Текст книги "Жизнь в Царицыне и сабельный удар"

Ерофей молча смотрел на Груню, а затем сказал ей:

– Вот так встреча! Наташа тут проездом? Куда для нее я должен купить билет?

– Что-что? Наташа тут живет и работает… – ответила Груня.

– Что-что? Она в Царицыне живет? А почему об этом неизвестно Борису? Чего же об этом молчал Сергей Сергеевич?

– Отец не говорил Наташе, что Волгарь пропагандист среди сезонников, чтоб не отвлекать Бориса от работы. И я знала, но молчала. Отец был прав.

– Жестоко! Но тогда бы начались интимные встречи, – улыбнулся Ерофей и, кивнув на Бориса и Наташу, занятых разговором о чем-то для них дорогом, сказал: – Я, Груняша, вижу, что у них разговор до утра. А у меня два билета в кинематограф. Пойдем? В «Модерн». Сегодня там на экране будут киноактрисы Рындина, Холодная, Лысенко!..

Ерофей в тот вечер не вернулся из кинематографа «Модерн» в мебельную мастерскую «Товарищество Поляничкин и Гудилин». Он встретился около немецкой кирхи, почти у дверей оружейного магазина Краузе, с одним из подпольщиков, который был обеспокоен частым появлением полиции во дворе ненадежного соседа:

– Лучше было бы, – шептал подпольщик Ерофею, – спросить, куда же перенести оружие боевой дружины?

Ерофея от такого предложения покоробило: пригнулся он, потянул за шнурок ботинка, сдерживая гнев, но не удержался все же от грубого ответа:

– Дураками надо быть, чтобы медлить. Я сам все обделаю, как надо. А ты поспеши к Степанову и скажи, что Ерофей взялся сам перемещать оружие. А куда? Он, Ерофей, об этом сам скажет…

В мастерскую зашел мужчина.

– В ремонт, слышал я, принимаете поломанные стулья. Драка у нас была маленькая с гостями… Так вот… Кума моя к вам послала… – говорил мужчина-заказчик.

– Принимаем, – смеясь ответил Борис, – сейчас я занят. Зайдите через час.

– Зайду… Чего же… Мне тут кстати побывать у кумы, пока ее злой муж поторговывает на базаре. Чайку с кумой попьем, то да се… Приду!

– Это ваше дело! – сердито ответил Борис, – в городе мебельных мастерских предостаточно…

– Э? Предостаточно?! А вот кума говорила, что только у вас золотые руки…

Ерофей ушел, а заказчик продолжал пояснять Борису:

– Женюсь я, – важничал он, – невеста у меня взыскательная. Велела доставить кровать для нашей будущей жизни… А может на пятьдесят лет – кровать с резными спинками, непременно на деревянных винтах. Вы как? Изготовляете такие – на деревянных винтах?

– Господь бог! – воскликнул Борис, настраиваясь говорить, как обычно говорят в магазинах приказчики с покупателями, – вы только укажите размер кровати… Невеста длиннющего роста?

Что ты! Малюсенькая! Я аж на руках ее ношу… Под силу мне ее поднимать… Толстых я ненавижу!

– Какой сделать вашу кровать – высокой, низенькой?

– Серединку на половинке!

С трудом Борис удерживал себя, чтобы не рассмеяться. Жених продолжал откровенничать:

– Я, вишь ли ты, не уважил бы невесте, да приданого у нее восемь сундуков. Восемь, а не семь, не пять-четыре! Сосчитаны свахами. Трижды сосчитаны. В сундуках добра-то! Свахи каждую вещь на солнышко выносили, на свет проглядывали, не поедены ли шубы, платья, все прочее молью. Для меня это такая забота нахлынула… Ночей не спал. А вдруг в приданое дадут гнилье, а?

– Да, обмануть могли бы… Проверил, значит?

– Еще как! Одной из свах коньячку преподнес… Клялась она, божилась, что приданое не гнилое…

Бориса смех донимал, а он лишь улыбался, думая: «Есть же среди людей глупцы несусветные!»

– Сколько с меня задаток? – спросил заказчик.

Пока сторговались в цене, прошел час.

– Не обсчитал ли я себя? – отдавая задаток, забеспокоился заказчик, принимаясь пересчитывать лежащие на верстаке серебряные рубли и полтинники.

Пересчитав, он сказал:

– Ты, значит, мастер золотые руки?

Борис насторожился, заметив, что заказчик в упор разглядывает его руки, в которых он держал складной желтенький еще новый аршин.

– А у тебя руки не золотые – а кулаки пудовые… Ты на драку ходишь? На кулачки ходишь?

– Не хожу, – ответил Борис.

– А зря не ходишь! Хоть поглядеть сходи! На откосе речки Царицы городские схватываются с зацарицынскими. Они и колошматят городских. А Лужнин сто рублей обещал, если городские отколошматят зацарицынских. Иди к Лужнину – и бери сто рублей… Ты, как я погляжу, семерых одним махом убивахом… Ну, а я пошел к невесте. Скажу ей, что кровать сделают.

Пересчитал и Борис деньги, проводив заказчика. В оставленном задатке на верстаке было на один полтинник меньше, чем надо бы.

– Каков субъект! – Борис рассмеялся: – Винты в его кровати я такие устрою, что через неделю они скрипеть начнут, как на старой барже руль.

Ерофей вошел в мастерскую, а войдя, сразу же опустился на колени около кучи стружек, запихивая в них револьверы.

– Эх-ма! – воскликнул Борис. – Не два, не пять…

Ерофей, поднимаясь с колен, сказал:

– Самодельщина заводских слесарей… Но не уступят наганам казенного образца. Мы это добро упрячем подальше. Я не говорил тебе, нужды в том не было, а приготовил я тут местечко… – Ерофей подвел Бориса к стене: – Гляди, – сказал он, – сюда глянь. Теперь пальцем по доскам проведи… постучи…

Борис все это проделал и недоумевая глянул на Ерофея.

– Стена как стена, – сказал Борис.

– Конечно же! Стена как стена, – воскликнул Ерофей, вставляя тонкое лезвие ножа в стык досок. Они подались одна от другой.

– Ого-го! – улыбнулся Борис.

– Вот сюда и спрячем…

Оба они взялись за дело.

* * *

Деньги, заработанные Иваном, почти все были истрачены на пропитание. Одежонку подновить пришлось, если у жены уже сопрел на плечах сарафан, а у Андрея рубаха была в заплатках. Побаловались обновками. Но вот остаток серебряных монеток уместился на одной ладони. Начались рассуждения о том, что будто можно было на прошлой неделе обойтись без печенья и молока. Андрей в поисках заработка исходил весь город. На укладку рельсов для трамвая пробовал наняться. Где там! Опытных слесарей сверлить рельсы – хоть отбавляй. Схватил поденщину раз и другой, а потом опять безработица.

– Вернуться бы в деревню, – тихо, несмело сказала Катя.

– В деревню?! – испуганно воскликнул Иван. – Кому я там нужон, хромой?! – а потом, вздохнув, добавил: – Эх, назад дороги нет. Ты не горюй! В хомуте пока один Андрей, а как я еще впрягусь, легче станет жизня!

Андрей поглядел на мать, на отца и ушел на Волгу, прихватив удилища, надеясь на улов рыбы к ужину. Рассекая воду, прошли буксирные пароходы. Волны от них, схлестываясь, вскидывая брызги, докатились до плота, раскачивая его так, что челенья наталкивались одно на другое, а бревна под ногами Андрея ходуном пошли, обдаваемые водой, брызгами. Андрей, прыгая с бревна на бревно, выбирал место, где бы уместиться с удочками.

– Кто тебе разрешил шмыгать по плотам Лужнина?! Канаты хочешь резать, пособник смутьянов? Хочешь, чтобы плот унесло водой! – услыхал вдруг Андрей чей-то окрик. Оглянулся. Егорка замахнулся кулаком.

Андрей опередил. Егорка булькнул в воду между челеньев. Андрей было вздрогнул, прикусил губу, зная, что Егорка теперь не выплывет из-под плота: плоты стояли, покачиваясь на волнах, верст этак на семь.

– Меня утопить задумал, гад!

Но Егорка не был из слабосильных. Он не один раз и Волгу переплывал. Просто на спор с одногодками. Теперь, попав под скользкие бревна плота, он сразу сообразил, что надо плыть наперерез течению подплотовой воды, нащупал скользь бревен и, отталкиваясь ногами, увидел бледную прозелень над собой, понял, что он очутился между челеньями. Вынырнул, уже захлебываясь.

Обессиленный, едва держась за скользкое бревно, жадно глотая воздух, Егорка почувствовал, как вода, которой он наглотался вдоволь, до отвращения, подступила к горлу и хлынула, вызывая кашель и слезы.

Порывисто дыша, глядел он на небо, синее-синее, то на берег, как бы впервые увидев на берегу людей, куда-то спешащих. Егорке не хотелось расстаться с жизнью. Упусти он скользкое бревно из рук – утонет! И тут он вспомнил, как заколачивали гвоздями крышку гроба на похоронах отца.

– Господи! – взмолился он. – Сохрани мне жизнь.

Он выбрался на плот. Отдышался. Пошел домой.

– Что ты такой? – спросила его мачеха Мария.

Егорка промолчал.

Мария, поправляя свою прическу, укрепив гребенку над затылком, продолжала:

– Самовар на столе… Пей чай.

Егорка был зол на Марию. Он все еще отыскивал деньги, которых ни в сундуках, ни в ящиках письменного отцовского стола не оказалось. Думалось ему, что Мария перепрятала куда-то деньги.

– Где мои деньги?

– Эх, дались тебе проклятые деньги… – отвечала Мария.

– Дались! Деньги – все! – продолжал злиться Егорка.

Да, Мария хотела отделаться от притязаний Егорки на наследство:

– Может, какая тыща, – отвечала она Егорке, – тыща, а может, две и были у отца твоего, да ведь ухоронок во дворе – сколько? Может, он под печкой прятал? Подворье вона какое! Может, в каком закутке? Я ищу! Ведь там и моя доля?

– Твоя – третья часть! – отвечал Егорка.

Он не переставал подсматривать за мачехой. А она, догадываясь, принималась копать лопаткой то тут, то там. За сараем копала. Чуть покулупает ломом землю и бросит.

Егорка однажды подкрался к незапертой двери и поглядел, как спит мачеха. Мария понравилась ему и с закрытыми глазами. Черные брови ее, почти сросшиеся у переносицы, показались ему колдующе красивыми. Белый высокий лоб Марии казался ясным, светящимся, чуть более живым, чем не у спящей. Такое почудилось Егорке. Да, мачеха была красавицей. Тогда он ушел, пятясь, так и оставив дверь не прикрытой.

Всегда он избегал смотреть в ее глаза – блестящие и строгие. В них никогда не светилась приветливость к нему, Егорке. И постоянно казалось, что глаза мачехи завораживают, отнимают силу, волю, вызывая дрожь в коленках. Прикажи она, мачеха, накинуть коромысла не плечи и принести воды волжской – пойдет, хотя и считает позором коромысла не плечах мужчины.

– Велишь чаю попить – попью! – подчиненно ответил Егорка, глядя на почти голую спину мачехи в незастегнутом капоте. – А ты? Спать?

– Пойду отдохнуть, – ответила она, легко, по-девичьи, спускаясь с крыльца, уступая дорогу Егорке. – Ставни надо от солнца закрыть…

У Егорки в голове начали роиться такие мысли, такая путаница, такая карусель пошла, что он спросил себя: «Чего это я, того! Сам не свой!» Он отодвинул бокал, посовывая его по столу на всю длину руки, спросив прошедшую в спальню Марию:

– Ставни, значит, закрыла. Отдыхать будешь? – сразу же встал из-за стола, решительно направляясь к ней.

В комнате Марии чуть пробивался свет сквозь щель в ставне. Полоской он падал на подушку и на алмаз в серьгах Марии.

– Говорила ты мне, Машенька, – начал Егорка, – говорила, что после чая поспать полезно. Подвинься! Поспим, значит…

– С ума сошел! Посовестился бы думать…

– Стыдиться надо было моему отцу! – ответил Егорка, присаживаясь на край кровати, нащупывая грудь Марии. – Мы с тобой, милашка, ровесники, а куда отца потянуло! Мне что? Девок с улицы в свой дом водить при молоденькой мачехе! Да еще такой красивой!.. Дура, не бей!

– Подлец, мерзавец! – кричала Мария. – Ишь ты! С отцовской замашкой!

– Не кусайся, стерва! Я сейчас такой, что и удушу! Ну? От дома откажусь. Будешь полной хозяйкой. Завладела деньгами, бери дом! Владай и мною…

– Уходи! Уходи! – задыхаясь в борьбе, кусая Егорку, кричала на весь дом Мария. Но кто мог услышать призыв о помощи? Никто.

Не осилил Егорка. Потирая искусанные плечи и отсасывая кровь из прокусов на руке, он перевязал рану носовым платком. Закурил. И ушел из дома.

… Удилища Андрея уплыли меж челеньев. Грустным стоял он на берегу. А затем присел на валявшееся бревно, поглядывая на заволжский хуторок Букатин, да и на Бобыли, избы которых вырисовывались на синем горизонте. Он не заметил, как почти рядом ткнулась в отлогий песчаный берег рыбацкая черносмоленая лодка Павла Щербы, седого рыбака с орлиным взором. Вместе с ним в лодке был и сын его Виктор. Заложив весла по борту лодки, Виктор спрыгнул на берег, подтянул лодку, а затем помог отцу поднять на спину мешок с рыбой. Провожая отца взглядом, Виктор поглядывал и на Андрея, так задумавшегося, что, казалось, нет ничего дороже на свете для него, кроме как вот камешка у ног. Виктора донимало любопытство, и он спросил:

– За что ты затрещину дал Егорке?

– Что ты спрашиваешь, – отмахнулся было рукой Андрей.

– Егорку за что столкнул в воду? – не успокоился Виктор.

– Он ударить меня задумал за то, что с плота Лужнина я рыбы на ужин наловить хотел… удилища уплыли. На ужин ничего так я и не поймал…

– Был бы вечер, а пища будет! – весело воскликнул Виктор. – Ходи сюда! Вон кошелка в корме… Подставляй! – и зачерпнул из лодочной прорези полный сачок. – Хватит, а?! Ну, а Егорка по затылку еще и от меня получит! Вся улица ненавидит его. Мы в гимназии его прознали Тормозным за то, что он в черную сотню ходит. Душить таких надо!

Понравился Виктор Андрею не за то, что рыбы навалил в кошелку, а за то, что и он ненавидел Егорку. Виктор был непритворно прост. И в лодке стоял запросто: одна нога на борту, другая на решетчатой стлани.

– Ну, а что же ты поделываешь? Учился? На каникулах?

И еще столько вопросов было задано Виктором Андрею, что успевай только рассказывать про прежнюю жизнь. Довелось и самому Андрею об интересном узнать у Виктора, собирающегося учиться в артиллерийском училище в Петербурге, где у генерала в дворниках пребывает брат Павла Щербы. Андрей все это выслушал, а верилось мало.

– Да, да! – восклицал Виктор. – Брат моего отца служит у генерала и берется помочь мне поступить в артиллерийское училище…

– Пушкарем, значит, хочешь оказаться… Да, артиллеристы все при шпорах, а барышням только дай что-нибудь позвончей…

– Ну, а куда же мне? На аэроплане полетать, как Уточкин тут у нас кружил над Никольской площадью? А ты о себе подумай: чего тебе к берегу липнуть? Электричество дело нынче модное. Шел бы столбы ставить. А там пообучился бы малость. И около машины электрической оказался бы. Хоть для начала подметайлой. А все же пробился бы в электрики, если бы только книжки стал читать, и читать, и читать…

Сколько бы еще Виктор так «просвещал» Андрея, кто знает, но с бугра спускался к лодке Павел Щерба. Виктор аж прикашлянул:

– Отец вышагивает, как богатырь… Сюда идет! Уматывай! Где-нибудь еще встретимся…

Андрей, слыша, как в кошелке не перестает биться живая еще рыба, зашагал домой.

– Вот и улов! – весело произнес Андрей, выкладывая из кошелки рыбу на пол около постели отца, наложил рыбы на пол.

– Улов! – воскликнул Иван, покручивая усы, продолжил: – Улов так улов! С какой это поры рыба стала попадаться в руки рыболову прямо-таки в кошелке?! – сказав это, дотронулся до сазана. Рыбина, чуть вздрогнув, чуть притихнув, а затем снова вздрогнув, забилась в руке и вырвалась. Иван схватил сазана за жабры, приподнял с доски, рассмотрел чешую с золотым отливом:

– Ей богу, фунтов на пять потянет. Когда ты успел наловить, да еще с кошелкой?

– Виктор выручил, сын Павла Щербы. Как-нибудь отдам ему должок…

– Знамо – отквитаемся, – согласился отец и подозвал жену, приказывая ей варить сазана, а лещей, щук – засолить. Поглаживая свою больную ногу, засучив штанину, заговорил в который уж раз о своей мечте:

– Мне бы лодку, парус… снасти… Мне рыбачить охота!

– Тебе здоровья у бога надо просить, – возразила Катя.

– Об этом ты перед ним постарайся. Все ты с ним рядышком, а меня, слабоголосого, бог не услышит. Без твоих вот припарок, без твово уходу за мной, покалеченным, чего я делал бы? Лежнем лежал бы. А ты подлечила – я подыматься начал. Впрямь, поди, в твоем лекарстве – сила! Хорошо лечишь! А до бога далеко!

– Погоди! Настанет час, – сердилась Катя, – вразумит тебя господь! Вразумит! И ты поймешь, что не я, а всевышний помог тебе. Он мне подослал бабку, которая сказала мне, как и чем тебя лечить…

– Бог подослал бабку к тебе? – спросил Иван.

– Да, бог! Бог послал нам подсказку, как нам быть…

– Откровенно начинаешь говорить! Ну, скажи, к кому на свиданку ходила, от меня украдкой, значит, когда я спал с твоим лекарством, – улыбнулся Иван, и сын Андрей улыбался. – А? Вот вчера я у подрядчика самого был. Богато живет. Двух собак на цепи держит. Крепость, а не дом. Долго стучал в калитку, пока в дом впустили. Низы каменные, от поджога сделаны так. Верх бревенчатый. Подставь лесенку, плесни керосинчику – и ай! Красный петух!

– Мысли-то все какие у тебя, Иван, страшные, – ужасалась его жена.

– Домище комнат на двенадцать, а семья – он, дочь и жена. Сейчас он один, с горничной. Она мне и сказала, что дочь и жена Николая уехали в Пятыйгорск. Какие-то там грязные ванны. Разговорились это мы, когда я на кухне щи ел. Ну, по порядку! Сам Николай не вышел ко мне. Позвал в спальню. Лежит, а около него на стуле графин с пивом. Льдинки вокруг графина плавают в серебряном ведре. Взглянул на меня и спрашивает: «Ну, сообщай, какое у тебя важное дело? Может, про Волгаря что-то узнал? Убить бы его!» Сказал это и даже губы облизнул, усы крутнул. Сразу видно, что яду и зла у Николая – не меньше беляны, которую мы разгрузили. «А убить Волгаря и сбросить в Волгу, – говорит, – сбросить, ох, как нужно! Полиция наградные обещала. Да еще от себя я золотыми отбахаю, отзвеню!» Он это говорит, а меня в пот прошибает. Оперся я на костыль и отвечаю подрядчику: «А у вас работаю, на разгрузке беляны. Помогите лодку купить и снасти, а поправлюсь и отработать могу – на баржонке аль на плотах…»

– А он? – не вытерпела Катерина.

– Он-то? Он поглядел на меня, – продолжал Иван, – и надавил пальцем беленькую пуговку в изголовье. И тут как вдруг зазвенит на весь дом! Прибежала горничная. Велел он ей, чтобы меня щами накормила. Подогретыми. Горничная ушла, а он мне свое: «Сразу, мол, мне станет слышно, если Волгаря прикокнешь… Сразу и за золотыми пятерками приходи». Похлебал я щей на кухне, расспрашивая кое о чем горничную, словно разведчик я на японской войне, да и ушел. Иду и думаю: «На убивство человек человека подговаривает. Деньги сулит, в люди вытащить обещает… Убивство готовит, а пожаловаться нельзя…»

– Полиция за убийство даже наградные обещает, – подсказал Андрей.

– Нет! Не так я выбьюсь в люди! – сказал Иван.

– Эх ты, выбивала! – усмехнулась Катя.

– Пускай поговорит, – перебил насмешки матери Андрей, – пускай скажет: выбился ли в люди подрядчик Баяров?

– Он мне не пример. Подкупщик-убийца. Он на весь Царицын один такой-то, – неторопливо ответил Иван, а подумав, добавил: – Раз я не могу работать часовым мастером аль помощником капитана корабля, мне остается где-то деньги раздобыть. Надо только напасть на что-то. Родник золотой найти. С деньгами я себя и буду считать, что выбился в люди…

– Ну и что ты делал бы с деньгами? – спросил Андрей.

– Жил бы! Радовался! Торговлей, мож, занялся. Костюм хороший носил бы.

В вечерней тишине было слышно, как потрескивали дрова под котлом, в нем варился сазан. Дразня аппетит, туманил мысли запах поджариваемого репчатого лука. Засветились в небе звезды. В соседнем переулке играли на гармошке заливистой. Слышны колокольчики. На следующий день Андрей пришел в контору лесопильного завода, нашел себе работу: подкатывать бревна к пилораме. Работа несложная: ткни в бревно багром, ловко, как напарник ткнул в конец этого же бревна, и дружно с напарником, зорко поглядывая, пускай бревно на слежни, клади на вагонетку, подталкивай ее к пилораме. Там зажимы, врезаясь зубьями в бревно, поволокут его пилить на доски. Работа увлекательная.

Так прошла неделя. Вторая. А вот и суббота. Андрей, откатив последнюю вагонетку к пилораме, снял рукавицы, намереваясь отправиться домой, чтобы в баню сходить, а там и с подпольщиками встретиться. Но вот с крыльца конторы крикнули:

– Андрей Бородов! Сюда иди!

Андрей подошел к конторе.

– Андрей Бородов – к управляющему!

Вошел Андрей в контору и спросил:

– Зачем позвали?

– Получи у кассира деньги, – ответил управляющий, – а по зашей надо бы раз сто! Агитатор! Считай, что легко отделался… Без полиции! – управляющий указательным пальцем ткнул в свою лысину и добавил: – У тебя тут пусто или ералаш! Читал бы, когда рабочие картошку с селедкой едят, читал бы им газету «Русское слово», а не журналишко «Поволжская дума»… Еще в девятьсот десятом году этот журнал большевиков показался под запретом полиции…

Под громкий и дружный смех конторщиков Андрей ушел с лесопилки Мыльцына. Не хотелось вступать в пререкания с людьми, которые с чем появились на свет, с тем и исчезнут, поигрывая в картишки, попивая из рюмочек водочку, похаживая друг к другу в гости, а там и меняя своих жен на девок в публичном доме.

Мать, когда Андрей сказал ей, что с работы он уволен, всплеснула руками:

– Гляньте-кось, рабочему с рабочими о нужде окаянной поговорить не дозволяют…

Иван, ложась спать, загасил лампу и с потемках окликнул сына:

– Спишь, Андрей?

– А что?

– Такое дело, сынок. Убедился теперь ты за свою короткую жизнь, что губишь себя? А? Я мигом тебе растолкую твои ошибки. Вот, скажем, имел ты заработок на подкатке бревен? Имел. Мал заработок? Мал, а кое-как сыт был, отца и мать кормил. Ведь нам, неучам, не угнаться за фуражками с кокардами. Кокарды из рода в род передаются не намозоленными руками. От отцов к сыновьям. А ты от меня получил на зависть другим, скажем, здоровье, силу. Руки у тебя и спина – железные. С бревнами управиться можешь. Вот и управляйся с ними. Им свою душу, бревнам, и выкладай! Если у тебя в душе нытье, у меня тоже такое было… Да ведь я не без рассудку. Умолк! Жду свово часу – вырву где-нибудь из-под земли клад! Найду, если ищу, и искать не перестану. Давай искать клад вместе? Не тюри-мури разводить среди рабочих. Совратитель ты…

– Старая у тебя песенка, отец!

– А у тебя молоденькая?! Какие тут песни – старенькие, молоденькие? Надо или не надо подлаживаться к песням хозяев? Они ведь тебе, а не ты им на прожитие…

– На хлеб-соль и чеснок! – обозлился Андрей. – Они мне на хлеб и соль дают? Хочешь про это сказать? А ты от кого сбежал, покинул деревню? Неужели ты, отец, хочешь, чтобы я, как теленок, только и знал – помахивать хвостиком и ждать, когда меня на жаркое прирежут?!

– Ну, ну! Пошел-поехал… Ох, у тебя и характер!

* * *

Невеселые пошли денечки – безработные. И весточки нет и нет от Бориса. И от Груни нет, а тут еще Егорка что-то чаще стал попадаться на глаза. Даже на лесопилку приходил зачем-то.

– Что-то Егорка затевает? – сказал себе Андрей. Но вскоре Егорку Андрей вдруг перестал встречать на своем пути.

Подслеживая за Андреем, Егорка вдруг понял, что сегодня – это не вчера, теперь уж не пойдешь на лесопилку упрашивать управляющего. Чтобы уволили Андрея. Придется не самому подслеживать, а подослать надежных парней из черной сотни… Егорка там занимал не совсем последний стул и не в последних рядах, а кем-то командовал: был десятским. Сотня монархистов делилась на десятки. Из своего десятка Егорка и выбрал двоих, напутствуя:

– Давайте уберем с дороги Андрея!

– Не мы их, так они нас! – сказал один из парней, наливая в стакан водку.

Егорка не поскупился. Поставил еще бутылку, но вскоре сказал себе:

– Какой же я дурак, сам назюзюкал их… Толку нынче не будет, – и угадал. Один из парней резко встал из-за стола и почти выбежал на крыльцо. – Куда ты?! – пытался Егорка остановить парня.

– Я мигом! Я все знаю, что и как делать…

– Дурак! – кинул словцо Егорка вслед парню – испоганит все дело!

Парень с разбега прыгнул, пробежал так малость и распахнул дверь. Без спросу. Не понравилось такое Андрею.

– Ты чего вперся, как на базаре в лавку?! – сердито спросил Андрей, сжимая кулаки.

– Напиться дай! – грубо ответил парень.

Андрей, опережая мать, протянул руку с кружкой воды для парня. Парень, отхлебнув три глотка, оглянулся, будто намереваясь вылить остаток воды, но сам так и глядел, разглядывая озорными, недобрыми глазами по всей землянке. Андрей принял кружку из рук парня и сказал:

– Меньше закусывай селедкой, чтобы на воду не потянуло… Ну, все? Топай туда, откуда пришел!

– А если не потопаю?.. То что?

– Тогда провожу так, что сюда дорогу забудешь! Топай, говорю! – и закрыл дверь. Парень еле держался на ногах, царапнул ногтями по обивке дверей.

За дверью ругаясь, грозя кому-то кулаком, парень зашагал по узкой тропинке, а вслед за ним, прячась за выступы суглинистой земли, пошел Андрей.

Проводив сына тоскливым взглядом, Катя сказала:

– Чего это молчком Андрей ушел? И с лица изменился?..

– Это ты верно подсказала. Парень воду почти не пил. Иди, выглянь! Ну, иди, иди! – стал понукать Иван жену.

Она поглядела с порога вправо-влево, вдоль дороги, но Андрея след простыл.

– Куда бы это ему? – спрашивала она себя. – День ноне воскресный. Мяса отведал бы, а тогда хоть куда иди!

– Правду говоришь! Пообедав сытно, иди вдоль и поперек города, приглядывайся, какая у других ладная жизнь идет, если они что-то умеют. Вот и нам с Андреем надо что-то уметь. Ну, так значит, Андрея не видно?

Да, Андрея не было видно. Он умел прятаться, провожая шаг за шагом парня, которому так захотелось вдруг воды.

Досадовал Андрей, что не слышать вот ему, о чем у парня пойдет речь с Егоркой, который с кручи посвистывал парню.

– Ну, нагляделся? – выругался Егорка, встретив парня.

– По-пустому, думаешь, я отлучался? Выглядел, где они живут! Но, Егорка, ты учти! У Андрея глаза – всем глазам глаза! С таким очень трудно справиться… Айда в пивную. Холодненького пивка мне позарез нужно выпить. Тут как раз такие мысли у меня. Вот и поделю ими с тобой в пивной. А? Убью я этого Андрея! Изловчусь… Ты знаешь, как он меня разозлил?! У-у-у… Убью его!..

Андрей видел, спрятавшись в переулок, как Егорка, а с ним два парня, пошли по Княгининской улице и исчезли за дверями трактира Бокарева.

Андрей вернулся к отцу и матери.

Растопили печку.

Чтобы дровам зря не гореть, Катя стряпать начала. Еще бы! Ведь из денег Андрея, заработанных на лесопилке, выгадали еще разок на мясной борщ.

– Хороший был почин у печки, – сказал Иван, – мясным варевом во второй раз запахло… А вот и напиться попросил парень…

– Воды-то… Эх, удивленье!

– А что? Хоть воды, а попросили. Мы заживем на славу! Если попросили – значит, к хорошему!

– Хватит тебе! Разбалабонился! Поехали санки с горки!

– Помолчи, тебе говорю!!!

– Эх, Иванушка! Клад на твоей спине… Когда снова мешки таскать начнешь с баржи аль на баржу, вот и будет – клад! Рупь за деньщину!

– А ты, как я погляжу, ретивой становишься! Будет, говорю, клад в мою землянку… Привалит! И не перечь мне! Молчи, говорю! А то встану и такое натворю. Ох!.. Ушибу!

Прошло еще пять дней, а Иван хмурился все чаще, коль осталось в его кармане три гривенника. Потому и сказал Андрею:

– Ты, чтобы в два дня работу нашел… – и недосказал чего-то.

Андрею этот недосказанный намек был понятен. Иван хотел сказать: «А то ни тебе самому, ни матери и мне жрать будет нечего!»

Это и заставило Андрея рискнуть пойти к Сергею Сергеевичу, нарушая приказ Бориса.

Дошагал Андрей в заводской поселок лишь под вечер. Степанов спешил на работу в ночную смену.

– В электрики бы тебя, – сказал он, выслушав рассказ Андрея. – Я так думаю. У нас скоро пустят второй дизель. Вот книжка про эту механическую силу, – и дал Андрею брошюру. – Потом прочитаешь, а сейчас ешь, ешь!

Изумительно ароматным показался Андрею ржаной хлеб… Горбушечка, натертая чесноком. Ел Андрей хлеб, захлебывая мясным бульоном. Капельки пота, словно росинки осыпали щеки и прямой тонкий нос.

Степанов кинул Андрею на колени полотенце. Да, то самое, которое Груня когда-то держала в руках, вышивая колосья пшеницы на этом холсте. А было это еще в первый раз, в первую минуту знакомства с Груней. Это когда Андрей не зная удержу хвалил свой край.

Спросить, а где же Груня, Андрей не посмел.

Она все эти дни проводила у своих подруг, наборщиц, с которыми работала в типографии газеты «Царицынский вестник». Груня обучала своих подруг игре на гитаре. И ночевала у подруг. И на работу с ними вместе ходила.

– Сказал бы, Сергеич, – заговорил Андрей, вытирая полотенцем лоб и щеки, глядя черными своими глазами на вышивку по краям полотенца, – где же поживают, что поделывают Борис и Ерофей?

Степанова не промануть. Он заметил в глазах Андрея, даже в нежности пальцев, которыми Андрей касался полотенца, что в душе Андрея пока не Борис и не Ерофей.

– Борис и Ерофей при настоящем деле, – ответил Степанов, – а чего ты не спросишь, Груня, мол, как?.. Она часто вспоминала про тебя. На прошлой неделе посылали за тобой. Егорка Пуляев кружил с парнями там. Словом, я пошел на работу, а ты ночуй у меня. Прибери все, – кивнул на кухонный стол. – Сени на задвижку запри!

Прочитал Андрей несколько страниц про машину дизель и крепко уснул. То заводские трубы снились ему, то мать. Она будто шла с оглядкой, шла вдоль Астраханской улицы, мимо гостиницы «Франция» и потом свернула на Успенскую, минуя кинематограф «Модерн», приближаясь к «Парнасу». Тут будто кто-то стрелять начал, выскочив за дверь ресторана «Золотой якорь». Андрею хотелось уберечь мать, но кто-то все мешал на пути, не давал перейти узкую улицу…

Катя вечером, не дождавшись сына, встревожилась. Разбудила мужа, упрекая, что он нагрубил Андрею. Иван не сразу смягчился, все твердил, что повадку – жить без работы – сыну давать нельзя.

– Это верно, – соглашалась Катя, – повадку такую нельзя давать. А ты ведь, скажу, выгнал сына…

– Признаться, я пожалел, что так накричал на сына. Но и у него какой характерец! Уйти утром – и не прийти…

– Характерец?! Какой надо!

– У-у! Откуда в тебе возгорелось?! – развел руками Иван.

– Возгорится! Насмотрелась я на городскую жизнь! Оттолкнула я прикащика на мельнице с его слюнявыми губами да и пришла домой с порожним коромыслом. Не дал он мне заработать на починке мешков.

– Эх… Где же ходит наш сын?.. Скорее бы вернулся он домой!..

– Не емши, поди, – вздыхала Катя.

Сын после спокойной ночи завтракал у Степанова, обрадованный, что будет работать на электростанции завода.

– Свой там у нас… Подпольщик-механик с высоким образованием… Но ты никому ни гу-гу! Завтра придешь перед обедом прямо на завод. Спросишь там, где катают проволоку. Приноси отцов паспорт, коль в том паспорте прописан.

Уже затемно вернулся Андрей домой, порадовав мать сразу всеми новостями.

– Отец-то где? – спросил Андрей в конце своего рассказа.

– Себе работу ищет, – ответила мать и добавила: – Он, думаю, на судьбу злой, а справиться не в силах, ну и повернул на тебя злобу. Да и на меня бурчит. Не обижайся на него. Вот и он, легок на помине…

– Ну, уж завладела сыном, – ласково проговорил Иван, – корми, корми! Опередила меня… Все расспросила? – и улыбнулся: – Ведь отец я тебе, Андрей. Душа вот, конечно, не то, что у матери. Свинцом, порохом попахивает. Но и такая моя душа – к тебе лежит. Так что не обижайся на отца, когда он прикрикнет.