Текст книги "Встретимся завтра"

Свидетель

– Куда, ку-да?.. – закричал отошедший было в сторонку, к стенду газетному, вахтёр, когда он перемахивал через застопорённую «вертушку» в проходной. – Всё равно запишу, знаю твою фамилию, Куликов, знаю…

– Ты, Кузьмич, на войне не в заградотряде был? – остановился он. – Будет орать-то, пять минут всего, а ты уж заклинил дзот свой. Люди на передовую перестройки рвутся, а он «запишу»… На вот, закури заморскую.

– В заградотряде… – обиженно разминал сигарету вахтёр. – Чё б понимали вы… Начиталися… В партизанах я был, понял? Беги, беги… передовик… Не утро ведь запаздывать… – уже вслед Сергею смягчённо бормотал старик.

Войдя в цех, он понял, что зря торопился. Выгнувшись подковой посредине цеха – тесноватого, доверху затопленного серым, с дымком, воздухом и равнодушным «дневным» ламповым светом, – конвейер глухо стоял, нагруженный недособранными газовыми плитками. Вдоль него – на лавках, тележках и ящиках – кучками сидела бригада. Мужики курили, мрачные. А женщины весело переговаривались, смеялись даже. Оно и понятно: часок помурыжат и отпустят. А у них и дома полно дел, бог с ним, с червонцем незаработанным.

Третий раз уж за месяц посиделки эти. И всё из-за стекляшек пустяшных. Были плитки как плитки. Нет – придумали духовки освещать, сзади лампочки прилепили, новаторы… И стекляшками этими прикрыли – фара, да и только. «Подсветка» – так узел этот новый величают теперь. Четыре бабы сидят, собирают «фары» в сторонке, да две на конвейере присобачивают.

Была б польза. Но сколько ни спрашивал он у знакомых или на дачах где-нибудь, увидев плитки их завода, – никто подсветками этими не пользовался. Уж слишком удобств много, не привыкли. Приспичит в духовку глянуть – откроешь дверцу, нагнёшься, не переломишься. Детям только забава – кнопку нажимать. Понажимают с недельку – хлоп, нет лампочки, а новую – ещё побегай по магазинам, поищи.

Оно бы и ладно, да делали стекляшки эти не у них – аж в Куйбышеве, в Самаре теперь. Гоняли каждый месяц машину. Неделю назад снарядили её – и след простыл. Начальник цеха вчера, когда гнали плитки без подсветок, складывая их куда попало – после, мол, доукомплектуем, – обещал, что вот-вот привезут. «Вот-вот»… Туда, в Самару, видать, тоже не довезли чего-то на стеклозавод, порошка какого-нибудь…

– Иди к нам, Серёженька, – увидев его, пропела бойкая Тамарка, соседка по «языку» – так они конвейер-кормилец зовут. – Иди, погреемся.

Восседала Тамарка с напарницей Нинкой – вместе боковины прикручивают – прямо на стопе «столов», верхних крышек плиток, которые ещё не остыли: бригада «эмальки» вкалывала на совесть, ей до конвейера дела нет, у неё свой счет теперь, «суверенитет». Вот пять телег навалили «столов» да боковин. А куда их девать?

Подошёл к подружкам, присел. И правда не остыли железяки, самое для радикулитчиков место.

– Да ближе садись, плечом к плечу, – хохотнула Тамарка, прижимая его к Нинке внушительным бедром. – Кипарис к начальству побежал, щас принесёт команду.

«Кипарис» – это мастер их, долговязый длинноволосый парень, только из техникума.

– Хоть бы отпустили, – вздохнула тихая Нинка, – плана всё равно нет, а у меня до-ма-а…

Минут через десять появился растерянный и разлахмаченный Кипарис, объявил отбой. Нечего, мол, ждать нынче. А за простой «по среднему» начислят.

Смена засобиралась, потянулась к выходу. Гасли зависшие над конвейером лампы, «подкова» темнела, сливаясь с донельзя укатанными пупырчатыми металлическими полами, успокаивалась, будто ко сну готовясь.

В бытовках опять стихийный митинг, потом мужики соображать насчёт пива начнут, а бабы домой…

* * *

Жены дома не было. Наташка – осенью в школу ей – сидела на кухне, рисовала, разложив на столике сразу три альбома. Каждому название придумала: «Природа», «Садик» и «Миру – мир». В детсад не отвели её нынче, кашляет. Ольга тоже хрипит да кашляет, на больничном, но убежала куда-то.

– Ты почему так рано, пап? – сунула кисточку в стакан Наташка.

– Деталей нет, отпустили.

– Не наделали?

– Не наделали. А мама где?

– На базар пошла… И в аптеку.

Он переоделся, взял журнал, лёг на диван. Через минуту подбежала Наташка с альбомом «Миру – мир».

– Похоже, пап?

На листке был храм нарисован, красный, с жёлтыми куполами… Весной, перед Пасхой, приехала тёща из сельского района, и Наташку вместе с Борькой соседским водили в собор крестить. Теперь на их площадке один нехристь оставался – он. Тёща «готовила» его на Рождество. «И чего стесняться, стыдиться чего? Бог к тебе, Серёжа, повернётся, спокойней нам будет, – в который раз говорила она ему. – Вот с соседями Христом породнились, детям крёстными стали…»

С Пасхи и стал заполняться Наташкин альбом большими и маленькими храмами, сменяя потихоньку космические корабли и флаги.

– Похоже, дочка, – на этот раз Наташка нарисовала их местный Казанский собор. – Только… купола там какие? Не золотые, вроде?

– Я помню, что они серые, но пусть золотыми будут, как в телевизоре в Москве показывают…

– Пусть, – он улыбнулся, ставя в альбоме «пятёрку».

Наташка довольная убежала на кухню.

Вечер прошел привычно. Ужинали, телевизор глядели, Ольга подшивала маленько: то носки, то пуговку какую, то карманы проверяла. К двенадцати улеглись.

– Ты чего не спишь? – спросила Ольга через полчаса. – Зуб, что ль? Пойди, пополощи содой.

– Да не зуб, выспался с утра, думал смену тянуть будем. – Он встал, взял с кресла журнал. – Пойду, покурю.

Но покурить не вышло, забыл, что кончились сигареты. Он облазил всю кухню, но и бычков в банке не было. Ольга постаралась. Чистюля. Курил-то он не очень, но на ночь любил вытянуть пару штук, привычка дурацкая. И к соседям не стукнуть, поздно. Налив чаю покрепче, стал листать журнал. Но в груди после чая засвербило ещё сильнее.

Он открыл балконную дверь, выглянул во двор. Там, в беседке, пацаны за полночь частенько покуривали вместе с подружками. Вроде сидел кто-то в беседке. Он тихо прошёл в комнату, стал наощупь искать брюки.

– Ты куда? – сонно спросила Ольга.

– Да сейчас я… пойду у влюблённых этих во дворе стрельну, кончились мои.

– Олегу постучи, не спят они, телевизор работает, слышишь?

– Ладно, спи…

Но пошёл во двор, а не к соседям.

* * *

Не было никого в беседке. Ушли. Или показалось, что были. Он сел на скамейку, ругая про себя дефицит табачный. Раньше всегда в доме блок сигарет валялся, на месяц хватало при темпах его, а теперь и бычки складываешь, дожились.

Во дворе ровно шуршали разлапистые клёны, чуть помахивали друг дружке тонкими ветками серебристые в фонарном свете вязы. От политых вечером кустов тянуло холодком, дышалось после духоты комнатной глубже, легче, и он не торопился домой. «Надо за Волгу смотаться, что ли, Олег звал на субботу. Задушишься в городе. Теперь взялись ещё в газетах про воздух писать, про концентрацию, – хоть противогаз надевай. Оно и за Волгой не мёд ныне, но природа всё ж, озёра, рыба… Надо смотаться. Можно и всем кагалом, палатку взять… Наташка прокашляется сразу на кислороде, – думал он, поглядывая вокруг: не появится ли курильщик какой? – Нет, в субботу не получится, простой отрабатывать заставят. Ну в воскресенье…»

Деревья утихали, гасли последние окна, дом темнел, и он решил возвращаться. Поднялся уже, но в ближайшей арке вдруг послышались приглушённые голоса и какая-то возня, потом крикнул кто-то, потом ещё, потише. Женский голос был. И он пошел к арке.

Только подошел поближе – утихла возня. В темноте еле разглядел: мужчин двое и девчонка вроде. Пятном платья светлого выделялась. Была б парочка, он назад повернул бы, а тут что-то не то… И замолчали сразу. «Да ладно, мало ли кто полуночничает?» – подумал он и быстро пошёл к своему подъезду.

Уже на ступеньках был, когда из арки снова раздался крик, теперь уж нешуточный.

И он побежал обратно.

Увидев его, один из мужиков скрылся за углом. Второй стоял спиной, прижимая девчонку к стене. Та отталкивала его, отбивалась сумкой. Только увидела его – сразу закричала:

– Мужчина, мужчина, помогите… мужчина!..

Нападавший тоже бросился за угол.

– Серёжка… сережку сорвал… золотую… – сглатывая слезы, запиналась девушка.

Он выскочил на улицу. До убегавшего было метров тридцать, тот бухал ботинками, стараясь держаться под деревьями.

«До-гонишь… специалистов этих…» – чертыхнулся он про себя. Но вдали, на дороге, мигал синий огонёк, похоже, милицейской машины. И он побежал.

Огонёк разглядел и убегавший. Он неожиданно остановился, секунду раздумывая, и вдруг резко двинул обратно. Решил, наверно, что увернётся от него, дворами скроется.

Поравнявшись с ним, разбойничек на миг прикрыл лицо рукавом и тут же споткнулся о неразличимую в темноте и чуть выпиравшую наружу крышку канализационного колодца…

Он бросился ему на спину, свалил на асфальт. Выскочившая из арки девушка побежала, размахивая руками, на синий огонёк.

– Пусти, падла… – хрипел мужик, но он сидел на нём, как на бревне. Коленка как нельзя кстати пришлась на шею мужика, и он давил на неё изо всех сил…

Визгнули тормоза, раздался топот. Два милиционера, оттолкнув его, прижали лежащего к асфальту так, что тот взвыл. Щёлкнули, блеснув, наручники.

– Ну чего вы, чего?.. Подрались маленько… – корчился, пытаясь встать, мужик.

– Сидеть!.. – громко выдохнул один из милицинеров, молоденький сержант. Другой, постарше, отошёл к девушке, что-то спрашивал.

Он тоже шагнул, вроде бы в сторону, отряхивался, потирая свезённый об асфальт локоть.

– Закурите? – по-свойски предложил сержант, протягивая пачку папирос.

– Нашёл наконец… с боем… – усмехнулся он. – Можно две? А то теперь полночи не спать…

– Можно хоть три… Заслужили…

– Так что здесь произошло? – подошёл к ним второй милиционер, лейтенант.

– Да подрались, говорю, – снова забормотал мужик, – Ну выпил я немного… Ну и это… к девушке… познакомиться…

– Не вас спрашивают, – оборвал его лейтенант.

Сергей внимательно посмотрел на скрученного и только сейчас узнал в нём своего давнишнего дружка Тольку Гирина, с которым когда-то они жили в одном дворе, старом, послевоенном… И учились тоже в одной школе…

* * *

Года три назад, зимой, встретил он на рынке Толькину мать. Не виделись они, наверно, лет пятнадцать… Оттого в памяти его осталась она ещё не старой, всегда строго следящей за собой женщиной, в какой-нибудь модной шляпке, с причёской, яркими губами. Работала тетя Клава в гостинице для иностранцев, но не особо гордилась этим перед дворовыми бабами, частенько подкидывая им по сносной цене разную мелочь заморскую: платочки, перчатки, помады всякие… И у матери его косынка такая была – розовая, прозрачная, долго носила. Пацанам перепадали от тети Клавы значки, открытки, редкая в те времена жвачка. Однажды Толька, приглашённый к другу на день рождения, подарил Сергею толстую многоцветную авторучку шариковую – тоже диковинку. Напыженно объявив, что у него ещё две таких есть.

Тольку растила тетя Клава одна, об отце его никто из пацанов толком ничего не знал, да и не детское, не интересное это дело, тогда у многих из них отцов не было. И у Сергея тоже… Узнал он о папане своём подробно, когда уж семилетку кончал, рассказала мать, что уехал тот на Камчатку, на заработки, рыбу ловить, и не вернулся, женился там. Сергею два годика было. Видать, не сильно ловилась рыба-то, алименты присылал обычные. Бабы всё советовали матери «написать и проверить», но она отмахивалась, экономила как-то, укладываясь в свою фабричную зарплату. И об отце почти не вспоминала на словах. Лишь когда он с Ольгой встречаться стал и пошло дело к свадьбе, мать нет-нет да рассказывала ему о своей молодости. Она уже болела и, видно, чувствовала, что серьёзно это, оттого и плакала часто, как бы винясь перед сыном, что вот так, небогато жизнь прошла, ничего не собрала она ему, спасибо хоть квартирку отдельную перед пенсией дали, уважили за тридцать лет стажа фабричного, беспрерывного…

И вот стояла перед ним теперь тётя Клава – полноватая, стареющая, в искусственной шубёнке, одноцветном сером платке, глядела на него бледными глазами, улыбаясь нежданной встрече чуть вздрагивающими тонкими тёмными губами…

– Серёженька… Ой, дай я тебя поцелую… Какой, какой стал ты… не узнать… И меня не узнать, да? Старая я стала, Серёжа, да?.. Сколько ж мы не виделись, а? А я ведь… – она достала из сумки платочек, поднесла к глазам, – я ведь только недавно узнала, что Светлана Сергеевна… И… и на похороны не попала я, к сестре ездила… А мама ведь на год младше меня была… Ну как ты, Серёженька?..

Они отошли в сторонку от людской предпраздничной толчеи, постояли минуть десять.

– Слава богу, Серёженька, слава богу, что всё хорошо у тебя. Ты б зашёл как-нибудь ко мне с дочкой, я так и живу во дворе нашем, заходи… И с женой заходи… Одна я… Толька-то… Толька… – она снова вынула платочек. – Сидит… Вот посылку пойду сейчас отсылать ему. Сердце у меня, Серёженька, совсем плохое стало… Да год уж ему остался, придёт скоро, ирод…

Крепко, видно, обидел Толька мать, если слово такое у неё вырвалось. Помнил он, как тряслась тётя Клава над сыном единственным, одевала чисто, во всё новое, в комитете школьном родительском была, самые дорогие букеты приносил Толька в школу первого сентября…

В рынке крытом душно было, сыро, и они вышли на улицу, он проводил тётю Клаву почти до дома, держа под руку. И сколько ни шли они потихоньку по кое-как выбитой во льду ленточке асфальтовой – всё жаловалась она… Сидел Гиря, оказывается, уже второй раз.

– Не успел прийти, опять гулять начал. Дружков ещё больше объявилось. Пили. Не работал… Я уж какая терпеливая, а не смогла глядеть на это, уехала к сестре передохнуть хоть, сердце не рвать. Приехала, а он полквартиры вынес. Даже платья мои старые, я уж давно не носила их, узкие стали… для памяти держала в шкафу… Гляну, бывало, вспомню, как вы маленькие были, двор наш… Никого уж не осталось почти, Серёжа, из послевоенных… Ну вот тогда и слегла я… совсем… в больницу. Долго лежала, два месяца почти. А его в это время снова забрали, турбазу они какую-то ограбили. Вот ведь, Серёженька, как обернулось всё, вот жизнь какая… А он ведь хорошо учился, помнишь? Маленьким был… я, говорил, мам, капитаном буду. Пароходы всё рисовал, лодочки…

Прощаясь, пообещал он, что зайдёт к тёте Клаве, обязательно зайдёт. Да всё как-то не получалось…

* * *

– Ну так что же произошло? – повторил лейтенант.

Он коротко объяснил, поглядывая на Гирю. Про серёжку, правда, не сказал, решил, что знает лейтенант уже, от девушки. Гиря тоже угадал его, но вида не подавал, подмигнул только незаметно: выручай, мол, не болтай лишнего.

– Серёжку сейчас отдашь или потом, при досмотре? – сказал лейтенант, неохотно помогая Гире встать.

– Какую еще серёжку, какую серёжку, командир? – затараторил Гиря. – Сама уронила где-то, а валит на меня… Шлындала тут ночью, одна… Я и подошёл… Пригласить хотел. Понимаешь, командир, при-гла-сить! Ну выпил малость. Мать поминали, сорок дней ей сегодня… Понимаешь – мать!

Он почуствовал, как в груди у него качнулось что-то горячее, горькое, к горлу поползло… Он повернулся к девушке, ожидая, что та расскажет всё, как было, но та почему-то молчала.

– Миронов, – сказал лейтенант, – пойдите, гляньте в арке.

Сержант с девушкой отошли, в арке вспыхнул свет фонарика.

– Ой, вот она! – донёсся вдруг оттуда возглас девушки.

– Ну вот, – взбодрился Гиря, – а валит на честных людей. Знал бы, век не подвалил… Ходят тут… приключений на свою… ищут…

Сержант с девушкой вернулись.

– Спулил, наверно… Опытный… – сказал сержант.

– Кто спулил, кто спулил? – опять загорячился Гиря. – На! – вытянул он вдруг вперед наручники, – бери отпечатки…

– Возьмут, возьмут, не волнуйся… С зоны давно?

– Как прозвонили куранты, так и на свободу с чистой, как положено, совестью… Проверяй, командир, в вашем деле порядок главное…

– Проверим, всё проверим. А вы… – лейтенант повернулся к девушке, – вы как здесь оказались?

– Я… с поезда… опаздал он… на три часа. Баскунчакский… К брату приехала…

– Ха, поезд опоздал, – смелея, встрял Гиря. – Знаем мы ваш поезд. Купе отдельное…

– Да что вы такое говорите, – вспыхнула девушка, – я… у меня…

– А дружок твой куда убежал? – как бы безучастно спросил Гирю лейтенант.

– Какой дружок, командир, какой дружок? Подходил тут какой-то… спички спрашивал… И ушёл… Вот и товарищ подтвердит, если видел…

Сергей молчал, не понимая, почему так скупо говорит о нападении девушка.

– Ладно, не здесь разбираться, – твёрдо сказал лейтенант, посмотрев на него. – Вы знаете, где опорный пункт? Рядом он, вон за тем домом, вход со двора, в цоколе. – Сергей кивнул. – Мы этого туда доставим, а вы с девушкой пешком пройдите, а то в машине все не уместимся. Можно, конечно, но тут две минуты ходьбы. Обязательно приходите, свидетель нужен.

– Давай, давай, командир, действуй, – веселел Гиря, успев ещё раз подмигнуть Сергею.

Милиционеры повели Гирю к машине.

– Ну что, пошли? – сказал он и только сейчас вспомнил, что прошло не меньше часа, как он вышел во двор. – Знаете, мне бы жену предупредить… давайте заскочим во двор на минутку.

Девушка кивнула.

Войдя во двор, он сразу увидел Ольгу, она напряжённо ходила у подъезда. Увидев их, быстро пошла навстречу.

– Вот, познакомься, – как можно бесшабашнее сказал он жене, – отбил у разбойников.

Ольга, ничего не понимая, оглядывала девушку.

– Ты не волнуйся… напали на неё… Милиция была, попросили на минутку в пикет зайти, рядом тут. Расписаться там надо… Иди домой, я скоро.

Ольга пошла к подъезду. Так и не сказала ничего.

Шли молча, только перед опорным пунктом девушка вдруг остановилась.

– Я… спасибо вам… Я… прошу вас… пусть будет… как этот сказал. Они ведь отомстить могут. У нас в посёлке одного парня чуть не убили, он на суде свидетелем был.

– Так вы же сказали про серёжку… что сорвал он её…

– Скажу, что сама отлетела. Испугалась, мол, перепутала… Спасибо вам, а то б… Не надо говорить. Я… я завтра же уеду отсюда. Не надо суда никакого. А то весь поселок узнает… Что мужики напали на меня. А у меня… свадьба скоро… понимаете?.. И вам зачем… нагрузка эта?..

Он стоял, раздумывая. Хотелось рассказать девушке про Гирю, про бедную тётю Клаву, которой сегодня сорок дней.

– Свадьба у меня, понимаете? – робко повторила девушка, – А узнают… разговоры пойдут… Не надо ничего этого. Спасибо вам… извините…

– А серёжка у вас осталась?

– У меня, у меня, – как-то даже радостно ответила девушка, чувствуя, что он колеблется.

– Ну… тогда чего ж делать там? Чёрт с ним, сутки, может, дадут за хулиганство…

Он глянул на тускловатый свет окон расположенного в цокольном этаже опорного пункта: низкие занавески были задёрнуты. В стоящей рядом милицейской машине тоже никого не было.

И они не оглядываясь пошли обратно.

…Дома он прошёл на кухню, сел за столик. Через минуту выглянула Ольга, опять ничего не спросила, закрыла дверь.

Он сидел долго, растерянно вспоминая происшедшее. И девчонку жалко, и Гиря, гад, вывернулся…

«Ладно, недолго пановать ему, всё равно попадётся», – успокаивал он себя. Но на душе было плохо, сухо как-то, непривычно. Будто сам украл что-то, в дом принёс…

Снова хотелось курить. Но про лежащие где-то в куртке папиросы, которые дал ему молоденький сержант, он как бы не помнил.

1989

Кусок сала

Перед самым Новогодьем Лохов пошёл на почту отправить тётке немудрёную посылку: чаю да сушек, лекарств, что в письме просила, пару платков простых, кулёчек дрожжей. Жила тётка недалеко, в Зареченском совхозе, на машине часа два, если паромом через Волгу, а вкруговую через плотину – ещё часок набегал, тоже не растрясёт.

Осталась тётя Маня одна давно уж, но пока сильно не бедствовала. И уголёк был, и в щели не дуло, и харчишки не кончались. Над землёй она спину давно не гнула, до пенсии в магазине убиралась, а вышла на отдых заслуженный – стала к положенным рублишкам продажей маленько прибавлять: то семечками, то рассадой совхозной дачникам по весне, а то и самогонкой, чего греха таить. Справно жила, злыми завидками соседскими не обросла, со всеми ладить умела. Плохо только – одна, а годы уж, но тётка сильно не жаловалась, попривыкла, иль казалось, что так. В город к Лохову насовсем не просилась, и сам он разговоры эти не заводил ещё, мол, поживём – увидим.

Лохов бывал в совхозе в командировках по нескончаемым шефским делам и просьбам. Всегда останавливался у тётки, привозил какие-никакие по нынешним временам гостинцы. Тётка ахала, всплакивала, вспоминая невесть куда сгинувшего муженька, но потом непременно просила племянника: «Ты, Шура, присылай лучше, чего тягать-то? И ящички сгодятся, для рассады…»

Он понимающе и снисходительно улыбался, зная, кто растит рассаду, но кивал: вышлю, мол, в следующий раз. Давно догадался он о причине этих просьб единственной своей близкой родственницы и оттого, жалея тётю Маню, прощал ей весь ее «бизнес». Хоть и не жалуется всерьёз, что одна тянется тут, а доживёшь до годков её – и сам, не дай Бог, узнаешь, почему не своя печь греет худо всегда… Рассказывали ему, что когда приходило извещение на посылку иль залетал переводик от приёмной дочки с Севера, с которой она лет уж десять не виделась, то шла тётя Маня на почту довольная, выбирая момент, чтоб народу побольше там было, и долго говорила с бабами, что вот, мол, как помнят о ней, не бросают, средств не жалеют…

На почтамте Лохов встал в длинную очередь, которая почти не двигалась, а лишь переминалась с ноги на ногу. Оказывается, приказ вышел – продуктовые посылки временно не брать, карантин какой-то установили, и у стойки с круглыми весами был затор, то и дело всплёскивала ругань.

Лохов отошёл в сторонку и на всякий случай перебрал посылку: сушку и дрожжи накрыл чаем, платками, сверху уложил лекарства, углы утыкал газетами, чтоб не затарахтели бублики, не выдали.

Впереди него стояла сухонькая женщина, ещё не старая, держа в руках маленький ящик, уже аккуратно, по-домашнему обшитый. Она тревожно поглядывала в сторону весов, раза два подходила к вывешенному объявлению, где начальство доносило до своих городских чад очередное принятое постановление. Было ясно, что в посылке у неё было что-то «запретное».

Встав в очередь, женщина повернулась к Лохову:

– Вот ведь, удумали… Как же теперь?

– А что у вас там?

– Да сала два килограмма… хорошее… с рынка… И носки сыну шерстяные. Хотела папирос ещё, да не нашла нигде. Вот ведь удумали, – повторила она.

– А вы скажите, что, мол, туфли там или ещё чего, – предложил Лохов.

– Да что вы, вдруг вспорют, стыда не оберёшься… Вот ведь…

Лохов внимательно глянул на заботливо обшитый ящичек и невольно вздрогнул: посылка направлялась в тот самый тёткин совхоз. Круглыми аккуратными буквами был выведен адрес и получатель: «Литюгин Юрий Степанович».

– Вы знаете, – улыбнулся женщине Лохов, – а я ведь тоже в Зареченский шлю. – И показал для верности свою посылку.

– Да что вы! – как-то облегчённо сказала женщина и тоже улыбнулась, будто посылку её уже приняли.

– Вы не уходите, может, проскочим, – подбодрил Лохов.

За стойкой управлялась с ящиками и белыми мешочками молоденькая работница, бледная, с заметно подкрашенными щеками. Она ничего не спрашивала у людей, ловко ставила посылки на весы, быстро записывала, наклеивала, сургучила. Спрашивала, зорко глядя не на посылки, а на отправителей, женщина постарше, полноватая, в высокой вязаной жёлтой шапке, которую она то и дело поправляла, смахивая со лба упрямую кудряшку. Лохов удивлялся – как безошибочно она угадывала «нарушителей». Потихоньку подошла и их очередь.

– Что у вас там? – спросила она женщину, явно недовольная аккуратной обшивкой ящичка.

– Да мы вместе на один адрес… – вдруг подался вперёд Лохов, глядя «хозяйке» прямо в глаза. – Там у мамаши туфли и носки, а у меня вот, глядите…

Уверенно взяв у женщины ящичек, Лохов сам поставил его на поднос весов, а свой подвинул ближе к контролёрше. В глазах у «хозяйки» мелькнула какая-то охотничья радость.

– Не командуйте тут, сами разберёмся. Ну-ка, Нина, дай ножницы.

Женщина сразу сникла, руки у неё задрожали.

– Дочка, там это… носки тёплые… сыну… Нет носков-то в магазинах… И… сало…

Охотничья радость перешла в удовлетворённое спокойствие. Плечи контролерши распрямились, жёлтая шапка, казалось, ещё выросла.

– Оно твёрдое, сало… не пропадёт на морозе-то… Я его в два кулька завернула. И проверенное, с рынка. Сами знаете, как сейчас в деревне с продуктами… – тихо продолжала женщина.

Но контролёрша не слушала её, она готовилась выдать тираду Лохову. Правда, за ним стоял видный человек, полковник, в папахе…

– Безобразие! – густым голосом сказал полковник.

Никто не понял, что он имел в виду: то ли решение исполкомовское, то ли бессовестных нарушителей.

Сзади стали напирать голосами на контролёршу. Косясь на полковника, та сухо объявила:

– Закрытые посылки не рассматриваем, только в открытом виде, с описью. А вам, гражданка, ясно говорю: продукты выньте, а носки и бандеролью выслать можно, пройдите в главный зал.

Бледная девушка между тем уже обработала лоховскую посылку и кинула её на уныло скрипящую ленту транспортёра. Контролёрша сверкнула глазами на Лохова, но промолчала и начала аккуратно рыться в посылке полковника.

– Безобразие! – снова прогудел тот.

– А мы, что ль, карантин этот выдумали? – затряслась жёлтая шапка. – Туда пишите, в исполком, в редакцию. Две недели крик стоит, с ног уже падаем. Продуктов в деревне мало… Всё город сожрал! Знаем их, куркулей, наглядишься на рынке. Мослы последние по десятке гонят. Динамиту им, кулакам, посылать надо!..

– Это уже терроризм, – улыбаясь, поправил папаху полковник.

Но в очереди никто не засмеялся, будто не расслышали…

Лохов догнал женщину уже перед выходом, на ступеньках.

– Извините, что вышло так… Моя проскочила под шумок. Не надо было встревать мне… Вот гидра!

– Ничего, ничего, – женщина остановилась, переложила сетку с ящичком в другую руку. – Их, наверное, тоже ругают, если обнаружат. Снимут карантин этот скоро, по телевизору говорили. Да хотелось к празднику… Вот ведь…

– Извините, – повторил Лохов. – А как вас зовут?

– Анной Ивановной.

– Анна Ивановна, я через недельку еду в Зареченский, по делам, могу посылку сыну вашему… Вы не беспокойтесь, доставлю в сохранности. Прямо к Рождеству получится. И тратиться не надо вам. Ну как, доверите?

– Что вы такое говорите… в сохранности… Обязывать мне вас неудобно. Ну, если не сложно…

– Да какие сложности, я на машине поеду, не оттянет. Давайте, давайте, не думайте.

Анна Ивановна поставила авоську на широкие мраморные перила, вздохнула.

– Он, сын, в строителях там… Вы, если его по адресу не будет, то прямо на работу. Только он во временной бригаде, не в местной…

– Найду, найду, – вынимая ящичек из авоськи, сказал Лохов. – А на словах передать что? Записку, может, вложите?

– Напишет пусть. Скажите, что здорова я… Пусть приедет на денёк хоть. Спасибо вам, выручили. Самой мне ехать как, по погоде такой? Тут до дома еле доскальзываешь… Вот ведь…

* * *

После Нового года упал на город снег, прополз морозец. Дорожная хлюпь умолкла, скрылась. Лохова вызвали в техотдел и снарядили к подшефным.

В Зареченском он остановил машину у правления, спросил о строителях. Послали на край поселка, где неторопкими силами сезонников возводилось несколько одинаковых домиков.

Выйдя из машины, Лохов увидел двух молодых мужчин, те сидели на брёвнах у одного из недостроенных домиков, курили. На фуфайке одного из них, хлоркой видать, было выведено – «Адидас», другой был в легковатой по зиме болоньевой куртёшке и кирзовых сапогах.

– Привет ударникам! – по-свойски сказал Лохов, доставая непочатую пачку индийских сигарет.

– Ого! – хрипнул Адидас. – Меняем на стратегические запасы. Давай, Юрок, язвуху.

Напарник Адидаса нырнул во внутренний карман куртки, достал грязноватую пачку махорки.

– Вот, товарищ, не побрезгуйте, фирма «Крупка», сто затяжек – и нету ляжек. Говорят, из армейских сусеков, восемь лет выдержки. Заложили, значит, в год светлой памяти маршала Брежнева…

Стало ясно, что трудовой день преобразователи села начали не с чая.

– А вам чего тут понадобилось, товарищ? – рассматривая индийскую пачку, спросил Адидас. – Вы не из газеты? А то намедни с телевидения приезжала парочка: мадам с микрофоном и мóлодец-оператор при ней… Снимали темпы р-рэформ в отдельно взятом детище коллективизации. Ну мы, конечно, пообещали, что жить станет лучше и веселее, как дедушка Сталин говорил. Вот ждём теперь передачу… Может, авансец подкинут по такому случаю… Правда, Юрок, ждём?

Но Юрок пропускал бойкую трепню дружка мимо ушей. Он покашливал, кутал шею в тонкий шарф.

– Ну ладно, хлопцы, – сказал Лохов, – времени мало у меня. Где тут у вас Литюгина найти, Юрия Степановича?

Напарники переглянулись, напряженно прореагировав на имя-отчество, заметно подобрались, внимательней оглядывая Лохова.

– А вы по какому к нему вопросу? – твердеющим голосом спросил Адидас.

– По личному. Посылку ему передали, из города.

Строители снова расслабились. Адидас хлопнул друга по плечу:

– Чё, Юрок, задрожал? Вы знаете, товарищ, это от неожиданности. Ждёшь, понимаете ли, повестку, а приносят посылку. Вот он, Юрий Степанович, весь перед вами.

Лохов кивнул и пошёл к машине, вернулся с ящичком.

– Держи, – протянул он посылку, – тут сало и носки. И это… сигарет три пачки…

Юрок подхватил ящичек, сразу приоткрыл его, вынул сигареты, сунул в карман. И заметно потерял интерес к Лохову.

Тот, потоптавшись, снова пошёл к машине. На полпути обернулся:

– Ты напиши матери, она просила.

– Напишет, напишет, товарищ, – ответил за Юрка Адидас. – Большое спасибо вам, Христос воскрес, как говорится, ты жива ещё, моя старушка…

– Да заткни ты болтушку! – вдруг зло сказал Юрок, вяло махнув рукой Лохову.

* * *

Тётка Маня была дома. Она привычно вскинула толстые руки, обняла Лохова за пояс.

– Так и знала, Шура, так и знала! Сегодня младенец снился мне, к чуду, значит… Ой спасибо, не забываете вы меня, без куска хлеба не оставляете-е-е…

Лохова давно уже не трогали сильно тёткины причитания, но не от бесчувствия было это, а от привычки.

– Ну, ну… сказала… чудо… ежемесячное…

– И прошлый раз как получила посылку – и ты тут как тут. Праздник, праздник мне, Шура, не говори. Рождество завтра, вместе встретим, одни мы осталися… Теперь по телевизору кажный день церквы показывают, на съездах батюшки сидят, на собраниях. Как хорошо стало! Надо иконку купить, не соберусь никак. Всё легше нам, старым, помирать, дай Бог здоровья. Ты садись, садись, щас соберу я, поешь с дороги. Вы ж голодуете в городе вашем, все передают. Вчера Светка, соседка моя, приехала. Мясо возили, забили бычка. И знаешь сколько взяли?