Текст книги "Шаги Даллеса. Как ломали Россию: роман-мозаика в двух книгах. Книга первая. Сколько стоит кровь революций"

Ладонштейн некоторое время с присущей ему усмешкой изучал курсанта. Костя не напрягался, наоборот, расслабился и тоже с выжидательной иронией в душе смотрел в лицо замполита.

– Я таким и представлял ваш характер: дерзким и бескомпромиссным, – усмехаясь, сказал полковник. – В казарме, на занятиях, на учениях вы другой: покладистый и исполнительный.

– Я бы, товарищ полковник, оставил иронию, если вы решили дознаться о причине моего поступка, – сказал Костя, – иначе разговора не получится. Я просто отмолчусь.

– Вот как, – удивился полковник правильному выводу о характере курсанта. – Хорошо, я буду очень серьезен и хотел бы понять ваш поступок.

– Он очень прост и вытекает из неоднократных высказываний Горбачева о разоружении и мирных инициативах. Я с ним согласен: зачем нам громадная армия, которая пожирает почти весь бюджет страны, – курсант остановился, желая убедиться, какое впечатление он произвел на полковника, но тот с заинтересованной миной на лице подтолкнул его.

– Продолжайте, я слушаю.

– Наш народ убежден, что армия базируется на оборонительной доктрине. Это расчет на простачка, но не на военного, тем более на военного противного лагеря. Кто поверит, скажем, те же американцы, в оборонительную суть нашей доктрины, когда мы имеем в ГДР мощную ударную танковую группировку и понтонные средства. Вы знаете, что посмотреть по телевидению мирную первомайскую демонстрацию трудящихся сейчас не проблема в любой точке земного шара. И вот Би-би-си или иная телекомпания с соответствующим комментарием показывает перед шествием трудящихся парад наших грозных ракетных установок. Держать кулак перед физиономией и уверять, что этот кулак не расквасит ваш нос, наивно, товарищ полковник. Вот почему я выразил протест против демонстрации силы, когда подписан договор о разоружении. Но я выполню любой приказ командования, если потребуется защитить наш народ от агрессии. Для этого у меня есть убеждения, знания и средства защиты, – торжественно закончил курсант Ливанов и, горя лицом, умолк.

– Откуда вы взяли сведения про мощную ударную группировку в ГДР? – несколько уязвленный аргументированным объяснением курсантом своего поступка, спросил полковник.

– Я внимательно читаю советские газеты. В Венгрии, например, на территории старинной церкви, памятника архитектуры, разместились разведбатальон и медсанбат. Венгры очень недовольны и просят оставить в покое исторический памятник. И они правы.

– Да вы ходячая энциклопедия, курсант! – воскликнул полковник. – Что же такого интересного вы еще можете сказать, что даже я не знаю?

Полковник знал, что у Ливанова отец журналист и работает собкором ТАСС. Не от него ли получает сын эти, по существу, секретные сведения, хотя действительно, пресса сейчас чувствует себя куда свободнее, чем в прежние времена, и цифры о вооруженной мощи Союза проскальзывают на страницы газет, и тут ничего не скажешь в адрес любознательного курсанта с аналитическим складом ума. Теперь в свете нового мышления за это человека не привлечешь к ответственности, как во времена генсеков-старцев. Ясно и то, что подобные мысли и действия родились в голове у курсанта не без влияния папочки-журналиста, который наиболее демократичен, как и большинство газетчиков, и более рьяно поддерживает перестроечные идеи Горбачева. Ладонштейн и сам видит, что страна задыхается от дефицита товаров, и он как идеолог обязан всесторонне поддерживать перестройку. Но ведь неясно, куда она приведет страну. В анклавы капитализма? Интересно бы узнать по этому поводу мнение курсанта Ливанова. Но не больно ли много чести? С его отцом он бы поговорил на равных.

Между тем чуткий курсант уловил настроение полковника и с достоинством сказал:

– Я бы мог высказать мысли своего отца в отношении затронутой проблемы. Он не скрывает их, открыто выступает в прессе.

– Любопытно послушать, но в другой раз, – резко сказал полковник. – Вы уже понесли наказание за пререкание в выполнении приказа. Я могу добавить, что солидарен с вашими мыслями, но не с поступками. В дальнейшем советую более тщательно обдумывать их, если вам дорога репутация курсанта-отличника. И помните, скоро выпуск. Можете быть свободны.

Ливанов стремительно встал и, вытянувшись, спросил:

– Разрешите идти, товарищ полковник?

– Идите! – не глядя на строптивого курсанта, сухо ответил замполит.

Константин вышел; сбегая по лестнице, он вспоминал последнюю встречу с отцом. Оба любили поговорить о политике, об острых ее углах. Настроение у отца в тот раз было подавленное, тяготили какие-то мрачные мысли. Михаил Николаевич выглядел несколько грузно, несмотря на свою подвижность, широкие залысины делали его лоб выше, с залегшими извилистыми морщинами мясистый нос и широкий рот противоречили его звонкому голосу, а вот светлые глаза явно были средоточием ума и быстрой реакции на любые раздражители.

– Я недавно был в Омске и видел скопище новейших тяжелых танков. Море танков! – говорил взволнованно Ливанов-старший. – Ты знаешь, сколько их у нас накоплено – 50 тысяч новейшей конструкции. Зачем? При нападении на нас Гитлер сосредоточил лишь около пяти тысяч танков, мы имели в приграничных округах более шести тысяч. Сопоставь нынешний резерв! Кроме того, десятки тысяч БМП, самоходных орудий и другой артиллерии, а ракетная мощь с гигантскими тягачами! Это невообразимая громада! Вся страна работает на вооружение, семьдесят процентов промышленности – предприятия военно-промышленного комплекса. Он раздевает наш народ, опустошает полки магазинов и уже подрубил экономику. Достаточно несколько толчков, и дерево свалится. Это все равно что беспрерывно прессовать сотнями тысяч компрессоров воздух и выбрасывать его наружу. Но ведь сначала надо построить эти машины! Ты понимаешь, какая бессмыслица вертится в моей голове? Но сравнение верное. То, что мы толчем воду в ступе, стал четко понимать Горбачев. Он толкует нам о новом мышлении – мы первые, именно мы первые, должны отказаться от милитаризации и прекратить всякие разговоры о походе против капитализма, и укреплять свой строй не только силой оружия, но больше экономикой, больше благосостоянием нации. Советская империя должна влиять на мир не с позиции страха и вооруженной силы, а иными привлекательными сторонами социализма.

– Но есть ли он, социализм, отец? Временное пространство с семнадцатого года и до наших дней эрой социализма, вопреки теории классиков, нельзя назвать потому, что строй этот по сравнению с предыдущим должен быть более гуманным не только по отношению человека к человеку, но главным образом государства к человеку. Строй этот был самый жесточайший в истории России, во имя утверждения которого в стране уничтожены десятки миллионов человек. Смысл светлого будущего, начертанный на знаменах социализма, а начертать можно что угодно, если есть полет фантазии, тонет в крови жертв новой системы – смертельного пугала для Запада.

Ливанов-старший с интересом слушал сына, его мысли так близко соприкасались с собственными, что он был готов предположить, что однажды излагал их Косте. Однако такого разговора между ними не было, а значит, парень сам, размышляя и изучая историю страны, пришел к таким выводам. Вряд ли сын с такими мыслями посвятит себя военному делу. При первой же возможности оставит службу и вступит на тропу журналиста. Пока же Михаил Николаевич внимательно слушал:

– Так стоит ли отцу семейства убивать половину своих детей, чтобы вторая половина жила сытно и счастливо? Сытно – возможно, да. Будет ли она счастлива, зная, какой ценой досталось это счастье? Нет, в том виде, каким показал себя наш строй – это монстр, Змей Горыныч о двенадцати головах, на которого не нашелся добрый молодец с мечом-кладенцом.

– Нашелся – это Горбачев. Но хватит ли ему сил отсечь кровожадные головы в лице Политбюро, неизвестно. Сказать может только будущее.

– Грош нам цена, если мы не станем ему опорой. Я теперь жалею, что не избрал профессию журналиста. Грядущее сокращение армии мне будет на руку, я уйду добровольно и прошу тебя помочь изучить азы журналистики.

– Интересные мысли. Я привезу тебе литературу. Но скажу откровенно, она не научит тебя писать, если нет мыслей. Это особое состояние человека, думаю, оно у тебя есть.

6

Михаил Николаевич Ливанов слыл авторитетом в кругу журналистов области. Он входил едва ли не во все комиссии, когда-либо созданные при Союзе журналистов, особенно касательно творческих конкурсов. Одно время возглавлял областное отделение, однако из-за творческой занятости сложил полномочия руководителя, но не отказывался от текущих насущных дел. Уроженец Алтая, он хорошо знал Сибирь, характеры сибиряков, промышленность и сельское хозяйство.

Начинал Миша свою трудовую карьеру слесарем на машиностроительном заводе, откуда написал первую заметку о своем коллективе, затем репортаж из цеха, очерк о лучшем механике, был замечен в обкоме партии, и автор был рекомендован сразу же завотделом промышленности в одну из районок. Там он долго не засиделся и через полтора года, одновременно поступив на журфак, был принят в областную газету литературным сотрудником. Его репортажи, статьи на экономические темы, очерки были яркими и образными, он находил всегда какую-то изюминку то ли в характере человека, то ли в событии, то ли отыскивал едва ли не загубленное дело, предлагал его исправление, опираясь на предложения тех инженеров, которые творчески подходили к своему труду. Это импонировало не только редактору, но и обкомовским партийцам, и карьера его росла. Едва не став редактором областной газеты, он ушел собкором в ТАСС, где, считал, будет больше поездок по стране и можно выкраивать дни для литературного творчества. Михаил несколько ошибся, зарплата корреспондента, а у него семья, сын, не позволяла кормиться только от своего ведомства, пришлось писать в родную газету ради гонорара, и все же он был более свободен и своей цели медленно, но верно достигал. К приходу Горбачева он уже опубликовал два романа, был принят в Союз писателей. Его взгляды на советский социализм, на укоренившееся административно-командное управление страной и экономикой, вред конфронтации с империалистическими державами и размахивание ядерным кулаком были сходны с мыслями Генерального секретаря. Достаточно компетентно разбираясь как во внутренней политике, так и во внешней, хорошо знающий жизнь простого человека и элиты, Ливанов перестройку воспринял как дар, как собственное сочинение. Лекции, которые ему подбирали в АПН, проливали яркий свет на застой в экономике. От нее вытекало разочарование советских людей, а попранная вера в близкое светлое будущее – не что иное, как идеологический надлом в обществе. Факты давали почву к размышлению: перестройка являлась как бы критиком прошлого, намечала правильные шаги преобразования страны, ставя во главу угла интересы трудовых коллективов. Потому он охотно согласился присутствовать на беседах в качестве ведущего журналиста и эксперта в разъяснении сути перестройки молодым журналистам, и особенно районным.

Ему запомнилась одна такая встреча зимой этого года. На встрече был пока все тот же Ливанов, но уже вкусивший долю правды о прошлом страны. Новые знания нагревали его изнутри, как нагревает слабая спираль воду в чайнике, и до кипения требовалось приличное время. Вода неизменно закипит, если чайник не отключат. Михаил понимал, что новые и новые знания лепят из него иного человека – с мыслями и взглядами бунтаря. Сейчас же он пока послушная полуслепая овечка…

Газетчиков центральных районов собрали в Доме журналистов области с целью выяснить, как они понимают перестройку и что делают для ее реализации. Организаторы надеялись на доверительный разговор, который через несколько минут превратился в допрос гостей заместителем председателя отделения Союза журналистов Безруковой, капризной дамы, жены обкомовского старожила, весьма идейной и непреклонной большевичкой, как она сама себя любила называть. Газетчики отчего-то ответили ей угрюмым немногословием, из которого стало ясно, что журналюгам перестраиваться нечего, пусть перестраиваются райкомы партии и не мешают нормально освещать события, коль этого требует гласность.

Михаил лично никого не знал из приглашенных, молодой поросли газетчиков, но одного корреспондента, Александра Большакова, парня лет около тридцати, помнил по толковым публикациям в областной прессе. Он был выше среднего роста, в элегантном, сразу видно, импортном светлом костюме, черноголовый с пышной шевелюрой и живыми умными, но маленькими глазами. Держался раскованно с иронической усмешкой в адрес руководителей встречи, а заодно и опрашиваемых. На просьбу высказать свое мнение, как он понимает перестройку, парень все с той же иронической манерой держаться перед начальством сказал:

– Если бы это была аттестация, я бы ответил языком Горбачева, но я не хочу повторять то, что мы читаем в центральной печати.

– Как видно, диалога у нас не получится, – с сожалением сказала Безрукова, – цитировать никого не надо, вы нам свой взгляд выскажите.

– Хорошо, я беспартийный, но в отсутствие редактора, исполняя его обязанности, напечатал, на мой взгляд, интересное интервью с директором совхоза Владимиром Бортниковым. Он думающий человек, творческий, но вместе с тем ярый сталинист. На мой вопрос, с чем, на его взгляд, связаны сегодняшние пробуксовки в экономике, ответил, что перестройка ослабила трудовую и исполнительскую дисциплину снизу доверху и надо закручивать гайки, а не заигрывать с демократией, не сеять хаос в умах и делах людей. Тогда я сказал, что в стране уже был опыт закрутки гаек, что породило кровавые репрессии, безумное раскулачивание, процветание ГУЛАГа. Директор не принял мое возражение, посмеялся надо мной и сказал: «Это была борьба Сталина за сохранение суверенитета державы, не то, что нынешние слюни. И спасибо ему, иначе еще тогда разорвали бы Россию антантовские благодетели и концессионеры и, пожалуй, на карте мира название такого бы государства исчезло».

– Я сделал вывод, – продолжал рассказ Большаков, – несмотря на то, что директор человек неординарный, горячо болеющий за совхозное дело, цепко держится за командную систему управления. Он боится снижения трудовой дисциплины из-за развития демократии, свободы слова, боится потерять себя как руководящую личность, боится той правды, которая посыпалась, как из рога изобилия, о цене нашей идеологии, о лице социалистического общества. И что вы думаете? Я получил такую взбучку в райкоме, что впору писать заявление об уходе. Бортников же потребовал от меня извинения через газету лишь потому, что свои мысли он высказывал не для печати, а в приватном порядке.

– Мы читали это интервью, – сказала Безрукова тоном тетушки, делающей снисхождение напакостившему племяннику, – и согласны с возмущением директора, человека уважаемого, орденоносца. Не надо было давать в таком виде интервью, особенно ваши незрелые выводы.

– Вы это серьезно?! – взорвался возмущением Большаков, становясь в защитную позу человека, на которого собираются опрокинуть ведро с помоями. – Я умываю руки! Зачем же вы тогда нас тут спрашиваете о перестройке, да вы и есть первый могильщик нового дела.

– Вы забываетесь, молодой человек! – вскричала оскорбленная Безрукова. – Правильно райком партии поставил вопрос о вашей дальнейшей работе в газете.

– Один зубастый агроном совхоза говорит: нечего меня пугать, дальше работы на земле не пошлют, а я и так на земле, – саркастически улыбаясь, ответил журналист. – Было бы жилье в городе, я бы минуты не остался в том болоте. Слава Богу, открываются новые газеты, и меня приглашают с хорошей зарплатой, на которую я смогу быстро сколотить сумму и купить жилье.

– Мы проследим за вашим приглашением и дадим такую характеристику, что ни один редактор не возьмет. Как вы на это смотрите, Михаил Николаевич?

– Никто не имеет права преследовать человека, если он не нарушил Уголовный кодекс. Если я открою газету, то назначу Большакова своим заместителем. Мне нравится его хватка, стиль и некоторые мысли. Он молод, и если ему раскрыть глаза на правду о революции, он резко поменяет свое отношение к ней и, в частности, к генералиссимусу. Вас же, товарищ Безрукова, воспитывать и просвещать поздно. Это то, что касается личности. Во-вторых, я сюда принес «Литературку» со статьей писателя Носова, – Ливанов показал газету, назвал номер выпуска, – советую всем внимательно прочитать, он со своей колокольни пытается разъяснить то, что мы должны перестраивать и в себе, и в обществе. Я процитирую по памяти: «Старуха из колхоза, забрасывая на плечи угловатый мешок с булками хлеба, купленными в городском магазине, проворчала: «А чего плакать по нем, хуже не будет».

– «По нем», это по Сталину и его кончине. Слова колхозницы – подчеркиваю, узкий взгляд в будущее, как узка и плоска вся статья писателя. На нас давят грозные силы мирового сообщества, оно стремится если не вернуть в страну диктатуру раннего большевизма, то в корне перелицевать политическую систему. Я не собираюсь здесь доказывать свой тезис, но таких парней, как Большаков, надо ценить и дать им увидеть оборотную сторону медали, ибо они могут мыслить.

После слов Ливанова организация беседы треснула, как старая несущая балка здания, и оно рухнуло, погребая все живое. На мертвое тело идеологической беседы был наброшен саван, разговор свернут, районные газетчики удалились, а Безрукова с дрожащими бескровными губами набросилась с упреками на Ливанова, обвинив его в подрыве авторитета ответственного работника.

– Товарищ Безрукова, при чем тут я, если ваш авторитет в ваших мыслях и на вашем языке. Все очень прозрачно.

– Больше мы вас приглашать на такие беседы не будем, – со смертельной обидой заявила Безрукова.

– А вот теперь я буду приходить сам как член правления. Вы кровно обиделись на мою реплику о большевизме. Вы-то хоть знаете, в чем его суть?

– Да вы никак с луны свалились, Ливанов!

«Ее луна – это как раз то, о чем писал проницательный генерал Даллес», – подумал Ливанов, а вслух сказал:

– Вы когда-нибудь слышали о плане генерала Даллеса, директора ЦРУ?

Большевичка покраснела, но не ответила. Окончательно разгромленная, она с кислой физиономией, не прощаясь с Ливановым, удалилась из аудитории.

Молодой журналист Большаков не мог думать иначе. И если он ошибался в своих оценках прошлого, то ему должно было быть менее стыдно за свои взгляды, нежели зрелым, как, скажем, Ливанову или Безруковой, называвшей себя непреклонной большевичкой. Она и сама была далека от исторической истины, не знала, что собой представлял настоящий большевизм. Близорукость их взглядов или, наоборот, дальнозоркость и широта зиждились на одних постулатах – действующей идеологии с ограниченной информацией об истинных событиях истории, внутрипартийной борьбы троцкистов-бухаринцев и группы сторонников Сталина. Более того, большинство нашего народа не знало истинных целей Октябрьского переворота и подробностей захвата власти. К услугам была открывшаяся гласность, как оказалось, гласность кривых зеркал, уродующих личность, и только люди сами могли выбраться из болота лжи, что и делал Ливанов, черпая знания из различных источников. Не будем же и мы обманывать читателя и взглянем на оборотную сторону медали, по-прежнему опираясь на различные зарубежные публикации, в том числе и наших соотечественников.

Глава пятая
На чьих руках русская кровь

1

«Каким образом еврейских бультерьеров натравили на Россию, – пишет немецкий журналист Розенберг, – четко показано в книге Генри Форда «Международное еврейство», где приводится письмо, взятое из официальных источников и адресованное российским Фюрстенбергом в Нью-Йорк, к единоверцу по имени Рафаель Шолан. Письмо датировано: «Стокгольм, 21 сентября 1917 года». В письме утверждается, что банкир из Гамбурга Макс Варбург открыл счет для предприятия товарища Троцкого и что другой человек отвечает за снабжение оружием и боеприпасами и переброску оружия к месту назначения. Все огромные суммы денег, которые поглощал Петросовет при подготовке к перевороту, шли через Стокгольм. Еврейская олигархия, в таком виде, как она давно уже существует в западных странах, тогда не существовала в России. Но с момента революции вся Россия с ее богатствами и населением стала принадлежать большевикам. Все было «национализировано» ими, конфисковано, снято с трупов в несчастной России. Но чтобы не дать русским людям проснуться и сбросить с себя этот кошмар, захватчики в быстром темпе произвели уничтожение всей русской интеллигенции и вообще грамотных людей. Под лживым предлогом того, что преступления прошлого царского режима должны быть наказаны, большевистская власть послала иностранных наемников, чтобы убить каждого морского и армейского офицера, полицейского, государственного служащего, инженера, всякого, кто способен думать и анализировать события самостоятельно».

Михаила Ливанова не до конца удовлетворила, в общем-то, глубокая обобщенная статья Розенберга. Он хотел знать трагедию русского народа, раскрыв ту истинную цель, которую преследовали вожди революции, их антинародную сущность, ничего близкого к чаяниям простых россиян, за которых якобы боролись с царизмом. Начавшаяся грызня в ЦК партии большевиков между лидерами ярко показала кто есть кто. Троцкий, Ленин, Свердлов – каждый хотел захватить единоличную власть, на свой манер служить своим хозяевам.

– Куда они прут, – говорил Троцкий своему преданному Раковскому, будущему палачу украинского народа, – у меня в кармане миллионы долларов, а Ленин почти нищий. У меня связи с величайшими державами и полная их поддержка в покорении русского народа. Деньги, вооружение, продовольствие для нашего движения дают они! У Ленина в союзниках полуразбитая Германия.

– У Ильича одно только звание вождя партии, – соглашался Раковский, – да долги перед немцами. Долги сломают ему шею.

Кинжальная схватка проходила по вопросам войны и мира. Нашумевший ленинский Декрет о мире воспринят в штыки не только участниками всемирной бойни, к кому апеллировал первый большевик, но и его сторонниками. Ленин, как известно, предлагал заключить мир с Германией без аннексий, даже на самых невыгодных для России условиях. Немцы, боясь за плачевный исход войны, согласились вести переговоры о мире. Было заключено перемирие.

«Мир без аннексий! – кричали газеты. – Россия выводит свои войска из занимаемых ею частей Австро-Венгрии, Турции, Персии. Державы Четверного союза – из Польши, Литвы, Курляндии и других областей России».

Германская и австро-венгерская делегации сделали контрпредложение – Российскому государству было предложено «принять к сведению заявления, в которых выражена воля народов, населяющих Польшу, Литву, Курляндию и части Эстляндии и Лифляндии, о их стремлении к полной государственной самостоятельности и к выделению из Российской Федерации» и признать, что «эти заявления при настоящих условиях надлежит рассматривать как выражение народной воли».

Надо бы ухватиться за эту меру обеими руками и подписать мир, но 15 декабря делегация вернулась в Петроград. Сложившееся положение на переговорах было обсуждено на заседании ЦК РСДРП(б), где большинством голосов было принято решение затягивать мирные переговоры как можно дольше в надежде на скорую революцию в самой Германии. В дальнейшем формула уточняется и принимает следующий вид: «Держимся до германского ультиматума, потом сдаем». Ленин также предлагает наркоминделу Троцкому выехать в Брест-Литовск и лично возглавить советскую делегацию.

По воспоминаниям Троцкого, «сама по себе перспектива переговоров с бароном Кюльманом и генералом Гофманом была малопривлекательна, но «чтобы затягивать переговоры, нужен затягиватель», как выразился Ленин». Впоследствии Троцкий даже назвал свое участие в мирных переговорах «визитами в камеру пыток».

Не виноват ли в этом затягивании, спросим мы, Ленин, не соглашавшийся на требование немцев о самоопределении названных стран? Керенский с Петросоветом разложили армию, большевики добили военных ленинским обращением о братании. Немцы увидели, насколько ослабла русская армия. Поражало массовое дезертирство, достигшее трех миллионов солдат, потому, стоя на пороге поражения, немцы вмиг одумались, видя головотяпство новой власти, и стали выворачивать руки Совдепу тяжелейшими условиями мирного договора, чего в итоге и добились. Через десять дней «затяжки» вознамерились оттяпать Польшу, Литву, часть Белоруссии и Украины, Эстонии и Латвии, Моонзундские острова и Рижский залив. Это позволяло Германии контролировать морские пути к Финскому и Ботническому заливам, а также развивать наступление на Петроград. В руки Германии переходили российские балтийские порты.

Чувствуете разницу? Но и этот прессинг не стал уроком. Немцы знали о развернувшейся внутрипартийной борьбе большевиков по вопросам мира и войны и наращивали натиск в переговорах. В ультимативной форме намерение осуществлялось: у России отторгались Польша, Украина, губернии с преобладающим белорусским населением, Эстляндская, Курляндская и Лифляндская губернии, Великое княжество Финляндское. Большинство этих территорий должны были превратиться в германские протектораты либо войти в состав Германии. Также Россия обязывалась признать независимость Украины в лице правительства УНР. На Кавказе Россия уступала Карскую и Батумскую области. Советское правительство прекращало войну с Украинским Центральным Советом (Радой), Украинской Народной Республикой и заключало с ней мир. Армия и флот демобилизовывались. Балтийский флот выводился из своих баз в Финляндии и Прибалтике. Черноморский флот со всей инфраструктурой передавался центральным державам. Россия выплачивала шесть миллиардов марок репараций плюс оплата убытков, понесенных Германией в ходе русской революции, – 500 млн золотых рублей. Советское правительство обязывалось прекратить революционную пропаганду в центральных державах и союзных им государствах, образованных на территории Российской империи. От Советской России была отторгнута территория площадью 780 тыс. кв. км с населением 56 миллионов человек – треть населения Российской империи! Это громадные площади обрабатываемой сельскохозяйственной земли, крупные промышленные центры, как по производству продуктов питания, так и машиностроения, где трудились сорок процентов рабочих. Одновременно Россия выводила с указанных территорий все свои войска, а Германия, наоборот, туда вводила и сохраняла за собой контроль над Моонзундским архипелагом и Рижским заливом. Кроме того, русские войска должны были покинуть Финляндию, Аландские острова близ Швеции, округа Карс, Аргадан и Батум передавались Турции. С линии Нарва – Псков – Миллерово – Ростов-на-Дону, на которой в день подписания договора находились немецкие войска, их начнут выводить только после подписания всеобщего договора.

С резким осуждением мира в марте 1918 года выступает патриарх Тихон: «Отторгаются от нас целые области, населенные православным народом, и отдаются на волю чужого по вере врага… Мир, отдающий наш народ и русскую землю в тяжкую кабалу, – такой мир не даст народу желанного отдыха и успокоения».

Только ли мир и благополучие для народа двигали Лениным? Вряд ли. Это можно понять из дальнейшего поведения вождя, его жестокости в отношении любого проявления несогласия с политикой террора, продразверстки, Гражданской войны. Им двигали еще и обязательства перед Германией, доставившей его с триумфом в спецпоезде и с деньгами в Петроград. По другой версии, он был обязан британской разведке, убедившей германские власти пропустить Ленина по своей территории. Он и его банда нацелены на победу революции, а значит, на окончательное разложение армии, хаос в стране, при котором можно легко скрутить голову жирной курице, какой виделась Россия, и на славу попировать. Ленин не хотел войны, боялся ее. Как же ему не бояться, если он приложил со своей партией руку к развалу армии, начатому Керенским (о чем мы писали выше) и либералами всех мастей. Бешеная агитация с помощью лживых декретов о мире и земле ошеломляла солдат-крестьян, они безоглядно верили, что получат землю, а рабочие – заводы. Потому стремительно и дезертировали.

Троцкий и его сторонники грубо отвергали позицию Председателя Совнаркома. Эти противоречия были принципиальными. Им хотелось победить, воцариться и отдать на растерзание территорию англо-американцам. Заряд противоречий был настолько велик, что от взрыва была испепелена вся Россия, умевшая отбивать натиски южных, западных и северных врагов.

Необходимо заострить внимание читателя на Крымской войне, которую Россия вела против великой Британской империи, не знавшей поражений после Столетней войны и захватившей полмира. В официальной истории Турция в союзе с Великобританией, Францией, Сардинским королевством после падения Севастополя одержали победу. Поражение объясняется военной и экономической отсталостью феодальной России. Война шла почти четыре года. Как видите, не один на одного, а на одного целой сворой могучих держав.

Да, Севастополь пал. Но почему официальная история не рассказывает о том, как русские моряки накостыляли Великобритании и союзникам на Балтике? Мощный английский флот голодным волком вторгся в территориальные воды России с целью захватить столицу – Санкт-Петербург. Но на пути стояли русские крепости Свеаборг и Кронштадт. Огонь пушек осажденных не давал пройти флоту и блокировать столицу. Тогда на штурм крепостей были высажены многочисленные десанты. Но гарнизоны оказались крепкими орешками, и расколоть оборону англичанам не удалось. Неся большие потери в живой силе, великая империя с позором убралась восвояси. О какой военной и экономической отсталости идет речь, если поколоченный британский флот едва унес переломанные ноги? Силы же коалиции, подписывая в Париже мир, не смогли отобрать у России Крым и даже Севастополь.

Профессор Столешников пишет в своих исследованиях: «В 19-м веке, как и в 20-м, Россия отбила две полномасштабные агрессии западной коалиции, то есть практически выиграла две мировые войны Запада против своего государства. Не по зубам оказались хваленому английскому флоту русские крепости Свеаборг и Кронштадт, отстоявшие Петербург. «Ди Дей» – «День десанта» 19-го столетия для англичан провалился. Иначе Россия, как и Индия, еще в 19-м веке стала бы английской колонией. Однако превращение России в качестве колонии новой супердержавы – США – произойдет позднее – в результате так называемой «Гражданской войны и Интервенции 1918–1921 годов». И главную роль уже будут играть внутренние силы самой России, опирающиеся на самую богатейшую и могущественную силу в мире – американское и английское криптоеврейство… Оскорбленные англичане отомстили своему обидчику – отравили императора Николая I, одного из великих государей Российской империи».