Текст книги "Дети лихолетья (сборник)"

Из пылающего Минска: детские сады № 7, 15, 20, 38, 65

Утром 22 июня, после завтрака, воспитатели вывели детей во двор. Не так давно минский детский сад № 65 (он находился в центре Минска в так называемом Доме специалистов) двумя группами выехал на дачу в Ратомку. Заведующая пока осталась в Минске. Старшей на даче была Наталия Алексеевна Королёва, или просто Наташа, ей тогда было двадцать девять лет.

Сад был на даче всего третий день, поэтому забот по благоустройству территории хватало. В этот воскресный день ждали родителей, уповая на их помощь. Но из города никто не приехал.

О войне услышали вечером от местных жителей, а на второй день ощутили ее отголосок. Это был гул самолетов, которые затмили небо. Заведующая садиком Г. Л. Альтман тотчас уехала в Минск за «инструкциями»: что делать с садиком? Уехала – и не вернулась. А в Ратомке остались ее трое детей вместе с другими шестьюдесятью воспитанниками.

Настал третий день войны, наконец-то приехали родители, человек десять. Восемь из них забрали своих детей, а двое… сказали, что уходят в Красную Армию, выразив надежду, что их дети будут спасены. Детей осталось пятьдесят девять. Позже, в пути, добавился еще один мальчик четырех лет.

Что же происходило в Минске в те дни, если матери не смогли вырваться за своими детьми? Город горел.

Во имя спасения детей, которые в одночасье оказались у последней черты, сотрудникам детского сада пришлось остаться, и не только остаться, но и взять на себя ответственность за судьбу детей. Кроме Н. А. Королёвой с детьми находились воспитательница Александра Иванов на Кондякова, повар Вера Сергеевна Кручонок и няни – несовершеннолетние девчонки Вера Радюк и Маша Да лидович.

Дача сгорела, продуктов питания не было. То и дело с угрожающим ревом пролетали армады самолетов с пугающими черными крестами на крыльях, мимо них, к Минску. Небо становилось свинцовым и таким тяжеленным, что казалось, вот-вот рухнет. Дети прятались в лесу, а Наташа, преодолевая страх, забиралась на высоченный дуб и смотрела на родной Минск с горечью. Казалось, вся столица в огне и пожарах.

Наталия Алексеевна Королёва и Александра Ивановна Кондякова. 1941 г.

О, Господи! Взяла на себя ответственность, всем об этом объявила, а что делать – не знала. Пока ясно было одно: в Минск возвращаться было нельзя. Лес – вот он, рядышком, в нем от самолетов можно скрываться, но как долго? Чем кормить детей? На чем спать?.. Дети… Малыши, а взгляды такие, что чувствуешь их спиной, даже в кратковременной дреме.

Наташа разослала сотрудников – кого куда: Александру Ивановну – на железнодорожную станцию, чтобы узнать, когда можно подойти, чтобы уехать поездом; нянечек – в д. Ратомку за продуктами и бельем для постелей; повара – в воинские части, коих объявилось в округе немало.

Чем-то помогли сельчане, чем-то – военные. Начальник станции обещал помочь, просил подождать, но говорил как-то неопределенно: «Попробуем, подумаем…»

В лесу у разбитой дачи коллектив провел четыре дня и три ночи. Дети удивляли. Вдруг все так повзрослели, поумнели, стали очень серьезными, никаких капризов. И это при том, что было и голодно, и холодно, и, шутка ли, приходилось дневать и ночевать в лесу… А еще – вой в небе страшных фашистских самолетов…

На четвертый день они вывели после завтрака детей на проселок. Навстречу вдоль железной дороги двигалась колонна солдат. Они шли быстро. Свернутые шинели, противогазы, винтовки… Спины солдат мокрые от пота. Когда хвост этой колонны приблизился к детскому саду, из нее неожиданно выбежал мужчина и помчался к детям. Малыши замерли, сердце Наталии едва не выпрыгнуло из груди: она узнала в мужчине отца ее девочек – Ханы и Сони Вольминских. Он закричал, девочки тоже. Подхватил младшую трехлетнюю Хану, присел, обняв Соню, спрятал лицо в детском платьице. Плечи мужчины тряслись. И Наташа, которая плакала очень редко, а при детях – никогда, не выдержала.

Вольминский старался взять себя в руки, отрывал от гимнастерки Соню, пытался успокоить Ханечку. Наташа бросилась ему помогать, почти слепая от слез. Он закричал: «Берегите их, Наталия Алексеевна! Спасайте детей!»

Воспитанники детского сада № 38 в Ратомке. Июнь 1941 г.

Отец девочек погиб в первые дни войны. Маму Хани и Сони немцы убили позже в Минске.

Наташа, пока смотрела вслед мужчине, бежавшему навстречу смерти, приняла решение: «Ждать, что о них кто-нибудь вспомнит и порадеет, больше нельзя». Воспитательница Александра Ивановна Кондякова, няни Вера Радюк, Мария Далидович, повариха Вера Сергеевна Кручонок не растерялись в тяжелую минуту. Они быстро собрали шестьдесят детей в дорогу, взяли коричневый пятилитровый чайник, положили в него вареные яйца, что остались от завтрака, в наволочку насыпали печенье и пошли на станцию – до нее было больше километра.

В тот день Наташа прошла самый длинный километр в своей жизни. Она и поныне, через много лет, удивляется, что они тогда дошли. Малыши то падали, то стонали, то роняли сандалии, то хотели пить, есть, писать, просились все вместе на руки или на горшок, отказывались идти, цеплялись за подол, кричали, останавливались посмотреть дохлого жука, подобрать ветку, подраться. И ко всему этому – гул самолетов в небе, дым от наших пушек, зарево над Минском. Куда идут? Куда поедут? Под бомбы? Где заведующая? Где родители? Люди? Кто-нибудь?!

Колонна подошла к железнодорожному полотну, через которое необходимо было еще перебраться, чтобы попасть на платформу. А это значит, почти каждого ребенка нужно было перенести через пути. Это была война. Разве фильм передаст тяжесть данного момента? Какой зритель такое выдержит? А это еще не кровь и не смерть. Просто дети, которым еще в прошлый вторник матери мыли перед обедом руки и большинство из которых забудут даже имена своих родителей, потеряют навсегда братьев, сестер, дом, родину, поскольку никого потом не найдут и некому будет их искать.

На железнодорожной станции все поезда двигались исключительно в сторону фронта. И ни одного – в сторону Минска. Впрочем, стоял товарный состав, состоящий целиком из открытых платформ и только двух вагонов для перевозки животных. Наташа оценила ситуацию. Шансов выехать – ноль. Она схватила на руки самую маленькую девочку и бросилась к начальнику. Слезы заливали лицо. Она уже не могла их остановить, лишь удивлялась, сколько их в ней есть. Тут и ребятишки, предчувствуя страшное, взорвались ревом, да таким, что станция задрожала. Но мужчину в красной фуражке ее вид только разозлил:

– Дети! Сколько? Вы с ума сошли! В этих вагонах возили коров! Не положено!

Неизвестно, чем бы все закончилось, но тут подбежали красноармейцы. Один из них сгреб железнодорожника вместе с мундиром и форменной фуражкой и, чуть приподняв его, прохрипел:

– Начальник, четвертый и пятый свободны. Сажай детвору!

Начальник станции истерично оправдывался:

– Эти вагоны не велено заполнять. Их ждут в Минске.

– Сажай детвору, – вновь прохрипел солдат.

И начальник станции сдался. Выругавшись, махнул рукой:

– А! Хрен с ним, приказом. Сажайте.

Они пробовали самостоятельно сесть в эти два вагона, но было высоко и даже не хватало сил раздвинуть двери. Помогли солдаты. Раскрыли двери и ахнули – в вагонах навоз, смрад. Туда стали спешно поднимать детей. При этом надо было руками выбрасывать из вагона навоз, найти воду и ведро.

Из взрослых лишь нянечка Варя Радюк отказалась ехать.

– Простите, Наталия Алексеевна, – в слезах проговорила она. – Не могу уехать, останусь с мамой.

Но до самого отправления эшелона Варя не отходила, вместе с красноармейцами рвала траву и охапками бросала то в один, то в другой вагон. Она же сказала красноармейцам, что дети голодные и нет продуктов. Солдаты притащили по мешку сухарей в каждый вагон и по ведру воды…[32]32
  Там же. – С. 107–111.


[Закрыть]

Заведующая появилась в последние минуты. Наташа протянула ей руку, но та осталась неподвижно стоять на платформе. Наташа увидит ее еще дважды. Осенью в Хвалынске Саратовской области. Заведующая приедет за своими детьми (две дочери и сын поехали тогда с Наташей). И еще через десятилетие она найдет Наташу в Минске и попросит подтвердить место своей работы. Наталия Алексеевна напишет, что знала эту женщину с момента своего устройства на работу в сад до 18 июня 1941 г. Ей будет очень тяжело простить.

В Минск они приехали в потемках и даже не раздвигали двери вагона. Казалось, снаружи меньше воздуха, чем внутри. Товарная станция горела, куда-то бежали и кричали люди, свистели пули, рвались бомбы. Дети прижимались друг к дружке. Взрослые в двух товарных вагонах не сомкнули глаз. На рассвете, как только все утихло, Наташа соскочила на насыпь и едва не споткнулась о тело убитой женщины. Девушка закричала, ей казалось, что она теряет разум. А из вагонов уже доносились детские голоса.

Постепенно платформы наполнялись людьми. Наташа побежала к вагонам и вдруг замерла: дети… высовывали пальчики через дырки от пуль.

Наталия Алексеевна никогда не умела молиться, но с того мгновения она знает, что Бог есть.

Эшелон двигался к Москве. На пути состав несколько раз бомбили вражеские самолеты, а он упрямо шел вперед. Маневрировал, как мог: то остановится где-то в поле, то затормозит, то вновь тронется, то остановится. Уже несколько суток в дороге. Детей кормить надо. Спасало то, что воспитатели наловчились выпрыгивать из вагонов и, хотя и с большими трудностями, подниматься назад. Вода была основной пищей. Напоят детей – и, кажется, полегчает. На какой-то станции сотрудникам удалось под навесом найти ящик печенья, а рассыпанного набрали еще и в наволочку. Это было большой поддержкой, поскольку печенье заменяло тогда и завтрак, и обед, и ужин.

Однажды Наталии Королёвай удалось недалеко от станции забежать в пекарню (по запаху определила, что она где-то рядом). Женщины, работавшие здесь, с первых слов поняли, в чем дело, и дали шесть-семь караваев хлеба, теплого и ароматного. Вот это была радость!

Если вы сейчас спросите седую женщину, которая прожила много лет, что такое настоящее счастье, она ответит: это когда ты соскакиваешь на рассвете на пустой станции и слышишь запах хлеба. По этому запаху находишь пекарню, тебе там кладут на руки шесть караваев хлеба. И ты несешь все это шестидесяти изможденным детям, не выдерживаешь, издалека кричишь: «Я хлеб нашла! Горячий!» Один пятилетний мальчик, который ехал в этом вагоне, став впоследствии писателем, напишет в своей книге о том, какие в тот момент были глаза у Наташи. Дети запомнили ее такой на всю жизнь.

На небольшой станции, где-то под вечер, в вагон настойчиво начали стучаться какие-то военные. Наталия Алексеевна ответила, что вагон полный, едут дети, мест нет. Но ее слова не остановили стучавшихся: в один момент двери с двух сторон раздвинулись и человек десять в комбинезонах с вещевыми мешками влезли в вагон. Детей оттеснили в угол и по-хозяйски расположились. Сразу же начали приводить себя в порядок. Прикрыли двери, зажгли фонарики, стали бриться, мыться. Вылили из чайника воду, которая предназначалась для питья детям. На замечание Королёвай один из военных приказал: «Молчать!» Потом стали требовать у сотрудников документы. Но Наталия Алексеевна ответила, что у них паспортов нет, не успели взять, что их паспорта – это дети. Все поняли, что нежданные гости – это не свои люди, а чужеземцы, вражеские десантники, которые продвигаются в глубь страны. Надо было что-то делать!

Королёва Наталия Алексеевна:

– Где-то часа в два-три ночи поезд остановился, и я выскочила из вагона. При этом сказала Вере Кручёнок, что не отстану от поезда, как-то подцеплюсь. Исцарапала спину, когда пролезала под вагонами. На маленькой станции сидел какой-то представительный начальник. Рассказала ему все. Спросив, из какого я вагона, приказал, чтобы никуда не отходила. Как же я могла оставить детей, ведь поезд мог уйти! Начальник заверил, что поезд пока не тронется. Минут через пять-десять он отправляет меня к своему вагону, а я говорю, что не пойду, могу погибнуть, а может уже и дети погибли. Он приказал идти. Я увидела красноармейцев с вин товками. Когда приблизились к вагону, мне приказали молча стоять в стороне. Подошли наши солдаты и прикладами постучали в дверь, раздвинули ее и приказали: «Выходи! Руки вверх, будем стрелять!» Диверсанты стали соскакивать на землю и по команде строиться около станционного скверика, оружие горкой складывали на дороге. Наши солдаты разрешили мне вернуться в вагон. Меня подхватили подруги, и все мы долго плакали. Уже стало светло, а наш состав все еще стоял, диверсантов снимали со всего эшелона. Мы многое пережили в эту ночь.

В начале седьмого или восьмого дня пути поезд остановился на какой-то большой станции. Через щель в дверях все прочитали надпись на стене вокзального здания: «Тамбов».

Наталия Алексеевна Королёва. 1970 г.

Королёва Наталия Алексеевна:

– На станции Тамбов мы все были удивлены и растроганы теплой встречей нашего эшелона. И теперь, через столько лет, нельзя без волнения об этом вспоминать. К нашему составу подбегали комсомольцы и прямо в вагоны, на платформы несли в больших кастрюлях горячую еду – борщ, мясо, а также хлеб и булки. Это была большая радость. Помогали кормить детей, спрашивали, откуда мы.

Тем временем к вагону подошли несколько солдат. Один из них держал на руках белокурого мальчика лет трех. Малыш доверчиво льнул к солдату, с готовностью отвечал на вопросы. Военнослужащие попросили Н. А. Королёву взять его в свою семью. На вопрос, откуда этот ребенок и как его имя, солдаты ответили, что это Коля Ромашкин из Беларуси. Подобрали его под Волковыском. Во время вражеской бомбежки осколками убило его мать и младшего брата. Коля, плача, ходил вокруг дерева, под которым лежали мать и брат, пока его не подобрали военнослужащие. Мальчика передали детсадовцам, оставили большой кусок сахара и немного продуктов. За время пути добавилось еще несколько детей. Все они были приняты в большую семью, стали близкими и родными[33]33
  Фонды Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны (ФБГМИВОВ). – Инв. № н/в 15096. – Л. 2–6.


[Закрыть].

Маленькие минчане все время высматривали на станциях своих родных. А Наташа выбегала на каждой остановке: найти воду, еду, спросить, куда едут. При возможности выводили детей. Ослабленные, они даже не хотели двигаться. Девушка рассказывала им о родителях – что знала, что помнила, а что выдумывала – каждому хотелось услышать о родных больше.

Наташа все время пересчитывала детей. Казалось, самое страшное – раздвинутые двери, мальчики так и тянулись к ним. Взрослые или старшие девочки, поварихины дочери, не отходили от проема. Это было такое напряжение сил, что Шура уже потом, в Хвалынске, когда все было в прошлом, призналась Наташе: «Я сойду с ума. Я не выдержу. Очень устала». В Черемшанах Хвалынского района Шура стала работать медицинской сестрой в только что организованном военном госпитале. Больше Наташа ее не видела, но всю жизнь с тоской вспоминала. «Я очень ее любила. И сейчас мне ее не хватает».

Когда, наконец, приехали, то Наташу долго уговаривали сойти с поезда. Она подозрительно осматривалась. Какой-то полустанок, поле, лес. Наталия отрицательно качала головой, люди на платформе плакали: «Миленькие, выходите, уже приехали, теперь поезд пойдет назад, повезет новобранцев, видите, вон они прощаются с родными». Еле уговорили. Это был небольшой волжский городок Вольск Саратовской области на самом берегу Волги. Здесь их по-отечески встретили работники исполкома, отделов народного образования, здравоохранения, директор местной средней школы. Детей разместили в школьном здании, накормили вкусными домашними блюдами, душистым свежим хлебом. Перед сном малышей умыли. Местные жители принесли для них чистую одежду. После тяжелой и долгой дороги это был рай для детей и их воспитателей. Потом детсадовцев отвезли в Хвалынск Саратовской области, который находился на правом берегу Волги, в курортной зоне.

Там и пережили всю войну, делили со всеми невзгоды военного времени, вместе ждали Победу. И дождались этого светлого дня. А потом была дорога домой, на родную землю.

Алтухов Валентин Алексеевич – воспитанник детсада № 65:

– В 1941 г. мне было 3,5 года, так что начало войны и эвакуацию я не помню. Из детдомовской жизни память выхватила немного: подготовку посылок для фронта. Была куча шерсти. Мы, малыши, колотились над ней, очищали от разных ненужностей. Хорошего – мало: запах… Думалось: а чем я хуже старших мальчишек и девчонок? – тоже очень хотелось по могать фронту, быть на перед нем крае: вязать носки и рукавицы. И – пробовал вязать. Случалось, руки были в кровавых царапинах от спиц…

А разве забудешь наших воспитателей и нянечек, каждая из них – сама доброта.

Еще помню, как перед отъездом на фронт в детдом приходили выпи санные из госпиталей военные. Это были трогательные встречи, бывало, облепим гостя, и каждый наказывает – встретить папу, сказать, что сынок его или дочка живы, что в Хвалынске сейчас, в детском доме. А еще за пом нилось лето 1944-го. В далекий город Хвалынск на Волге, где я воспитывал ся в детском доме, приехала за мной тетя, мамина сестра. Тетю я не узнал, и она меня не узнала. Я ведь и маму уже не помнил. При встрече тетя, по наказу мамы, перво-наперво взглянула на мой левый бок. Там была не смываемая примета: родимое пятно.

Валентин Алексеевич Алтухов. 1980 г.

– Валюшенька! – воскликнула она и крепко обняла. А слезы – градом…

Тем летом 1944-го война для меня и закончилась. Я – вновь в родном Минске. Город разбит, страшно, но – никто не стреляет. Под охраной наших бойцов фашисты такие смирные – расчищают завалы.

А главное – рядом со мной снова мама.

В. А. Алтухов до ухода на пенсию работал слесарем Минского электротехнического завода им. В. И. Козлова. Мастер высочайшего класса – победитель Белорусского республиканского конкурса слесарей. Награжден медалью ВДНХ СССР[34]34
  Разин, В. Б. От Минска до Хвалынска: Дети Белоруссии на земле саратовской: 1941–1945 гг. – С. 128.


[Закрыть].

Кулешов Владимир – воспитанник детсада № 65, в 1941 г. ему было 4 года:

– По сей день, встречаясь даже с совершенно незнакомым малышом, с ужасом представляю, что в таком-то возрасте я и увидел войну… Разве забудешь – сожженную дачу, долгую поездку в товарном вагоне. Частые остановки поезда… Если причиной остановки была бомбежка, воспитатели, помогая нам спрыгивать на землю, предупреждали: кучковаться опасно, и мы – врассыпную… А потом нас собирали…

Зимой 1942 г. меня хотели взять на воспитание: пришла в интернат женщина, беседовала со мной. И тут воспитательница Александра Ивановна сообщает, что меня разыскивают мои дорогие мама и папа. Было столько радости, но – по тянулись томительные дни ожи дания – сутки, еще сутки, и еще сутки… Месяц!.. Заболел, лежал в больнице. Со мной в больнице был еще детдомовский мальчик. Он – скончался. Я так переживал: неужели и я умру, и мама с папой так и не увидят меня?

И вдруг, ма-ма!..

Она привезла с собой одежду, обувь, а главное – любимую мной матроску. Я еще не вырос из нее. К счастью! Переоделся, попрощался с пацанами и воспитательницами. И – прощай сиротство!

В тот же день, перед отъездом из Хвалынска, мы с мамой сфотографировались. И поныне эта фотография – самая волнующая[35]35
  Там же. – С. 142–143.


[Закрыть].

После войны В. Д. Кулешов жил в г. Череповец Вологодской области, работал инженером-металлургом.

Владимир Кулешов с мамой

Сарвиро (Хомич) таисия – воспитанница детсада № 65, г. Москва:

– Помню, во время бегства из родной Беларуси, в последующей жизни в Хвалынском детском доме я очень была привязана к воспитательнице Наталии Алексеевне Королёвой. Называла ее мамой. И эта любовь была искренней, на всю жизнь.

В начале 1944 г. меня разыскал отец, комиссованный из действующей армии по инвалидности. Он приехал за мной в детдом. Со слезами на глазах отец сообщил, что мама погибла во время эвакуации.

А я ему:

– Папа, а я нашла маму.

От этих слов его, кажется, покоробило.

– Как нашла? – прошептал он. – Я – свидетель ее гибели.

– Подожди, – сказала я – и убежала.

Вернулась, держа за руку воспитательницу Наталию Алексеевну. Сказала:

– Смотри, папа, вот моя мама…

Папа с Наталией Алексеевной вступили в зарегистрированный брак. Мы всей семьей переехали в г. Энгельс (через Волгу, напротив Саратова), где после госпиталя папа устроился на работу в прокуратуру. Он – юрист по образованию.

После освобождения от фашистских захватчиков Минска мы вернулись в родной город.

В Минске Наталия Алексеевна «подарила» мне сестренку Таню. После окончания школы-десятилетки и успешной сдачи вступительных экзаменов во ВГИК (Всесоюзный государственный институт киномотографии) я пере ехала жить в Москву.

С сестренкой мы очень дружим. И хотя я живу в Москве, а она – в Минске, мы регулярно общаемся: переписываемся, как минимум раз в неделю разговариваем по телефону, два раза в год – встречаемся[36]36
  Там же. – С. 118–120.


[Закрыть].

Даже после ухода на пенсию Т. А. Сарвиро (Хомич) работала на «Мосфильме» в киностудии кинохроники. Постоянно сотрудничала с редакцией белорусского журнала «Вясёлка», публикуя рассказы для детей.

22 июня 1941 г. на летнюю дачу в Городище, что восточнее Минска, вывезли садик № 15 – 74 ребенка. Вместе с ними отдыхали 49 детей сотрудников Минского горисполкома. Зимой садик размещался по ул. Интернациональной. Заведующей садиком работала Янина Гавриловна Марцынкевич (Чучко). Об служивали детей сотрудники Нина Исааковна Гелимсон, Дора Михай ловна Хазанская, Елизавета Максимовна Войтешеня, Алина Павловна Во лодько, Ида Окунь, Хана Павловна Ривкина, Агафья Павловна Зимник, Софья Лапотко и Нина Ситамань.

В одном из детских садов, расположенных в Городище, находился и будущий автор книги «От Минска до Хвалынска» Владимир Разин, куда выехал на период «летней оздоровительной компании».

Разин Владимир Борисович:

– А мама… Она осталась в Минске.

В мирное время между Минском и Городищем расстояние пустячное, с железнодорожного вокзала, кажется, всего-то две или три остановки поезда. А в суматохе вражеского нашествия, бомбежек, пожаров, когда кругом лишь огонь…

На третий день войны, будто на безудержной волне цунами, уже заикой, я был втиснут в вагон товарняка – и в путь. Но куда?.. В пока еще неизвестную мне «эвакуацию»…

Спустя свыше десяти дней и ночей, показавшихся вечностью, вместе со своей детсадовской пацанвой и воспитателями, да с прихваченными в пути вшами, совершенно опустошенным, я причалил на чужбине – к городу Хвалынску Саратовской области – к детскому дому.

А мама, как говорят и пишут, – «пропала без вести»… Но руки, ее руки я вижу подчас во сне и наяву. Они протянуты ко мне из дальних далей, со станции «Война» – тянутся, тянутся да вот никак обнять не могут…[37]37
  Там же. – С. 19–20.


[Закрыть]

25 июня все дети организованно были посажены в товарные вагоны, и состав двинулся в сторону Москвы. В этом же эшелоне эвакуировались на восток детские сады № 7, 20, 38, воспитанники которых летом отдыхали в районе станции Ратомка. Всего в эшелоне ехали 226 человек. Несмотря на тяжелый путь, бомбежки и обстрелы вражеской авиации, потерь среди ребят не было.

Эшелон дошел до Можайска, потом повернул на Мичуринск.

Владимир Борисович Разин

Марцынкевич (Чучко) Янина Гавриловна – директор детского сада № 15:

– Нас хорошо встретили комсомольцы со станции Сухиничи. Они при несли кашу, бутерброды и чай. Одна армейская часть дала нам мешок сухарей и ящик вяленой рыбы.

Дальше эшелон держал путь на волжский город Вольск. Там, как вспоминает директор детского сада, секретарь горкома партии оперативно организовал посадку детей на пароход «Парижская коммуна». Команда парохода приняла непосредственное участие в обслуживании детей, помогла сотрудникам их умыть, накормить и согреть душевным теплом.

В Хвалынск пароход прибыл на рассвете 3 июля. Несмотря на раннее время, жители города уже ждали детей, тепло встречали. Всех ребят и сотрудников четырех минских садиков разместили в летнем доме отдыха «Просвещенец». Вскоре к ним присоединился минский детский сад № 65, который самостоятельно добирался из Ратомки.

На базе вышеназванных детских учреждений был создан детский дом № 7, директором которого стал бывший директор дома отдыха Николай Ильич Рыбалченко. Человек он доброжелательный, ласковый, проявлял особое внимание и заботу о детях и сотрудниках, за что весь коллектив детского дома № 7 очень его любил и уважал. Территория вокруг была очень ухоженная, располагающая к отдыху и спокойствию: много зелени, цветов, здания интересной архитектуры на берегу Волги. В корпусах имелись столовые, было очень чисто, в комнатах кровати большие – для взрослых.

Из минских сотрудников воспитательницами детского дома № 7 были Наталия Алексеевна Королёва, Янина Гавриловна Чучко, Нина Исааковна Гелимсон, Дора Михайловна Хазанская, Слава Андреевна Орловская, Елизавета Максимовна Войтешеня, Алина Павловна Володько, Рахиль Генриховна Хармац, Нина Ивановна Мазуренко, Рахиль Исааковна Айала, Белла Иосифовна Лазарава, Эсфирь Яковлевна Гельберштадт, Барценева, Ольга Лапцевич, Зимник, Лапотка, Хана Борисовна Рольбина (умерла во время строительства оборонительных сооружений), врач Мария Львовна Борисова и другие. В соответствующие учреждения сразу были поданы списки детей и сотрудников.

В «Просвещенце» дети прожили до осени. С наступлением холодов, поскольку дома отдыха были рассчитаны только на летнее время и не отапливались, детский дом № 7 переехал в г. Хвалынск, где его разместили по специально выделенным для этих целей учреждениям. Бывший сад № 65 разместился по ул. Советской, остальные сады (№ 7, 15, 20, 38) – по ул. Красноармейской, у самого берега Волги. Там же находилась и дирекция детского дома.

Детский дом жил и работал, как и подобает детскому учреждению с учетом военного времени. Воспитатели делали все, чтобы дети росли здоровыми и, по возможности, счастливыми.

Королёва Наталия Алексеевна:

– Новый 1942 год для детей сотрудники детдома сделали праздничным. Настоящие ели в той местности не растут, поэтому довелось наряжать сосну. Игрушки делали воспитатели. Сосна получилась шикарной, принесла много радости детям. На свои средства приобрели для детей скромные подарки. Помещение, где установили сосну, было красочно, со вкусом оформлено. Очень много сделала Янина Гавриловна Чучко, которая отличалась хорошим художественным вкусом. Под ее руководством воспитатели до поздней ночи рисовали, вырезали, красили, склеивали, развешивали. Было приятно слышать восхищение директора и других гостей, что такой красавицы-сосны они не видели никогда. Дети были хорошо подготовлены к празднику, выступали в костюмах, пели, читали стихотворения, играли в интересные игры.

Сотрудники детского дома жили одной жизнью со страной, помогали, чем могли, фронту. Райком партии доверил коллективу детского дома вязать фронтовикам перчатки, носки, шить кисеты. Воспитатели принимали активное участие в субботниках по задержанию на полях снега.

Гуль (Соскина) Лилия Борисовна – воспитывалась в минском детском саду № 7, в Хвалынске была определена в детский дом под таким же номером – семь. В 1941 г. ей было 8 лет:

– Из детдомовской жизни мне особо запомнились два случая: со сдачей кала на анализ и… встреча с мамой.

…Однажды для выявления «глистоперов» в интернате провели «мероприятие»: сдачу кала на анализ. Суть «мероприятия» состояла в том, что в одночасье всем было велено испражняться, но не в туалете, а на землю во дворе интерната.

Выдали: кому – пустые спичечные коробочки, кому – пузырьки, а кому – по клочку газеты.

Многие мальчишки и девчонки, не ощущая нужды в освобождении кишечника, воспользовавшись отсутствием во дворе взрослых, взяли кал у своих товарищей.

Результаты анализов оказались удручающими. В интернате объявили карантин. Только проведенная под строгим контролем воспитателей и нянечек повторная сдача кала выявила настоящих больных – их оказалось всего трое.

…Когда мне сказали, что приехала моя мама и ждет меня (в то время я была на берегу Волги), я сразу же бросилась к своему детскому дому. Открыла дверь комнаты интерната и увидела женщину, а рядом с ней – младшего братишку Леву. Не сразу, но узнала в этой женщине маму. «Мама! Мамочка! Наконец-то!» – я бросилась к родненькой, к братишке… С мамой мы плакали от радости встречи. Потом – всю ночь не смыкали глаз, смотрели друг на друга. Казалось, что все это сон, что стоит лишь закрыть глаза – мама исчезнет…

В Минск снова довелось возвращаться в товарном вагоне, и опять в эшелоне с солдатами. Но на сей раз обстановка была совершенно иной. Солдаты наперебой кормили нас хлебом, консервами и сгущенным молоком.

Когда мы оказались в Минске, то стало жутко: Минска-то и не было – кругом одни руины[38]38
  Там же. – С. 121–122.


[Закрыть].

Соломянская Софья – воспитанница минского детского сада № 20, в Хвалынске была определена в детский дом № 1. В 1941 г. ей было 6 лет:

– Я помню наше нелегкое военное детство. Наш детский сад был где-то под Ратомкой. Помню бомбежки, как нас сажали по три человека под дерево в лесу и объясняли, что это военная игра, как ночью мы спали одетыми, готовые вскочить в любую минуту. Очень ясно передо мной стоят девять дней поездки в товарном вагоне. Духота, а нас из-за боязни потерять даже на стоянках не выводили на воздух. Исключение было лишь во время бомбежек.

Я была очень впечатлительным ребенком и ночами не спала: широко открытыми глазами смотрела вверх. А полки в вагонах, на которых мы спали, были из свежеоструганных досок. Однажды мне насыпались опилки в глаза. Я ослепла. На каждой остановке меня выводили в медпункт, где промывали глаза. А из-за того, что я была на воздухе, дети мне завидовали.

И вот мы на земле саратовской.

Волга, тучи мошкары. Впервые в жизни я увидела пароход и впервые – плыла на нем. Помню, на пароходе нам устроили завтрак: дали манную кашу. Какой же она была вкусной!..

Потом – Хвалынск, дом отдыха «Просвещенец», затем – детский дом № 1, хотя почти все детсадовцы, которые находились в «Просвещенце», были переведены в новый дошкольный детский дом № 7. Ведь и мне было тогда лишь шесть лет.

В основе детдомовской жизни был физический труд. И это, с учетом военной обстановки, правильно. Но труд детдомовцев был подчас не по возрасту тяжелым: мы сами запасали хворост, рубили его, делали кизяки (топливо из навоза), летом работали на огороде около детдома. Самое трудное – носить воду из колонки (ведер несчитано много). Помню и такое: ходили за семь километров (!) в поле, чтобы полоть горох и чечевицу или собирать колоски.

А разве забыть досаждающие нам болезни, особенно малярию и дизентерию. От дизентерии были и летальные исходы.

А побеги из детдома…

А можно ли забыть обувь: сверху – брезент, а подошва деревянная. Это – кошмар!..

А вечное желание чего-нибудь жевать?.. У нас даже свои поговорки были: «Лапшинка за лапшинкой бегают с дубинкой» – это по поводу супа; «Из-за хлеба Москву видать» – на стол подавали тоненькие-тоненькие ломтики.