Текст книги "Моё пост-имаго"

Она промолчала.

– Ты просто пока что не видишь, но у тебя есть выбор…

– Выбор? – усмехнулась Марго. Это существо говорило не так, как ее восьмилетний ребенок. Судя по словам, которые оно произносило, оно было намного, намного старше.

– Да, выбор, мамочка. Ты можешь умереть, а можешь продолжать жить. И все будет как прежде.

– Как прежде ничего не будет.

– Да. Но у тебя будет твой сыночек. Хозяин сказал…

Из ее горла вырвался отчаянный хрип.

– Твой проклятый Хозяин!

– Он сказал, – не обратил внимания на ее слова Калеб, – что любовь мамочки к своему сыночку безгранична, потому что он ее плоть и кровь. Потому что он – продолжение ее самой. И я – твое продолжение…

– Ты не мое продолжение! Ты маленький гаденыш…

– Гаденыш! Мне нравится это слово, – широко улыбаясь, проговорил мальчик. – Может, я и гаденыш, но где-то здесь, внутри, еще живет милый, загнанный, забитый в угол Калеб. Он плачет и зовет тебя: «Мама! Мама! Ты же не бросишь меня, мама?! Ты же не убьешь меня, мама?!»

Нож в ее руке дрогнул.

– Его уже нет. Он давно исчез.

– Не-ет, – протянул мальчик. – Он по-прежнему здесь, и, если хочешь, я буду его иногда выпускать.

– Ты лжешь.

– Я не лгу. Я никогда тебе не солгу. Знаешь почему?

– И почему же?

– Потому что я тебя люблю, мамочка.

– Любишь? – с ненавистью процедила она. – А Джонатана?

– Папочка сошел с ума и…

– Хватит! – закричала Марго.

Ее не интересовало, как именно проклятая кукла заняла место Калеба, было ли это как-то связано с отрезанным, а потом снова пришитым лицом, планировал ли заранее Малыш Кобб, чтобы его сожгли, или просто все удачно для него совпало. Она хотела узнать другое. Джонатан словно завещал ей непонимание и неуемное желание понять причины…

– Что мы сделали этому проклятому Гудвину? За что он так с нами? Что ему от нас нужно?

– Ой, ему ничего не нужно. У него всё есть. Это был… был… экс-пе-ри-мент…

– Эксперимент?

Калеб кивнул:

– Он просто пытался подарить мне мамочку. Подарить мне жизнь настоящего мальчика. У него не получалось до этого, а тут получилось. Но ты не должна об этом думать, мамочка. Лучше подумай о другом. Здесь есть я, есть ты, где-то внутри стенает тот, кто жил в этой комнате до меня. Я буду иногда его выпускать. Мы закопаем папочку, и все будет хорошо. Ты будешь готовить разное вкусное, а я буду учиться в школе и играть в игрушки. Я обещаю примерно себя вести… временами. Ну, или ты сейчас убьешь нас. Но только представь: а что, если я и правда не лгу и Калеб все еще здесь? Зная, что существует такая вероятность, ты сможешь убить его? Так что же ты выберешь, мамочка?

Она почувствовала, что сходит с ума. В этот момент Марго Мортон просто не стало. Как будто она уже взяла и сделала то, что собиралась сделать. Как будто вонзила нож сначала своему сыну, а потом и себе прямо в сердце. Ее просто не стало, ведь как еще объяснить то, что случилось дальше.

Марго положила нож на тумбочку, взяла из руки Калеба галстук и, обвив его вокруг воротника рубашки мальчика, принялась аккуратно повязывать: обернула, снова обернула, продела в петельку, затянула…

Калеб глядел на нее не моргая и улыбался.

Когда дело было сделано, Марго взяла мальчика за руку, и они покинули детскую.

Моё пост-имаго. История о таинственном происшествии, жуткой твари и кулинарных рецептах

Часть первая. Таинственное происшествие

Глава 1. Пассажир с поезда «Дурбурд»

Доктор Доу отчаянно не хотел этого делать, но в итоге все же надел шарф. Он потянул за неприметный шнурок – и шарф ожил, зашевелился: сам собой обернулся вокруг шеи и затянулся узлом.

Шарфы доктор не любил – было в них, по его мнению, что-то неизящное, неаккуратное. То же касалось и «Самозавязывающихся шарфов Хоффа». И хоть это новомодное изобретение считалось «выбором настоящего джентльмена», в понимании Натаниэля Френсиса Доу, своим легкомысленным видом оно не отличалось от старых, обычных шарфов.

«Утешает, что это хотя бы ненадолго», – подумал доктор.

Надев цилиндр и перчатки, он придирчиво осмотрел себя в зеркале, которое висело на стене у вешалки.

«Безупречно. За исключением шарфа…»

Его взгляд упал на торчавшую из прорези погодного датчика метеокарточку:

Внимание!

Объявлено Срочное Тревожное Предупреждение.

Близится туманный шквал.

Доктор Доу предпочел бы сейчас остаться дома, в удобном кресле у камина, в компании тостов, кофе и романа «Семнадцать миль на запад в сторону вчера», но у него было дело в городе. Дело, которое не отменить и не перенести.

Насилу отринув мысли о завтраке и книге, доктор взял саквояж и антитуманный зонтик, сообщил миссис Трикк, экономке, что скоро вернется, и, выйдя за дверь, нырнул во мглу Тремпл-Толл.

Тремпл-Толл, или, по-простому, Саквояжный район, и в лучшее время не слыл приятным местом, а сейчас и вовсе представлял собой нечто крайне тоскливое.

На улице было серо, мерзко и слякотно. Туманное утро напоминало дурной полузабытый сон. Дома проглядывали лишь фрагментами: там – окно, здесь – водосток, еще где-то – почтовый ящик или ржавая труба паропровода. Неприятные личности ворочались во мгле, словно куколки бабочек в коконах. Порой появлялись, но тут же исчезали, будто их никогда и не было… будто они просто приснились…

Доктор раскрыл антитуманный зонтик и переключил рычажок на ручке. Трехлопастный винт с шуршанием пришел в движение и завращался. По трубке, скрытой внутри ножки, на лопасти потек раствор «Дефогг», они подхватили его и принялись разбрызгивать по сторонам. Туман на пару футов вокруг начал таять.

Подняв зонтик повыше, доктор пошагал по переулку.

Короткий путь до Чемоданной площади занял бы у него минут пятнадцать, но пролегал он через задворки Рынка-в-сером-колодце, а места это были, мягко говоря, не слишком выдающиеся. К тому же тамошняя публика знала «га-аспадина дохтора» в лицо и, очевидно, не упустила бы случая к нему пристать, словно голодная моль к только что повешенной в гардероб новенькой шубе: «Ой, у меня болит то!», «Ой, у меня свербит это!», «А рука должна так гнуться?», «А у меня нос отпал – это же не нормально, да?»

Чтобы избежать всех этих мелких раздражающих глупостей, доктор и предпочел длинный путь.

Быстрым шагом дойдя до конца переулка Трокар, он оказался на улочке Худых Ставен.

Мимо проехал паровой экипаж, хлопнула какая-то дверь, у стены дома шмыгнула здоровенная крыса с кошкой в зубах.

Прислонившись к фонарному столбу, прямо на грязном тротуаре сидел престранный тип в ветхом, латаном-перелатаном мундире и шляпе-двууголке. У его ног бродила парочка ворон на тонких поводочках. Завидев доктора, черные птицы разразились карканьем, а тип прохрипел:

– Не найдется пары пенсов для старого ветерана? Враний полк, сэр, подайте…

Доктор Доу прошел мимо, не сдержав отвращения на лице. На месте этого человека он бы не разбрасывался подобными признаниями: Враний полк делал во время Старой войны ужасные, отвратительные вещи, и оставшиеся в живых солдаты, которые в нем когда-то служили, влачили свое ничтожное существование вполне заслуженно.

Вороны закаркали доктору вслед, но он даже не обернулся: пусть только тип в двууголке попробует натравить на него своих питомцев – пожалеет, что его не прикончили на войне. Впрочем, тот, видимо, предпочел не связываться и подыскать себе другую жертву. Жертву короткой памяти…

Доктор Доу свернул на Фили. Обычно шумная улица сейчас пустовала: на дверях лавчонок и мастерских висели замки, окна домов не светились – с сообщением о приближающемся шквале местные будто залегли в спячку.

Чем дальше доктор отходил от дома, тем сильнее портилось его настроение. И дело было не только в погоде. Натаниэль Доу относился к различного рода предчувствиям весьма скептически, но сейчас в его душе поселилась твердая убежденность, что грядет нечто крайне неприятное.

В Габене была примета: мол, встретить солдата из Враньего полка – не к добру.

Доктор Доу не верил ни в какие приметы, но мрачные мысли набросились на него всем скопом, словно стая бродячих собак, и он начал гадать, что сегодня может пойти не так. Все его предположения так или иначе сводились к туманному шквалу…

Из размышлений доктора вывел резкий, пронзительный звонок, и из мглы выполз дряхлый, как само время, трамвай.

Натаниэль Доу остановился. Подумать только: он и не заметил, как вышел на Бремроук!

Ну а улица Бремроук не заметила его появления. Мимо шли прохожие, гудели экипажи и лязгали велоциклы, грохот, стук и скрежет заполонили собой все. Туман тут и там смешивался с разноцветными облачками дыма от папиреток, трубок и сигар.

«А это еще что за новости?» – подумал доктор.

У афишной тумбы на углу толпились люди, во все глаза рассматривая то, что на ней висело.

Доктор пригляделся. Афиши сообщали, что сегодня, ровно в полночь, состоится премьера радиоспектакля «Таинственное убийство», великолепной в своей жути аудиодрамы, которую, если верить заявлениям с плакатов, «вы так ждали».

Натаниэль Доу удивился, ведь он ничего не ждал. Да и в принципе он считал себя человеком, которого невозможно завлечь на что бы то ни было громкими призывами с афиш, поскольку рассчитаны такие призывы сугубо на простаков. Но с другой стороны, что ему мешало обличить авторов афиш во вранье, ведь шансы того, что эта аудиодрама настолько великолепна, как о ней пишут, исчезающе малы.

Доктор Доу задумался: «В эту полночь у меня вроде бы нет никаких важных дел». И записал в свой мысленный блокнот: «Полночь. Кофе. “Таинственное убийство”».

После чего, начисто позабыв о любых аудиодрамах, с головой погрузился в уличную сутолоку.

На Бремроук было не протолкнуться. Дамы и господа спешили по своим делам, сжимая ручки антитуманных зонтиков и поводки с собачонками. На всех без исключения лицах (как и на мордах собачонок) читалась нервозность: туманный шквал все ближе и ближе – скоро мгла станет непроглядной, плотной, удушающей.

Доктор Доу разделял тревогу людей. Вспомнить только то, что творилось в городе во время прошлого туманного шквала. Хотя нет, лучше не вспоминать…

Преодолев два квартала и оставив за спиной меблированные комнаты Жубера, а с ними и «Пуговичный пассаж», он наконец оказался на Чемоданной площади.

Здесь было еще многолюднее, чем на Бремроук: громыхали бредущие по тротуару механоиды; экипажи, стоя в заторе, лихорадочно клаксонировали.

В тумане виднелись очертания причаленного дирижабля, но «Фоннир» там стоит или же «Бреннелинг», никак не удавалось разглядеть. Впрочем, для довольно внушительной толпы у трапа, какой именно дирижабль не отправится сегодня в Старый центр, значения не имело. Официальные представители причальной службы сообщали возмущенным людям с чемоданами, что все полеты над Габеном отменены из-за непогоды, и советовали воспользоваться кебом, паротрамваем или омнибусом. За что в ответ получали совет провалиться пропадом.

«Хорошо, что мне сегодня не нужно никуда лететь», – подумал доктор Доу.

Подойдя ко входу в здание вокзала, он достал жилетные часы. Без пяти восемь. Идеально!

Скрипучий во всех суставах, как старая пружинная кровать, латунный автоматон в темно-зеленой форме Паровозного ведомства открыл перед доктором двери и с почтением отошел в сторону.

Стоило Натаниэлю Доу сделать шаг в зал ожидания, как его тут же окружили чистильщики башмаков («Бриллиантовый блеск ваших туфель!»), продавцы газет («Свежая “Сплетня”!») и прочие раздражающие личности, которых, как он считал, стоило бы рассадить по спичечным коробкам и выпускать наружу лишь в случае крайней необходимости.

Отмахнувшись от приставал, доктор выключил зонтик и, дождавшись, когда лопасти остановятся, быстро сложил его. А затем погрузился в мышиный цирк Габенского вокзала.

Что-то невнятно бормотали бронзовые вещатели, чуть более разборчиво звучала музыка из рогов граммофонов, стоявших на столиках вокзального кафе, монотонно жужжали обладатели чемоданов и обладательницы ковровых сумок.

Для убежденного мизантропа Натаниэля Доу здесь было слишком много людей – прибывших, отправляющихся, блуждающих без определенного дела. Последние так и вовсе, в понимании доктора, являлись худшими представителями рода человеческого, и он каждому с удовольствием нашел бы чем заняться.

В толпе шныряли профессиональные и не очень нищие, промышляли воришки. Несмотря на то что в зале ожидания располагался полицейский пост, местные ловкачи без особой опаски обчищали рассеянных бедолаг, которые ни на что, кроме собственного билета, вокзальных часов и табличек с названиями перронов, не обращали внимания.

И словно в подтверждение этому в начале перрона под вывеской «Платформа “Корябб”» неожиданно раздалось гневное:

– Проклятый Габен! Мерзавцы! Прохиндеи! Целый ящик умыкнули! А вам и дела нет, зеленая вы жаба!

Скандалил лысый носатый господин в полосатом черно-сером пальто. Кипя от негодования, он размахивал цилиндром и тыкал пальцем в стоявшие рядом деревянные ящики, сплошь покрытые трафаретными надписями: «Хрупко!», «Очень хрупко!», «Невероятно хрупко!», «Не трясти, не дышать!»

Служащий Паровозного ведомства в темно-зеленой форме и фуражке с утомлением на лице выслушивал жалобы и оскорбления хозяина ящиков и отвечал унылым голосом, растягивая слова, как резиновые конфеты «Лизетто»:

– Сэр, Паровозное ведомство не в ответе за…

Носатый ничего не хотел слушать.

– Это ваша вина! – вопил он. – У вас из-под носа умыкнули целый ящик невообразимо ценного груза! Вы себе даже не представляете, какие я понес потери!

Тут служащий неподдельно заинтересовался. Сняв с пояса планшетку на цепочке, он перевернул на ней несколько листков и нашел в списке груз разгневанного пассажира.

– Согласно декларации, это какие-то куклы и…

– Это не просто куклы! – запротестовал носатый, важно вскинув указательный палец. – Это новейшие фарфоровые куклы «Миранда» из «Коллекции для послушных девочек». А воры…

Служащий Паровозного ведомства, с трудом сдержав улыбку, перебил его:

– Что ж, смею полагать, они будут очень разочарованы.

Доктор Доу был согласен. Он во всех красках представил себе недоуменные лица этих типов, когда они вскроют похищенный ящик и обнаружат там кукол. Для послушных девочек.

Оставив спорщиков за спиной, доктор Доу ступил на перрон, и ему предстал «Дурбурд», последний поезд, прибывший в город перед туманным шквалом.

В лучшие времена бордовый, а ныне бурый паровоз отчаянно не походил на те миленькие блестящие модели, которые продавались в лавках игрушек. Кривобокие горбатые трубы, черные от копоти окна, название на боку едва угадывалось под толстым слоем ржавчины. Неприятный и вызывающий горький привкус во рту, одним своим видом он напоминал прокуренного насквозь дедушку, валяющегося на постели любимого внука в алкогольном обмороке.

Сразу за локомотивом и угольным тендером шла пара багажных кофр-вагонов с откидывающимися на петлях боковыми стенками и складными крышами-гармошками.

Разгрузка багажа уже началась: крыши были сложены, а стенки откинуты, открывая взору чемоданы и футляры, сумки и свертки, коробки и мешки. Рядом, на перроне, стояли два механических багажных перегружателя – каждый с дюжиной многосуставных манипуляторов, оканчивающихся латунными кистями рук в белых перчатках. Вот только почему-то руки эти были опущены, а кожаные кресла механиков пустовали.

То, что перегружатели никто не обслуживал, вновь пробудило у доктора затихшее было по дороге нехорошее предчувствие.

Платформа «Корябб» меж тем, казалось, жила своей привычной жизнью. Тут и там сновали автоматоны-носильщики, толкая перед собой багажные тележки. Пассажиры покидали вагоны с угрюмыми, недовольными лицами – еще бы: кто будет рад тому, что сходит в Габене. Все как обычно… Ничего странного не…

– Разрешите, сэр! – раздалось за спиной, и доктор, вздрогнув, отошел в сторону. Мимо промчались трое станционных служащих.

Доктор Доу не любил спешку и считал, что куда бы то ни было спешат люди, которые не умеют распределять свое время, засиживаются до последней минуты, а потом стараются нагнать то, что от них давно ускользнуло. И лишь официальным лицам при исполнении он мог сделать небольшую поблажку.

Но сейчас именно вид упомянутых лиц – взволнованных и хмурых – подтвердил его опасения: «Что-то случилось…»

Ускорив шаг, Натаниэль Доу двинулся следом. Со стороны могло показаться, что он предельно спокоен, но с каждым оставленным позади вагоном дурное предчувствие в нем крепло все сильнее.

Еще издали доктор увидел столпотворение. Люди сгрудились у вагона «№ 9, второй класс». Натаниэль Доу похолодел: именно этот вагон ему и был нужен.

И пассажиры, и служащие вокзала стояли по пояс в клубах пара и заглядывали в занавешенные иллюминаторы. Люди в толпе шумели и толкались, топтались друг у друга по обуви и тянули шеи.

Доктор Доу ненавидел зевак. И тех, кто просто зевает, и тех, кто праздно толпится, – для него они все были недоумками и бездельниками. Сам он никогда не зевал и не бездельничал. К тому же, по его мнению, чаще всего вместе людей собирало то, что явно не стоило того, чтобы глазеть на это даже поодиночке.

Где-то в глубине людского сборища раздался громкий пронзительный звук – как будто заплакал младенец. Очень назойливый младенец. Доктор Доу придерживался мнения, что если ты несмышленый ребенок, это не является оправданием, чтобы нарушать общественный покой.

Из толпы, волоча здоровенный кофр, выбрался какой-то джентльмен в котелке, обмотавшийся шарфом по самые глаза, чтобы защититься от пара и станционной вони. Пассажир не заметил подошедшего доктора и наступил тому на ногу.

– Про-простите, – глухо проговорил человек с кофром, – я не хотел.

Доктор Доу уже собирался посоветовать этому неуклюжему господину хорошие глазные капли, как тут в толпе кто-то спросил:

– Что там стряслось? Вам видно?

На что ему ответили:

– Говорят, кого-то укачало.

– Да. До смерти, – добавил еще один зевака.

Кто-то умер…

Натаниэль Доу сжал зубы и принялся протискиваться через толпу.

– Пропустите! Пропустите меня! Я доктор!

Изрядно помятый и истыканный локтями, он все же попал в вагон.

Любопытствующие стояли и здесь, заполняя собой все узкое пространство обитого темным деревом прохода. Тускло горели газовые рожки, висевшие в простенках между дверями купе, в вагоне было неимоверно душно и жарко, ко всему прочему в толпе курили, а кто-то надрывно чахоточно кашлял.

– Да пр-р-ропустите вы! – прорычал доктор, пробираясь все глубже в вагон.

Кто-то ткнул его в бок, кто-то потянул за лацкан пальто, еще кто-то выдохнул ему прямо в лицо облако зловонного дыма от папиретки. Доктора посетило острое желание достать из саквояжа ланцет и проложить себе путь с его помощью, как вдруг он увидел впереди знакомый каштановый затылок.

– Джаспер! – позвал доктор Доу.

Мальчик в узеньком черном костюмчике, стоявший у двери в купе, обернулся. Он был настолько лохмат, что казалось, будто у него нет ни бровей, ни ушей. Густые волосы закрывали половину его лица, оставляя на виду лишь один большой карий глаз, тонкие губы и нос торчком.

Было видно, что Джаспер пытался причесаться, он даже галстук повязал – мальчик явно расстарался, чтобы привести себя в приличный вид перед прибытием в Габен. Что ж, вышло у него не очень: по мнению доктора, выглядел он как бродяга, которому сообщили, что через полчаса ему предстоит встреча с судьей. Но чего еще ждать от мальчишки…

Доктор нисколько не удивился тому, что Джаспер оказался в самом сердце этой толчеи: его двенадцатилетний племянник был существом раздражающе любопытным и утомительно прытким – отучить его совать всюду свой нос не смог даже Натаниэль Френсис Доу.

– О, дядюшка! – воскликнул Джаспер. – Пропустите! Мой дядюшка доктор! Пропустите его!

Служащие Паровозного ведомства дали доктору Доу дорогу, и стоило ему протиснуться к племяннику, как он тут же увидел, что стало причиной столпотворения.

В обшитом вишневой кожей купе на одном из сидений лежал человек. На пол капала кровь, рука, откинутая в сторону, застыла в судороге. Лицо человека пересекала длинная багровеющая рана, вид которой тут же вызвал у доктора легкое покалывание профессионального интереса.

Большой иллюминатор был задернут тяжелой бордовой шторой, обе газовые лампы светились едва ли не на пределе. В купе находились господин начальник перрона, старший проводник поезда «Дурбурд» и проводник вагона № 9, что явствовало из их медных жетонов. Начальник перрона, коренастый усатый мужчина с пышными бакенбардами, отодвинул проводников в сторону:

– Доктор, прошу вас.

Натаниэль Доу поглядел на племянника.

– Джаспер, с тобой все в порядке?

– Конечно, дядюшка! Тут такое происходит…

Доктор прищурился, изучая живое взбудораженное лицо мальчика. Так и не обнаружив на нем каких-либо признаков недомогания или хотя бы испуга перед увиденным, он повернулся к начальнику перрона и сказал:

– Боюсь, мои услуги здесь не пригодятся. Этому джентльмену нужен патологоанатом и…

– Господин доктор! – взволнованно перебил усач. – Мы сообщили в городскую лечебницу, но близится туманный шквал, и еще неизвестно, как скоро кто-то сюда доберется. Вы, в свою очередь, уже здесь, а я как официальный представитель Паровозного ведомства прошу вас помочь мне разобраться в этой… ситуации.

– Конечно, мой дядюшка вам поможет, сэр! – радостно сообщил Джаспер. – Ведь так, дядюшка?

Доктор Доу нахмурился. Он отчаянно не хотел во все это впутываться, но Джаспер с его длинным языком, кажется, не оставил ему выбора. А ведь он уверил миссис Трикк в том, что скоро вернется. Она очень огорчится, если они не успеют к чаю.

– Я могу рассчитывать на полную свободу действий? – спросил доктор Доу.

– Разумеется!

– Что ж, тогда я бы попросил вас очистить вагон от зевак, сэр. Помимо этого, я хотел бы, чтобы все присутствующие покинули купе. Здесь невыносимо шумно, нестерпимо людно и невероятно тесно.

– Конечно-конечно! – Начальник перрона повернулся к одному из подчиненных: – Паркер, разберитесь! Очистить вагон! И поставьте кого-то у подножки, чтобы никто не пролез обратно.

Доктор Доу меж тем вручил племяннику зонт и, войдя в купе, поставил саквояж на откидной столик, снял черные кожаные перчатки. А затем словно поднял иглу с граммофонной пластинки, отключив у себя в голове протестующие возгласы изгоняемых зевак, и, надев белые рабочие перчатки, склонился над телом.

Принадлежало оно мужчине сорока – сорока пяти лет. Чуть скругленное лицо обрамляли светлые волосы, спутанные и залитые кровью. У покойного были бакенбарды и кустистые брови. Нос, рот и левый глаз почти полностью отсутствовали.

Доктор достал из саквояжа линеечку и замерил края раны (длина – пять с половиной дюймов, ширина – чуть больше полутора). После чего зажег переносную лампу и через увеличительное стекло взглянул на рану поближе.

Края ее были рваными, в самых глубоких местах белел череп. При этом там, где кожа обрывалась, обнаружилось кое-что весьма странное…

Доктор взял пинцет и, поддев «странное», поместил его в пустую скляночку. Снова взглянув на рану, задумчиво покачал головой: он не понимал, что оставило такие повреждения. Может, осмотр тела даст хоть какие-то ответы?

Покойный был одет в коричневый твидовый костюм-тройку неплохого качества, но, видно, не новый: манжеты потертые, на локтях заплаты. Помимо раны на лице, других повреждений на теле не обнаружилось…

Пока доктор проводил осмотр, служащие Паровозного ведомства обсуждали мертвеца и обстоятельства происшествия.

– Согласно билету, – сообщил проводник вагона № 9, заглядывая в купе из прохода, – пассажира зовут Реджинальд М. Руффус. Сел на поезд он в порту Керруотер, заказывал чай и много-много сахара – я едва ли не весь запас рафинада на этого сладкоежку истратил…

– Кто-то еще ехал в этом купе? – спросил начальник перрона.

– Нет, сэр. Только мистер Руффус.

– Так что здесь произошло?

– Не знаю, сэр. Никто ничего не видел и не слышал.

– Как всегда, – раздраженно произнес начальник перрона. – Где носит этих полицейских?

– Их уже позвали, сэр…

Доктор слушал вполуха. Его заинтересовал исходящий от мертвеца запах… странный запах, обладающий явно лекарственной основой, – вероятно, какая-то мазь.

Он развязал галстук-бабочку покойного, расстегнул пару верхних пуговиц рубашки. На шее обнаружилась едва заметная сиреневатая сыпь – запах шел от нее: судя по всему, этот Реджинальд М. Руффус чем-то ее смазывал.

Доктор Доу принялся обыскивать карманы пиджака покойного в поисках тюбика мази, но нашел лишь носовой платок и пачку жевательного табака «Хюмм». При этом он нащупал завалившийся за подкладку какой-то предмет цилиндрической формы (слишком большой, как для тюбика).

– Кто обнаружил тело? – спросил доктор.

– Я, сэр. – Проводник дрожащей рукой промокнул пот на лбу платком. – Я шел по вагону, сообщая пассажирам, что мы прибыли. Как всегда, согласно инструкции, напоминал, чтобы не забывали вещи и оставляли чаевые. Дверь купе была приоткрыта, и я увидел его… гм… руку… Мне показалось, что пассажир заснул. Тогда я открыл дверь и увидел… увидел…

– Держите себя в руках, Хемфри, – велел начальник перрона.

– Когда вы видели этого человека живым в последний раз? – спросил доктор.

Проводник задумался:

– За десять минут до прибытия. Зашел сообщить ему, что мы вот-вот будем на месте. Он выглядел нетерпеливым и… был жив.

Доктор вывернул карман пиджака покойного, пытаясь достать непонятный цилиндрический предмет, но дыры так и не нашел – очевидно, тот не завалился, а был намеренно вшит под подкладку. Он потянулся к своему саквояжу за ланцетом, чтобы распороть шов, но тут его взгляд упал на пустующее сиденье напротив.

Доктор нахмурился.

– Взгляните, сэр, – сказал он начальнику перрона, и тот подошел.

Кожаная спинка сиденья была вспорота. Длинная кривая прореха начиналась почти у самого окна, доходила примерно до середины сиденья, обрывалась на два-три фута, а затем начиналась снова и тянулась до дверей. Как будто что-то вонзилось в кожу, прошло сверху по какой-то преграде, после чего вернулось на прежний маршрут.

– Поразительно! – начальник перрона недоуменно распахнул рот.

– Сэр, вы не присядете вот сюда? – доктор указал на место посередине, между двумя разрезанными участками, и начальник перрона исполнил его просьбу.

Доктор Доу кивнул – его догадка подтвердилась: и пусть вокзальный служащий занимал чуть больше места, чем требовалось, было ясно, что именно стало преградой для чьего-то немыслимого удара.

– Кто-то здесь был! Кто-то еще! – воскликнул Джаспер, любопытные глаза которого мелькали то тут, то там; неугомонный мальчишка выглядывал из-под рук и из-за спин служащих ведомства, тянул шею и вставал на цыпочки, пытаясь увидеть как можно больше.

Мальчик был прав, вот только, очевидно, в купе кое-чего не хватало. Второго трупа.

Доктор Доу уже собирался озвучить свое предположение, как тут вдруг заметил что-то на полу. Наклонившись, он подсветил находку лампой.

Вдоль сиденья была рассыпана… зола?

Натаниэль Доу взял щепотку черной пыли, растер между пальцами. Бросил взгляд на газовые рожки – все верно, золе здесь взяться было неоткуда.

Достав из кармашка саквояжа небольшой конвертик, доктор насыпал в него щепотку золы.

– Ваше мнение, доктор? – спросил начальник перрона, по-прежнему сидевший на месте неизвестного участника происшествия.

– Слишком шумно, – раздраженно бросил доктор Доу.

– А по поводу покойника?

Доктор покачал головой и прищурился.

– Я сейчас скажу то, с чего начинаются многие мрачные истории: я никогда прежде не видел таких ран… и не представляю, чем она была нанесена…

– Может, топором? – затаив дыхание от восторга, предположил Джаспер, для которого все происходящее явно было чем-то сродни театральному представлению.

– Точно не топором, – сказал доктор. – Я не могу определить орудие прямо здесь, нужно изучить все подробнее. К тому же этот шум очень отвлекает…

На перроне что-то происходило. У вагона раздались крики, кто-то басил, что-то требовал, велел всем и каждому убираться вон и щедро сыпал угрозами.

– Кажется, наша славная полиция прибыла, – заметил доктор.

И верно: в вагон, а затем и в купе, тяжело ступая, вошли двое констеблей в темно-синей форме, высоких шлемах и с дубинками на поясе. Один был толстым увальнем с глазами навыкат, а другой – настоящим громилой с квадратной челюстью и мелкими, как пуговички-пенни, глазками.

– Что здесь творится? – рявкнул толстяк. – Требую ответа!

– Найден человек, сэр, – сообщил начальник перрона, мгновенно оказавшись на ногах. – Мертвым. К счастью, тут поблизости оказался доктор и…

– К чьему это счастью? – гаркнул полицейский с квадратной челюстью. – Покойника? Хе-хе-хе!

Служащие Паровозного ведомства кто побелел, кто покраснел еще сильнее. Полицейских боялись. Начальник перрона неуверенно обратился к Натаниэлю Доу:

– Господин доктор, позвольте представить, это вокзальные констебли, господа Бэнкс и Хоппер.

– Доктор Доу, – представился доктор.

– Это место преступления, – сообщил Бэнкс.

– Убийства, – добавил Хоппер.

– Предположительно, господа, – уточнил доктор. Он был человеком педантичным и дотошным до мозга костей, и неточность – почти во всех ее проявлениях – вызывала у него зубную боль.

– Предположительно? – хмыкнул толстяк Бэнкс. – Да вы только поглядите на это кровавое месиво! Или вы думаете, что это несчастный случай? Или – что этот красавчик сам себе пол-лица сбрил?

– Да уж, – расхохотался громила Хоппер. – Мертвячник взял и распанахал себе рожу. А вы точно доктор? Всамделишный?

Натаниэль Доу поднял бровь. Он окончательно все для себя решил по поводу двух этих личностей: как можно всерьез относиться к человеку, употребляющему слово «всамделишный»? Даже отцеженное лично ему оскорбление в сравнении с этим отошло на второй план.

Констебль Бэнкс меж тем скривился и непохоже спародировал доктора.

– Самоубийца в поезде! – заголосил он на весь вагон. – Самоубийца в поезде! Свежие новости!

По толпе на перроне тут же пошли разговоры о самоубийце, что лишь усугубило раздражение доктора Доу: он терпеть не мог заблуждения, искажение фактов и невежество. Оба констебля, несомненно, были склонны ко всему вышеперечисленному.

И тут произошло то, чего никто не ожидал: побагровевший от возмущения Джаспер ткнул пальцем в спину констебля Бэнкса.

– Эй вы! Не смейте так непочтительно говорить с дядюшкой, глупые полицейские!

В купе повисла тишина. Служащие ведомства выпучили глаза – на лицах у паровозников было четко и ясно написано: «Ой! Что сейчас начнется!»

Бэнкс и Хоппер с треском и хрустом нахмурили брови, а затем… расхохотались: вагон наполнился гортанным ухающим смехом обоих констеблей.

– Что за наглый босяк! Нет, ну ты видал, Хоппер?