Текст книги "Шаги Даллеса. Как ломали Россию: роман-мозаика в двух книгах. Книга первая. Сколько стоит кровь революций"

Семену противно произносить «служить делу», после перебитой ноги, госпиталя, скудной пенсии и серой гражданки, скупых рассказов тети Сони, он стал злым на «дело Ленина». Может быть, он не дорос до понимания развитого социализма, в котором живет? Куда ему до понимания этой глыбы, коль его черепная коробка построена как чердак, где постоянно гуляет вольный ветер, потому-то осколком от мины перебило ногу в схватке с моджахедами, потому и кошельки его воодушевили? Безделица, конечно, а вот свое, ощутимое! Лиза ему помощница, любит его и готова с ним жить хоть в шалаше. Это она сейчас так говорит, пока свободна, а редкие встречи для них обоих – сласть, самое удивительное впечатление, манящее и повторяющееся, как в детстве понравившаяся коллективная игра до поздних сумерек да окриков родителей, зовущих спать. Но проходит увлечение одной игрой, находится новая, такая же захватывающая и ненасытная. Что станет петь Лиза, когда начнутся семейные неустроенные будни? Не одну семейную пару разрывал быт своей скверной. Надо обеспечить хоть какой-то тыл, хотя бы надежный угол. Жить у родителей Семену с будущей женой негде. Квартира из трех комнат, одна из них проходная. Где здесь угнездишься с женой, если там же живут старшеклассник брат и сестра-студентка. Лишнего кого-то родили и вырастили Вовченки. Даже Афган не упорядочил с жилплощадью, пощадил Семена, изувечил только. Тягость русскому человеку необходима, она – побратим его, как же человеку злосчастьем не умыться? Не родниковое оно, злосчастье, а роса ядовитых растений, от которых кожа волдырится, ошметками слезает, как от кипятка. Вот уж настоящая комсомольско-корчагинская жизнь с борьбой и романтикой! Подавай ее сюда коробами…

У Лизы жить вовсе негде. Родительская квартира двухкомнатная, а у Лизы младший братишка. Нет, не может Семен скомкать и выбросить их отношения, которые Лиза называет любовью. Он, правда, на этот счет сдержанней, мужик все-таки, воин, повидал кровь и смерть. Двух ребят, с которыми в Афган был заброшен, вместе вторые сапоги донашивали, кашу ели, чай пили, спали под одним одеялом, однажды увидел в клочья разорванными ракетой. Ползком, на карачках, шатаясь, пьяный от ужаса и отчаяния, испачканный кровью братанов собирал их тела, в брезент заворачивал, в БТР грузил плача и матеря всех на свете, особенно политрука майора, что заливал им про афганское братство и взаимопомощь. А через неделю сам Семен чуть концы не отдал, едва ноги не лишился.

Не очерствел все же, слова Лизоньки о любви хоть и приятные, но слова. Он и без слов Лизе по-своему доказывает свою к ней глубокую привязанность, как собака к доброму хозяину, а преданнее собачьей любви к человеку трудно что-то противопоставить. На всю жизнь она у пса!

С Лизой они одногодки, учились в одном классе. Пока он служил в десантных войсках, дрался неизвестно с кем и за что в горах чужой страны, Лиза окончила медицинское училище, а он, разумеется, никакой специальности за плечами не имеет, кроме водителя, но с больной ногой его никто на работу не берет. Пробовал устроиться, да тщетно.

Отсюда и кошельки пошли. С ними и мысли зародились открыть свое дело. Только какое? Кто подскажет, кто научит и поможет?

Отец у него прекрасный столяр. У Семена тоже топор из рук не вывалится. Вдвоем строили дачу, там же батя соорудил небольшую мастерскую, где делает по заказам нестандартные столы, стулья, кухонные шкафы. Первые годы продавал втихаря, с оглядкой на власть, которая считала его спекулянтом и хапугой, чуждым элементом. Теперь, когда блажь прошла, разрешено подрабатывать, Вовченко-старший, весь в доску в отца-кулака, в выходные дни безвылазно на даче, в мастерской. Строгает, пилит, точит. Правда, пока без оформления своей деятельности. Вот и предлагает на широкую ногу поставить выпуск нестандартной мебели, но на профессиональной основе делать это рискованно: где гарантии сбыта?

А дача у них хороша. Но далеко от города. Бездорожье, без надежного транспорта – гиблое дело. У отца старенький «москвичишка», собирает деньги на новую машину. Но кроме столярных дел, на даче по горло работы с садом, с овощами. Правда, плоды земли все оседают у них в погребе, на свой желудок работают, без дачного подспорья на зарплаты с тремя короедами не проживешь. Вот такие невеселые мысли разгоняет он теперь рекламой и продажей кошельков среди пронырливых и наглых восточных людей и кавказцев, с насмешкой поглядывающих на него, этих крылатых удачливых Гермесов, которых он ненавидит. В прошлый раз, когда с неба хлестанул мокрый снег, Семен прошел в поднавес, попросту – под козырек перед входом, встал, развернул торговлю. Не прошло и десяти минут, как к нему подошел черномазый и потребовал заплатить за место. Семен не стал спорить, отдал сколько положено, а внутри задело: почему здесь хозяйничает южанин? Зайди в павильон – там преимущественно эти восточные и черномазые морды, за них что ли он кровь проливал, чтобы им было удобно торговать в сибирском городе, и не только фруктами и овощами, но всего досаднее – скупленным у сельчан мясом?

«Как удалось отвоевать место за прилавком Василию? – подумал Семен на волне своих мыслей. – Встречу, спрошу».

Покупатель набегáл на рынок со всех сторон, возрастала суета, усилились голоса, топот ног. Вскоре людская лавина, как сель, заполнила все площадки и подходы к рынку. Неподалеку от Семена остановился бортовой «уазик». Из него выскочил шустрый мужик в толстых роговых очках, с хилым пучком волос на макушке. Он вмиг оказался в кузове, где стояла какая-то мебель, водитель стал принимать подаваемые человеком самодельные аккуратные стульчики с круглыми и квадратными сиденьями, с точеными на станке ножками, нестандартные столики для кухонь и дач. В несколько минут мебель была сгружена, машина ушла, и раздался призывный голос продавца:

– Покупайте стульчики и столики, они украсят ваши кухни и дачи, практичны и удобны, с выдвижными ящичками! – указывал очкарик на свои поделки широкой мозолистой кистью руки. Сам он был приземист, крепок в кости и несколько сутуловат, что, вероятно, объяснялось его профессией.

Вокруг мастера быстро стала собираться толпа любопытных. Через минуту-две покупатели понесли первые стульчики. Семен глянул в сторону столяра-краснодеревщика, тот приветливо помахал ему рукой. Парень ответил, улыбаясь. Это был его отец.

Глава четвертая
Срочные смотрины курсанта

1

Петр Овсяников, первый секретарь Рубежинского райкома партии одного из крупнейших в области, ехал за сыном в военное училище, которое расположено в черте областного центра. Город раскинулся по обеим сторонам полноводной сибирской реки, не замерзающей даже в самые трескучие морозы из-за могучего слива с плотины, вертящего турбины электростанции. Открытая река создает своеобразный микроклимат, излишняя влага рождает пронизывающие хиуса, а вместе с ними эпидемии гриппа, бронхитов, ангин и прочих простудных заболеваний. Если бросить на эти же весы весь тот газ, который выбрасывают автомашины, а заводы – различные окиси металлов и химических элементов едва ли не в половину таблицы Менделеева, то грешить на хиус сильно не приходится, а скорее на городской эрзац-воздух. Приезжая в город из района, Петр остро ощущает всю нездоровую атмосферу мегаполиса с постоянным смогом, от которого появляется кислый привкус во рту или оседает запахом жареных подсолнечных семечек на автоле. Летом легче, когда чаще дуют ветры, сдувая смог в восточные леса, безжалостно поражая их. Зимой и в мартовскую пору ветреного затишья индустрия, безголово размещенная в городе из экономических соображений – краткости коммуникаций и подвоза на предприятия рабочей силы, затягивает угаром улицы, не оставляя безработными медиков, выворачивая небогатые карманы работяг на лекарства.

Петр Павлович – коренной сибиряк, родился и вырос здесь, окончил аграрный институт, потом в столице – Высшую партийную школу. И с тех пор вот уже четверть века – на партийной работе. Он был на два года младше Протозанова, первого секретаря обкома, который двигал его по партийной лестнице, как и многих, по примеру Леонида Ильича, любившего иметь на местах преданных ему людей. Хозяин области не скрывал своей методы, наоборот – внушал каждому неуязвимость такой формы подбора кадров. И она работала безошибочно. Редко находился такой самостоятельный деятель, который вдруг начинал выпендриваться: мыслить вразрез и действовать с подрывом руководящего авторитета. От таких Протозанов быстро избавлялся. Монолит партийной верхушки восстанавливался, вторил шефу, заглядывая в рот. Несколько иначе стали себя вести молодые его же выдвиженцы при Горбачеве, который все шире раздвигал границы гласности, инициативу снизу, вернул пресловутый плюрализм мнений, то есть стал разрушать жесткую партийную дисциплину, осуждать окрики и всяческие нажимы на подчиненных.

Консерватизм Овсяникова, как и многих его коллег, сопротивлялся новым веяниям сверху, но душа была чему-то рада. Недаром он в числе делегатов Пленума ЦК взорвался, как и весь зал, бурной радостью и овацией, когда Громыко предложил на пост Генерального секретаря Горбачева. Рад той энергетике, которую уже почувствовала в Михаиле Сергеевиче вся партия? Рад каким-то – пока неизвестным – переменам, связанным с молодым и умным человеком? Хотя дураками нельзя назвать и предыдущих первых руководителей, допускавших, безусловно, ошибки, исправляя их на ходу. Но кто огражден от ошибок? Были они даже у Ленина. Не о нем сейчас речь, о том приподнятом настроении, с каким Петр жил в памятные дни Пленума в Москве, а по возвращении домой и заработалось веселей. Настроение испортил окрик Протозанова из-за медленной раскачки с посевной в дождливую и холодную весну, то есть срыва графика. Причины и Протозанову понятны, но он жестко отчитал его, что считалось раньше нормой, теперь обидело. И Петр, все еще захлестнутый той радостью перемен, взъярился, зафыркал, выставил иглы ехидны и впервые высказал свое неудовольствие от такого тона.

«Ты что там зазевался, Петр, с посевной? Или все Горбачеву аплодируешь? Я на ковер к нему попадать за вранье не хочу, – металлически звенел в трубке голос Протозанова. – Забыл, как он при Черненке вызывал нашего брата на секретариат и уличал во вранье?»

«Не мальчишка же, не первая посевная, подберемся в срок. Или заслужил такой тон, Сергей Артемьевич?» – с обидой в голосе отвечал Овсяников.

«Не заслужил, – засмеялся Протозанов на мальчишескую обиду Петра. – Ладно, не расслабляйся там. Без эйфории работаем, без эйфории».

Он работал как всегда спокойно, в своем размеренном темпе, сообразно со своим характером и немецкой пунктуальностью, унаследованной от бабушки. Он и не думал впадать в эйфорию, знал, что налаженное управление не дрогнет, а люди на местах прекрасно понимают ситуацию и не подведут, не ударят в грязь лицом перед новым лидером. Так, в общем-то, говорили и директора, и специалисты, и рядовые члены партии, механизаторы. И не подвели.

Что, собственно, изменилось, чтобы хуже или лучше работалось? Ничего. Идеи на ускорение экономического развития были всегда на слуху. Вопрос о прекращении гонки вооружений, а высвободившиеся средства направить на развитие легкой промышленности, обеспечить потребность народа в товарах – это новое. Давно бы надо, но это на производительность труда наших сельчан не влияет. Хотя кто его знает? Если у человека хорошее настроение от того, что быт его улучшился, наверное, поработается легче и лучше. Но вот пить меньше не стали, хотя Лигачев со всей своей неуемной энергией взялся бороться с пьянкой и добрался с топором до виноградников. На луну бы всех алкашей готов спровадить, а работать кому?

Петр Павлович ехал за сыном на «уазе» в раздумье о минувших летах, особенно о последних двух при Горбачеве. Мартовские дни уже сверкали настоящим солнцем, торопясь съесть за короткий пригрев свою порцию снега, обнажая по обочинам дорог выброшенные водителями бутылки, пакеты, и они красноречиво говорили о низкой культуре ездоков, о бессилии в этом вопросе даже такого монстра, как партийная власть, вершащая всеми делами супердержавы.

«Наверняка шефа заинтересует взгляд Виктора на перестройку, – думал отец, подъезжая к училищу, которое отгородилось от города тенистой аллеей тополей и берез да кирпичной стеной, выбеленной курсантами, – надо самому поинтересоваться, если что, подсказать, направить».

К училищу Овсяников подъехал засветло. Еще не зажигали фонарей над белой оградой, не светились огнями окна казарм. Примораживало. Середина марта всегда обманчива, хотя сосульки с каждым днем увеличиваются и их сбивают дворники, если они нависают над тротуарами. Одну такую сосульку сбивал с крыши здания проходной дежурный курсант, когда Петр вышел из машины, припаркованной водителем на стоянке возле аллеи, убегающей на юг. В ней прохаживались девушка и курсант, а на скамейке у крыльца сидели две возбужденные женщины, видимо, ожидающие своих сыновей. Виктор стоял в застекленном коридорчике проходной, откуда хорошо осматривать кузова автомашин, и, увидев подъехавших, выскочил с присущей молодому и любящему своего отца человеку энергией и был несколько встревожен неожиданным визитом.

– Папа, здравствуй, – одетый в зимнюю форму – бушлат, галифе и сапоги, он протянул руку отцу, – что случилось? Мне ничего толком не объяснили, но отпуск дали.

– Вот и хорошо, сын, – пожимая тому руку, сказал отец. – Ничего не случилось, кроме приятного. Протозанов меня вместе с курсантом-отличником пригласил на рыбалку.

– Странно! – восхитился Виктор и затрещал скороговоркой: – Как хватает времени и внимания первому человеку региона обращать внимание на курсантов-отличников, брать их на заметку с каким-то дальним прицелом? Привычка заранее формировать надежную команду?

Отец с улыбкой выслушал предположение сына, похвалил за фантазию, но тут же и огорошил:

– Может быть, ты и прав, но у него есть дочь красавица и завтра у нее совершеннолетие. Но официально Протозанов пригласил меня с сыном на подледную рыбалку на его даче.

– Что же он хочет, – зарделся Виктор, – познакомить меня с дочерью?

– Думаю, да. Ты отличник, перспективный. Вот и пожелал взглянуть с определенной целью.

– Хорошо, я в грязь лицом не ударю, но, признаться, папа, в этом училище к девчатам очерствел. Интересы, очевидно, у теперешней золотой молодежи иные, чем были у моих сверстников?

– Те же, не беспокойся, побалдеть в первую очередь.

– Подарок ты уже выбрал?

– Конечно. Она изучает немецкий язык. Гете, Шиллера, Лессинга на немецком достал. Она ни в чем не нуждается, а книга – лучший подарок.

– Браво, папа, я тоже шпрехаю почти свободно.

– Я знаю, сын, если готов, пора ехать. И будь самим собой.

– Так прямо и поедем на дачу? – испугался Виктор.

– Сначала побываем дома, а завтра до солнышка покатим, – отец ткнул утвердительно сына в грудь кулаком, и оба, улыбаясь в предвкушении приятной встречи с мамой, пошли и сели в машину.

Виктор, выходило, на четыре года старше незнакомой Инны. Какова она, то, что красавица, отец сказал, а характер? Доходили слухи о развлечениях отпрысков из высшего круга в стиле римской знати. Виктор, считая себя человеком с неразвращенным воображением и строгого воспитания, отрицательно относился к слухам, веря и не веря в них. Он, кстати, тоже принадлежал к таким кругам. Но ведь ничего дурного с ним не происходило в последние школьные годы. Он хорошо знал, как Протозанов лично двигал его отца по партийной лестнице и направил возглавлять самый крупный район, где и промышленности полно, и сельское хозяйство развернуто широко и прочно. Виктор старшие классы заканчивал в районе, потому не знаком с городской золотой молодежью. Поселок Рубежное хотя и имел статус города, но напоминал больше село, где работали племенная птицефабрика, крупнейший совхоз, строительная организация, дорожники. Промышленные предприятия размещены в соседних поселках. Виктора это все как-то мало занимало, а вот особой влюбленностью в девчат он не славился. Была, конечно, первая любовь, юношеская, пылкая. Почти как у всех, с одноклассницей. Звали ее Тамара. Он и сейчас помнит милый, светлый образ. Но Тома осталась в областном городе, он уехал в Рубежное.

Вторая любовь – к Алле, тоже однокласснице. В последний год школы захватила их обоих, увлекла, и они переступили запретное. Но связь быстро оборвалась, хотя Виктор был готов на все последствия. Испугалась она, и слава Богу. Он тоже быстро к ней охладел и понял, что это было обычное увлечение, каким страдают девушки и юноши в период бурного созревания, мужания и испытания своих чувств. Взаимных упреков не последовало, все успокоилось в период госэкзаменов, улеглось и застыло как цементный раствор. Потом они разъехались и не переписывались.

За время учебы в училище он ни в кого не влюбился, не хватало времени, но влюбленная в него женщина была. Она стелилась перед ним, ублажала, готовая на все. Виктор на все пойти не мог и после годового близкого знакомства порвал связь навсегда. На учебе скучать не приходилось, но сердце просило любви, и когда отец сообщил об этом приятном визите, оно подсказало: произойдет нечто важное. А что? Виктор выглядел бравым молодцем, чуть выше своего отца, с короткой курсантской стрижкой темно-русых волос, но со смоляными бровями, что придавало не только красоту его правильному лицу, но какую-то кавказскую лихость, а серые глаза приобретали большую выразительность и притягательность.

Дома Виктор окунулся в мамину любовь и внимание, как в теплый бассейн с ароматическими запахами, и плавал в них, согретый улыбкой, счастливый и довольный, не чувствовал себя курсантом, этаким бравым солдатом, а совсем иным, мальчуганом из сопливого и солнечного детства. Мама лобызала его, могучего и неприступного, но для нее все такого же ранимого и беззащитного в этом суровом военном мире, где учат – как страшно произносить это жуткое слово! – убивать себе подобных, пусть даже ради защиты своего Отечества. Мама у него тоненькая как спичка, всегда элегантно одетая в удлиненные дорогие платья. Юбки и кофты не любила. Из пышных темно-русых волос сама делает такие прически и укладки, что стала личным парикмахером близких подруг. Она владеет самой гуманной профессией – дает молодым людям знания о нашей планете, о странах и народах, населяющих ее просторы. Она – географ. И ей непонятно: для чего столько войск сосредоточено на континентах в эру великой цивилизации? В голову однажды пришла несколько парадоксальная фраза: «Битвы никто не выигрывает, ибо даже победившая сторона утопает в море крови части своих убитых воинов». В принципе мысль глубокая, философская, совсем не парадоксальная, насквозь пропитана гуманизмом. Высказала мужу, а потом сыну и получила адекватную реакцию. У них даже возник спор по ее редакции, но как ни крутили, а точнее не выразили.

Мария Георгиевна всегда была против учебы Виктора в военном училище. Будучи подростком, увлеченный наукой о Земле, ее изучением, а значит, путешествиями, он в последний год школы понял, что все уже давно открыто, ничего нового в этой профессии не найти, ударился в крайность: решил стать военным, из числа которых вышли почти все космонавты. В конечном итоге со своим прекрасным здоровьем он тоже может пополнить отряд космонавтов, стать в ряд первопроходцев, одни из которых огибали на парусниках земной шар, а вторые – на космических кораблях. Иллюзии школьной молодости быстро разбиваются об угловатую действительность непохожей жизни за воротами школы, где с первых дней мнишь о себе как о самостоятельной личности, но быстро оказываешься на обломке льдины, которая в половодье несет тебя в проран проснувшейся реки, к гибели. Тебя все же выручают советы взрослых, опека мамы и папы, и удручающее душевное состояние проходит. Теперь ты в большей мере почувствовал силу и любовь родного человека и ценишь ее уже без всякого юношеского стеснения и гордости, не стремишься высвободиться из объятий, а с удовольствием их принимаешь и сам с теплотой даришь свои объятия.

Мама даже всплакнула на радостях встречи с единственным сыном, говорить «любимым» здесь совершенно излишне, ибо и так все ясно. Он нежно откликался на ласки, широко улыбался в ответ, целовал ее в волосы, потому что мамина голова лежала у него на груди и даже не доставала до подбородка. Отец стоял рядом и добродушно наблюдал за излитием чувств родных людей, и был доволен их обилием. Мама увлекла сына в ванную мыть руки, и сама запорхала в кухне, накрывая стол приготовленными блюдами, торопясь накормить своими разносолами оголодавшего сына, который однажды откровенно признался, что он хочет есть даже во сне, и если его разбудить среди ночи и дать тарелку наваристого борща, не моргнув, тут же съест. Таким признанием парень очень напугал маму и был не рад, убеждая, что из столовой выходит всегда сытым человеком, но он молод, курсант, и калории расходуются на учебу, особенно на желанную физподготовку.

Виктор вымыл руки, прошелся по комнатам, заглянул в свою, где стоял его письменный стол, кровать, гимнастическая стенка, и на зов матери вошел в кухню и отметил, что здесь произошли перемены. Мама сменила отечественный кухонный гарнитур на импортный. В него входили не только посудные шкафы, разделочные столы, но и обеденный с мягким и удобным так называемым «двойным уголком». Просторная кухня-столовая, мечта каждой хозяйки, выглядела теперь иначе: заполненной, но настолько уютной и светлой, с некой воздушностью, что тут невольно разыгрывался волчий аппетит.

«Да, эти черти, зарубежные дизайнеры, имеют недурной вкус».

Об этом же говорила и мама после того, как они дернули по сто граммов за приезд, подставляя сыну холодные закуски с паюсной икрой, паштетом из печени трески, маслины и еще что-то, чего в магазинах вряд ли купишь.

– Ты, надеюсь, заметил обновление в кухне, – говорила мама, любившая рассуждать гораздо шире обыкновенной передачи информации, – современная зарубежная мебель из новых материалов! Только вопрос: почему не можем этого делать мы для широкого потребителя? Вот где для государства соломоновы копи, а не в наших танках и бэтээрах, на которых вы учитесь воевать. Это я так, к слову, – поторопилась она переменить тему, видя нахмуренный взгляд мужа. – При первом секретаре райкома сильно-то не разговоришься.

– Ну что ты, мама, – удивился Виктор и даже приостановился намазывать икру на кусочек с маслом, – его долг расширять на местах гласность, папа лояльно относится к переменам. Он мне сам говорил.

– Ты в этом уверен? – не могла остановиться мать, иронически вытягивая в ниточку всегда припухлые губы, хотя видела сердитый взгляд мужа в свою сторону. – Я тебе открою маленький секрет. Вот из-за этого гарнитура, японских телевизоров с видеомагнитофонами, ты их заметил, я не смею приглашать в дом своих подруг учителей.

– Как это? – непроизвольно вырвалось у Виктора изумление.

– А вот так! Как я им объясню всю эту импортную обстановку, – Мария взмахнула рукой, указывая на убранство, округляя свои большие жемчужные глаза, – откуда она у нас, если ее днем с огнем в магазинах не сыщешь?

– Так это же должно быть понятно, все-таки в этом особняке живет первый секретарь райкома, – неуверенно возразил Виктор, вопросительно поглядывая на отца по-детски доверчивыми серыми, блестящими от семейного умиления глазами. – У него и зарплата высокая, и возможности другие.

– Ну да, по теории – каждому по должности…

– Маша, прекрати, пожалуйста, – тихим голосом, как всегда, когда просил и убеждал своих оппонентов, сказал Петр Павлович. Он точно так же выговаривал свое недовольство кем-то или чем-то, распекал, приказывал, от чего это звучало не менее убедительно, чем нажим на голосовые связки большинства его коллег. – К нам сын приехал не для обсуждения бытовой политики, а отдохнуть в теплом семейном кругу. Потом нам надо подготовить снасти для рыбалки.

– Вот еще выдумал!

– Нас приглашает сам Протозанов, – казалось бы, обезоруживающе выдал муж, но не тут-то было: строптивая жена ощетинилась вопросом с какой-то потаенной целью.

– На рыбалку с сыном? Выкладывай, что вы там задумали? – Мария просительно и умоляюще смотрела на мужа.

– Думаю, ничего особенного, он хочет познакомить Виктора с дочерью.

– Еще не легче. Что, у него нет элитных женихов на примете?

– Есть, наверное, но чем не жених наш Витя?

– Папа, оставим эту тему, неприятно. Мне гораздо интереснее слушать мамины претензии к местным порядкам.

– Меня настораживает другое, – не унималась мама, пропуская мимо ушей реплику сына, – девушка неглупа, красавица, не засиделась. С чего бы папаше заботиться?

– Мы все, особенно любящие родители, обязаны заботиться о судьбе детей. И я не вижу тут ничего странного. Давайте по единой выпьем за хорошую будущую рыбалку, – подчеркнул Петр.

2

Дача стояла заснеженная и сонная. Лиственные деревья окутаны в серебристый иней до такой шаровой красоты, что захватывало дух. Виктору хотелось по-мальчишески подбежать к заиндевевшей и спящей березке, стряхнуть с нее дрему-иней и окунуться в эту звенящую и прозрачную купель, зажмуриться и постоять так с минуту, наслаждаясь чистотой леса, его щедростью – вот так бескорыстно дарить людям приятное, а потом гукнуть филином и полететь, полететь вслед за звуком и потеряться в лесной первозданной глуши. А там сосновые леса с тяжелой снежной ношей на ветвях, петлями заячьих следов и строчек лисьих на белом пологе, с горками снежных оплывин, сбитых верхолазами – куницей или соболем, с норками мелких грызунов и следами пиршества волчьей стаи…

Овсяниковы, теперь уже без шофера, за рулем сидел Виктор, приехали на рассвете, который обещал вёдро и примораживал до минус двадцати. Сергей Артемьевич, заядлый рыбак, был уже на ногах и собирался ругнуть запаздывавших напарников, одному не хотелось начинать лов, поскольку он любил состязание, но тут увидел машину и вышел на крыльцо полностью экипированный. После короткого рукопожатия со старшим, он пристально всмотрелся в козырнувшего ему курсанта, одетого в армейскую шапку, овечий полушубок, в стеганые штаны и унты, подал руку.

Протозанов высок и грузен, особенно в теплой меховой одежде: лисьем роскошном треухе, собачьей длиннополой дохе, на ногах теплейшие катанки из верблюжьей шерсти, затянутые в резиновые галоши. Мясистое крупное лицо, несколько бледноватое, что присуще кабинетным сидельцам, уже подернутое сетью морщин, с первого взгляда было покоряющим, большие навыкате глаза остры и выразительны, проникали в душу, широкий сухой рот говорил о непреклонности в суждениях и приказах. Виктора сразу поразила в нем эта сила, гораздо большая, чем у генерала – начальника училища.

«Это так и должно быть, – подумал курсант, – этот генерал – здесь главнокомандующий».

– Ну что, курсант, даешь мне фору или, наоборот, просишь? – сказал Протозанов, выразительно шевеля сочными губами.

– Никак нет, Сергей Артемьевич, ни то и ни другое. Просто по нулям, а там посмотрим.

– Ну-у, – удивился шеф, – есть опыт?

– Приходилось. Вот эти унты отец покупал на вырост. Сейчас в самый раз, но, к сожалению, я их потрепал в свое время на льду, – с улыбкой ответил Виктор таким же спокойным голосом, как и у отца, и Протозанов отметил, что парень находчив, за словом в карман не лезет, а персона, стоящая перед ним, его не смущает.

– Похвально, я думал, имею дело с дилетантом. Чего тоже не скажешь о твоем отце. Пошли и начнем.

Снасти были у каждого свои. Виктор до полуночи возился с блеснами, настраивал их, хотя они не залеживались и часто использовались отцом, который был тоже не менее заядлым рыбаком, чем Протозанов, кстати, от него и заразившись. Заснеженный пруд с широкой и высокой дамбой лежал молча в глубине лесистого распадка. Низкорослые разлапистые сосны топтались вдоль льдистой кромки, а те, что убежали в глубину, поблескивая заиндевелыми иглами на солнце, вытягивались в богатырский корабельный рост, главенствовали, вытесняя на крутые косогоры голенастый березняк и осинник. Местами белоствольные бежали рядом с прудом вперемежку с рябинами, на которых рдели огнистые чашечки ягод, не склеванные синицами, снегирями и желной.

Виднелись лунки, набуренные сторожем, но несколько буров лежали на льду, и можно просверлить новую, если не понравится готовая. Виктор понимал, что лунки находятся в самых лучших местах, и занял третью. Лед, усыпанный снегом, хрустел под ногами от утреннего мороза, создавая приятную музыку, но рыбаки двигались мало и почти сразу же приросли к лункам, спинами к востоку, подставляя их еще недостаточно круто падающим, но уже осмелевшим лучам светила.

Рыбалка удалась: в сеть, что ставили на ночь сторожа-рыбаки, попалось несколько щук, с полведра крупного окуня, даже каким-то образом зацепилось два налима. Но главным наслаждением была подледная ловля на блесну. Окунь и щука брали хотя и вяло, но каждый рыбак оказался с уловом. Больше повезло азартному и удачливому Сергею Артемьевичу: возле его лунки в слепящих лучах веселого мартовского солнца трепыхалось больше десятка окунишек и одна щука на кило весом. Виктор оказался по количеству пойманных хвостов вторым, отец третьим, но у него окунь шел как на подбор ровный и крупный.

– Славно, славно, – подвел итог Сергей Артемьевич, – люблю уху из окуней с детства голодного. Вот оттуда и страсть к рыбалке. На Волге, правда, рыбачил, выше Нижнего. Но на подледный ходили редко, не в чем было пацанам. А потом студенчество, Москва, Сибирь.

– Окунь на полкило, да свеженький, да под водочку, э-эх! – подхватил Петр.

– А твоя оценка какова, курсант? – весело поинтересовался Протозанов, глядя как молодой человек быстро собирает весь улов.

– Я присоединяюсь, а если добавить печень налима, пальчики оближешь.

– Вот мы это сейчас и сотворим прямо на берегу. Видишь, кострище и таганы? Вот туда и неси улов. Сейчас костровые раздуют огонь, сварим тройную уху!

Мартовское солнце призывало готовить уху именно во дворе на рыбацких таганах, подставляя солнцу спины и бледные лица. Рыбаки сбросили с себя меха и, наблюдая за потрескивающими дровами, с наслаждением курили и слушали политические анекдоты, рассказывать которые был большой мастак хозяин дачи. Двухэтажный дом с четырехскатной крышей стоял в нескольких метрах от костра, прибранный и веселый, глазастый окнами и большой верандой под стеклом. Вынесли горячий травяной чай с медом. Расставили огромные фарфоровые кружки, наполнили. Пахнуло приятным ароматом листа смородины, золотого корня, лепестков шиповника. Рыбаки утолили жажду, и Сергей Артемьевич, присевший на сброшенные меха, впервые заговорил о политике.