Текст книги "Гибель советской империи глазами последнего председателя Госплана СССР"

И как выглядел на нашем фоне Л. Д. Рябев, который спал не больше нашего, всё время в чистых белых рубашках, с аккуратно повязанным галстуком, наглаженный, подтянутый и чисто выбритый. Когда и где он успевал привести себя в порядок, для меня осталось тайной. Вот что значит хорошая административная школа и высокая культура атомщиков.

В окончательном списке оказалось 43 или 46 пунктов, относящихся к общим проблемам. Подведя под ними черту, каждая шахта могла написать любое количество своих индивидуальных желаний, наконец, после этого они могли проявлять своё воображение, жаловаться на плохую тёщу и неподходящую погоду. На это все согласились.

После этого мой помощник проверил протоколы всех шахт, его задача была не допустить, чтобы появились разночтения в первых общих пунктах соглашения, прежде подписанных представителями шахт. После этого по очереди стали подписывать документы. Первую подпись под всеми требованиями и нашими гарантиями ставил министр угольной промышленности М. И. Щадов, рядом моя подпись. Утверждал всё окончательно Л. Д. Рябев, а согласовывал, насколько помню, от Украины – первый заместитель председателя правительства В.П. Фокин.

За вторую часть требований я уже не отвечал, но их следовало кому-то прочитать. Либо Щадову, либо Фокину. Они должны подтвердить эти пункты, по требованию шахтёров “зафиксировать, что они с ними лично ознакомлены”.

Вскоре Михаил Иванович был коричневого цвета. Он и так был силикозником, а ещё в Кузбассе окончательно сорвал голос. Когда он говорил в микрофон, стоящие рядом, не могли понять, что он хочет сказать. А когда этот поток сознания проходит через динамики, вообще невозможно ничего понять. Идёт сплошное шипение. Но именно в этот момент пять-восемь тысяч шахтёров, сидящих на асфальте на площади перед обкомом, моментально замолкают и напряжённо вслушиваются – нарком говорит! Я не знаю, что они понимали, но внимание к его речи всегда было уважительное. Он был для них свой. Все знали, что, по меньшей мере, 50 из своих почти 77 лет он провёл в шахтах. Лет 25 на подземных работах, а потом последовательно по всем ступеням до генерального директора шахты, а затем и объединения.

И вот вижу Щадов что-то прочитал, снял очки, задумался, посмотрел на потолок, надел очки, а вот снова их держит в руках. Я заинтересовался, что же мужики могли такое придумать, если их министр не знает, как на это реагировать.

Встал, подхожу к нему, вижу на листке против одного пункта стоит не галочка, а точка. Читаю: “Вся власть – советам!” “Михаил Иванович, – спрашиваю его, – ты с чем не согласен?” Щадов на меня осоловело посмотрел и поставил галочку».

Комиссией было предложено несколько вариантов мер, направленных на удовлетворение требований шахтёров, но митингующие отклонили их, требуя гарантий на самом высоком уровне.

Убеждая бастующих верить, что правительственная комиссия наделена широкими полномочиями, Л. Д. Рябев в шутку ли, всерьёз ли заявил: «Если через полгода моей фамилии не будет в списках правительства, то знайте, что я сижу на ступеньках перед зданием правительства с тем транспарантом, который я здесь видел: “Удовлетворить требования шахтёров”».

Шесть из семи шахт Советского района Макеевки, где начиналась забастовка, вечером, 20 июля, приступили к работе. Районный стачечный комитет, убедившись в том, что принятые по Кузбассу решения будут распространены на всех угольщиков Украины, постановил: выйти на работу в третью смену. Представители макеевских шахтёров призвали к этому и своих товарищей в Донецке и других угольных центрах. Центр забастовочного движения из Макеевки переместился в Донецк. Сюда приехали полномочные представители стачечных комитетов всех шахтёрских городов области.

Почти всю ночь и весь день 21 июля трудились над выработкой взаимоприемлемого соглашения шахтёрский стачечный комитет Донецка (на заседание приехали представители стачечных комитетов шахтёрских городов Донбасса) и комиссия Совмина СССР и ВЦСПС, в которую вошёл ещё и председатель Совмина Украины В. А. Масол. После 30-часовых дебатов по всем 47 пунктам требований коллективов бастующих предприятий они пришли к соглашению.

В первом часу ночи переговорщики вышли к микрофону зачитывать по пунктам протокол о согласованных мерах находящимся у Дома Советов тысячам шахтёров. Первые девять пунктов получили полное одобрение. Когда коснулись вопроса о пенсиях, решение которого зависело, разумеется, только от Верховного Совета СССР, дело зашло в тупик.

До предела уставшим членам забастовочного комитета и комиссии Совмина СССР и ВЦСПС пришлось опять засесть за стол переговоров. Председатель забастовочного комитета А. Бокарев и его заместитель П. Побережный пытались наладить взаимопонимание с избравшими их шахтёрами. Однако голос двух-трёх десятков «крикунов» вопреки здравому смыслу брал верх над благоразумием тысяч людей и мешал принятию соглашения[67]67
  Труд. 23.07.1992.


[Закрыть].

22 июля протокол согласованных мер между правительственной комиссией и Донецким стачечным комитетом был всё-таки подписан.

Протокол о согласованных мерах начинался словами: «Стачечный комитет и комиссия Совета Министров СССР и ВЦСПС констатируют, что в Донбассе в результате длительного отставания социальной сферы обострилось социально-экономическое положение. Это явилось следствием диктата и произвола министерств и ведомств, попустительства местных партийных, советских и хозяйственных органов, ухудшения снабжения населения продуктами питания и товарами первой необходимости».

Электрослесарь шахты № 21 объединения «Макеевуголь», член стачкома шахты А. Шмаков жаловался: «Мы не раз обращались к администрации по поводу упорядочения оплаты труда в вечернее и ночное время, но нам говорили: “Вопрос рассматривается в “верхах”. Сколько же можно дурачить людей?»

А вот, что говорил А. Русаков, забойщик шахты «Комсомолец»: «Многие шахтёры ещё живут в таких условиях, что если об этом снять фильм, то можно подумать: на дворе 1905 год» [68]68
  Аргументы и факты. 1989. № 3.


[Закрыть].

Щербаков В. И.: «Ситуация была тяжелейшая. На мой взгляд, шахтёры были почти стопроцентно правы в своих требованиях. Иногда, конечно, эмоции перехлёстывали, но это тоже было понятно.

В любой, самой тяжёлой ситуации, как правило, есть место и вопросы для разрядки. Вспоминаю несколько таких случаев. До выезда на забастовки я практически всю жизнь проработал в машиностроении и никогда не был в угольных шахтах, а угольные в Донбассе – вообще особый разговор: они очень узкие, 40–70 см, и “крутопадающие”, резко изменяющие траекторию по вертикали: почти перпендикулярно, то вверх, то вниз. Только потом ко мне пришло понимание, почему донбасские шахтёры на подземных работах не крупного телосложения, и жилистые, и без обычно висящих животов. Просто не пролезут в забой. И вот первый выезд в Донецк, на площади сидят примерно 10 тыс. забастовщиков со всех шахт региона (они посменно менялись – одни возвращались домой, вместо них приходили другие и весь разговор, эмоции и претензии начинались сначала). Мы двое суток беспрерывно ведём дискуссии и записываем все поставленные вопросы. Набирается больше сотни. Выбирается забастовочный комитет, и мы с ним уходим в зал для детального обсуждения. Вот здесь-то и я и начал попадать впросак.

Шахтёры требовали установить норму выдачи мыла 800 грамм в неделю. Надо же не только помыться, но и робу постирать. “Бабе стирать моё исподнее и то нечем!!” Сначала хотел им объяснить, что по закону о предприятии это они сами в колдоговорах с администрацией вправе устанавливать любые нормы. Посмотрел ещё раз на бушующие волны эмоций и решил, что такой разговор будет ошибкой, может выплеснуть совсем горячие страсти. Они конечно, мыла хотят, но не это главное в таких жёстких требованиях. Они хотят, чтобы с ними считались, уважали, им прежде всего нужна победа в конфликте с окружающим начальством и бюрократами, а уж потом мыло. Им нужна победа, и нужно доказать себе и окружающим, что могут согнуть всех, если захотят. Совмину СССР проще и полезнее для дела подыграть, согласиться и уступить, чем перевалить вину на Совмин республики и руководство шахтёров. Ладно, давайте выпускать пар постепенно, давайте поговорим.

Уточняю, в чём суть. Какая норма? Не хватает по норме или нет самого мыла? Никто не знает, кто, какую и когда установил норму. Невозможно понять, что происходит… Люди требуют мыла, уже неделю бастуют, крик, шум, эмоции, нервы, все правительства и партийные органы “стоят на ушах”, а никто даже не знает, кто утвердил нормы выдачи?!

За поставку мыла отвечал Совмин Украины. Зампред сидит сзади. Тоже не в курсе. Как же так? Ты же ехал на забастовку, основные требования шахтёров уже были известны. Ну, ладно, это тоже потом. Запрашиваю справку в отделе условий труда Госкомтруда: кто, какую и когда установил норму отпуска мыла шахтёрам? Оказалось, норму в 400 грамм в неделю в 1938 году утвердил Наркомат труда СССР. Говорю: “Ну, мужики, норму мы сейчас отрегулируем”. В переднем ряду сидит пожилой человек, на вид лет 70–75. Спрашиваю: “Отец, вы шахтёр?” – “Да, – отвечает, – всю жизнь под землей”. – “Сколько грамм выдавали при царе?” – “Говорят, грамм 700”. – “Ну, мужики, царь 700 грамм давал, а вы от советской власти хотите 800 грамм. 50 лет хватало 400 грамм, а теперь удвоить? Давайте договоримся: 500 грамм, а мыло привезёт Совмин Украины. Вот В. Фокин здесь, он подтвердит. Договорились?” Только зампред Совмина Украины, за спиной шипит: “Где я столько мыла возьму?! И старую-то норму не закрывали!” – “Да бери где хочешь! Кстати. Приготовь-ка ответ на Совмин СССР: почему Украина увеличила экспорт казеина в 2 раза? Кости варите на казеин, а не на мыло?” (я, конечно, готовясь к вопросу, спросил приятеля, что ещё можно производить из костей кроме мыла. Но ведь украинский коллега этого не знал, зато больше никогда со мной не спорил, даже через пару лет, когда был председателем Совмина Украины, а я возглавлял Госплан СССР.)».

Кстати, вопрос о мыле был поднят даже на Политбюро.

Политбюро 8 сентября 1989 года рассматривало вопрос «О политической ситуации в ряде регионов страны».

Горбачёв: «Николай Никитич (Слюньков), что с мылом-то будем делать, с другим дефицитом? Кто у нас за экономику по-настоящему отвечать будет?»

Слюньков даёт пояснения. <…>

Чебриков: «Вопрос сегодня стоит о негодной работе нижних структур власти. В этом всё дело. Надо какие-то дополнительные структуры создавать. Забастовки происходят в 46 областях. Забастовочные комитеты снимают с должностей специалистов и руководителей предприятий»[69]69
  В Политбюро ЦК КПСС… По записям Анатолия Черняева, Вадима Медведева, Георгия Шахназарова (1985–1991) ⁄ сост. А. Черняев (рук. проекта), А. Вебер, В. Медведев. М.: Альпина Бизнес Букс, 2006. С. 506.


[Закрыть].

Были на Донбассе и специфические условия.

Рыжков Н.И.: «В Донбассе угольные пласты очень тонкие, 60-сантиметровые, работать в лаве приходится лежа, обушком уголь откалывать – как отец начинал; лежа, ворочать грохочущий и норовящий вырваться из рук отбойный молоток или перфоратор – это теперь. Хотя это “теперь” со стахановских времён тянется, мало что изменилось в условиях работы на таких шахтах. Шахтёрский поэт Николай Анциферов язвительно и точно сказал о таком труде: “Я работаю, как вельможа. Я работаю только лёжа…” А как ты в такую щель комбайн загонишь? Никак…»[70]70
  Рыжков Н.И. Перестройка: история предательств. М.: Новости, 1992. С. 298.


[Закрыть].

Не зная этой специфики, председатель Госкомтруда попал впросак.

Щербаков В. И.: «Я много ездил по заводам и всегда там ставился вопрос о спецодежде. А в этот раз я спросил народ, почему они не спрашивают о ней? В ответ раздался общий хохот. “Ты в наших шахтах был? – спрашивают. – Пойдём, покажем”. Едем в шахту. В Донбассе пласты угля тонкие и крутопадающие. Шахтёрам платят за уголь, а не за породу, поэтому все забои – это узкие норы. Температура 40–42 градуса, шахтёры работают в одних трусах и в сапогах. Горняк надевает очки и с отбойным молотком лезет в нору забоя и руками отгребает уголь дальше. Земля дышит. Только там я прочувствовал текст популярной в нашем военном училище строевой песни: “Земля трещит, как пустой орех, как щепка трещит броня…” Я полез в забой в комбинезоне и застрял в нём, как Винни-Пух в мультфильме. Грозный подземный гул, нарастающий треск оседающих где-то пластов производят достойное впечатление. Понял, что шахтёров пугать неприятностями или давить на психику – просто глупо. Работающих в таких условиях взять силой, пожалуй, невозможно. С ними можно только договариваться. После этого мне стало понятно, почему нет вопросов о спецодежде и кому действительно нужен досрочный выход на пенсию, доп. отпуска, санаторное лечение и психологическая реабилитация.

Так на ходу пришлось находить понимание и некоторые решения.

Всего в Донбассе я тогда пробыл дней десять».

Одновременно шли переговоры и в Москве. 24 июля 1989 года в Кремле состоялась встреча председателя Совета министров СССР Н.И. Рыжкова с представителями забастовочных комитетов Донбасса. На встрече была выработана программа действий, относящаяся ко всей угольной промышленности страны.

В тот же вечер, в 22 часа, донецкие шахтёры переговорили с главой своей делегации в Москве и получили информацию о том, что договорённость наконец достигнута. Однако после этого они не согласились разойтись и закончить забастовку, а остались ждать возвращения делегации, чтобы своими глазами увидеть подписи Горбачёва и Рыжкова под документом.

Бастующие шахтёры покинули площадь вскоре после вечернего просмотра телепередачи с заседания Сессии Верховного Совета СССР, где шла речь об обстановке в угольных районах страны, и репортажа о встрече Н.И. Рыжкова с представителями забастовочных комитетов Донецкой области. 25 июля шахты Донецка возобновили работу.

Щербаков В. И.: «Следует сказать, что решение об участии в забастовках тогда каждая шахта принимала индивидуально. В Москву самостоятельно ездили представители рабочих комитетов всех уровней, начиная с шахтового и заканчивая областным. Попытки областного рабочего комитета как-либо упорядочить деятельность городских и шахтовых комитетов сталкивались с вполне понятным недоверием и, в конечном счёте, оказывались обречены. Никакого организованного диалога шахтёров как общности с центральной властью не получалось. “Ходоки” от шахт и городов в условиях прогрессирующего дефицита всё чаще ездили за продуктами и техникой, которую должны были распределять представляемые ими рабочие комитеты и достаточно часто “перекупались” властями. Осенью 1989 года подобная практика была пресечена (в частности, в Кузбассе – решением областного рабочего комитета), однако она дискредитировала сам принцип “хаотического” представительства, характеризовавшегося отсутствием чёткой координации между рабочими комитетами различных уровней. Стало ясно, что “неподготовленный” контакт с властью может привести к утрате шахтёрскими лидерами их независимой позиции. Как только эти выводы были сделаны, шахтёрское движение стало двигаться в сторону централизации и на глазах политизировалось».

Это были трудные дни для Владимира Ивановича, пришлось проводить интенсивные переговоры чуть ли не круглые сутки, в компетенцию председателя Госкомтруда входило едва ли не большинство вопросов, ставящихся шахтёрами.

Переговоры для всех были трудны, ведь никто и никогда до этого ни в чём подобном не участвовал.

Причин для забастовок было много.

Однако, Владимир Иванович считает, что внешним детонатором тех событий оказался Закон «О кооперации в СССР»: «Какие реальные противоречивые последствия, в том числе и провоцирующие жёсткое столкновение социальных групп и интересов, породил этот закон, я реально увидел именно тогда».

На заседании Политбюро 8 сентября 1989 года член Политбюро, бывший председатель КГБ В.М. Чебриков докладывал: «В Караганде стачком закрыл 155 кооперативов»[71]71
  В Политбюро ЦК КПСС… По записям Анатолия Черняева, Вадима Медведева, Георгия Шахназарова (1985–1991) ⁄ сост. А. Черняев (рук. проекта), А. Вебер, В. Медведев. М.: Альпина Бизнес Букс, 2006. С. 506.


[Закрыть].

Неслучайно ВЦСПС на своём VI пленуме в сентябре примет Заявление «Об извращениях в кооперативном движении». В нём профсоюзы обрушились на «торгово-закупочные, разнообразные посреднические кооперативы, кооперативы в общественном питании, которые, вступая в сделки с розничной торговлей и государственными предприятиями, скупают крупные партии продовольствия и товаров и, не внося существенных изменений в их потребительские свойства, перепродают по завышенным ценам».

Пленум ВЦСПС потребовал от центральных и местных государственных органов принять неотложные меры «по ограждению кооперативного движения от разного рода перекупщиков, спекулянтов и вымогателей» и в этих целях:

«– до конца текущего года в условиях широкого информирования общественности и населения провести перерегистрацию кооперативов;

– приостановить деятельность торгово-закупочных и посреднических кооперативов, занимающихся перепродажей по спекулятивным ценам государственных и импортных промышленных и продовольственных товаров; кооперативов в общественном питании, нарушающих установленный для них Советом Министров СССР порядок ценообразования; кооперативов, организованных на отдельных производствах и участках предприятий и производящих дополнительные товары и услуги по ценам, превышающим государственные, извлекая при этом нетрудовые доходы;

– прекратить практику регистрации кооперативов, которые не будут производить товары или оказывать дополнительные услуги, необходимые населению;

– запретить государственным предприятиям торговли, общественному питанию и потребительской кооперации продажу кооперативам мяса, мясопродуктов и других товаров повышенного спроса в условиях их острого дефицита…»

Щербаков В. И.: «Кооператоры (а скорее под их маркой сами работники торговли и общепита) скупали товары в системе государственной торговли по государственным ценам, причём делали это, разумеется, не выстаивая часами в очередях за дозволенной порцией (“Больше двух в одни руки не давать!”), а договариваясь об опте с директорами магазинов и заведующими складов, разумеется, не без выгоды для последних. Затем тот же товар сбывался населению во много, подчас в десятки раз дороже. Таким образом, из госторговли в Донбассе начисто исчезли мясо, колбаса, сахар, масло, сыр, яйца, лекарства, мыло… Полки магазинов были пусты. Уходя на смену, шахтёр нёс в “тормозке” только варёную картошку или кашу. Все продукты “перетекли” в кооперативы.

Терпение кончилось, когда кооператоры скупили всё пиво в регионе по 32 копейки за бутылку и стали продавать его по 3–4 рубля. Уголь в Донбассе даётся тяжело, проходчик лежит на деревянном трапике в темноте и духоте, под ним течёт вода, в лицо летят осколки угля, температура в забое 40–45 градусов. За смену теряет 1–2 кг веса, главным образом влаги. Зарабатывал тогда за смену горный рабочий 10–15 рублей, выходил из забоя на поверхность и первым делом восстанавливал водный баланс – выпивал пару бутылок пива, на что теперь уходила почти вся зарплата, нести домой было нечего.

Следом за пивом из госторговли в кооперативную перекочевала продажа почти 100 % сигарет, спичек, стиральных порошков и мыла. Не только бельё постирать, шахтёры помыться не могли после смены! Мыло в раздевалках нитками резали на мелкие кусочки и раздавали в душе. Купить всё это можно было в кооперативах только по 7—8-кратно завышенной цене. Окурки на улицах исчезли. Люди курили листья деревьев и траву. Но в Донецкой области показалось и этого мало. Там создали вообще адскую ситуацию. Водопроводные и канализационные трубы в шахтёрские посёлки положили, видимо, сразу после войны. За эти года они просто сгнили. Руководство решило их заменить. Поставили на должность зампредседателя облисполкома молодого, очень энергичного комсомольского работника. Тот стал показывать геройские результаты, не зная системы материально технического обеспечения ремонта инфраструктуры, не получив даже лимитов на новые трубы, он весной организовал выемку всех магистральных труб горячей воды, не получив новых. Всю зиму люди грели квартиры и частные дома, воду для помывки и стирки, как могли. В дополнение, как специально, зимой прошёл мощный град и шифер на большинстве домов был пробит насквозь. Обещали поставить новый, но не поставили. Желая ускорить ремонт, этот молодец дал команду снимать шифер с муниципального жилья. Этому “идиоту с инициативой” в Киеве якобы пообещали трубы, и он сразу дал указание вынимать трубы холодного водоснабжения. Народ, которому пришлось бегать “в туалет за углом”, просто взвыл. Честно говоря, не знаю, что ещё нужно было придумать, чтобы взбесить людей? Вот уж поистине – “хотели как лучше, а получилось как всегда”. Реакция шахтёров была понятной: начались массовые и очень эмоциональные забастовки, которые ещё и активно подогревались жёнами. Партийное начальство почти повсеместно попряталось за спины руководителей исполнительной власти. К слову, точно так же повело себя и руководство ЦК КПСС. Вот тогда правительству (а Рыжкову особенно) припомнили всё. Мол, вас же предупреждали, что так может быть?! Вы клялись, что этого не допустите.

На деле же никто не знал, взявшись проводить перестройку, что это такое!

После этих событий моё отношение к опасениям, выказывавшимся ранее на Политбюро, сильно изменилось. Там, где раньше виделся только консерватизм, родились тяжёлые раздумья о поспешности, недальновидности, слабой проработанности и поверхностности многих решений. Вопрос не в идеологии или, вернее, не в ней одной. Старшее поколение беспокоилось о том, чтобы уберечь страну от острых общественных противоречий и столкновений. Очевидно, что все мы, независимо от возраста, были под воздействием своего исторически ограниченного жизненного опыта и знаний».

В Совмине был создан антизабастовочный штаб, его представители каждый день встречались с представителями различных шахтёрских движений. По словам В. И. Щербакова, он лично принял в Москве около ста делегаций от стачечных комитетов. Каждый день спорили до хрипоты.

Рыжков Н.И.: «Они, предусмотрительные, все наши совместные решения протоколировали, непременно требовали моей визы на протоколе, все наши беседы на диктофоны писали, потом приезжали к себе домой, собирали митинг на площади и врубали запись через репродукторы: мол, не зря съездили, всё путём. За десять дней мы вместе с представителями забастовочных комитетов от всех бассейнов страны подготовили знаменитое тогда постановление Совмина Nq 608, в котором попробовали решить многие действительно принципиальные, главные вопросы, вычленив их из невероятного множества больших и малых проблем, за десятилетия скопившихся у шахтёров»[72]72
  Рыжков Н. И. Перестройка: история предательств. М.: Новости, 1992. С. 310.


[Закрыть].

Это весьма важное постановление было подписано ночью 3 августа.

Не для красоты слога в новом постановлении было написано: «Под личную ответственность руководителей министерств, ведомств, объединений и предприятий». Все понимали, что каждая запятая в новом документе будет находиться под пристрастным контролем самих рабочих.

Ещё раз отметим, что основные вопросы в постановлении, естественно, были связаны с социальной областью, решать их предстояло Госкомитету под руководством В. И. Щербакова: повышение заработной платы, увеличение продолжительности отпусков, размеров пенсий, сокращение сроков выхода на пенсию и проч, и проч.

Щербаков В. И.: «Всего в Госкомтруд и ВЦСПС поступило более 2,5 тыс. требований стачкомов. Действительно, четыре пятых требований могут быть удовлетворены на местах, в том числе с участием министерств. И только пятая часть вопросов выходит на союзный уровень – это режим труда, отпуска, помощь малообеспеченным семьям, пенсионное обеспечение. Хотя многое трудовые коллективы могут сделать и без правительства. Ведь им предоставлены широкие права в расходовании заработанных средств.

Мне кажется, есть общие глубокие причины того, почему плохо решаются местные проблемы. К сожалению, новый хозяйственный механизм плохо проникает вглубь трудовых коллективов. Есть движение в верхнем слое, а человек у станка почти не ощущает перемен. Подавляющая часть членов стачечных комитетов и в глаза не видела Закон “О госпредприятии”, не знает прав, которыми он наделил трудовые коллективы. Требуют, например, предоставить право самим определять нормы труда, устанавливать расценки. А ведь эти права даны им законом ещё в 1987 году!

Это эмоциональный слой. Но если взглянуть с точки зрения глубины проблемы, можно увидеть и другой аспект. Почему, например, так обострилась проблема самостоятельности шахт? Многие министерства – не только Минуглепром СССР – использовали перестройку управления отраслями в своих интересах и вместо расширения прав предприятий пошли по пути их ограничения. Идея перестройки в том, чтобы создать механизм для свободных действий любой хозяйственной ячейки. А министерства, стремясь сократить количество “единиц управления”, начали десятками “вколачивать” шахты и заводы в объединения, лишая их юридической самостоятельности. В Минуглепроме количество самостоятельных шахт сократилось в 3,5 раза, а заводов в других отраслях – и более того, в иных – до 11 раз.

На одной шахте пытаюсь выяснить: почему нет денег на материальную помощь? Погиб шахтёр, а помочь семье нечем. До 60 % прибыли должно остаться у коллектива – где эти деньги? А они у объединения и до шахты не доходят. В каждой области по 10–15 таких объединений, а над ними – ещё территориальный орган управления, созданный распоряжением Минуглепрома по настоянию местных властей, которым так легче командовать»[73]73
  Уравнять шансы, но не зарплату. Беседа с председателем Госкомтруда СССР В. Щербаковым // Известия. 16.10.1989.


[Закрыть].

При этом шахтёры хотели получить всё сразу.

Тогда в газете «Правительственный вестник», главным редактором, которой был недавний коллега Щербакова по отделу по вопросам совершенствования управления народным хозяйством Владимир Анатольевич Покровский, было опубликовано первое интервью Владимира Ивановича в новом поприще.

Щербаков В. И.: «Столь плотное участие правительства в данном случае – следствие того, что забастовки для нас – явление новое, они не регулируются ни законодательством СССР, ни другими нормативными актами. В такой ситуации просто нельзя было оставаться в стороне – кто-то должен предложить эффективные решения».

А ещё он говорит, что экономическая реформа пока не создала одинаково благоприятных условий для эффективного применения новых методов хозяйствования в различных отраслях. И в сравнительно невыгодном положении оказались предприятия добывающей промышленности и транспорта.

Щербаков В. И.: «Скажем, шахтёры требуют выделить дополнительные дотации на введение доплат за многосменный режим работы. Объём этих средств примерно 480 млн. Решение о доплатах было принято, но средства на эти цели трудовые коллективы должны заработать сами. Шахтёры этого сделать не смогли. В сравнении с другими отраслями у них более узкое поле для манёвра в зарабатывании средств. На уголь и продукты его переработки установлены твёрдые государственные цены, а не договорные, к тому же нет права распоряжаться распределением угля – это делают в различных формах государственные и местные органы. Отсюда и требование стачечных комитетов, чтобы не весь уголь включался в госзаказ, чтобы часть его можно было продавать по договорной цене.

Конечно, и сами шахтёры использовали далеко не все возможности. В частности, переговоры со стачечными комитетами показали: численность административно-управленческого аппарата только на уровне объединения можно было бы уменьшить на 30–50 %, ликвидировать целый ряд излишних звеньев, таких, как главные территориальные управления “Ворошиловградуголь”, “Донецкуголь” и другие. Лишь эти меры могли бы дать примерно 200 млн рублей, что надо учесть при определении окончательной суммы дотации Минуглепрому СССР. <…>

Удовлетворение требований по увеличению отпусков, пенсий, по оплате времени, затрачиваемого на передвижение в шахте от ствола до рабочего места и обратно, стоит довольно дорого. Скажем, введение оплаты труда за это время в угольной промышленности обернётся 570 млн рублей. А удовлетворение всех требований шахтёров угольной и сланцевой промышленности превышает 2,7 млрд рублей. Это огромные средства, которыми в данный момент государство не располагает. Но я не могу сказать, что все эти требования шахтёров необоснованны.

Значит, надо искать дополнительные возможности. И они есть. Прежде всего, в улучшении организации труда. По мнению стачечных комитетов, например, отвлечения от основной работы составляют по отдельным шахтам 3–5 % численности рабочих. Конечно, это имеет место далеко не везде. Но тем не менее это также важный канал зарабатывания средств.

Видимо, после глубокого анализа всех резервов роста средств на оплату труда и другие льготы общая сумма дотации будет значительно меньше, чем 2,7 млрд рублей, вытекающих из прямого расчёта. И всё же необходимость дотации останется. Свободных средств в государственном бюджете нет. Поэтому правительству, по-видимому, придётся пойти на более жёсткие шаги по внедрению режима экономии. При этом все понимают, что поиск дополнительных средств не должен привести к ущемлению материальных интересов других советских людей. Думаю, что решение вопроса будет идти такими путями. Во-первых, в направлении совершенствования хозяйственного механизма, улучшения инвестиционной деятельности. Во-вторых, надо идти на перенесение сроков сооружения новых объектов, которые могли бы подождать хотя бы 5–7 лет. И наконец, следует стремиться к снижению расходов на управление.

Сами шахтёры – и это отчётливо прозвучало на встречах в Кремле – хорошо понимают, что государственная казна не бездонна, а потому предъявляют строгий счёт своим отраслевым органам, которые должны обеспечить коллективы по возможности недорогой, но обязательно надёжной и высокопроизводительной техникой. А в этом допущено много просчётов»[74]74
  Правительственный вестник. 1989. № 16.


[Закрыть].

Существует иллюзия, что шахтёры получали какие-то заоблачные зарплаты. Газета «Известия» опубликовала результаты опроса, проведённого кандидатом экономических наук Г. Шалыгиной. Представление об уровне жизни горняков давали размеры их доходов и жилищные условия. Большая часть опрошенных, а точнее 48 %, имели от 71 до 130 рублей в месяц на члена семьи. 14 % – от 151 до 200 рублей. И только 13 % – свыше 200 рублей. Как выяснили социологи, 12 % бастующих довольствовались доходами меньше 70 рублей на члена семьи.

Что касается жилья, то 43 % горняков сообщили, что живут в отдельных квартирах с удобствами. Однако зачастую эти квартиры были перенаселены: семьи детей жили вместе с родителями, 5–6 человек занимали довольно скромное жильё. В результате у половины бастующих на одного члена семьи приходилось от 5 до 9 квадратных метров площади, а у 23 % – меньше 4 метров. 17 % вообще не имели своего дома и жили либо в общежитии, либо снимали комнату. 13 % сообщили, что имеют свой дом или часть дома[75]75
  Известия. 11.08.1989.


[Закрыть].

Щербаков В. И.: «Реально для шахтёрских забастовок 1989–1991 годов было столько причин, что, докладывая на Политбюро выводы, я не удержался и сказал, что если бы был шахтёром в Донбассе, то, наверное, стал бы активистом забастовки – так нельзя было жить! Я большую часть жизни провёл в военных посёлках, детских домах, казармах и на строительстве заводов в чистом поле, когда жили прямо на заводе или в недостроенных домах. Было нелегко, но такого скотского отношения к людям раньше я не встречал нигде (сейчас, глядя на происходящее в Донбассе, вижу, что в отношении к шахтёрским регионам мало что изменилось)».