Текст книги "Сочинения. Том 3. Великие революции. От Кромвеля до Путина"

Что касается государств Юго-Восточной Азии, то глубокий финансовый кризис, начавшийся в этом регионе летом 1997 г., также связан со сложностями адаптации к постиндустриальным вызовам. Сложившаяся в результате быстрого послевоенного развития хозяйственно-политическая система этих стран совмещала в себе черты индустриальной цивилизации и ориентацию на производство продукции и услуг постиндустриального характера. Здесь господствовали – и экономически, и политически – крупные финансово-промышленные конгломераты, тесно сращенные с государством. Эта связь формировала ситуацию, во многом аналогичную централизованно управляемым индустриальным экономикам: государство в конечном счете брало на себя ответственность за эффективность решений, принимаемых руководством фирм[59]59
  Характеризуя взаимоотношения государства и фирмы, К. Лингл писал, что «вознаграждение обычно попадает в частные руки, тогда как потери покрываются за счет налогоплательщиков» (Lingle, 1998. Р. 3).


[Закрыть]. Финансовый сектор играл подчиненную роль по отношению к индустриальным проектам и был предназначен прежде всего для обслуживания их интересов. Внутренний рынок был закрыт или почти закрыт для иностранных товаров, преимущество отдавалось привлечению иностранного капитала, причем в первую очередь портфельного. Малый бизнес, весьма развитый количественно, в отсутствие реальной демократии практически не имел политического влияния, социальные гарантии были минимальны. Словом, успехи стран, которых принято относить к «азиатским тиграм», во многом были связаны с использованием преимуществ и специфических характеристик определенного этапа социально-экономического развития – индустриализма. Некоторые специалисты даже проводили параллели между источниками роста в «азиатских тиграх» и в СССР времен первых пятилеток (указывая еще до начала азиатского кризиса на их историческую ограниченность)[60]60
  «Представляется, что подъем в Азии, так же как и в Советском Союзе эпохи быстрого роста, обеспечивался чрезвычайным увеличением факторов производства, таких как труд и капитал, а не увеличением эффективности» (Kragman, 1997. Р. 175).


[Закрыть].

Таблица 2.4

Некоторые социально-политические события кризиса ранней постмодернизации

Тем не менее ни в одном из рассмотренных нами государств, кроме Советского Союза, кризис ранней постмодернизации не вызвал пока полномасштабной революции[61]61
  Мы заранее оговаривались, что не ставим перед собой задачу подробного анализа того, можно ли отнести к революциям события, связанные с падением коммунистических режимов в восточноевропейских странах и бывших республиках Советского Союза. Отметим лишь, что, по нашему мнению, в ряде государств Восточной Европы коммунистический режим был навязан извне, и потому при прекращении внешней поддержки его падение произошло достаточно просто и безболезненно, без принципиального ослабления государственной власти. Хотя в некоторых случаях, в частности применительно к Польше, Болгарии, Румынии, Югославии, этот вопрос заслуживает дополнительного изучения.


[Закрыть]. Это означает, что во всех других странах, затронутых этим кризисом, основные барьеры на пути адаптации были сняты на предшествующих этапах исторического развития, тогда как СССР не обладал необходимым для эволюционного преодоления кризиса адаптационным потенциалом. Для того, чтобы понять особенности исторического пути России (а затем СССР), необходимо рассмотреть, как происходил процесс разрушения встроенных ограничителей в других странах, и разобраться в том, почему в данном конкретном случае он оказался недостаточно эффективным.

2.4. Варианты ликвидации встроенных ограничителей

Итак, как уже отмечалось выше, пути преодоления кризиса ранней модернизации во многом определяют перспективы эволюционного развития на последующих стадиях исторического процесса. В исследованиях по теории революции уже были попытки проследить эту связь. Одна из самых известных была предпринята Баррингтоном Муром, который выделял три возможных пути к современному обществу: через буржуазную революцию к западным демократиям (Англия, Франция, США); через революцию «сверху» к фашизму (Германия, Япония); через крестьянскую революцию к коммунистическим диктатурам (Россия, Китай) (Moore, 1966). Позже было замечено, что эти три пути можно также трактовать как последовательные стадии перехода к модернизации, осуществляемого на разных этапах исторического развития (Skocpol, 1994а. Р. 46–48).

Подобный подход имеет определенную концептуальную основу. Например, в своих работах А. Гершенкрон доказывал, что «в некоторых весьма важных аспектах развитие отсталой страны именно благодаря ее отсталости принципиально отличается от развития страны передовой…, причем степень проявления характерных черт отсталости в каждом конкретном случае напрямую зависит от уровня отсталости» (Gerschenkron, 1962. Р. 7). Согласно этому подходу выделяются страны – пионеры индустриализации, страны умеренной экономической отсталости и страны глубокой экономической отсталости. К первым относят Англию и, в определенной мере, Бельгию и Францию[62]62
  Гершенкрон относит Францию к странам умеренной отсталости, в то время как Круазе выделяет в индустриализации Франции общие черты как со странами – пионерами индустриализации (в первую очередь с Англией), так и со странами, вступившими на этот путь позднее (Gerschenkron, 1962; Crouzet, 1996. Р. 36).


[Закрыть]. Типичным примером страны умеренной отсталости является Германия. К той же категории относят Италию и Австрию. Наконец, Россию и Японию принято рассматривать как классические примеры стран глубокой экономической отсталости, приступивших к индустриализации примерно на три десятилетия позже Германии. Очевидно, эта классификация применима для государств, вступивших на путь модернизации до 20-30-х годов XX в., т. е., в соответствии с нашим подходом, до завершения кризиса зрелого индустриализма.

Нужно заметить, что зависимость типа революции от времени вступления страны в стадию модернизации не столь прямолинейна, как предполагают упомянутые выше авторы. Так, Францию и США, которые Б. Мур объединяет с Англией как государства, прошедшие через буржуазные революции, нельзя безоговорочно отнести к странам ранней модернизации[63]63
  Промышленный переворот во Франции большинство исследователей относит к 1830-м годам XIX в., в США – к 1850-м (за исключением Новой Англии, где этот процесс начался раньше, с конца XVIII в., и набрал силу к 1820–1830 гг.).


[Закрыть]. Революции «сверху», по его же классификации, характерны как для Германии – страны умеренной отсталости, так и для Японии – страны глубокой экономической отсталости. В то же время Россия, относящаяся к той же категории, что и Япония, пережила крестьянскую революцию. Что касается Китая, то он вообще с трудом вписывается в эту классификацию, поскольку, как уже отмечалось выше, модернизационные процессы здесь набрали силу гораздо позднее.

Тем не менее, форма политической и институциональной трансформации общества и время вступления в модернизацию имеют глубокую внутреннюю связь. В зависимости от того, когда в стране происходит промышленная революция, различаются и характер новых проблем, с которыми обществу приходится сталкиваться в этом процессе, и типы встроенных ограничителей, которые мешают необходимой адаптации, и острота конфликтов, сопутствующих ликвидации этих ограничителей.

Для начала рассмотрим страны – пионеры индустриализации. Для того, чтобы в них сложились благоприятные условия для промышленного развития, требовались определенные предпосылки. Во-первых, динамично развивающееся сельское хозяйство, которое позволяло бы кормить растущие города, обеспечивать промышленные предприятия дешевой рабочей силой и сформировать рынок для промышленных товаров. Во-вторых, отсутствие экономических и социальных ограничений на развитие предпринимательства, ликвидация средневековой системы регулирования. В-третьих, наличие внешних рынков. В-четвертых, проведение государственной политики, способствующей развитию производства и обеспечивающей для него благоприятные условия.

На ранней стадии индустриализации проблема внешнего финансирования собственного развития не играла для предпринимателя существенной роли. Индустриализация начиналась в основном с некапиталоемких отраслей, предприятия в своей массе были невелики и развивались на основе самофинансирования (Crouzet, 1996. Р. 36).

Интересы, связанные с преобразованием сельского хозяйства, промышленной экспансией, снятием ограничений на пути развития экономики, четко обозначились в рамках революционных процессов, которые протекали в странах ранней индустриализации вплоть до 1848 г. и обеспечили в них предпосылки промышленной революции. Закрепление неограниченных прав частной собственности, обеспечение свободы предпринимательства, ликвидация средневековых барьеров на пути развития торговли и промышленности красной нитью проходят в требованиях революционных сил этого периода. Экономическая независимость – от государственного патернализма, от вмешательства в отношения собственности – рассматривалась как неотъемлемое право любого субъекта. За государством оставалась лишь функция создания наиболее благоприятных условий для развития отечественной экономики. Но эта функция считалась весьма важной, и для обеспечения ее надлежащего выполнения необходим был контроль за функционированием государственной машины, за принятием государственных решений. Налогоплательщики хотели знать, в их ли интересах государство расходует средства. Лозунг американской революции «Нет налогообложению без представительства» (No taxation without representation) в той или иной степени применим ко всем революциям этого исторического этапа.

Успехи индустриализации во многом зависели от того, насколько последовательно решались рассмотренные выше задачи в ходе революционных преобразований. Не случайно исследователи связывают пионерную роль Англии в промышленной революции с ситуацией, сложившейся в стране к концу XVII в. под влиянием предшествующих революционных потрясений. «К 1700 г. в Англии сформировались благоприятные институциональные условия для экономического роста. Ослабление регулирования промышленности и цеховой системы привело к повышению мобильности рабочей силы и росту инноваций в экономической сфере; эти процессы получили дальнейшее развитие благодаря патентному законодательству (Статусу о монополиях). Мобильность капитала стимулировалась созданием акционерных обществ, деятельностью ювелиров (осуществлявших функции коммерческих банков. – Авт.), кофейных компаний (ставших прообразом страховых обществ. – Авт.) и Банка

Англии (как центрального банка. – Авт.), чья деятельность приводила к снижению трансакционных издержек на рынке капитала. И, возможно, наиболее существенно, что верховенство парламента и укрепление прав собственности в рамках обычного права обеспечили политическое влияние людей, заинтересованных в использовании новых экономических возможностей и в создании надежных правовых рамок, защищающих и поощряющих экономическую активность… В результате были созданы условия для промышленной революции» (North, Thomas, 1973. Р. 155–156).

И хотя не во всех странах – пионерах индустриализации либерализационная направленность революционных преобразований смогла реализоваться сразу и в полной мере, в целом потребности развития предпринимательства пробивали себе дорогу. Это в конечном счете приводило к формированию достаточно гибкой системы институциональных отношений, способной адаптироваться к разнообразным проблемам и новым требованиям. Поэтому странам – пионерам индустриализации в основном удалось решить ключевую проблему – обеспечить способность институциональной структуры общества к адаптации – в рамках кризиса ранней модернизации.

Несколько иные проблемы были связаны с модернизацией в странах умеренной отсталости. Для них, как и для стран-пионеров, в целом характерна индустриализация под воздействием рыночных стимулов в рамках сформированных рынком институтов. Поэтому и здесь препятствующие свободе экономической деятельности ограничители оказывали негативное влияние на процесс индустриализации. Так, в Германии вплоть до революции 1848 г. не были устранены административные препоны, тормозящие железнодорожное строительство, в том числе ограничения на создание акционерных обществ[64]64
  В странах, начавших индустриализацию на более ранней стадии, подобные ограничения также существовали, но не играли столь принципиальной роли, поскольку накопление капитала шло более эволюционным путем.


[Закрыть], а также административное регулирование угольной промышленности. Либерализация промышленной политики в постреволюционный период способствовала резкому ускорению индустриализации, сопровождавшейся одним из самых впечатляющих инвестиционных бумов XIX в.[65]65
  Характерно, что и более ранняя волна индустриализации, начавшаяся с конца 1830-х годов, происходила в условиях временного уменьшения государственного вмешательства в железнодорожное строительство в первой половине 1840-х годов, хотя не менее важную роль здесь сыграло формирование Таможенного союза германских государств {Zollverein).


[Закрыть]

В то же время проблема концентрации ресурсов, необходимых для индустриализации, для этих стран была гораздо важнее, чем для стран-пионеров. На то было несколько причин. Так, в период вступления стран умеренной отсталости на путь индустриализации лидирующими отраслями промышленности становились капиталоемкие производства – металлургия, машиностроение, химия. Кроме того, потребности догоняющего развития, ускоренного создания необходимой промышленной инфраструктуры не позволяли опираться лишь на эволюционный процесс накопления капитала за счет прибыли, характерный для более ранних этапов индустриализации.

Необходимость концентрации ресурсов влекла за собой многообразные структурные последствия, которые также можно рассмотреть на примере Германии. Во-первых, изменились формы и размеры предприятий. «В отраслях, подобных угольной промышленности и черной металлургии, в тяжелом машиностроении и химии семейные фирмы все более уступали место акционерным обществам. В 1887–1907 гг. в сотне крупнейших промышленных предприятий четыре пятых были акционерными обществами» (Tilly, 1996. Р. 112). Во-вторых, совершенно новую роль в процессе индустриализации стали играть банки. В отличие от Англии, где они обслуживали в первую очередь краткосрочные потребности предприятий, в Германии возникли финансовые институты совершенно нового типа – универсальные банки. Они ориентировались не только на краткосрочные, но и на инвестиционные нужды промышленности и, помимо финансового контроля, оказывали существенное влияние на стратегию и тактику предприятий. По мнению А. Гершенкрона и некоторых других исследователей, именно эти банки, способствуя масштабным капиталовложениям и созданию крупных предприятий в тяжелой промышленности, стали основной движущей силой германской индустриализации. Схожую роль играли банки в индустриализации Австрии, Италии и некоторых других стран.

Эффективность крупных финансово-промышленных структур, способных в значительной степени регулировать рынки[66]66
  А. Гершенкрон отмечал в этой связи: «Банки отказывались терпеть братоубийственную борьбу среди тех, кого они породили. Благодаря преимуществам централизованного контроля, они всегда могли быстро оценить прибыли от картелизации и слияния промышленных предприятий» (Gerschenkron, 1962. Р. 15).


[Закрыть] и взаимодействовать с государством, позволяла осуществить индустриализацию в странах умеренной отсталости без последовательного устранения ограничителей, характерного для стран-пионеров. Не было необходимости полностью ликвидировать вертикальные, иерархизированные социальные отношения, решительно порывать с государственным патернализмом, отстаивать свободу конкуренции, поэтому многие страны умеренной отсталости смогли приспособиться к потребностям модернизации без радикальных революций, постепенно трансформируя свою структуру в ходе преобразований «сверху». В их результате государственная политика сохраняла гораздо больше традиционных черт, чем в странах – пионерах индустриализации.

Однако подобный путь трансформации был чреват новыми потрясениями. Не проведя последовательных либерализационных преобразований в политической и институциональной сферах, сохраняя встроенные ограничители, оставшиеся от традиционного общества и появившиеся на этапе индустриализации, страны умеренной отсталости не смогли в условиях кризиса ранней модернизации приобрести адаптационный потенциал, необходимый для гибкого приспособления к изменяющимся условиям экономического роста. Предпосылки их эволюционного развития так до конца и не сформировались, общество осталось уязвимым для революционных катаклизмов. Это в полной мере проявилось в условиях глубокой дестабилизации первой трети XX в., сформировавшей условия для так называемых фашистских революций.

Социальная подоплека становления фашистских режимов, которую Б. Мур видел в компромиссе господствующих классов – буржуазии и лендлордов, – также неотделима от проблем, связанных с экономической отсталостью. Столкновение интересов землевладельцев и буржуазии по поводу сельскохозяйственного протекционизма неизбежно возникало в различных странах и существенно влияло на пути их развития. Но в Англии оно в конечном счете привело к решительной победе нового промышленного класса, а в Германии – к политике классового компромисса с далеко идущими политическими и социальными последствиями[67]67
  «В 1880 году Германия встала на путь «неомеркантилизма», на путь «государственного социализма» и, принимая во внимание начавшиеся тогда же колониальные захваты, на путь «империализма» (Gerschenkron, 1962. Р. 155).


[Закрыть]. Однако в момент решения этого принципиального для дальнейшей судьбы страны вопроса доля занятых в сельском хозяйстве Германии составляла почти 50 %, тогда как в Англии – лишь 27 %. Проведя это сопоставление, К. Борчард замечает: «В известном смысле Германия оказалась в плену своего положения страны догоняющего развития» (Borchard, 1973. Р. 155).

В странах глубокой экономической отсталости складывалось еще более сложное положение, поскольку там приходилось одновременно и в короткие сроки решать целый комплекс задач – развитие крупного производства, синхронное создание связанных между собой отраслей, осуществление масштабных инфраструктурных капиталовложений. Кроме того, в этот период усиливались противоречия, характерные уже для второго кризиса, кризиса зрелого индустриального общества. Подобная ситуация существенно модифицировала предпосылки, необходимые для успешной модернизации, делала этот процесс еще более конфликтным, чем в рассмотренных выше странах.

Во-первых, столь масштабная концентрация ресурсов оказывалась не под силу частным экономическим агентам. В этих условиях «государство, подталкиваемое своими военными интересами, берет на себя роль главной движущей силы экономического прогресса в стране» (Gerschenkron, 1962. Р. 17). Независимость предпринимателей от государства перестала быть необходимой предпосылкой успешной экономической экспансии. Наоборот, близость к государству, доступ к военным заказам гарантировали устойчивое экономическое развитие.

Во-вторых, необходимо было найти источники и сконцентрировать средства на осуществлении догоняющей индустриализации. Реально выбор был невелик: либо выжать эти средства из традиционной экономики, в первую очередь аграрного сектора, либо получить их за счет внешних источников финансирования. На практике обычно использовалась та или иная комбинация обоих способов, однако и тот, и другой путь был глубоко конфликтным. Аграрный сектор испытывал давление двух взаимоисключающих требований: с одной стороны, успешная индустриализация предполагала динамичное развитие сельского хозяйства, с другой стороны, перекачивание ресурсов в развитие промышленности оставляло весьма ограниченные возможности для развития этого сектора, закрепляло его отсталость и неэффективность. Это резко усиливало противоречивость и социальную конфликтность процесса индустриализации[68]68
  А. Гершенкрон совершенно справедливо отмечал принципиальную разницу в положении французского и российского крестьянина в период индустриализации: «В России отношение крестьян к экономическому развитию было гораздо более негативным, чем во Франции. Французские крестьяне страдали от определенных форм широкомасштабной эксплуатации в деревне, но они могли невозмутимо наблюдать за экономическим развитием вне аграрного сектора, даже проявляя к нему интерес. Российская же индустриализация негативно влияла на положение крестьян…» (Gerschenkron, 1968. Р. 270).


[Закрыть].

К схожим последствиям приводила и ориентация на иностранные инвестиции. Позволяя решать некоторые задачи индустриализации, этот путь ставил национальную экономику в чрезвычайную зависимость от внешних условий; подчинял ее внутреннее развитие не национальным приоритетам, а целям и интересам иностранных государств и отдельных компаний. В результате чрезвычайно усиливалась и роль внешних проблем, и роль внешних ограничителей. Не случайно индустриализация на этом этапе сопровождалась серьезными социальными конфликтами, нередко идущими под лозунгом ограничения иностранного вмешательства во внутренние дела.

В-третьих, задачи концентрации ресурсов часто мешали разрушению элементов традиционного регулирования, вступали в противоречие с обеспечением свободы экономической деятельности. Интересную иллюстрацию этому тезису дает А. Гершенкрон, сравнивая задачи, стоявшие перед Тюрго в предреволюционной Франции XVIII в. и Витте в предреволюционной России начала XX в.: «Можно предположить, что шесть эдиктов Тюрго 1776 г. привели бы к снижению недовольства. Возможно, дальнейшие решения относительно частичного выкупа сеньоральных прав существенно уменьшили бы вероятность успешной революции. Достаточно было политики отрицания, ликвидации (имеется в виду ликвидация традиционной системы регулирования. – Авт.). Напротив, Витте в своей экономической политике не мог ограничиться лишь мерами по устранению препятствий на пути экономического прогресса» (Gerschenkron, 1968. Р. 274). Далее Гершенкрон рассматривает поддержанные Витте меры по укреплению такого средневекового института, как крестьянская община, оправдывая их тем, что «круговая порука» при уплате налогов государству позволяла выжимать больше ресурсов из крестьянского хозяйства, увеличивать доходы бюджета. Более того, он придерживается той точки зрения, что курс на разрушение общины после революции 1905–1907 гг. ослабил фискальные возможности государства и ограничил его способность поддерживать индустриализацию.

Теперь можно сформулировать основные особенности стран глубокой экономической отсталости, осуществлявших модернизацию. Первое – индустриализация в них могла быть успешной при гораздо менее последовательном снятии сохранившихся от традиционного общества ограничителей, чем в странах ранней индустриализации и даже умеренной отсталости. Второе – процесс индустриализации в них наиболее противоречив и конфликтен, он предъявляет взаимоисключающие требования к различным секторам экономики и экономическим субъектам, способствует возникновению новых ограничителей в процессе снятия старых. При этом он протекает в неблагоприятной внешней среде, в условиях агрессивной политики более развитых государств, направленной на раздел рынков и подчинение собственным интересам стран менее развитых. Третье – задачи масштабного перераспределения ресурсов, подавления социального недовольства и отстаивания собственных интересов на международной арене требуют концентрации политической власти. А это практически повсеместно ведет к установлению авторитарных режимов. Активно модернизирующееся государство не может позволить себе такой роскоши, как учет требований и интересов тех, кто объективно страдает от модернизации. Значит, влияние политических ограничителей неизбежно будет возрастать, а вероятность их эволюционного устранения – уменьшаться.

Особенности модернизации в странах глубокой отсталости неоднозначно влияют на характер происходящих в них революций и способны приводить к диаметрально противоположным последствиям. С одной стороны, высокая конфликтность этого процесса может вести к расширению участия масс и усилению роли идеологии «бунтующих ограничителей» в ходе революционных катаклизмов. С другой стороны, возможность проводить модернизацию без радикального устранения оставшихся от традиционного общества ограничителей делает вполне вероятным успех революции «сверху» при сохранении пассивности масс. Таким образом, и широкое антимодернизационное движение в рамках мексиканской революции, и успех революции Мэйдзи в Японии в равной мере можно объяснить особенностями догоняющего развития в странах глубокой отсталости.

Однако по мере экономического развития стран глубокой экономической отсталости взаимоотношения различных субъектов индустриализации видоизменяются. Роль ведущей силы индустриализации постепенно переходит от государства к банкам, а на более поздней стадии промышленные предприятия постепенно освобождаются от опеки и диктата финансовых институтов и устанавливают с ними более равноправные отношения (Gerschenkron, 1962. Р. 21–22). Именно в соответствии с этой логикой осуществлялась индустриализация Японии. Сначала государство играло центральную роль в этом процессе, создавая с нуля многие отрасли промышленности. До 1880 г. практически все современные промышленные предприятия были организованы правительством[69]69
  «Японское правительство разрушило феодальные барьеры в торговле и промышленности, а затем пошло по пути строительства железных дорог и телеграфа, открытия новых угольных шахт и экспериментальных сельскохозяйственных станций; оно создавало новые литейные производства, верфи, машинные мастерские; импортировало иностранное оборудование и специалистов по механизации производства шелковых и хлопчатобумажных тканей; открывало образцовые фабрики по производству цемента, бумаги, стекла» (Trimberger, 1978. Р. 118).


[Закрыть]. Кроме того, государство осуществляло крупные капиталовложения в развитие инфраструктуры (Black, 1975. Р. 172). Однако, по мере преодоления глубокой экономической отсталости, развитие все в большей мере стало осуществляться самими экономическими агентами. В 1880-е годы японское правительство приватизировало принадлежащие ему предприятия, которые были куплены в первую очередь крупными банкирами и финансистами, тесно связанными с властью (Trimberger, 1978. Р. 118–119). Таким образом, в полном соответствии с логикой, рассмотренной А. Гершенкроном, контроль над промышленностью перешел в руки крупных банков. Благодаря слиянию банковских институтов с промышленными предприятиями возникли гигантские многоотраслевые дзайбацу, постепенно распространившие свой контроль на всю экономику[70]70
  «Эти большие банки, имеющие тесные связи с государственной бюрократией и крупнейшими частными капиталистами, стали уникальной характеристикой… японского капитализма дзайбацу» (Trimberger 1978. Р. 118).


[Закрыть]. Ситуация все более начинала напоминать Германию, где экономическое развитие замедлилось в результате поражения в Первой мировой войне.

Несмотря на продажу промышленных предприятий в частные руки, государство в Японии сохраняло активную роль в развитии экономики. Правительство продолжало оказывать финансовую поддержку промышленности через государственные заказы, субсидии, налоговые льготы, обеспечение кредитными ресурсами (Trimberger, 1978. Р. 119; Black, 1975.

Р. 174). Кроме того, правительство сохраняло определенную направляющую роль в промышленном развитии. Принятый в 1884 г. «Меморандум по промышленности» определял общие цели индустриального развития на ближайшее десятилетие (Black, 1975. Р. 171). Сохранение тесной связи промышленности с государством – также одна из характерных черт, объединяющих Германию и Японию. Поэтому вполне естественно, что, несмотря на сохраняющееся отставание Японии от Германии по уровню экономического развития, выход из экономических трудностей 1930-х годов в этих странах осуществлялся схожими путями: установление военного режима, репрессивная политика внутри страны и экспансионистская вовне, переход от конкурентно-рыночных механизмов, пусть и несовершенных, к усилению прямого государственного вмешательства в экономику[71]71
  Э. Тримбергер не признает фашистский характер режима, установившегося в 30-е годы в Японии, считая, что «фашистское движение, которое преуспело в Германии и Италии, так и не смогло захватить власть в Японии» (Trimberger, 1978. Р. 135). Б. Мур, напротив, рассматривает его как разновидность фашизма, однако отмечает, что фашизм в Японии возник более естественным путем, и гораздо труднее провести жесткую границу между демократической и тоталитарной фазой в политической истории Японии, чем Германии (Moore, 1966. Р. 299, 304).


[Закрыть].

Таким образом, многие страны догоняющего развития преодолевали кризис ранней модернизации, сохраняя серьезные встроенные ограничители, препятствующие адаптации к новым требованиям. Это привело к острым политическим катаклизмам в ходе кризиса зрелого индустриального общества. Однако сначала фашистские революции, а затем поражение во Второй мировой войне и последующий оккупационный режим разрушили сохранившиеся барьеры. Были сняты ограничения социальной мобильности, установлены демократические политические режимы, преодолены крайности монополистической структуры экономики. В результате адаптационный потенциал этих стран оказался достаточным для эволюционного преодоления кризиса ранней постмодернизации.

По-другому сложилась ситуация в России.