность, что адаптация осуществится за один шаг, даже если этот шаг – радикальная революционная ломка сложившихся отношений. Роль «бунтующих ограничителей» в революционном процессе также непосредственно связана с жесткостью барьеров на пути адаптации. Активность этого элемента во многом определяется историческими традициями страны и глубиной перемен, реально необходимых для решения стоящих перед обществом задач.

Очевидно, что жесткость существующих барьеров детерминируется уникальным историческим опытом каждой из стран. По мнению Дугласа Норта и Роберта Томаса, исторические условия еще в XIV–XV вв. предопределили различный объем власти монарха и несхожие принципы налогообложения в Англии и Франции, что оказало принципиально важное влияние на их дальнейшее развитие. «В первой из них парламент смог вырвать у монарха право устанавливать налоги. В последней хаос XV в. и вызванная им незащищенность всех прав собственности привели к тому, что Генеральные Штаты отдали право устанавливать налоги Карлу VII в обмен на обещание в большей мере обеспечить порядок и защиту от мародерствующих банд наемников и английских завоевателей. Выполняя обещание, французский король уничтожил своих ближайших соперников, и это позволило Короне претендовать на более существенную долю общественных сбережений, создаваемых правительством» (имеется в виду за счет государственной защиты прав собственности. – Авт.) (North and Thomas, 1973. Р. 98). В результате политические ограничители во Франции оказались значительно более жесткими, чем в Англии. Французские короли получили возможность в гораздо больших масштабах регулировать жизнь своих подданных, создавая тем самым барьеры к адаптации. В то же время в Англии граждане сохранили существенную независимость от власти, что предопределяло достаточно высокую гибкость системы еще в предреволюционный период.

Если рассмотреть регулирование производства, для Англии и Франции были характерны схожие подходы, основанные на жестких ограничениях свободы предпринимательства: поддержка цеховой системы и связанных с ней ограничений емкости рынков, количества производителей, технологий производства, цен и заработков. Как отмечал Джон Неф, «на протяжении восьмидесяти лет, предшествовавших гражданской войне, Елизавета и два ее преемника – Стюарта делали все, что было в их власти, для создания всеобъемлющей системы промышленного регулирования. Их цели были очень близки целям французских королей того времени. Они также стремились к регулированию в национальных интересах заработной платы» (Nef, 1940. Р. 31). Принципиальная же разница заключалась в том, что французские власти смогли навязать выполнение принятых решений, тогда как в Англии они в основном оставались на бумаге[49]49
  По словам Нефа, «в начале семнадцатого века способность короля и его советников применять на практике промышленное регулирование была подорвана в Англии и в то же самое время резко возросла во Франции» (Nef, 1940. Р. 38).


[Закрыть].

Таким образом, масштабы встроенных ограничителей в двух странах оказывались совершенно различными, и если в Англии достаточно умеренные преобразования смогли обеспечить необходимый адаптивный потенциал, то во Франции гораздо более радикальная по своей форме революция оказалась неспособной в полной мере решить эту задачу.

Наконец, с точки зрения устранения встроенных ограничителей разных типов последствия революций «сверху» и «снизу» могут быть различны. Наиболее очевидна разница в воздействии на социокультурные ограничители. Революция «сверху», как правило, не способна обеспечить их преодоление, поскольку происходит без широкого участия масс и не позволяет им в реальной борьбе накопить опыт, который необходим для освобождения от веками складывающихся стереотипов[50]50
  «Революция сверху, не освободившая крестьянина от старых порядков, патернализма и самой идеи подчинения, не научила его осознавать свои собственные экономические интересы» (Trimberger, 1978. Р. 115).


[Закрыть]. Революция «снизу», напротив, позволяет значительно продвинуться вперед в преодолении традиционных социокультурных стереотипов, вовлекая массы в активные политические действия, расширяя их кругозор далеко за рамки обыденной жизни. Большую роль здесь играет и характерный для радикальной фазы любой социальной революции решительный разрыв с прошлым – как в идеологии, так и на практике. Так, казнь монарха, через которую проходила практически каждая великая революция, наносила непоправимый урон идее о божественном происхождении королевской власти.

Что касается экономических барьеров, то оба типа революций способны оказывать на них самое противоречивое влияние. Революции «сверху» могут воздействовать на экономику более радикально, по меньшей мере в краткосрочном плане, поскольку в них не возникает потребности учитывать интересы «бунтующих ограничителей». Напротив, перспектива ликвидации политических ограничителей в рамках революции «сверху» еще менее благоприятна, чем в революциях «снизу». Узость и неопределенность социальной базы установившегося в результате революции «сверху» авторитарного правления делает политический режим чрезвычайно нестабильным, что чревато серьезными политическими катаклизмами в будущем.

Революции и того, и другого типа обычно успешно снимают социальные ограничители, разрушая барьеры горизонтальной мобильности и открывая «карьеры талантам». Некоторые революции с элементами национально-освободительных движений добивались также серьезных успехов в устранении внешних ограничителей: государства обретали национальную независимость, существенно ограничивали возможности зарубежных стран диктовать условия послереволюционного экономического и политического развития.

1.7. Другие способы снятия ограничителей

Поскольку революции, как было показано выше, в большинстве случаев не приводят к радикальному устранению барьеров на пути общественного развития, необходимо остановиться на других способах решения этой проблемы. Ранее мы уже проанализировали такие отличные от полномасштабных революций механизмы, как реформы и революции «сверху». Снятие ограничителей может осуществляться в результате комбинации нескольких способов, перечисленных выше. Так, за поражением социальной революции обычно следует не только политическая реакция, но и активный поиск средств, позволяющих старому режиму не допустить новых революционных потрясений. При этом активизируются модернизационные усилия «сверху», которые существенно отличаются и от попыток реформ в предреволюционный период, и от классических революций «сверху». Основное отличие состоит в том, что старый режим, пытаясь реформировать страну, вынужден принимать как данность то соотношение социальных сил, которое сложилось в ходе революции, и осуществлять активное социальное маневрирование не только в рамках элиты, но и на более широком социальном пространстве.

Консерваторы, вернувшиеся к власти в Германии после революции 1848 г., поспешили завершить аграрную реформу, поскольку они «видели в сельском хозяйстве не только основу национальной мощи, но и противовес промышленному либерализму» (Hamerow, 1958. Р. 219). Они вынуждены были искать золотую середину между интересами растущего предпринимательства и разоряющегося ремесленничества, а также серьезно пойти навстречу интересам рабочего класса. Революция 1905 г. в России также послужила катализатором реформ, направленных, в частности, на разрушение крестьянской общины, которая, вопреки представлениям царской власти, оказалась активной революционной силой. Однако и в Германии, и в России осуществляемые преобразования обычно не выходили за рамки достаточно ограниченных реформ. Более того, они сопровождались откатом назад по многим направлениям, где революция добивалась существенных успехов в снятии барьеров на пути общественного развития. И все же способность господствующего режима маневрировать, учитывать интересы различных слоев возрастала, поэтому преобразования «сверху», стремящиеся приспособить существующие структуры и институты к изменяющемуся балансу социальных сил и интересов, могли в дальнейшем играть более существенную роль в устранении ограничителей.

Наконец, последний из рассматриваемых нами способов снятия барьеров на пути развития – это изменения в общественных отношениях, привнесенные извне. Более развитая держава, осуществляющая захватническую политику, может навязать эти изменения странам, которые находятся на сопоставимом уровне развития, но обладают более архаичной институциональной структурой. Совершенно особую роль в этом смысле сыграли наполеоновские войны, распространившие достижения французской революции на значительную часть Европы.

Разрушение ограничителей в этом случае происходит двумя возможными путями. Если страна терпит военное поражение и подвергается оккупации, на ее территории насильственно устанавливается политический и экономический порядок, характерный для страны-победителя. Если же предпринимаются активные усилия для организации отпора агрессору, необходимо заручиться социальной поддержкой всего общества, что часто требует проведения решительных социальных реформ в соответствии с рецептами своего военного противника. Примером такой политики может служить комплекс преобразований, проведенных в Пруссии в 1807–1814 гг., и нередко рассматриваемый как революция «сверху». В результате этих реформ крепостное право было ликвидировано, а средневековые ограничения на развитие производства, вертикальную и горизонтальную мобильность – существенно смягчены.

Различные способы снятия встроенных ограничителей обобщены в табл. 1.1, которая позволяет определить место революций «снизу» в этом процессе. Возможных вариантов снятия ограничителей достаточно много, и не всегда удается однозначно их классифицировать. Тем не менее, табл. 1.1 демонстрирует принципиальное отличие революций «снизу» от преобразований всех других типов. Это единственный случай, когда снятие ограничителей происходит стихийно, спонтанно и поддается весьма слабому контролю со стороны государственной власти. Во всех других ситуациях именно государство, будучи инициатором перемен, способно сознательно контролировать и регулировать их ход, корректировать проводимую политику.

Таблица 1.1

Способы снятия встроенных ограничителей в ходе исторического развития

Глава 2
Революции и экономический рост

2.1. Связь революций с экономическим ростом: общий подход

В предыдущей главе было показано, что вызревание предпосылок революции тесно связано с экономическим ростом. Там мы использовали понятие «экономический рост» в узком смысле – как характеристику периода, в течение которого происходит увеличение определенных показателей, в первую очередь валового продукта на душу населения. Подобное применение данного термина вполне традиционно и широко распространено. Однако понятие «экономический рост» используется и в другом, более широком смысле: как характеристика эпохи постоянных динамичных изменений, колебаний экономической конъюнктуры, в рамках которой не в каждый данный момент, а лишь при анализе долгосрочных тенденций наблюдается превышение темпов роста производства над темпами роста населения. Понимаемый так экономический рост может рассматриваться как переходный процесс от одного устойчивого состояния (доиндустриальные аграрные общества) к другому (постиндустриальные общества с высоким уровнем дохода на душу населения) (Гайдар, 19976. С. 297–298). Периоды кризисов и депрессий органично включаются в этот процесс, поскольку устраняют устаревшие элементы промышленной структуры, приводят к обновлению производства и тем самым создают предпосылки для экономического подъема на новом техническом уровне.

В данной главе предметом анализа является связь революций с экономическим ростом, рассматриваемым в широком смысле этого слова. Вопрос, который нам предстоит рассмотреть, неоднократно дискутировался в исследованиях по теории революции. Традиционно считалось, что революции характерны в первую очередь для начальных стадий экономического роста, т. е. для периода трансформации традиционного общества в индустриальное, называемой обычно процессом модернизации (Huntington, 1968. Р. 264)[51]51
  В соответствии с наиболее распространенным подходом, этот процесс включает в себя «долгосрочные изменения, которые растягиваются на столетия и трансформируют традиционное общество, основанное на аграрном и ремесленном производстве, отношениях личной зависимости, местном патриотизме, сельской культуре, жесткой социальной иерархии, религиозном представлении о мире, в общество индустриальных классов с высокоразвитыми промышленными технологиями, светской культурой, рациональным бюрократическим неперсонифицированным социально-политическим строем и политической системой, основанной на участии масс в политической жизни» (Kershaw, 1993. Р. 148).


[Закрыть], причем все крупные революционные катаклизмы «произошли в эпоху «модернизации», за последние несколько столетий мировой истории» (Skocpol, 1994b. Р. 113).

В последнее время, однако, все более популярным становится направление, связывающее революционные кризисы в первую очередь с циклическими процессами. Очень показательна в этом отношении работа Джека Голдстоуна, посвященная ранним революциям. Один из основных ее выводов заключается в том, что «не существует явных свидетельств, позволяющих рассматривать революции 1640 г. в Англии и 1789 г. во Франции как инструменты снятия препятствий на пути экономического развития» (Goldstone, 1991. Р. 483).

Между тем именно в ранних революциях хорошо просматривается взаимосвязь революционного кризиса с переходом к экономическому росту. Если обратиться к теоретическим аспектам проблемы, то выделяемые исследователями причины революций и причины начала экономического роста практически совпадают. Так, Голдстоун непосредственно связывает революционный кризис с давлением роста населения на неспособные к адаптации экономические и социальные структуры. Одновременно в одной из основополагающих работ, анализирующих предпосылки экономического роста, утверждается: для начала устойчивого роста должны были сформироваться институциональные условия, а «решающим фактором, подталкивавшим к институциональному обновлению, был рост населения» (North, Thomas, 1971. Р. 8). Первой страной, где, по мнению ее авторов, в XVII в. были сформированы подобные предпосылки, оказалась Англия.

Согласно другой позиции, революции вызревают под давлением конкуренции государств на мировой арене, а их предпосылки формируются в относительно отсталых странах, которые испытывают политическое и военное давление со стороны более развитых соседей (Skocpol, 1979; Skocpol, Trimberger, 1994). Эта точка зрения полностью воспроизводит другую трактовку причин экономического роста, в соответствии с которой «первоначальный импульс к экономической модернизации обычно возникает из неэкономических по своей природе мотивов; такова реакция на те или иные формы реального или ожидаемого вторжения извне, со стороны более сильного государства в более слабое» (Rostow, 1971а. Р. 3). Революции, в соответствии с данной трактовкой, в большинстве случаев происходят в процессе формирования предпосылок перехода к устойчивому экономическому росту (Rostow, 1971а. Р. 55). Развитие в этот период уже существенно отличается от процессов, характерных для традиционных обществ. «Оно уже по своей природе не является цикличным. Оно движется вперед – преодолевает сопротивление, прерывается, останавливается, часто откатывается назад, – но интерактивное, самовоспроизводящееся движение к нормам современного общества продолжается» (Rostow, 1971а. Р. 62).

Приведенные выше аргументы вполне укладываются в концепцию связи революции с процессом модернизации. Однако существуют еще по меньшей мере два феномена, имеющие прямое отношение к революциям, но явно выходящие за рамки модернизационного периода. Первый – так называемые фашистские революции 20-30-х годов XX в. По крайней мере одна из них, германская, бесспорно произошла в зрелом индустриальном обществе и не может быть полностью объяснена модернизационными проблемами. Далеко не все исследователи готовы отнести фашистские режимы, и в первую очередь нацистский режим в Германии, к революционным[52]52
  Любопытно, что исследователи революций, бывшие современниками фашистских режимов, относили их к революционным. Так Крейн Бринтон говорил о фашистских революциях в Италии и Германии (Brinton, 1965. Р.21).


[Закрыть]. Однако такая позиция имеет право на существование и регулярно встречается в научной литературе. Второй – современные преобразования, охватившие Восточную Европу и бывший Советский Союз. Они явно носят революционный характер, некоторые из них представляют собой полномасштабные революции. Можно аргументировать, что и в Германии первой трети XX в., и в современной России модернизационные процессы не были завершены. Однако и технический базис, и социальная структура, и механизмы государственного управления в этих странах были совсем иными, чем в аграрнобюрократических монархиях доиндустриального периода либо диктаторских режимах современного «третьего мира». Без объяснения источников революционных процессов, не вписывающихся в рамки модернизации, понимание причин революций не может быть полным и исчерпывающим.

В предыдущей главе причины революций связывались с чрезмерной жесткостью институциональной структуры общества, не позволяющей ей приспособиться к изменяющейся среде. Поскольку экономический рост непрерывно порождает новые тенденции и новые проблемы, постоянно требует адаптации, в принципе не удивительно, что он может провоцировать социальные кризисы, ведущие к революционным потрясениям. Тем не менее, революции по мере завершения модернизационных процессов становятся все более редким явлением. Это можно объяснить несколькими причинами.

Во-первых, во многих странах на этапе модернизации в результате различного сочетания реформ и революций основные барьеры к адаптации оказываются разрушенными, и в дальнейшем приспособление к новым требованиям происходит эволюционным путем.

Лишь в тех случаях, когда по тем или иным причинам этого не произошло, ситуация чревата дальнейшими революционными потрясениями. Таким образом, процесс модернизации имеет принципиальное значение для дальнейших судеб страны: от него напрямую зависит сочетание эволюционных и революционных механизмов адаптации на последующих этапах развития.

Во-вторых, несмотря на потенциально конфликтный характер экономического роста, он далеко не всегда порождает потребность в радикальных изменениях институциональной структуры. Исторический анализ позволяет выделить три периода, когда необходимость адаптации к изменяющимся условиям становится вопросом жизни и смерти. Мы будем называть их «кризисами экономического роста». Первый подобный период, на который обычно обращают наибольшее внимание, – это время создания предпосылок для перехода к устойчивому экономическому росту и ранние, наиболее конфликтные стадии роста. Он может быть назван кризисом ранней модернизации. Второй – кризис зрелого индустриального общества. Он наступает в наиболее развитых странах в первой трети XX в. Наконец, начало третьего кризиса относится к 70-80-м годам XX в. Его можно рассматривать как кризис ранней постмодернизации. Каждый из «кризисов экономического роста» принципиально меняет характер требований к трансформации сложившихся в обществе структур и отношений.