Текст книги "Вечные ценности. Статьи о русской литературе"

Василий Аксенов. «Вольтерьянцы и вольтерьянки» (Москва, 2004)

Сей «старинный роман» (цитируем автора) только и можно расценивать как буффонаду; в силу чего и критиковать его серьезно было бы нелепостью.

Сюжет состоит во встрече Екатерины Великой инкогнито с Вольтером на неком несуществующем острове у берегов Померании.

Не возражаем: право писателя вводить в повествование, в том числе и историческое, элементы фантазии. Не выдумал ли Дюма мифического сына короля Людовика XVI в объяснение узника Бастилии в железной маске?

Перейдем ко стилистическим курьезам. Автор пытается писать языком эпохи; но, в основном, у него остается от сих покушений только употребление слова льзя вместо «можно», и уноша вместо «юноша». Хуже того, он умышленно нарушает свои же устремления, вводя ссылки на Льва Толстого или вдруг сверхмодерное название тайландский вместо «сиамский».

Совсем непонятны его эксперименты с капризными написаниями вроде названия корабля «Noli me tangere», порою представляемые как «Nulle me tangere». Или вдруг целые страницы с пропуском отдельных букв в самых обычных словах.

Не знаем и того, зачем введены бесы – не страшные и не особенно смешные. Без них бы вполне можно обойтись.

А вот что вовсе скверно, и на наш взгляд неизвинительно, – это потоки грубой похабщины и непристойных слов, не нужных уж и совсем по ходу действия.

Параллельно основной интриги даются еще и приключения двух молодых русских офицеров и история их любви к дочерям некоего (не исторического) германского владетельного князя.

Вольтера Василий Аксенов беспощадно высмеивает. Не станем возражать: то же самое делал еще и Пушкин, – и за дело! Вклад данного философа и его коллег «энциклопедистов» в мировую культуру содержал смертельный яд, быстро давший страшные плоды.

Изображение же Екатерины, хотя и концентрированное более чем надо на ее амурных увлечениях, содержит, отдадим должное писателю, крупицу правды: в ней чувствуется Великая Жена, гениальная правительница и глубокая мыслительница.

Тут он, заметим мимоходом, ближе к истине, чем Б. Акунин, у которого, в романе «Внеклассное чтение», она представлена как добрая, но недалекая старушка, которую обманывают, как хотят, ее приближенные.

Незаурядность царицы (во время действия романа Аксенова еще молодой) ясно чувствуется через приводимые тут (видимо подлинные) ее письма ко французскому философу.

Итак, если не ждать чего-то серьезного и важного, книгу можно прочесть с интересом, как чисто развлекательное сочинение.

Когда-то, в молодости, Аксенов писал иначе; его рассказы затрагивали актуальные и значительные проблемы русской жизни.

Но то время давно прошло…

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 8 января 2005 г., № 2762, c. 5.

Вознесенский. «На виртуальном ветру» (Москва, 1998)

Лично мне модернистские стихи Вознесенского ничего не говорят. (Должен признаться, – и стихи его учителя Б. Пастернака, о котором он много говорит, – тоже). Однако, например, B. Солоухин (о котором он сочувственно упоминает) давал ему высокую оценку. Так что – de gustibus non est disputandum148148
  О вкусах не спорят (лат.).


[Закрыть].

Мемуары его, во всяком случае, интересны. С оправданным самодовольством он рассказывает о встречах с сильными мира сего и со всевозможными знаменитостями: Рейганом, Жаклин и Эдуардом Кеннеди, Лоллобриджидой и Моравией, с Керенским; не говоря уж об отечественных персонажах, от Л. Брик и Чуковского до Высоцкого и Лимонова.

Книга его представляет собою исключительно пеструю и, конечно, любопытную панораму весьма различных лиц и на территории чуть ли не всего земного шара.

Почему он всем этим высокопоставленным или чем-либо прославленным особам подходил? Очевидно, он сумел отразить дух времени, как до него Евтушенко, и писать то, что нравилось.

Искренне ли? Не будем судить. Возможно, – таковы были его настроения и мировосприятия.

Каковы его политические взгляды? Навряд ли они ясные и определенные…

С сочувствием читаем его воспоминание о злости советских критиков за слова в его стихотворении «Я в кризисе»:

 
О чем, мой серый, на ветру
Ты плачешь белому Владимиру?
 

«В “белом Владимире”, – комментирует он, —они разглядели наследника престола, живущего в Испании, Великого Князя Владимира Кирилловича.

Можно ли было тогда представить, что Владимир Кириллович официально триумфально приедет в Россию? И что он будет торжественно погребен в санкт-петербургской усыпальнице? Строка моя плачет из темных времен».

В моральном отношении Вознесенский крайне неразборчив. О чем свидетельствует его дружба с американским битником А. Гинсбергом, от коего шарахались даже левонастроенные поэты из числа его соотечественников.

Гинсберга этого характеризует такой эпизод: приехав в Москву, на литературном вечере, где выступал Вознесенский, он стал сексуально приставать к некоему композитору, который в возмущении покинул зал…

Встретившись «через пару лет» снова с «великим поэтом-битником», Вознесенский извиняющимся тоном принужден был объяснить ему: «Мы отсталые провинциалы, пуритане, ханжи, мы этого не понимаем еще…»

Обозревать такую книгу чрезвычайно трудно.

Уже просто в силу фигурирующих в ней людей, мужчин и женщин, знаменитых в самых разных сферах искусства, порою и политики. Хотя автор поневоле отзывается о них кратко, и хотя оценки его бывают весьма любопытными (верными или неверными, на наш взгляд, иной вопрос) – все же пересказ данного тома в 500 без малого страниц потребовал бы слишком много места.

Одно отметим с одобрением: непримиримо враждебное отношение мемуариста к большевизму. Тут мы с ним целиком согласны!

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 27 мая 2000, г. № 2597–2598, с 3.

Б. Окуджава. «Свидание с Бонапартом» (Москва, 1985)

Обращаясь к теме Отечественной войны, – настоящей, 1812 года, а не псевдоотечественной недавней, – автор явно старается воспроизвести язык эпохи. Иногда это ему неплохо и удается. Но рядом, – какие досадные срывы! Например, многократно употребляется конструкция в адрес:

«Я услыхал комплименты в свой адрес»; «Проклятия в адрес французов»; «Из всей зловещей тарабарщины, услышанной мной в свой адрес, я ничего не запомнил». Между тем. сей безграмотный и нелепый оборотец возник только после Второй мировой войны, и лишь в наше время санкционирован свыше советской властью как обязательный. Даже нам, до новейшей эмиграции, равно первой и второй волны он нестерпимо режет слух. Люди начала XIX века, как и мы все, говорили и писали: по адресу. Точно также, генерал Опочинин или его современники не сказали бы Холборн вместо Гольборн; твердое л в иностранных фамилиях характерная черта 3-ей волны и людей, живущих в СССР (либо тех, кто им нарочно подражает). Да и слово умелец, если не ошибаемся, создалось (по крайней мере, в речи интеллигенции) уже во сталинские времена.

Переходя от формы к содержанию, можно удивляться, как Окуджава сумел, – и порадоваться, что он сумел, – протащить через цензуру вещь, совершенно свободную от советской пропаганды. С опасением ищешь в ней излюбленного диссидентами метода аллюзии; но слава Богу, и его не находишь. Если намеки и параллели имеются, они приглушены. Надо ли видеть в Наполеоне, ставшем из народного вождя тираном, намек на Сталина? Или в указаниях на строгую дисциплину русских и индивидуализм французов некую апологию большевизма? Навряд ли. Вот в отступлениях сперва и победном марше по Европе потом можно бы видеть сходство судеб русских войск тогда и теперь. Но какая и разница! И ее автор не скрывает и не маскирует.

Зато, пользуясь прямой речью персонажей, какие одиозные для коммунизма истины тут высказываются! Да и в описании фактов мы не встречаем, как полагалось по сусальному большевицкому канону, добродетельных крестьян и злых помещиков. Крепостные тут есть и вернопреданные, и бунтовщики; дворяне же – патриоты, отдающие жизнь за родину, вольнодумцы, терзающиеся социальной несправедливостью (причем эти их терзания никак не идеализируются) и, во всяком случае, в основном, – близкие и понятные читателю мыслящие личности.

Неприятной же для твердокаменных марксистов правды поведана уйма. Об Екатерине Великой: «Императрица была прозорлива, старуха была мудра, утверждая, что в конце концов французы сами себе отрубят голову. Она знала больше, чем все мы». Об Александре Первом: «Судьбе было угодно доверить ему наше спасение, и он оказался на высоте». О Николае Первом: «Молодой государь, проявивший чудеса храбрости и хладнокровия». Даже для Павла Первого нашлись добрые слова: «Он был отнюдь не дурным человеком». Тогда как о Французской революции упоминается так: «Тиранства не было, оно пришло вместе с кровью, а возлюбленные истины оказались плодом невежества»; «Хорош рай в обнимку с гильотиной!»; «Рабов следует освобождать, но для этого не надо гильотинировать королей».

Что до предмета самого романа, остается отчего-то впечатление, что главные герои, капризная, взбалмошная Варвара Волкова и демонический, холодный, неотразимый для женских сердец Свечин, меньше удались, вышли менее живыми и яркими, чем бравые коренные военные, генерал Опочинин и полковник Пряхин, или даже близившийся к декабристам, но вовремя от них отошедший племянник Опочинина, Тимоша; чем полюбившая всей душой Россию французская певица Луиза Бигар; или даже чем вращающиеся вокруг Волковой ее тетушка Аполлинария Тихоновна, ее дочь Лиза, ее горничная Дуня и на все готовый для своей барыни Игнат.

В целом, новый роман, несомненно, есть большая удача для писателя и далеко превосходит его первый роман о декабристах, «Бедный Абросимов».

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 5 октября 1985 г., № 1836, с. 3.

А. Битов. «Оглашенные» (Москва, 1995)

Это, конечно, не роман, хотя он и назван «роман-странствие», а скорее уж – серия очерков, посвященных посещению автором орнитологической станции в «бывшей Восточной Пруссии» и обезьяньего питомника в Сухуме. Они могли бы быть куда интереснее, если бы не стилистические выверты, коими автор украшает свое повествование.

 
Словечка в простоте не скажет,
Все с ужимкой149149
  Цитата из «Горе от ума» А. С. Грибоедова: слова П. А. Фамусова.


[Закрыть].
 

Например, когда он о себе говорит в третьем лице, словно бы впадая в шизофрению.

Да и вообще, философские беседы и размышления, занимающие львиную часть повествования, навевают тоску. Изредка мелькают интересные мысли, а в целом эти многословные рассуждения о Боге, о творении, о природе, – невыносимо многословны и часто пусты.

Особенно неприятно, что беседы сии неизменно начинаются с выпивки, перемежаются выпивками и кончаются выпивками. Причем в этом нет ни веселья, ни удали, ни бесшабашности, а все как-то серо и скучно… Эти вот характерные черты подсоветской интеллигенции не радуют никак; и мы предпочли бы о них поменьше знать.

Постепенно рассказ о событиях и переживаниях перерождается просто в пьяный бред, – который уж и совсем не интересен и оставляет прегадкое впечатление.

Жаль, право. Из этого же материала писатель мог бы сделать нечто гораздо лучшее. И впечатление такое, что его беда отнюдь не в недостатке таланта, а в неправильном понимании поставленных им себе задач.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 20 июля 1996 г., № 2397–2398, с. 3.

Скучный совет

«Числа не было; месяца тоже не было» – говаривал Поприщин150150
  Аксентий Иванович Поприщин – литературный персонаж. Главный герой повести Н. В. Гоголя «Записки сумасшедшего».


[Закрыть]. Берем в руки книгу: на ней года нет, города тоже нет (засекречены?). Не иначе как проделки вездесущего НТС! Но для кого и зачем книга издана?

«Возвращение» братьев Стругацких построено на уже не новой завязке: неудачливые космонавты вернулись не в свою эпоху, а на сто лет вперед. И что ж? Беда! Советская власть как была, так и осталась. Ну и – от ней все качества. Узнаем, что детей на улице не увидишь: они у родителей отобраны и заперты в интернаты. Что дома есть не полагается: только в кафе (сие, видимо, эвфемизм для столовки: они, выясняется, всегда переполнены; место получить трудно; о качестве же пищи подробно не рассказывается). Один из пришельцев попробовал поужинать дома (на него покосились), и раскаялся; кухни нет, и машина, которую ему доставили, выпускает один пар и выбрасывает несъедобное месиво (еще бы! у большевиков, дело известное, по части ширпотреба – швах). Зато – повсюду гигантские статуи Ленина (о Сталине авторы молчат). Все механизировано: даже коров пасут киберы.

Таковы условия жизни. А люди? То ли это вновь народившиеся Павки Корчагины, энтузиасты первой пятилетки (но их, на деле, кое-кого кулаки из обрезов постреляли, а большинство сама Софья Власьевна вывела в расход в подвалах как социально опасных), то ли (скорее!) ребята осторожные, умудренные опытом и учитывающие, что и стены имеют уши. Разговоры их – или производственные: «Теперь мне совершенно ясно, что бензольные процессы здесь не годятся». Или героические: «Мы хотим работы! Большой, ответственной работы, чтобы вся Земля работала! Чтобы было весело и трудно!» Сии благонамеренные речи даже и сам Большой Брат может слушать…

Нашего брата, оказывается, вывели-таки под корень… «Сейчас больше нет некоммунистов. Все десять миллиардов – коммунисты».

В общем – в такое будущее никак не хочется! Перефразируя Гоголя, скажем: «Скучно будет жить на этом свете, господа!»

И, поскольку у эмиграции помимо того много забот и печалей, – зачем ее пугать подобными картинами? Если же они предназначены для подсоветских жителей, – то, верно, откликнутся: «Мало, что мы страдаем, – нацелились гады и на наших внуков и правнуков тоже!» И, сдается, прибавят слово-другое покрепче…

Остается нам воскликнуть, вслед за Надсоном:

 
Нет, не зови ты нас вперед!
Назад! Там жизнь полней кипела…
 

«Наша страна», рубрика «Среди книг», Буэнос-Айрес, 14 июня 1986 г., № 1872, с. 3.

Аркадий и Борис стругацкие. «Хромая судьба» (Москва, 1989)

Сей фантастический роман, очень слабый и гораздо ниже обычной продукции данных авторов, но очевидно им лично чем-то дорогой, уже давным-давно циркулировал в эмиграции под заглавием «Гадкие лебеди»; правда, теперь мы имеем дело с несколько расширенным (но отнюдь не улучшенным…) вариантом, изданным в СССР.

Действие происходит в воображаемом и неправдоподобном городе, умышленно лишенном определений в национальном или географическом отношении; то же самое касается и времени событий.

Все построено на грубых и неприятных аллюзиях (но, сколько вреда наделал этот прием аллюзий подсоветской литературе недавней еще поры!). Прокаженные, – за которыми оказывается будущее, которые морально и духовно суть элита человечества, за которыми безоговорочно идет юное поколение, – это евреи. Их противники, грубые солдафоны, продажные политики, и вообще все как один и во всех отношениях мразь, – это русские националисты. Вопреки здравому смыслу, при драках и любых физических столкновениях, победа всегда остается за первыми, а вторые бывают побиты и унижены.

Можно иметь разные взгляды, но столь примитивно их пропагандировать, – стоит ли игра свеч? Кого почтенные авторы думают в чем-либо убедить? Сдается, если подвергнуть их творение анализу на машине, с точностью указывающей высоту литературного достоинства (тоже появляющейся на сцену в разбираемой книге), – результат получился бы близкий к нолю.

По сравнению с прежними изданиями, текст увеличен главами, где изображается, как современный подсоветский писатель данный роман сочиняет. Прием тоже далеко не новый, и не слишком удачный.

Несколько интереснее остального (но опять же, не столь уж высокого качества) рассыпанные здесь, там и сям, намеки на живых и мертвых подсоветских литераторов (сполна доступные, надо полагать, лишь посвященным).

Выпишем один пассаж, явно относящийся к Ирине Одоевцевой (променявшей, на старости лет, свободу и бедность на Западе, на рабство и Бог весть лучший ли материальный быт в СССР); речь идет об использовании все той же машины «Изпитал» («Измеритель писательского таланта»).

«Сама Ираида с одра поднялась и черновики свои туда потащила. Она-то думала, что машина ее подтвердит и восславит, а машина ей – бац! – ноль целых хрен десятых. Так она их всех там зонтиком, зонтиком, что ты!»

Отметим курьезную деталь. Герой современной части романа Феликс Сорокин, вспоминая о своей погибшей в годы войны библиотеке, называет: «Машину времени» и сборник рассказов Уэллса из приложения ко «Всемирному Следопыту» с иллюстрациями Фитингофа151151
  Георгий Петрович Фитингоф (1905–1975) – график, иллюстратор детской и приключенческой литературы.


[Закрыть]». Тут память ему изменяет: сочинения Герберта Уэллса в серии приложений ко «Следопыту» были без картинок. Отлично помню эти продолговатые книжки в синей обложке. А те, которые на самом деле имеет в виду Ф. Сорокин, – те были другого издания (не могу уж теперь сказать какого именно), меньше форматом, скорее квадратной формы; они бойко продавались в 20-е годы во всех вокзальных киосках. И они, – да, действительно, были иллюстрированные, и весьма возможно, что Фитингофом.

Фамилию этого последнего я помню оттого, что его отличные рисунки в журнале «Вокруг Света» бывали обычно снабжены надписью: «Рис. Фитингоф».

Добавлю уточнение: в ленинградском «Вокруг Света». Потому что тогда выходили два журнала с таким названием – в Москве и в Ленинграде. Московское «Вокруг Света» тоже было неплохое, но ленинградское – лучше. В детстве я его читал с жадностью и с наслаждением.

Жаль, что за рубежом его комплект или хотя бы отдельный номер есть нечто совершенно недоступное! Во всяком случае, мне никогда не удавалось ни то, ни другое получить в руки, за все годы эмиграции.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 27 октября 1990 г., № 2099, с. 2.

С. Лукьяненко. «Последний дозор» (Москва, 2006)

Крыжановская152152
  Вера Ивановна Крыжановская (псевд. Рочестер; 1857–1924) – писательница. Занималась спиритизмом, оккультизмом. Утверждала, что ее романы продиктованы духом английского поэта графа Рочестера, и использовала его имя в качестве псевдонима. Отмечена Французской Академией наук за точное описание быта Древнего Египта в романе «Железный канцлер Древнего Египта», а также Российской Императорской академией наук за роман «Светочи Чехии». После революции эмигрировала в Эстонию.


[Закрыть]? Аура различных цветов… черная и белая магия…

Вроде бы и похоже, но насколько же на другом, более высоком уровне!

Ту губил, вопреки замечательным иногда прозрениям (например, о будущем Европы) беспомощный газетный язык, порою банальность ситуаций и, главное, отсутствие психологической глубины.

Тут же совсем иное. Лукьяненко языком пользуется виртуозно, – даже нынешним порченным постсоветским с канцеляритом, англицизмами и непристойностями; острота положений у него на уровне лучших детективных, шпионских и авантюрных романов.

Открыв книгу, от нее оторваться невозможно. Так я и испытал, спохватившись, что прошло несколько часов, – и снова вернувшись как можно скорее к развернутым страницам.

Отчасти, добавлю, и от того, что главное действие протекает в Эдинбурге. А я, так случилось, был когда-то в этом городе, проездом, 2-3 дня; но мог оценить его чары.

Вальтер Скотт говорил о нем с любовью: «Мой родной романтический город».

Но ладно: поищем в романе недостатки. Автор чересчур вольно распоряжается с мифами о вампирах.

Канон данного жанра основан на народных легендах (распространенных по всему земному шару) и разработан мастерами, создавшими классические произведения, начиная с Шеридана Ле Фаню153153
  Джозеф Шеридан Ле Фаню (Joseph Sheridan Le Fanu; 1814–1873) – ирландский писатель. Писал готические романы и повести, рассказы о привидениях.


[Закрыть] и Брэма Стокера.

Которые все сходятся в том, что вампир не имеет тени, ни отражения в зеркале, что ему невыносим запах чеснока и свет солнца. Отклонение от этих условий есть неуважение к традиции. Допустим, соблюдать ее и трудно, – но именно в этом и искусство.

Налицо в повествовании некоторые бродячие мотивы, но это автору не в укор, а скорее в похвалу. В таком жанре они и должны встретиться.

Не знаем, читал ли он Ловкрафта154154
  Говард Филлипс Лавкрафт (Howard Phillips Lovecraft; 1890–1937) – американский писатель и журналист, работавший в жанре «фэнтези».


[Закрыть] о страшной книге «Некрономикон»? Читал ли К. Льюиса155155
  Клайв Стейплз Льюис (Clive Staples Lewis; 1898–1963) – британский ирландский писатель, поэт, преподаватель. Наиболее известные произведения – «Хроники Нарнии», «Космическая трилогия», «Письма Баламута».


[Закрыть] о возвращении Мерлина в современный мир156156
  Имеется в виду роман К. С. Льюиса «Мерзейшая мощь» – последняя часть цикла научно-фантастических романов «Космическая трилогия».


[Закрыть]?

Идея об использовании донорской крови для питания вампиров тоже уже мелькала в западной печати.

Во всяком случае все эти комбинации здесь использованы удачно и не могут вызвать возражений.

Приятно видеть, что и в области фантастики (не научной, а той, которую на Западе называют готической или diffеrent story) в постсоветской России возникают яркие и высокие таланты! В советское время это было бы невозможно.

Что до соотношения современной техники с магией, поделимся с читателями мыслью, которая нам все настойчивее приходит в голову: не есть ли эта чрезмерно развитая техника путь для проникновения в наш свет темных, нечистых сил? Не грозит ли она нам вторжением зла, которому трудно окажется противиться?

«Наша страна», рубрика «Биография», Буэнос-Айрес, 4 марта 2006 г., № 2791, с. 2.

П. Дашкова. «Чеченская марионетка» и «Место под солнцем» (Москва, 2000)

Литература в Эрефии все естественнее разделяется на две ветви:

1) Предназначенная для читателя, который ее ждет и ее читает с удовольствием и увлечением.

2) Творимая снобами и для снобов, которую читать скучно, – но необходимо для престижных разговоров и для писания критических статей; такая, что заполняет, например, «Новый Мир».

Авторы второго типа яростно ненавидят авторов первого, чьи сочинения именуют не иначе как чтивом. Сие вполне понятно: успех, тиражи, а значит и доход на стороне тех; а оно, понятное дело, обидно.

По здравому смыслу однако, написать детективный роман хотя бы среднего уровня, – а тем уж более хороший, – гораздо труднее, требует больше мастерства и способностей, чем состряпать лишнюю порнографическую историю (поневоле они все ужасно однообразны!) или вообще серию невнятных, часто отталкивающих псевдооригинальных переживаний.

По счастью для публики, которой жанр чернухи и порнухи до смерти надоел, талантливые романы иного типа появляются один за другим. Мы уже говорили о превосходных детективных романах А. Марининой и о блестящих попытках М. Юденич воскресить не новый, но было задушенный жанр мистико-фантастического романа.

Два романа Полины Дашковой (дошедшие до нас, из числа многих других ею написанных) не уступают по качеству упомянутым выше книгам.

Действие первого протекает на фоне войны с чеченцами; героиня, молоденькая девушка из Москвы, приехавшая на каникулы на отдых, оказывается, без своих вины или желания, в центре темных и жутких махинаций с подкупами, похищениями и кровавыми расправами.

Курьезным образом в романе встает старая тема «кавказского пленника», но в новом, жутком оформлении. Если хотя бы часть из рисуемых Дашковой картин соответствует истине, – на Кавказе происходят поистине ужасные вещи.

К чеченцам автор беспощаден. Но, к сожалению, рассказываемое ею похоже на правду. Любопытно то, что они располагают огромными деньгами; не это ли обеспечивает им горячую защиту прессы на Западе, в том числе и русскоязычной?

Второй роман переносит нас в мир «новых русских» различного типа, очерченных весьма ярко и живо. Знаменитый киноактер Калашников, умеющий угождать властям, изображая в то же время легкую оппозицию, и моментально приспосабливающийся к переменам обстановки, – не напоминает ли нам поэта Евтушенко?

Ну, его сын, владелец казино, представляет собою новую породу молодых и вполне бессовестных волков. (Вокруг его убийства разворачивается сюжет, в духе Агаты Кристи, виновный раскрывается на последних страницах. Должен, впрочем, признаться, что я угадал намного раньше!).

Не менее характерен и образ Баринова, большевицкого политического деятеля, ловко и с выгодой переключающегося на «демократические» нравы.

Вообще надо сказать, что из романов Дашковой и ее коллег мы гораздо больше узнаем о нынешней России, чем из якобы «серьезной» литературы, с ее эротическими и патологическими откровениями.

Немудрено, что люди самых разных слоев и даже с самыми разными взглядами, читают Дашкову, Маринину и Юденич, а не всяческих Л. Петрушевских, Т. Толстых и Н. Медведевых!

Жаль, что текст портят мелкие языковые небрежности, вроде Сан Мишель вместо Сен Мишель. Вероятно, не писательница, а типография повинна в несколько раз повторяющемся сочетании синильный маразм, вместо сенильный (то есть «старческий»). Синильной бывает кислота: но это из другой оперы.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 6 января 2001 г., № 2629–2630, с. 5.