Текст книги "Шаги Даллеса. Как ломали Россию: роман-мозаика в двух книгах. Книга первая. Сколько стоит кровь революций"

– Ты заметил, Петр, у Горбачева вырисовываются очень сильные позиции. Сначала он в Рейкьявике загнал Рейгана в тупик своими инициативами по безъядерному миру, а теперь вызвал настоящий переполох в Западной Европе. Тэтчер в Москве упрекнула Михаила Сергеевича в неискренности, в лукавстве. Она так и заявила: «Мы вас боимся. Вы легко принимаете решения: вошли в Венгрию, в Чехословакию, в Афганистан. Вы уберете РДС. Американцы уберут, и мы будем перед вами беззащитны». Маргарет поехала по стране, встречалась с интеллигенцией, диссидентами, пыталась для себя уяснить, что из себя представляет наш человек, страна. Она увидела совсем не диких фанатиков, а мирных образованных людей. Премьера обезоружило то, что наша пресса опубликовала все, что она говорила Горбачеву. Тэтчер убедилась, что социализм, как и капитализм, – реальность, и пришла к пониманию, о чем настойчиво говорит Горбачев: «Надо не обличать друг друга попусту, а сокращать вооружения, идти к безъядерному миру и мирно жить в рамках двух систем».

На тагане, в черном от сажи чугунном котле, не менее чем на ведро, забулькала уха, приятно пахнула на сидящих у костра рыбаков. И они инстинктивно стали ловить носами этот аромат.

– Гонка вооружений – тяжкое для нас бремя, – откликнулся Петр Овсяников. – Боюсь, что скоро оно будет непосильным. Но и Запад захлебывается. Потому-то было совершенно неожиданно услышать со стороны лидера Советской империи, империи зла, как они любят нас обзывать, ошеломляющее, невероятное предложение – мирная жизнь двух систем, никаких коммунистических походов на Запад.

– Какие оценки новому мышлению дают курсанты, особенно в области сокращения армии? – неожиданно спросил Виктора шеф.

– Надо работать над качеством армии, и тогда количество не будет играть роли, – смело ответил Виктор. – У Суворова была малочисленная, но хорошо обученная армия, как бы сказали сегодня, профессиональная. С такой армией легче побеждать.

– Верная мысль, – поднял руку Сергей Артемьевич, – кажется, нашей дискуссии наступил конец, – и он указал на подъезжающую к даче черную «Волгу». Все взоры были обращены на подкатившую к крыльцу машину, из нее вышли жена Сергея Артемьевича с Инной и ее подругой Люсей.

Виктор увидел девушек. Легко, уже по-весеннему одетые в брючные костюмы, они пробежали в нескольких метрах от мужчин, приветливо помахали руками. За ними неспешной походкой прошла Любовь Марковна, улыбнулась и, как бы отмахиваясь от дыма жаркого костра, прошла в дом вслед за девушками. Виктор, истосковавшийся по женским лицам в казармах, сразу же почувствовал влюбленность к Инне. Не легкомысленную, не заставляемую, а вполне искреннюю. И, конечно же, дело не в стосковавшемся сердце – в нее, в эту раскованную в движениях и, наверное, независимую в мыслях и поведении красавицу нельзя было не влюбиться. Парень тогда и не подозревал, что именно раскованное поведение дочери подвигло этого властного человека, каким слыл Протозанов, на сегодняшние смотрины.

Пировали в просторной столовой с развешенными натюрмортами известных художников и местных живописцев. Виктору бросилась в глаза огромная свеча под самым потолком, который был высок, и от свечи, казалось, разливался таинственный свет, при котором одинаково приятно сидеть за обильным столом или с книгой в руках и читать о любви. Свеча стояла в золотом подсвечнике, так искусно выписанном, что хотелось подойти, взять его и понести, освещая неизведанный путь предстоящей любви. То, что она произойдет между ними, он теперь не сомневался, ибо Инна тоже с пристальным интересом, даже с азартом изучала его, а в глазах засветились огоньки неподдельного внимания, когда Сергей Артемьевич представил ему свою дочь, а она подала руку. Виктор принял ее и галантно поцеловал, поздравил с днем рождения и преподнес купленные отцом книги. Инна вспыхнула благодарностью, оценив вкус гостей редкостным выбором.

– Спасибо, Виктор, признаться, не ожидала такого подарка, – сказала она на немецком языке, – и, надеюсь, переводчика не понадобится.

– Нет, Инна. Интересно бы при свете вот такой же свечи вместе прочесть эти книги.

– Как будет угодно, впрочем, я буду рада, если ты завоюешь это право.

3

Посторонних, кроме подруги Люси, никого, вшестером, чтобы не отвлекать внимание молодых и достичь цели смотрин. Если Инна блистала своей несколько вульгарной красотой жгучей блондинки с модной стрижкой под мальчика и была самой титулованной невестой города, то Виктор блистал своей военной выправкой, атлетической фигурой и суровой мужской красотой шатена. Он был весьма успешным курсантом и в будущем перспективным офицером. При поддержке руки Сергея Артемьевича да отцовской мог быстро сделать блестящую карьеру. Этот разговор был ключевым в застолье. Умиротворенные рыбалкой на свежем воздухе, отдыхом у костра, участием в готовке ухи, их это располагало к добродушию и довольству. Сергей Артемьевич не любил торопиться со спиртным, ибо «Особая» настраивала совсем на другое ощущение рыбацкого кайфа, теперь же, за столом, он не спеша выпивал двухсотграммовый бокал чистейшей сорокоградусной, заедал и заводил неторопливый разговор. И хотя хозяин дачи не стремился в узком кругу людей подчеркнуть интонацией непреклонность его высказываний, она невольно прорывалась, внушала подобострастие и послушание.

Петр Овсяников не ошибся: Сергей Артемьевич, посадив рядом с собой Виктора, охотно с ним разговаривал.

Протозанов давно привык ощущать разливающуюся по жилам приятную крепость водки, как привык вполуха слушать ответы на заданные вопросы, протаскивая в беседе свою генеральную линию, и теперь он заинтересованно спросил:

– Ты уже выбрал точку новой службы? Если мне память не изменяет, отличникам на это дают право.

– Пока не задумывался. Гоп говорить рановато.

– Что, есть сомнения, или манера?

– Скорее – последнее. Впереди итоговые стрельбы. Вот они скажут обо всем.

– Что ж, желаю успеха, – и, получив за это спасибо, продолжил: – Как тебе нравится мысль о ГДР?

– Мечта каждого выпускника.

Протозанов удовлетворенно хмыкнул и предложил тост за мечту курсанта. За что мужская половина охотно выпила водку, а девушки и мама лишь пригубили красное вино. Неторопливое застолье продолжалось, все ловили слова хозяина и особенно, как показалось Виктору, Инна, сидящая напротив него. Она обладала манерами внимательного человека в присутствии старших, держала себя за столом уверенно, но скромно, прекрасно понимая цель визита Овсяниковых. Она была скромна по щекотливой причине, считала ее пока нераскрытой тайной и ждала судьбоносных слов отца, и боялась их пропустить. Для нее важно определить его интонацию, настроение, с каким он будет их произносить. Виктор догадывался о какой-то бурной работе мыслей в голове девушки, в глазах которой то вспыхивали искры беспокойства, то гасли в ожидании судьбоносных слов отца. Тот не стал долго мучить собравшихся и, подняв тост за молодых людей, выпив, сказал:

– Вам, молодые люди, предоставлена прекрасная возможность для знакомства и выбора, – гудел его моторчик голоса с некоторой нагрузкой, словно вертел ремни механизма. – Хотя какой тут выбор: вас двое. Мой вам совет и пожелание. У тебя, Виктор, скоро выпуск, надеюсь, за отличие в учебе у тебя будет выбор места службы. И поскольку тебе нравится мысль о ГДР, ее надо утвердить. Глубинная истинная Европа. У Инны тоже выпуск и совершеннолетие. В Берлине инязы на любой вкус, а у нее есть пристрастие. Я так говорю? – отец посмотрел на дочь несколько сурово.

О причине такого взгляда она догадывалась с ознобом сердца, перечить отцу не решалась, хотя в свете нового мышления, какое сейчас всюду пропагандируют, и папа ему вторит, могла бы высказаться. Но зачем? Ей мгновенно понравилась мысль о Германии под крылом бравого молодца, пожить не в этих снегах, а в теплом краю, окунуться в цивилизованное студенчество пусть и замужней дамой, но в более свободном мире, где комфорт считается нормой жизни. Она никогда не восхищалась Сибирью, ее снегами, разливами рек и зелени, как будто в цивильных краях, где моря и тепло, нет зеленых красот. Безумие советской пропаганды. Там, кроме снегов, морозов и бескрайних просторов, всего больше, все колоритнее, красочнее, безудержный разлив городских цветов и мириады брызг фонтанов, море ночных огней, дискотек и баров.

Инна понимала, что рано или поздно ей придется бросить свои увлечения мальчиками и свободной любовью, которую в ее кругах приветствуют и обожают. Более того, вечеринки в гостиной в отсутствие родителей раздувают нешуточные страсти, вспыхивающие во время ночных оргий, и кое-какие неприятные вопросы стала задавать мама. Чего доброго своими тревогами уж поделилась с папой, и эта неожиданная акция как мера – вырвать дочь из порочного круга сверстников? А курсант ничего, покруче иных светских пижонов, и немецкий, кажется, знает неплохо, судя по пробной фразе. А коль так, то и не глуп.

– Папочка, когда я не воспринимала твои советы и не удовлетворяла твои желания? – Инна разрезала ножом осетрину, которую обожала, и, блеснув на отца своими белыми глазами, отправила кусочек в толстогубый рот с ровными, как у актрис, зубами.

Девушка уловила благодарный взгляд курсанта. Его серые шайбы, как любила выражаться Инна среди своих сверстников, излучали столько энергии, что, пожалуй, способны зажечь в ней нечто. В любовь она не особо верила, первые всплески были, но благодатное поле грубо испахал все тот же сытый светский круг, но голодный на зрелища, которых хронически не хватало высокородным мальчикам и девочкам, и они придумали эти оргии. Ей тоже хотелось зрелищ, кутежа, хулиган-ства. Иннабылаодареннымлюбознательнымребенком, высокиеоценки в школе получала отнюдь не из-за папы, а за знания. Она успешно окончила музыкальную школу по классу фортепьяно, но исключительные способности обнаружились у нее к иностранным языкам. И она изучала сразу два: немецкий и английский. Став старшеклассницей, понимала, что папины связи обеспечат ей работу переводчицей в самых высоких правительственных кругах. Это интересная жизнь с умными людьми и бесконечными поездками по странам мира. Вокруг росли и учились такие же одаренные и высокородные мальчики и девочки, с мечтами о высоком полете, свободной жизни и свободных отношениях в любви, которые на цивилизованном Западе становятся модой, познать же их надо уже сейчас, чтобы подготовить себя для будущего.

Москва без кандидата в члены ЦК партии и народного депутата самой высшей ступени обойтись не могла. Мама за ним волочилась всюду, подчеркивая любовь и заботу. Инна часто была предоставлена сама себе, тут же закатывала вечеринку и как хозяйка гостиной первой показывала стриптиз после приличного возлияния шампанского. Подиумом служил стол, перегруженный закусками, бутылками со спиртным различного ассортимента, соками и напитками. В сторону летел батник, короткая юбка, бюстгальтер, и первый, кто успевал дотянуться до молнии на трусиках, раздергивал ее, и под вопли собравшихся она падала ему на руки, и он уносил девушку в соседнюю комнату…

Ни пошлого омерзения, ни раскаяния потом не было. Просто утром Инна никого не хотела видеть из-за головной боли, даже Люсю, а приходил понедельник, словно за уходящим поездом бежала в школу и отдавалась занятиям. Может быть, действовало выработанное правило: чтобы себя не разоблачить – никто и никогда не должен упоминать, тем более вспоминать и с кем-то делиться ходом вечеринок. Нарушителя ждал негласный приговор и полное отлучение от круга избранных. Но однажды мама стала осторожно задавать вопросы о том, как проходят вечеринки в квартире во время их отсутствия. Каким образом вместе с бутылками из-под минеральной воды и сока в мусоропроводе оказались бутылки из-под шампанского, причем в большом количестве? Инна ничего вразумительного ответить не могла, отрицая всякий накат с шампанским. Убедительные оценки в дневнике развеяли сомнения мамы. Вскоре, к счастью или нет, Инна не знала, последовало это знакомство с курсантом.

4

Накануне Первомая Виктор нес наряд по училищу, радовался такому раскладу и мысленно готовил себя к встрече с Инной. Особенно не фантазировал, все же очень мало знал девушку, и она его. Одна встреча и всего лишь один тупой разговор по телефону. Он мог звонить ей чаще, но холодная трубка у уха сковывала его фантазию, и он не знал, о чем можно говорить по телефону с недостаточно знакомой девушкой, не задавая плоских, но обязательных вопросов: как дела, чем занимаешься? Боялся, как бы волна любви, нахлынувшая на него, да и на нее, он видел, что понравился, не была погашена временем и муштра перед первомайским парадом не разорвала отношений. К сердцу подступала какая-то непонятная обида не то на себя, не то на обстоятельства, не позволяющие ему встретиться с Инной, не то на саму девушку, свободную от нарядов и муштры, без энтузиазма встретившую предложение прийти на короткое свидание у проходной. Наверняка она с Люсей уже обсудила его достоинства, выискивая его отрицательные качества с тем, чтобы при случае винить не себя, а его из-за недостаточной яркости, которой-то якобы и не хватает для полных чувств и влюбленности. Возможно, не раз слышала Люсины откровения вроде восклицаний: «Дура ты, Инка, ох, дура, ковыряешься в таком парне, словно пальцем в носу! Да я бы на твоем месте уже сто раз прибежала на свидание».

«Быть на месте другого человека проще всего, – заводила внутренний монолог Инна, став теперь взрослой, – разобраться в своих чувствах гораздо сложнее, тем более что вечеринки у нас проходили не безобидные. Душок непристойности выветрить из души непросто. Нужен крепкий ветер любви, крепкий сквозняк, чтобы продул все сердечные и душевные закоулки, принес благодатные тучи, и они бы опустились теплым и яростным дождем, увлажнили почву, и на ней бы проросло это удивительное растение, называемое любовью».

Она сознавала – любви глубокой и сердечной нет. Простая влюбленность. Пресыщенная беззаботной жизнью, хотя и по горло занятая учебой, уже давно, как созревшая и упавшая на землю груша, тем более надкушенная, Инна на удивление самой себе страдала от недостатка зрелищ, впечатлений, безоглядно ударялась в непристойные развлечения. Она не видела себя в будущем, хотя решила поступить в МГУ на иняз, стать переводчицей, оказаться в правительственных кругах, в поездках с умными людьми, делающими политику. Но совершилось предательство. Кто-то проболтался о ходе вечеринок, и отец ничего более разумного не нашел, как сразу же после выпускного бала отдать ее замуж и задвинуть в ГДР, подальше от прежнего круга. Это ей понравилось больше, чем сам курсант, хотя в паре с таким молодцем это не хило, тянет на романтику относительной свободы. Например, гулять у Бранденбургских ворот вместе с ним, притягательным лейтенантом, а затем в одиночестве во время его службы украдкой наблюдать, как за тобой уже охотится, нет, не студент, это скучно и неинтересно, а какая-нибудь знаменитость в музыке ли, в литературе или в живописи, и ждать, куда заведет эта тайная игра. А чтобы эта игра воплотилась, она объявила маме и папе, что на первомайскую вечеринку приглашает Виктора, заручившись их согласием на ее устройство.

Инна позвонила вечером без всякого внутреннего волнения, это было как закурить сигарету. Дежурный разыскал Виктора в гимнастическом зале, и он полетел к трубке стремительным соколом, падающим с высоты на добычу, загорелся от голоса девушки лицом и сердцем. Произошел тот нелепый традиционный разговор с вопросами о службе и учебе с известными односложными ответами. Она приглашала на долгожданную вечеринку! Рядом хихикала в трубку Люся. Он с радостью обещал быть к назначенному часу.

В первомайское утро весело встало и закрепилось на небосводе раннее холодное солнце, бросая косые лучи сквозь высокие перистые облака, протянутые по небу барашковыми шлейфами. С тополевой аллеи, что стояла неподалеку от боксов, тянуло набухающими почками. Весенние запахи, как крепкое вино, возбуждали и настраивали парней, предвкушающих близкий выход в город, на лирический лад. Все было давно сделано, отлажено, надраено, отутюжено и начищено. Ждали построения, последнего осмотра и команды на движение. И акция началась:

– Товарищ майор, разрешите доложить: расчет учебной ракетной установки готов к следованию по маршруту, – отрапортовал Ливанов. – Но лично я – решительно против участия в параде.

– Вы больны, курсант Ливанов? – зло спросил командир дивизиона.

– Никак нет, товарищ майор, вполне здоров.

– Тогда в чем дело?

– Мои политические убеждения. Идее перестройки чуждо очередное бряцание оружием в мирном первомайском шествии трудящихся, тем более что противостоящие стороны согласились разоружаться.

Возле командира возникла неблагоприятная атмосфера, словно сюда вбросили дымящийся карбид. Вытянув шеи с минами удивления на лицах, курсанты прислушивались к бунтарскому голосу своего товарища.

– С чьего голоса говорите, курсант Ливанов? – не поверил в услышанное командир дивизиона, недобро поглядывая на любопытных.

– С голоса Генерального секретаря Компартии и Главнокомандующего, товарищ майор. Именно он говорит о новом мышлении, о прекращении перед миром демонстрации силы, и мое мнение отвечает требованию поставленного вопроса и является…

– Отставить разговоры! – прервал речь Ливанова командир дивизиона. – Я вам приказываю встать в строй и вести установку по маршруту. Хотя стоп, вы же можете подвести и выкинуть что-то невообразимое на площади, и тогда – трибунал.

– Как курсант и будущий офицер я выполню приказ в точности, но в то же время требую, чтобы о моем протесте было доложено командованию училища.

– Что за чушь вы несете, курсант?

– Это не чушь, а мои политические убеждения в поддержку нового мышления.

– Отправляйтесь-ка вы под арест, голубчик, за пререкания в выполнении приказа. На трое суток! Вот там поразмышляйте о том, что вас ждет.

– Есть на трое суток! – отчеканил Ливанов. – Разрешите идти?

– Наглец, какой наглец! И это отличник боевой и политической подготовки! Идите и доложите начальнику училища об аресте.

Этот непредвиденный выпад Ливанова повлек за собой неприятности. Первое, что потребовал начальник училища: после возвращения с демонстрации всех курсантов собрать в актовый зал для беседы. Отпуска будут даны только после нее. К удивлению Виктора, курсанты Костю Ливанова не крыли за непредвиденную задержку увольнения в город. Поворчал кое-кто и, не находя поддержки, замолк.

У Виктора было свое ощущение происшедшего: он восторгался смелостью неординарного мышления своего товарища. Споров о разоружении в их среде было много, как и мнений. Он вспыхивал как магний от выплеснутой на него порции воды. Если откровенно, мало кто хотел оказаться в горячей зарубежной точке. Виктор бы тоже в пылающий и стреляющий крупными калибрами Афган добровольцем не назвался. Пусть это непатриотично, но что он там потерял, какие интересы? Прикажут, он пойдет и будет нести службу как подобает честному офицеру, но не добровольно. Получить добровольно пулю от душмана на чужой земле в такие-то годы, когда и любви-то толком не узнал! Вот только сейчас сердце воспылало к Инне.

«Горячие точки не для меня. Я не считаю себя маменькиным сыночком, кажется, не трус, но извините, выполнять интернациональный долг, который не выдерживает критики, глупо».

Все эти мысли крутились в голове вплоть до возвращения в училище после демонстрации. Виктор потом разговаривал с Ливановым, хотя его другом не считался. Его тянул на контакт вопрос о карьере. Он не шуточный. Карьера может в ином ракурсе высветить любовь к женщине и будущей семье и становится предметом глубоких раздумий и умолчаний во время вспыхивающих споров на эту тему в курилке или в казарме перед отбоем.

– Меня удивляет, как ты решился на такой шаг? Если откровенно – твоя карьера офицера под вопросом.

– Ты, видать, крепко печешься о карьере? – усмехнулся Ливанов в ответ.

– Я, как и каждый из нас, мечтаю стать генералом. Что тут противно морали и порядочности? Хорошо успевающий студент тоже подумывает об аспирантуре и карьере ученого. Иначе нет движения.

– Согласен, но я – прагматик. Не сочти за бахвальство, чувство справедливости у меня обострено более, чем у кого-либо. Мне надоела пустая перестроечная болтовня без конкретных дел, – Ливанов смотрел с некоторым превосходством в глаза Овсяникову. – Я, конечно же, мечтаю, как и ты, о карьере офицера. На кой черт бы мне было выкладываться на занятиях, но я поддержал своего Главнокомандующего, своеобразно, конечно, не по уставу, и если на меня начнут давить, напишу ему письмо.

– Ты как радар, далеко видишь мишень, – восхитился Виктор Ливановым, угадав в этом человеке сильную натуру, и даже позавидовал.

– Но как же твоя девушка, она не обиделась от несостоявшейся встречи на Первомае?

– Это вопрос отдельный, я бы его не смешивал с данной ситуацией, – твердо ответил Костя.

Этот разговор состоялся спустя несколько дней, а сейчас, как только вырвался из стен училища, все мысли у Виктора об Инне, о тех невероятных слухах, долетевших до него все через того же Ливанова о характере тусовок золотой молодежи. Он и верил и не верил, поскольку сам относился к этой элите – сын властвующего человека, так будем говорить, и не мог опуститься до подобной оргии.

Цветы он уже купить не успел, центральный рынок опустел, закрылись и немногочисленные цветочные магазины, все спешили к традиционному застолью – как одному из поводов крепко выпить, закусить, а то и вдоволь похрюкать под столом. Он тоже порой выпивал с ребятами по бутылке на нос, но не больше, срабатывал тормоз, и – баста. Через несколько часов чист как стеклышко. И его никогда не тянуло к повторению попоек.

Город не выглядел многолюдным, подтверждая начавшиеся застолья. Негусто пробегали автомашины, такси шли переполненные, а их стоянки пустовали. Он терзался мыслью, что идет без букета цветов, без подарка. Откровенно говоря, не знал, каким подарком мог угодить Инне, не показаться человеком с безвкусицей выбора: ведь он ее очень мало знает. Брошки, кольца, серьги – вся эта дешевая бижутерия вызовет иронию, а на дорогой подарок денег пока не имел. Его мог спасти только букет. Потому он поймал такси и поехал в местную оранжерею с надеждой выпросить там то, что надо. И, конечно, потерял время, но сторожа уломал, дал ему на бутылку водки сверх стоимости букета, довольный поехал к обкомовскому дому в тихий и благоустроенный квартал с подстриженными газонами, выметенными тротуарами, с темными, посвежевшими и пузатыми, словно свахи в сарафанах, тянь-шаньскими елями, заполнявшими сквер.

Виктор, удерживая правой рукой букет, уверенно вошел в подъезд элитного дома, показал охраннику, одетому в форму милиционера, визитку, тот согласно кивнул головой и пропустил курсанта. Многокомнатная квартира шефа находилась на втором этаже, смотрела окнами во все стороны света, а гостиная, где уже токовала молодежь, была прикрыта зеленью высоких пирамидальных пихт и елей и глушила вылетающие из форточек звуки танцевальной музыки. Приглушенная мелодия доносилась в ухоженном и просторном коридоре. Пиршество, надо полагать, в разгаре. Виктор с нетерпением и ревностью нажал на кнопку звонка, ему долго не открывали. Наконец в глазке потух свет, видимо, с той стороны двери изучали стоявшего напротив курсанта, взволнованного, опаздывающего на вечеринку. Он знал, что в квартире собрался молодежный бомонд города, и через несколько секунд удостоверится, правдивы ли те кривотолки о том, как поначалу безобидные вечеринки превращались в оргии. Если это действительно так, он, пожалуй, пригвоздит, как жука иглой, того юнца, который окажется с ней. Он страшился этого легкомысленного соперничества как жестокого приговора инквизиторов.

Дверь отворилась, Виктор решительно пересек будуар, улавливая через плотно прикрытую двойную дверь высокие нотки голоса Инны, можно сказать, влетел в гостиную и увидел на богато сервированном столе свою невесту в мини-юбке, в туфлях на высоком каблуке. Она слегка покачивалась под одобрительные визги и вопли собравшихся, сбрасывала с себя кружевной лифчик. На какое-то мгновение, увидев вошедшего, Инна приостановила движение рук, но, сладко улыбнувшись ему, махнув призывно рукой, отшвырнула в сторону интимную часть туалета, обнажая прелестную белоснежную грудь с розовыми торчащими сосками.

Виктор остолбенел, кровь ударила в лицо, он едва сдержал себя, чтобы не расхлестать налево и направо собравшихся девиц и парней. Укрощая бешеную ревность, на вытянутой руке понес Инне букет цветов с той стремительностью, с какой он спешил к своей учебной ракетной установке во время боевой учебной тревоги. Но как он ни спешил, Инна успела одним движением руки вспороть молнию на мини-юбке, и она черным зловещим крылом накрыла часть сервировки стола возле ее ног. Не помня уже себя, Виктор отшвырнул находящийся на пути стул с сидящим на нем молодым человеком и подхватил падающую на его руки девушку.

Вопль восторга и страстный поцелуй Инны укротили в нем зверя. Он стоял, держа на руках невесту. Она обвила руками его шею и продолжала целовать его взасос, а он трепетал в гневе, с силой прижимая легкое тело к горячей груди.

– Неси меня в смежную комнату, мой офицер, – услышал он шепот над правым ухом, чуя свежий водочный запах от ее дыхания, – я тебя ждала, ты успел вовремя!

Повинуясь звукам, Виктор шагнул к двери указанной комнаты и окунулся в роскошь спальни. Правда, он видел только широкую кровать, заправленную дорогим покрывалом, высокие подушки, тумбочку из черного дерева и на ней голубой с позолотой ночник.

Он остановился в нерешительности перед кроватью.

– Я твоя, мой офицер, – услышал он вечную, но банальную фразу и оказался сраженный ею, как миллионы других. Эта фраза звучала из женских уст в разные эпохи с одинаковым конечным смыслом: для одних она была наполнена богатым содержанием, другие воспринимали как долгожданную таинственную музыку, от которой получают только наслаждение, для третьих она шелестела легким дуновением ветерка или беззвучно падающим листом, ничего за собой не несущая, кроме удовлетворения похоти. Но часто эта фраза многих одаривала счастьем, иные утверждались в своей неотразимой силе, и вряд ли кого оскорбляла, но покоряла, взрывала страсть, которая выливалась в проран чувств с энергией горной реки.

Виктора эта вечная фраза передернула. Не так представлял он будущую близость, не спонтанно, не с кавалерийского наскока, а томительную, в ожидании, в лобзаниях и излитых чувствах, в признаниях, сказанных с придыханием, от чего сердце падает в пятки, а на голову льется холодный душ, из которого выскакиваешь разгоряченным и обессиленным, но получаешь хрупкое и нежное тело. Ничего этого не произошло. Он держал обнаженную, горячую и страстную женщину, ожидающую такой же обнаженности и страстности от своего партнера. От партнера, но не от любимого! Потому он не мог вот так сразу без наводки на цель запустить ракету. В нем сидела своя фраза, не пускающая к действию, тормоша его эгоизм и имперские на нее претензии, в которых присутствовали одновременно сила и слабость, а потому он не решался произнести выстраданные слова, будучи лишь второй раз вместе. Но фраза разогревалась, и запал поджег его ревность.

– А если бы я не успел? – ударила фраза взрывным, но дрожащим сквозь зубы голосом.

– Ха-ха-ха, – непритворно рассмеялась она, – я тебя ждала и вскочила на стол, как только ты вошел в будуар. Опусти меня на кровать, Витенька, и давай выпьем с тобой на брудершафт. Налей себе водки, мне шампанского.

Виктор как в полусне опустил девушку на кровать. На ярком покрывале белое, почти прозрачное тело привело курсанта в новый трепет, он не отрывал вожделеющего взгляда от сливающейся в белизне единственной одежды – плавок. Она поймала его взгляд и сексуально улыбнулась.

– Я жду бокал из твоих рук.

Виктор оторвал взгляд от бесстыжего тела, нагнетая в себе такую же бесстыжесть, пробежался пальцами по ряду пуговиц и сбросил с плеч огненный, страшно мешающий китель. Оставаясь в гимнастерке с галстуком, он шагнул к столику. На нем стояли шампанское и водка в бутылках, фужеры и высокие рюмки, решительно откупорил шампанское со звучным хлопком, наполнил струей фужер, взялся за водку. Не глядя на женщину, Виктор наполнил до краев вместительную рюмку и, косясь, как раненый бык на тореадора, боком подошел к лежащей навзничь красавице, закипая ревнивой страстью, все вопрошая и вопрошая: «А если бы я не успел?..»

…Утомленная, сладко улыбаясь, она сказала одну фразу, решающую их судьбу:

– Витенька, ты настоящий мужчинка, я хочу с тобой в Германию.

Он бешено ревновал даже после ее клятвы верности только ему, и она видела это, упивалась своей маленькой над ним властью, но была убедительной:

– Пойми, Витенька, я под колпаком у мамы, и она ни за что бы не разрешила провести эту вечеринку, если бы на ней не было тебя. Ты – мое охранное кольцо, мой эталон мужчины, мой будущий муж. Пойми: «заметает метель, заметает все, что было до тебя». Хочешь, я спою тебе этот шлягер? – Инна потянулась с поцелуем к Виктору, он ответил ей таким же движением и сказал:

– Хочу, очень хочу! Я представляю, как ты на офицерском балу, который даст командующий группировкой, среди благородного общества, блистая своей красотой, сядешь и споешь под свой аккомпанемент что-то о любви! Ты станешь королевой! Я буду тобой гордиться! Для полного счастья влюбленного человека мне будет не хватать этой гордости! Ты меня понимаешь?

– Витенька, ни один пижон не сравнится с твоей фантазией. Я лечу к инструменту!

Инна набросила на себя белоснежный пеньюар и, возбужденная столь пламенной речью друга, прошла к роялю, пробежала пальцами по клавишам, замерла, входя в роль, заиграла и запела чистым низким голосом названную песню.

Он стоял сбоку от нее, завороженный не только внешней красотой, но и голосом, манерой исполнения, и когда смолки все звуки, в восторге бросился к ней, подхватил своими сильными атлетическими руками невесту, закружил по комнате, зацеловал, прощая все прошлые шалости.

5

Константин Ливанов после гауптвахты ожидал жесткий пресс со стороны своего начальства, крепкую моральную накачку, как автомобильный баллон накачивают воздухом. С ним пожелал побеседовать замполит училища. Это был щеголеватый и молодо выглядевший полковник Ладонштейн. Ироническая улыбка на его губах постоянно подчеркивала превосходство не только в положении, но и в жизненном опыте, знаниях и боевой выучке перед любым собеседником, включая самого начальника училища, не говоря уже о курсанте. Но Ливанов не спасовал перед насмешливой миной полковника, дающей понять, что «вот я снизошел до личной беседы с тобой, хотя у тебя молоко на губах не обсохло». Полковник пригласил курсанта садиться, как водится, справа от себя за удлиненный столик, и свет от окна ярко высвечивал лицо Ливанова, преподнося как на ладони все чувства воспитанника. Тот поблагодарил и сел на предложенное место.