Текст книги "Неизвестные солдаты кн.3, 4"
Автор книги: Владимир Успенский
Жанр: Советская литература, Классика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
– Разрешил начальник политотдела, товарищ генерал, – подавил улыбку Игорь. – Нужен материал для доклада!
Прохор Севастьянович погрозил ему пальцем, но в это время телефонист протянул ему трубку, сказал значительно:
– Грач на проводе.
– Да, – говорил Порошин, светлея лицом. – Да, да! Ну, хорошо, хорошо! Сейчас дам команду. А ты закрепляйся. Теперь главное – закрепиться!
Он бросил трубку телефонисту и на секунду прикрыл глаза. Все, кто находился на КП, стояли молча.
– Взяли! – резко произнес генерал. – Бесстужев сидит на Лысой горе. Полковник!
– Я!
– Переправляйте третий батальон, переправляйте противотанковую артиллерию. Весь дивизион. Раздайте побатарейно каждому батальону. Закрепляйте фланги, это самое важное.
Начальству было теперь не до политрука Булгакова, и он ретировался незаметно, радуясь, что так хорошо кончилось дело. Этот Бесстужев, действительно, молодец! И еще Игорь подумал, что так и не выполнил поручение начальника политотдела, не подобрал ему нужные фамилии. Впрочем, одна фамилия есть – Парамонов. И те разведчики, которые были с ним. Надо только узнать, состоят ли они в комсомоле.
* * *
Опомнившись от неожиданности, итальянцы попытались вернуть господствующую высоту и отбросить русских за Дон. Бой не затихал трое суток. Двенадцать атак отбил закрепившийся на плацдарме полк. В атаках принимали участие немецкие подразделения, подтянутые из тыла. Но и они угомонились, потеряв полтора десятка танков и усеяв склон высоты серыми бугорками трупов.
Генерал-майор Порошин вернулся из штаба фронта в отличнейшем настроении и с новым орденом Красного Знамени. Ватутин отдал специальный приказ, в котором подчеркивал важность захвата плацдарма и объявлял благодарность бойцам и командирам. Николай Федорович сказал Порошину, что высоту Лысую надо держать зубами и руками. Это трамплин для прыжка. Туда надо перебросить достаточно сил, особенно против танков. И еще командующий сказал, что в тылу итальянского корпуса появилась немецкая пехотная дивизия. Фашисты подтянули ее сюда, в угрожаемый район, не очень-то надеясь на союзников. А дивизия эта, по всем данным, должна была двигаться к Волге.
– Вот она – настоящая помощь сталинградцам! – произнес командующий. – Вы там шевелитесь на плацдарме, стреляйте побольше, чтобы немцы не решились войска снять. Я полк гвардейских минометов для вас выделю, чтобы жить веселей было!
После захвата Лысой щедро давались награды. Капитан Бесстужев получил Красное Знамя, а Игорь Булгаков – Красную Звезду. Даже шофер Гиви, прямо не участвовавший в операции, получил медаль «За боевые заслуги», не столько за прошлое, сколько в счет будущего.
После вручения орденов генерал Порошин подозвал к себе Булгакова, легонько толкнул в плечо:
– Ну что, политрук, второе отличие завоевал? Скоро и вешать некуда будет!
– Я гимнастикой займусь, товарищ генерал, чтобы грудь пошире была! – бойко пообещал Игорь.
– Ладно, займись. Вечером ко мне приходи. Сегодня отдохнуть можно. Заслужили.
Штаб и политотдел дивизии стояли в деревне, но сам генерал вместе с оперативной группой почти безвылазно сидел на командном пункте, на небольшой высотке, километрах в двух от реки. Здесь же, на западном скате, высотки, саперы оборудовали для него землянку, хорошо замаскированную среди кустов. Сюда и приехал Булгаков после наступления темноты.
Почти половину землянки занимали большой стол, накрытый зеленым сукном, и две длинные лавки. На столе красовался хрустальный графин и солидная, с тарелку величиной, пепельница. Дальняя стена была завешена ковром, возле нее стояла раскладушка. Вешалка да несгораемый шкаф – вот и вся мебель. В полуземлянке было сухо, чисто, хорошо пахло какой-то травой.
Игорь хотел доложить, но Прохор Севастьянович прервал его, сказал дружелюбно:
– Пришел? Ну, раздевайся, садись.
Сам снял китель, остался в синих галифе и белой рубашке, перехваченной подтяжками, и будто подчеркнул: служба есть служба, а дружеской беседе – особое время. В такие часы Прохор Севастьянович отдыхал от начальнического бремени. Игорь чувствовал себя с ним свободно, мог и закурить, не спросив разрешения, и даже поспорить.
Прожив год у Степана Степановича Ермакова, повидав у него разных командиров, Игорь пришел к выводу, что все начальники, даже очень большие, в общем-то обыкновенные люди, имеющие всяк свои слабости. Поняв это, Игорь вовсе не утратил уважения к их знаниям и к их опыту, но в нем не осталось этакого слепого почтения перед чинами и должностями. Ну, командир дивизии, ну и что же? Поучи другого – тоже лет за пятнадцать в генералы произвести можно.
Если сказать по совести, то Игорь уважал и даже чуть-чуть побаивался не генерала, а именно самого Прохора Севастьяновича как такового. Была в Порошине какая-то скрытая сила, не знающая преград. Сам Игорь ни разу не видел Прохора Севастьяновича в гневе, Но когда тот начинал раздражаться, когда каменно смыкались его губы, выступал вперед массивный, будто обрубленный подбородок, когда багровело, наливалось кровью лицо, оставляя белым только высокий лоб, Игорь чувствовал, что эта жесткая, безжалостная сила может вот-вот выплеснуться наружу и разнести все. Прохор Севастьянович умел сдерживать себя, но эта сила кипела в нем, как магма в вулкане. Наверное, она помогала Порошину подчинять себе людей и посылать их на смерть. Игорь вот мог сам идти в любое дело, на любой риск. А доведись послать в разведку Гиви или кого-либо другого, переживал бы за них больше, чем за себя. Нет, не хватаю Игорю чего-то, что имелось у Прохора Севастьяновича, и, видно, не было у него шансов стать генералом, чем он, впрочем, нисколько не огорчался.
– Ну, расскажи, какую вы там графиню разыскали? – спросил Порошин.
– Это не мы, это разведотдел из тыла привез. Старушка такая, что уж скрючилась от возраста, но зато и французский, и итальянский знает. Она и на допросах, и документы нам переводит. Мы ее бережем. Одежду теплую достали, трофейного кофе целый мешочек выдали. По-моему, она и живет только на одном кофе.
– Письма переводили?
– Сорок штук. И один дневник. Но только последние записи. В общем-то, ничего интересного. Все больше лирика, про любовь пишут, про то, как скучают. Или уж они такие любвеобильные, или военной цензуры боятся.
– А настроение?
– Уверенное у них настроение, Прохор Севастьянович, – сказал Игорь. – Уверенное и спокойное. Надеются, что к зиме фронт встанет по Волге до Астрахани, а за зиму мы сами задохнемся без угля, без нефти, да и без людей. Их офицер так и пишет. Зимой, мол, авиация разобьет советские заводы на Урале, а потом останется только маршировать… Ну, еще о посылках много. Посылки им разрешили отправлять. Перечисляют, что послано, просят ответить, когда получили.
– Уверены они, значит? – негромко переспросил генерал.
– В том-то и дело! – незаметно для себя повысил голос Булгаков. – От меня требуют: листовку для итальянцев готовь. А что в ней напишешь? Сдавайтесь в плен? Они только посмеются: русс отступает, а сам в плен зовет!
– Ну, после боев за Лысую не очень-то посмеются, – возразил Прохор Севастьянович. – Это, конечно, частность, однако для итальянцев урок предметный.
– Они не на Лысую, они на юг смотрят, – сказал Игорь. – Они же видят, что немцы Северный Кавказ взяли и Сталинград возьмут со дня на день.
– Ты что-то спешишь очень.
– Я не спешу, я передаю, что пленные говорят. А если по совести сказать, то и среди наших такие разговоры ведутся. Гиви вон выпил вчера и причитает: «Ай, бедная жена, ай, как ты будешь! В Персию не пойдешь, в Турцию не пойдешь, куда пойдешь? Самой конец, ребенку конец! Мне тогда зачем жить?»
Порошин усмехнулся, очень уж похоже, с акцентом передал Игорь речь своего шофера. Спросил:
– Ну, а ты, политрук, с такими разговорами борешься?
– Пресекаю. Начальник политотдела велел пресекать, я теперь и говорю своим: не надо, товарищи, языками работать, легче не станет. А тут еще пьесу «Фронт» в газете напечатали. Вот и рассуждают люди: это что же такое получается, умных людей затирают, мы за всякие дурацкие ошибки жизнь отдаем… Прохор Севастьянович, ну разве можно так? Ну, зачем эту пьесу-то печатать? Да не где-нибудь, в самой «Правде», в самом авторитетном органе! Разве это правильно?
– Правильно! – резко произнес Порошин. Встал с лавки, прошел вокруг стола, поскрипывая лакированными сапогами, и еще раз повторил: – Правильно! Ты вот об авторитетах говоришь. Не пьеса их подорвала. Что там пьеса, когда мы и без нее завязли в дерьме? До самой Волги врага пустили! Некоторые полководцы наши ни к черту не годны, это факт! И я рад, что людям теперь сказали все прямо, в открытую, содрали повязку с язвы. В этом, брат, наша сила, а не слабость. Народ должен знать все, не только следствия, но и причины. Один недостаток вижу – надо было бы раньше такую пьесу пустить. Еще в прошлом году. Возьмись мы пораньше язвы лечить, может, и не шарахнулись бы на Дон и на Волгу.
– Тогда что же, не видны были язвы эти? – спросил Игорь.
– Может, и не очень видны сверху, может, и решительности кое у кого не хватало. Ведь этих Горловых у нас много, и все они у рулей стояли. Ну и считалось, наверно, что научатся помаленьку…
Порошин остановился, повернулся к Игорю; сел рядом.
– Ты что думаешь, одни солдаты спорят да рассуждают? Все рассуждают, все мучаются, только молчат. Ответственность чувствуют. Ты помнишь, в приказе сказано: «Отступать дальше – значит загубить себя и вместе с тем нашу родину…» Да разве только в нас дело? Я дневник свой забросил, писать боюсь, такие мысли в голову лезут, – Порошин поморщился, вырвалось у него лишнее. Помолчал и спросил спокойнее: – Вот ты как считаешь, почему немцы нас гонят?
– Ну, наверное, потому, что сильнее.
– Конкретней. В чем сила-то?
– Техники у них больше, танков больше.
– Позвольте-ка мне с вами не согласиться, – усмехнулся Порошин, и Игорь не без робости отметил, как багровеют щеки генерала и жестким становится голос. – В артиллерии немец никогда не был силен, ни в ту, ни в эту войну. Артиллерия, между прочим, наш традиционный конек, и пушек у нас больше, и кадры лучше, и организация на высоте. Вот минометов у противника больше было, но и в этом отношении мы сравнялись. Да и танков имеем не меньше, чем немцы, и по качеству наши машины не хуже, а лучше. И если уж говорить о технике, то немцы с начала войны и до сих пор бесспорно превосходят нас только в одном – в авиации. Тут нам еще далеко до них. Я не знаю, как по количеству машин, но по качеству они впереди. Кадры в авиации у них отличные. В воздухе они хозяева, этим и давят. Это, конечно, факт очень важный, но главный корень не в этом, главный корень в организации боя, во взаимодействии. Ты видел, как мы зимой наступали? Наспех, комом, без отдыха, без подготовки. Пехота с артиллерией еще более-менее связана, да и то только в начале боя. Потом идет на «ура», как Бог на душу положит. Танки сами по себе, авиация сама по себе. А немцы это делают? Немцы не спешат. Они сначала подготовятся, свяжут воедино все элементы, тогда уж бьют, давят всей массой огня и стали. У них пехота просто так вперед не полезет, танки на рожон не попрут. У них твердая схема. Сперва авиация пробомбит, проштурмует противника, прижмет к земле, следом, пока воронки дымятся, пока противник не очухался, лезут танки с пехотой. Да не просто лезут, а при поддержке артиллерии и минометов. Такой массированный удар выдержать трудно, ты сам знаешь. И это еще не все. Мы иной раз неделями штурмуем деревню или паршивый городишко. Людей гробим, технику гробим. Зачем? Да низачем, командарм или еще кто-либо упрется: приказано взять, и баста. А немцы ткнутся в одном, в другом, в третьем месте и рвутся там, где мы слабее. Пробьются без лишних потерь – и вперед. Вот оно как.
– Значит, взаимодействие у них лучше? – негромко спросил Игорь, стараясь не раздражать Порошина.
– Уяснил, – снова усмехнулся тот. – Взаимодействие родов войск, управление боем, точный оперативный расчет – вот в этом сейчас их главная сила, так я считаю. Второй год мы воюем, и за это время многому научились. Научились наши солдаты, сержанты, командиры младшего и среднего звена. Наша пехота не слабее немецкой, если брать один на один, рота на роту, батальон на батальон. Ты возьми этого сержанта, с которым ты итальянцев захватил.
– Парамонов, – подсказал Игорь.
– Да, Парамонов. Это же специалист войны. У нас даже в новой дивизии процентов тридцать таких… А Бесстужев? Мастер боя, он любой немецкий батальон разделает под орех. И ведь что главное: среди других наших батальонных командиров Бесстужев не очень и выделяется. Обыкновенный комбат, ну, может, чуть получше. В звене взвод-полк мы воевать научились, всеми приемами овладели. А высшее командование в звене армия—фронт застыло на мертвой точке. Там много таких, которые учиться не способны, новое воспринимать не могут, живут только старыми заслугами, на старом авторитете. В этом наша беда. Чтобы спасти положение, убирать их надо, гнать надо как можно скорей. Вот об этом и сказано в пьесе. И я считаю: правильно партия сделала, что в «Правде» пьесу напечатала. Она теперь вроде бы директивой для нас стала. Генералы, учитесь, мол, воевать, да поживей. А не умеете – катитесь к чертовой матери!
Порошин хотел сказать еще что-то, но в это время, постучав, вошел пожилой сержант с корзиной в руках. Быстро и молча он накинул на стол белую скатерть, поставил тарелки, хлебницу, рюмки, разложил ножи и вилки На три персоны. Игорь и Порошин отошли в угол, чтобы не мешать ему.
– Товарищ генерал, комиссара вызвали в политуправление, – негромко сказал сержант, откупоривая бутылку. – Комиссар велел передать: если вернутся до двадцати одного часа, то придут поздравить вас и обмыть орден. Прибор я ему поставил.
– Хорошо, – кивнул Прохор Севастьянович, мельком взглянув на часы. – Горячее принесешь минут через двадцать, договорились?
– Вы тогда крикните, – попросил сержант. – Может, закуска понравится, чтобы без спеха. А у меня все готово.
– Раньше поваром в ресторане работал, – кивнул ему вслед Прохор Севастьянович. – Дока в своем деле. Только обижается на меня, никак оценить не могу. Все некогда основательно за стол сесть… Ну, наливай по стопочке.
– Бесстужев в таких случаях говорит: зробым по чарци, или еще так: чихнем по маленькой, – улыбнулся Игорь.
– Вот я ему почихаю, он у меня дочихается, – несердито проворчал Порошин, закатывая рукава рубашки. – Ну что же, вдвоем мы… Ты уж ради праздника тост какой-нибудь изобрази.
– За орден! – встал Игорь. – За нашу награду, Прохор Севастьянович, чтобы блестела и не ржавела. И чтобы вы их получили еще много, чтобы никогда не были таким, как Горлов, чтобы всегда была таким, как Огнев, а лучше всего – оставались самим собой!
– Да ты, я вижу, тосты произносить научился! – засмеялся Порошин. – Раньше я не замечал за тобой…
– Это от Гиви. У него перед каждой рюмкой целая лекция.
– Ну, догоняй!
Прохор Севастьянович опрокинул стопку, не поморщившись, потянулся за закуской. Сержант, действительно, постарался. Приготовил какой-то необыкновенный салат, холодный, острый, так и таявший во рту. Огурчики были засолены с чесноком и с перцем, настолько круто, что жгли нёбо. Квашеная капуста лежала на большом блюде, выбирай хоть шинкованную, хоть кусками, в четверть кочна. Игорь, навалившись на все это, не мог не вспомнить Бесстужева. Капитан, конечно, тоже обмывает награду. Сидит в блиндажике на этой самой Лысой горе при свете копчушки, пьет разведенный спирт, закусывает консервами, а может, просто куском хлеба с солью и с луком. Вот бы его сюда! Только, наверно, он не чувствовал бы себя здесь свободно. Он настоящий фронтовик. Это уж у Игоря судьба такая – вечно околачиваться по тылам.
– Ты чего вздохнул? – спросил Прохор Севастьянович. – От серьезного разговора?
– Разве вздохнул? – удивился Булгаков. – Я и не заметил. А насчет разговора – так я не очень расстроился. Просто понятней стало теперь, что к чему. Вот только одного в толк не возьму: откуда же они берутся, эти бесталанные полководцы. Ведь их не поштучно считают, их много, если даже в «Правде» про них написано.
– Откуда берутся? – переспросил Порошин. – Да из того же места, откуда все. Это не проблема. Суть в том, как они сумели посты занять. На этот вопрос ответить трудно, тут разные мнения могут быть. Ты вот историк, закончишь после войны институт, повзрослеешь, подумаешь, разберешься. Издалека видней.
– Ну, до этого еще дожить надо, – возразил Игорь. – Это нескоро. У вас-то, наверно, есть на этот счет свое мнение?
– Мне пора, – засмеялся Порошин. – Мне и по возрасту, и по чину без своего мнения обойтись трудно. Ты-то еще молодой, а я, можно сказать, так и вырос в Красной Армии. И в ней, и с ней.
– И что же, эти командиры вас учили, которых теперь ругают? – съязвил Игорь.
Прохор Севастьянович дернулся, глянул сердито, но сдержал себя. Достал огурец, разрезал пополам, ответил спокойно:
– В армии было у кого поучиться. Мне такие таланты встречались – высотой с Монблан. Не виделся я с ними последние годы и вроде даже перспективу терять начал, в повседневной тине увяз.
– А раньше-то? – настаивал Игорь. – Как же все-таки генералы горловы фронтами и армиями командовать начали?
– Ох и пристал! – вздохнул Прохор Севастьянович, наполняя стопку. – Ну, за всех знакомых наших, за всех близких!
Выпил, закусил и сразу потянулся за папиросой.
– Я тебе вот что скажу: в тридцать пятом году на Киевских маневрах мы показали такое, о чем в западных странах еще и не думали. Массовое применение парашютных десантов, массированный удар танков! По общему мнению, наша армия была самой сильной. Наших военачальников в Германию приглашали, они немецкому генералитету лекции читали…
– А потом что же?
– Потом всякое было, – невесело усмехнулся Порошин. – Срок короткий, но кадры у нас основательно изменились. К началу войны почти все в нашем высшем комсоставе были выходцами из Первой Конной/ А то, что некоторые генералы еле-еле фамилию свою писать научились, на это внимания не обращали. Ты про маршала Кулика слышал? Он в военном искусстве разбирался не лучше, чем кукушка в разведении крупного рогатого скота. Доверили ему всей артиллерией Красной Армии руководить, он и наруководил! До его прихода у нас начали упор на противотанковую артиллерию делать. А Кулик отменил. Что это, дескать, за пшикалки? Давай гаубицы крупных калибров, как в гражданскую!.. Вот и остались мы против немецких танков с одними бутылками, пришлось промышленность перестраивать. Маршала Кулика разжаловали в генерал-майоры. Но те, которые чуть поумней да похитрей, до сих пор держатся. О них-то и написал Корнейчук. И о том, что растут новые военачальники, у которых талант, которым Советская власть образование дала. Генерал Рокоссовский видишь как выдвинулся? Фронтом командует. Или возьми Ватутина Николая Федоровича. С виду прост, а ум замечательный. Сам знаю, под его началом служил. Ему тоже фронт дали. В них я верю, они у немецких генералов умом сражение выиграют, а наши солдаты – в бою победят.
– Вот это да! – произнес Игорь. – С виду пьеса как пьеса, а за ней целая эпоха скрывается…
– Многое за ней стоит, – согласился Порошин. – Это я тебе для будущего, как историку, рассказываю. Таково мое мнение. Но это не для разговора с бойцами.
– Да вы что, дураком меня считаете? – обиделся Игорь.
– Нет, просто предупреждаю. Знаешь, как у Шекспира: держи подальше мысль от языка, а необдуманную мысль – от действий… Эти мысли еще крепко обдумывать надо.
– Понимаю, Прохор Севастьянович, у меня ведь тоже голова есть.
– Она у тебя пока вихрастая, – засмеялся генерал. – Ты ее береги, после войны такие головы очень нужны будут. – И продолжал без видимой связи с предыдущим, следуя каким-то своим мыслям: – Рокоссовский теперь под Сталинградом… Лучшие кадры туда собирает.
– Чуйков, который в самом Сталинграде, он тоже из боевых генералов? —спросил Игорь.
– Да, ему знаний и опыта не занимать, – кивнул Прохор Севастьянович. – И начальник штаба у него такой, что обыщешься – не найдешь. Генерал-майор Крылов, который Одессу и Севастополь оборонял. У Крылова опыт уличных боев богатейший. Его рука там основательно чувствуется…
Зазвонил полевой телефон. Порошин снял трубку:
– Да? Вернулся? Нет, не сплю. Давай, жду.
Игорь догадался, что Прохор Севастьянович говорит с комиссаром. Хотел уйти, но генерал задержал его – втроем веселей.
Комиссар пришел тотчас, сбросил у порога мокрую плащ-палатку. Щеки его раскраснелись от холода, он принес с собой запах осенней сырости. Лицо было недовольное и вроде даже обиженное. Скользнул взглядом по Игорю, сказал равнодушно: «А, Булгаков», – и сразу потянулся за стопкой, погреться. На вопросительный взгляд генерала ответил хмуро:
– В Сталинграде скверно. Последние метры держим.
– За этим тебя вызывали?
– Нет. С Указом Верховного Совета знакомили. Можешь радоваться, Прохор Севастьянович, с завтрашнего дня не комиссар я, а твой заместитель по политической части.
– Ты что, провинился, что ли?
– Не знаю, кто провинился, но институт комиссаров в Красной Армии упраздняется. Вводится полное единоначалие. Ты командир, ты и распоряжайся один.
– И отвечай тоже один?
– Само собой разумеется.
– В общем-то это хорошая новость, комиссар. Освобождают нас от опеки, от утряски и согласования.
– Я и говорю – радуйся.
– Во всяком случае, огорчаться не буду, – спокойно произнес Порошин, будто не заметив иронии; – Мы только сейчас с Булгаковым говорили, что люди у нас выросли, научились. А самолюбие, комиссар, это дело второстепенное. Ты что, за унижение сочтешь подчиняться мне? Не беспокойся, злоупотреблять не буду.
– Не век же, Прохор Севастьянович, с тобой служить. – Комиссар посмотрел на Игоря и добавил, поморщившись: – Ну, не в этом дело. Указ принят, и значит, он правильный. Только очень уж неожиданно, без подготовки. Армия, можно сказать, на грани стоит, за Волгой для нас земли нет, и такая ломка.
– Значит, назрело, – сказал Порошин.
Игорь неловко чувствовал себя при разговоре начальников. Попросил разрешения уйти. В тамбуре сержант сунул ему сверток, пробормотал сердито:
— Возьми на завтрак. Готовишь для них, стараешься, а они одни огурцы едят. Жаркое перегрелось давно…
Машина ожидала Булгакова в овражке, в километре от командного пункта. Игорь пошел полем, натыкаясь в темноте на кусты. Мелкий холодный дождь освежил лицо. За Доном взлетали тусклые оранжевые шары ракет.
Игорь думал о разговоре с Порошиным. Все-таки странно, что такие неспособные люди, так генерал Горлов, стали командовать армиями и фронтами. Кто в этом разберется? Может, верно говорили студенты-скептики, что история есть не что иное, как политика, опрокинутая в прошлое? И не лучше ли заниматься археологией, первобытным обществом? Там все просто и ясно, там одни факты… Угу, конечно… Он примется выкапывать битые печные горшки, а Ольга всю жизнь будет терзаться думами об отце. Подрастет Николка и тоже спросит о деде.
Нет уж! Никаких соблазнов! Надо отвоевать, закончить институт, потом заняться историей своего века. Работать, искать истину, говорить людям только правду, какой бы они ни была и чего бы это ни стоило!
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.