Текст книги "Minni. Призвание – любить"

Адмирал был обескуражен этим требованием.

– Но это невозможно! – взмолился он. – В ялтинском порту нет стольких кораблей!

– Тогда и я остаюсь, чтобы разделить с ними их участь! – стояла на своем Мария Федоровна.

В конце концов адмиралу пришлось сдаться и принять ее условия. Он распорядился, чтобы в Ялту из Феодосии и Новороссийска срочно прибыли еще несколько кораблей для эвакуации беженцев.

Таким образом Марии Федоровне удалось спасти тысячи жизней оставшихся верными ей русских людей. Ведь, придя в Крым, большевики без сожалений уничтожили бы всех этих «бывших».

И вот настал этот трагический день – день расставания с Россией.

Все вещи были собраны. Перед тем как покинуть дворец, по традиции все присели перед дальней дорогой.

– Что ж, дорогие мои, нам пора! – решительно сказал, хлопнув себя по коленям, великий князь Николай Николаевич. – Не грустите так, Мария Федоровна, я уверен, мы все еще вернемся сюда и закатим по этому поводу такой пир!..

В последний раз прошли по аллеям парка.

Весна уже вступала в свои права, и вокруг все дышало ожиданием возрождения, предчувствием летнего тепла, долгих солнечных дней, птичьего гомона, буйства зелени и цветов и теплого, ласкового дыхания моря.

«Нам пришлось спуститься вниз, на пляж Юсуповых, куда одновременно с нами прибыла и Ксения. Бедная ужасно плакала. Мы направились к небольшому английскому пароходу, который доставил нас на борт громадного красавца „Мальборо". В тот же день „Мальборо" снялся с якоря и взял курс на Ялту… Ялтинский берег напомнил мне те невыносимо тяжелые дни, когда здесь, в Ливадии, умирал мой любимый Саша», – записала в тот же день в своем дневнике императрица.

А уже через несколько часов с палубы крейсера «Мальборо» она наблюдала за тем, как толпы людей на пристани атакуют другие корабли английской эскадры. И только когда пристань опустела, ушла с палубы в свою каюту разбирать вещи.

Когда ранним утром следующего дня крейсер «Мальборо» и другие корабли снялись с якоря и тронулись в путь, взяв курс на Константинополь, английские моряки видели, что русская императрица вышла на палубу во всем черном – словно в траурном одеянии. Она с тоской вглядывалась в даль, в тающие в утренней дымке очертания полуострова.

«У меня сердце разрывается, мой дорогой Саша, при виде того, что этот берег, этот райский уголок такой дорогой нашим сердцам России, где мы с тобой были счастливы и где я проводила тебя в твой далекий, неизведанный путь, неумолимо тает, скрываясь за пеленой утреннего тумана, и постепенно исчезает с моих глаз».

И тут перед ее мысленным взором предстала другая картина. Она вспомнила, нет, на мгновение закрыв глаза, увидела то, как много-много лет тому назад на императорской яхте «Штандарт» отплывала из родного Копенгагена – думая, что навсегда, – в далекую, загадочную Россию.

«Прощай, Россия, прости, мой дорогой Саша, за то, что мы не сумели ее сберечь!»

Неожиданно громкое «Ура!» разнеслось над морем, прервав ее воспоминания. Это покидающие Крым на других кораблях, спасенные ею и оставшиеся верными ей до конца генералы и офицеры, казаки и солдаты приветствовали свою последнюю, до конца оставшуюся верной своему долгу и им императрицу.

И только теперь у этой стойкой женщины на глазах навернулись слезы благодарности и боли.

Глава XXIV
Исход. К чужим берегам

Когда очертания крымских гор окончательно скрылись из глаз, Мария Федоровна спустилась с палубы в свою каюту.

«Ей были предоставлены лучшие каюты… Английские хозяева корабля сделали все возможное, чтобы ее величество и все остальные чувствовали себя на нем хорошо».

Не снимая пальто, она села у иллюминатора и с тихой грустью взирала на бесконечную гладь моря за стеклом. Незаметно для себя она задремала. Сказались волнения последнего дня и бессонная ночь перед отплытием. Но уже вскоре очнулась, словно от толчка, и увидела, что прямо напротив нее, за столиком у иллюминатора, сидит Саша. Лицо его было в тени, но она явственно различила его такие родные и дорогие для нее черты.

Она уже привыкла к его внезапным визитам и потому не удивилась, а восприняла его появление с радостью.

– Как хорошо, что ты пришел и теперь я не одна. Так тяжело на душе. Так трудно, кто знает, может быть, навсегда расставаться с тем, что было моей, нашей с тобой жизнью, и понимать, что отныне все будет иначе, все будет чужим. Жизнь кончена!

– Нет, родная моя, жизнь продолжается. Вот видишь, и я снова здесь, с тобой, мы опять вместе, как прежде. И не грусти, ты же знаешь, что очень часто обстоятельства бывают сильнее нас, – с любовью глядя ей в глаза, тихо шептал Саша. – Иногда эти обстоятельства бывают так разрушительны и жестоки. И тогда нам кажется, что все вокруг летит в тартарары, спасения нет и жизнь утратила всякий смысл. Но проходит время, и мы выздоравливаем, боль и ощущение безысходности уходят, а мы идем дальше.

– Спасибо тебе за эти слова, они, как всегда, придают мне сил. С тобой я чувствую себя защищенной, – встрепенулась Минни.

Она попыталась тронуть его рукой, хотела прижаться к нему. Но он остановил ее порыв.

– Не надо. Не забывай о том, что мы с тобою все же в разных мирах и нам не положено…

– Прости, я все никак не могу привыкнуть к тому, что тебя нет со мной. Ты говоришь, что боль уходит со временем, но нет, она лишь прячется в глубину и возвращается раз за разом.

– Но это не должно мешать жить, двигаться вперед. В этом спасение. Иначе просто нельзя в этом прекрасном, жестоком мире.

– Но… – хотела возразить ему Минни и осеклась.

– Знаю, что ты хотела сказать. Да, я ушел первым, а ты осталась. Но так было надо. В этом был высший, недоступный пониманию человека смысл. А твоя миссия здесь еще не закончена. Но ведь, уйдя, я все же остался с тобой, в твоей памяти, в твоем сердце, воображении. И вот сейчас мы снова с тобою вместе – говорим, спорим, сопереживаем, в трудную минуту стараемся поддержать друг друга, я тебя, а ты меня. И продолжаем любить… Я не оставлю тебя, как и ты не отпускаешь меня. А это значит, вместе мы все осилим, все перенесем достойно. Жизнь продолжается – твоя и моя. У нее нет ни начала, ни конца. Ведь еще когда-то, невероятно давно, греческий философ Гераклит из Эфеса заметил, что материя не возникает и не исчезает, а лишь видоизменяется: «Мир, единый во всем, он был и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим». Вот и я теперь убедился, что душа, данная человеку Богом, вечна. Теперь я бессмертен. Так что не грусти, самое лучшее у тебя – у нас с тобой – еще впереди!.. Что ж, я вижу, ты немного успокоилась. Мне пора возвращаться. А к вам, я вижу, надвигается шторм. Так что готовься. Качка – очень неприятная штука. Я же помню, как плохо ты ее всегда переносила…

И исчез, растворился, будто и не было ни его, ни этого разговора.

И правда, не прошло и часа, как налетел ветер, загрохотал гром, хлынул ливень. Волны, одна выше другой, словно разъяренные хищные звери, с ревом набрасывались на корабль. Огромный крейсер казался беспомощным перед разбушевавшейся стихией. Его, словно детский бумажный кораблик, бросало с волны на волну. Он то глубоко зарывался форштевнем в воду, готовый, казалось, безвозвратно кануть в бездонной пучине, то вздымался к беспросветному небу, обнажая свои винты.

Сидя в каюте, Мария Федоровна слышала, как волны, одна за другой, обрушивались на палубу и как корабль содрогался от каждого такого удара.

Императрица силилась отвлечься, задремать, но, как только закрывала глаза, тошнота подступала к горлу.

«Отвратительно! – подумала она. – Скорее бы все это кончилось… Как-то там моя Ксения, мои внучата? Им, наверно, еще хуже, чем мне. Так что надо терпеть. Это еще не самое страшное. Самое страшное ждет нас там, впереди, – неизвестность, неопределенность, полная оторванность от родных мест».

Она позвонила в колокольчик, и почти тотчас в дверь каюты постучали.

– Входи, входи, голубчик, – слабым голосом окликнула она, зная, что за дверью дежурит ее верный слуга, защитник и давний попутчик во всех перипетиях последних лет лейб-казак Тимофей Ящик.

– Чего изволите, государыня? – войдя, спросил он, как всегда, с почтительным поклоном.

– Как там все наши – Ксюша, детишки, Николай Николаевич, мои милые гофмаршалы Долгорукий и Вяземский? Как они переносят эту проклятую качку?

– По-разному, государыня. Великий князь Николай Николаевич держится молодцом. Да на то он и главнокомандующий. Гофмаршалы тоже ничего себе, бодренькие, но невеселые, все больше по своим каютам сидят. Думы думают. А вот дочка ваша со своими детками сильно захандрили от этой качки. Нынче даже к еде не притронулись…

Через несколько дней пути, как раз в Вербное воскресенье, подошли к Константинополю. Мария Федоровна с грустью вспомнила, как любила этот день, почему-то всегда яркий, солнечный, обещающий что-то большое, светлое и радостное.

Она поднялась рано, вышла на палубу и поразилась невероятному скоплению кораблей, стоящих на рейде в ожидании разгрузки. В бинокль разглядела, что большинство из этих кораблей стоят под российскими флагами и имеют русские названия.

«Беженцы! – поняла она. – Сколько их! Несчастные люди, несчастная Россия…»

В честь большого праздника на «Мальборо» «отслужили красивую службу, английский священник очень хорошо говорил о Вербном воскресении, матросы пели, после чего исполнили оба гимна – английский и российский». Императрица была так взволнована, что на глазах у нее навернулись слезы.

Она не стала сходить на берег – не хотела пустой суеты, излишнего внимания к себе. И все же совсем избежать этого не удалось. Немало людей – официальных и частных лиц – пожелали засвидетельствовать ей свое внимание и почтение. Визит следовал за визитом. Так прошел весь первый день. А наутро произошло неожиданное: к ней в каюту зашел великий князь Николай Николаевич и, как-то неловко присев на краешек стула и пряча глаза, сообщил, что решил покинуть «Мальборо».

– Вы, государыня, должны меня понять и простить, но я хочу… У меня появилась возможность сегодня покинуть корабль. Дело в том, что пришло телеграфное сообщение от моего свояка – итальянского короля Виктора Эммануила. Он приглашает меня с супругой, с моей Станой, к себе. И я бы охотно принял это приглашение, но в таком случае я не смогу сопровождать вас до Лондона. Однако если вы будете столь великодушны, что отпустите меня, то… – говорил он сбивчиво. – Вот я и пришел…

– Но почему же я должна быть против, если вас это устраивает и вам там будет хорошо? – стараясь скрыть охватившее ее чувство горечи от этого сообщения, успокоила его Мария Федоровна. – Решайте сами, ведь теперь все мы оказались в таком положении, когда любые предложения о помощи должны принимать с благодарностью. Понравится – поживете, а нет – так поищете другого пристанища.

Николай Николаевич с облегчением вздохнул и поднялся со своего места.

– Благодарю вас, государыня, за понимание и сочувствие…

– С Богом, Ники, с Богом. Привет от меня передавай королю и его супруге…

Не прошло и пары часов, как к борту «Мальборо» пришвартовалась шлюпка, прибывшая со стоящего здесь же, на рейде, итальянского корабля. Спешно погрузив в нее свои пожитки, совестливо пряча глаза, Николай Николаевич вместе с супругой Анастасией покинул крейсер.

Вышедшие на палубу родные и знакомые помахали платками, провожая великого князя в очередную неизвестность. И наверно, каждый из них в этот момент думал о том, что ждет на чужбине его самого.

На следующий день командир «Мальборо» сообщил Минни, что всем беженцам придется его покинуть и перебраться на другой английский корабль – «Бермудион».

– Дело в том, государыня, – извиняющимся тоном пояснил он, – что нынче ночью телеграфом пришел секретный приказ командующего об изменении маршрута «Мальборо». Я, конечно, сожалею, но нам придется расстаться.

Минни и все остальные были, конечно, очень расстроены этим известием, но делать нечего, пришлось срочно перевозить свои многочисленные сундуки, чемоданы и саквояжи на «Бермудион». Привыкшие к своим постояльцам за время пути и сочувствующие им, английские матросы дружно помогали разволновавшимся господам и дамам в этом хлопотном деле.

Пароход «Бермудион» не шел ни в какое сравнение с красавцем «Мальборо». Это была небольшая, проржавевшая посудина. Так что об удобствах здесь можно было и не мечтать К тому же на всех пассажиров просто не хватило кают. Тем, кому не повезло, пришлось как-то устраиваться в мрачном трюме на изодранных гамаках или на палубе, притулившись к своим чемоданам и баулам.

«Утром мы прибыли на Мальту, – вспоминал в своих мемуарах лейб-казак Тимофей Ящик. – Очевидно никто не знал, что мы приедем, так как в гавани было совсем мало народу. Но губернатор, который получил телеграмму о том, что на борту корабля находится императрица, позаботился об автомобиле для всей компании. Императрица и ее личные слуги поехали в небольшой дворец, который был передан в ее распоряжение на неделю, в течение которой мы находились на этом красивом острове».

Все вздохнули с облегчением и надеждой на то, что наконец-то можно будет передохнуть и прийти в себя на этом чудном острове, перед тем как продолжить свое вынужденное путешествие. Во дворце Сан-Антонио были все условия для того, чтобы оттаять душой после столь утомительного плавания.

Императрице было отведено несколько прекрасно обставленных и красиво убранных комнат на втором этаже, откуда открывался чудный вид на огромный сад.

– Поистине райский уголок! – не удержавшись, воскликнула императрица, отворив окно и вдохнув донесшиеся до нее ароматы цветов.

Но пребывание на Мальте не ограничивалось для нее лишь чередой обязательных приемов, прогулками по саду и окрестностям дворца. В свои семьдесят два года она не утратила живости характера и жизненной энергии. Поэтому, узнав о том, что на Мальту из России прибыли и другие корабли с несчастными беженцами, она тут же бросилась им помогать в размещении и обустройстве жизни здесь, на чужбине. Она старалась сделать для них все, что можно, чтобы скрасить тяготы изгнания, и восхищалась стойкостью и мужеством своих соотечественников в таких непростых условиях. Гостиницы были переполнены, и приезжающих стали селить где только было можно – в частных домах, специально оборудованных палаточных лагерях, солдатских и офицерских казармах…

После посещения одной из таких казарм императрица записала: «Я встретила здесь столько знакомых и весь цвет петербургского общества… Встреча оказалась такой трогательной и сердечной, что многие расплакались».

Она готова была помочь каждому, но на это у нее теперь не было ни средств, ни времени. Незаметно пролетела неделя, и пора было готовиться к новому плаванию. В день отплытия, в конце апреля, Мария Федоровна пригласила на завтрак чету Юсуповых – Ирину и Феликса, которые решили еще немного пожить на Мальте.

Феликс изо всех сил старался развеселить ее и свою супругу – шутил, рассказывал забавные истории из прежней жизни.

– Не грустите, мои дорогие! Ведь не на век же мы расстаемся. Вот погостим в Европе – людей посмотрим, себя покажем – и вернемся домой. И тогда я вам в Петрограде, в моем дворце на Мойке, такой прием закачу, такой обед! И танцы, танцы до упаду!.. Поверьте, все мы будем вспоминать это смутное время как дурной сон. И даже сомневаться: а был ли этот кошмар на самом деле или не был вовсе?..

Сразу после завтрака все отправились в порт. Юсуповы проводили императрицу и Ксению до пристани. И когда английский корабль с надписью «Лорд Нельсон» на борту тронулся в путь, долго махали им вслед.

Это был старый военный корабль, который, как с грустью сказал ей капитан, совершал свой последний рейс в Англию перед отправкой на металлолом.

На этот раз все время пути погода была прекрасная, и императрица большую часть плавания проводила на палубе вместе с Ксенией. Удобно расположившись в креслах, они наблюдали за тем, как ее сыновья играют с английскими офицерами в теннис, или за тем, как резвятся дельфины, выпрыгивая из воды чуть ли не у самого борта «Лорда Нельсона», и поражаясь тому, с какой легкостью они обгоняют военный корабль.

Солнечным майским днем 1919 года прибыли в Портсмут.

В предвкушении встречи с сестрой настроение у Минни было приподнятое. Корабль еще маневрировал, подходя к берегу, а она уже нетерпеливо всматривалась в группу людей, стоящих у бетонной кромки причала, выискивая взглядом сестру. Но та увидела ее первой. Выйдя вперед, она радостно замахала ей рукой.

– Минни!..

– Аликс!..

Спустилась на пристань.

Объятья…

Поцелуи…

Первые расспросы…

«Но почему так непривычно мало встречающих?» – подумала она.

– Георг не хотел широко афишировать твое прибытие, – словно подслушав мысли сестры, вдруг виновато, так, чтобы не слышали другие, прошептала Александра. – Поэтому рекомендовал сделать его как можно более незаметным. Понимаешь, Европа, большая политика… Толпы беженцев… По сведениям спецслужб, Англию заполонили большевистские агенты. И вообще, теперь в Лондоне все не так, как было когда-то.

– Да все я понимаю, Аликс! Если бы не ты, он бы и шагу не сделал для того, чтобы вызволить нас из большевистского плена. Точно так же бросил бы на произвол судьбы, как он бросил моего Ники и его семью.

– Ты не представляешь, как мне стыдно за него, но что я могу теперь?! Кто станет считаться с мнением старухи!..

Императорским поездом доехали до Лондона.

И здесь ее встречали очень скромно, совсем не так, как в прежние времена, когда Мария Федоровна была на вершине величия.

Княгиня Мария Павловна, в числе других встречавшая ее, вспоминала:

«Обе отправились поездом в Лондон. О времени прибытия поезда нас известили в последнюю минуту. По пути на платформу офицеры полиции останавливали нас на каждом углу, мы называли себя и после препирательств шли дальше. На платформу мы поспели прямо к поезду. Встреча напомнила прежние времена, но какая же была разница! И в помине не было блеска и суеты, ни хотя бы формального радушия.

Впереди стояли король и королева с семейством, чуть поодаль приближенные. А мы вообще держались в тени. Не было людской толпы, на платформе было пусто и тихо. Мягко подкатили вагоны. В одном окне первого вагона стояла королева Александра, в другом – императрица Мария Федоровна.

Поезд остановился.

Королевская семья с сопровождающими прошла вперед, и вскоре из вагона спустились обе сестры.

Обменялись приветствиями, и возглавляемая обеими королевами и императрицей группа пошла вдоль платформы. Потом мы присоединились к ним, поцеловали императрице руку, и она сказала нам несколько слов.

Она не сильно изменилась за те два с половиной года, что я не видела ее. На ней был строгого покроя костюм и отделанная блестками шляпка, вокруг шеи горжетка, схваченная на горле булавкой.

Она не казалась нервной или расстроенной, была совершенно спокойна, выдержанна и даже улыбалась.

Сравнивала она нынешнюю встречу с прежними? Отметила, что вокзал пуст, а окружающие растеряны? Ощутила, с какими смешанными чувствами ее принимают? Неизвестно. А мы отметили и почувствовали, и нам было горько.

Королева отвезла сестру в свою резиденцию, в Мальборо-Хаус, где предполагала жить с нею».

Двум одиноким женщинам, двум вдовам было о чем поговорить, что вспомнить. Они от души радовались тому, что снова вместе, уходя в своих милых воспоминаниях в тот далекий мир, которого давно уже не было, вспоминали людей, которые были им дороги и которые ушли, оставив их здесь одних.

Минни, как продолжала по старой памяти называть свою младшую сестру Александра, все так же часто вспоминала своего ненаглядного, но так рано ушедшего Сашу. Александра же, напротив, сетовала на свою неудавшуюся супружескую жизнь. Ведь ее ушедший в мир иной супруг, находясь на престоле, очень мало уделял ей внимания, то и дело меняя одну фаворитку на другую.

Мария Федоровна, переживая за своих сыновей и их семьи, до сих пор не хотела верить в их гибель и, когда сестра, ссылаясь на «достоверные источники», пыталась объяснить, что ее надежды напрасны, злилась на нее и просила больше не говорить на эту тему. В итоге каждый раз все заканчивалось слезами и объятиями двух одиноких женщин.

Но чем дольше они были вместе, тем более осознавали, как за эти годы разлуки отдалились одна от другой, как далеко ушло счастливое детство от оказавшейся несчастной для обеих сестер старости.

Им не хотелось в это верить, они стремились вернуть то понимание и любовь, которые были между ними когда-то, но их усилия были тщетны и приводили лишь к разочарованию и тихой грусти о былом.

Решение покинуть Англию Мария Федоровна приняла окончательно после того, что произошло 19 июля 1919 года на параде в Лондоне, посвященном завершению Второй мировой войны, на котором она присутствовала.

«Парадное шествие начали американцы с генералом Першингом – все союзные войска, исключая наших! – с возмущением записала русская императрица в своем дневнике. – С какой огромной горечью и печалью я думала о страшном числе наших людей, воевавших вместе с союзниками и отдавших в эти четыре года войны свои жизни! Теперь этот факт совершенно игнорируют и не придают этому никакого значения».

– Как тебе не стыдно, Георг! Русские не раз спасали твои войска от разгрома, приходя вам на выручку, жертвуя при этом своими жизнями. Если бы не Россия, Германия раздавила бы вас в первые же месяцы войны! – задыхаясь от волнения, бросила в лицо своему племяннику русская императрица.

– Но ведь нет теперь доблестной русской армии! – с усмешкой возразил король.

– Зато остались доблестные русские солдаты, боевые офицеры и генералы, которые не по своей воле, а опять же из-за предательства Европы и твоего лично вынуждены были спасаться от неминуемой смерти от рук большевиков. Есть они и здесь, в Англии, в Лондоне. В конце концов, я, законная представительница правящей династии, нахожусь здесь и стою сейчас перед тобой! Тебе не пришло в голову обратиться ко мне с просьбой собрать русских воинов для участия в этом параде?!

– Что-то, тетушка, вы слишком о себе возомнили! – зло рассмеялся Георг. – Вам в вашем положении следовало бы вести себя поскромнее. Ведь теперь вы всего лишь приживалка в моем доме!

Этот разговор переполнил чашу терпения императрицы, и она решила немедля покинуть негостеприимный Лондон.

«Эти дни перед разлукой были очень печальны. При мысли о расставании с моей милой Аликс у меня постоянно на глазах наворачивались слезы. В понедельник в три часа она отвезла меня на железнодорожную станцию, где попрощаться со мной собралось много русских, а также все мои внуки.

Дорогая Аликс даже зашла в вагон, где мы после целых девяти месяцев совместного пребывания трогательно простились и расстались».