Текст книги "Беглая Русь"

После разговора с женой Демид несколько раз собирался как следует оттаскать дочь за косы. Но каждый раз, как только он с ней оставался наедине, когда Домна в огороде полола картошку, то вмиг злость пропадала, и на отца набегало тупое спокойствие. Неужели Алина так умела воздействовать на него своей юной красотой, что он как мальчишка терялся, глядел на дочь и не находил в ней то, за что вынянчивал в себе обиду. Тем не менее он всё ещё считал себя оскорблённым слухами о порочности дочери. Хотя Демид на ней не видел следов её распутства. Собственно, Алина уже в тринадцать лет выглядела довольно статной и гибкой в талии, вполне взрослой девкой. А когда промелькнуло четыре года, она походила подавно на уверенную в себе бабу. Глаза зеленоватые, блескучие, как манящие в ночи звёздочки; в её зрачках так и пульсировала страстная энергия, словно что-то в них прыгало, как бесенята. И этим даром она научилась привораживать к себе кавалеров, которым того и надо было. Но при отце Алина отводила игривые глаза в сторону, усердно занимаясь шитьём своих нарядов из привезённых отцом отрезов. И было видно, как она заметно тушевалась, наверное, предчувствуя, как бы отец не начал донимать её расспросами о кавалерах…

Что ни говорить, а жилка к хозяйственности и сноровка к шитью у дочери имелась. Она любила перешивать и перелицовывать старые платья и блузки, юбки и кофточки. Бесконечно комбинировала разные тона, сочетала разные ткани и в конце концов из-под рук мастерицы выходил совершенно новый фасон.

Покуривая у окна цигарку, Демид даже невольно залюбовался, как Алина ловко орудовала ножницами по материи. Ох, как сильно у неё было стремление красиво одеваться! Работает-то умело, а на улице вон что вытворяет! Вот так же в кузне и он, из бесформенной железки, может выковать что угодно. И только на прихоти баб у него нет времени…

Наверное, ни одна девушка в посёлке не одевалась так броско и крикливо, с каким блеском это получалось у Алины. Конечно, такому уменью она научилась у матери. Домна втайне гордилась дочерью, что она стала записной мастерицей, а по шитью, пожалуй, даже перещеголяла свою мать. Хотя на людях та иногда открыто бахвалилась Алиной, но когда дурная слава о дочери обежала весь посёлок, старалась о ней молчать. Ко всему прочему, Алина любила не только наряжаться, но и увлекаться не в меру помадами, кремами, жирно подкрашивала чёрным карандашом веки, глаза и брови. И хотя дочь выглядела, как хорошо нарисованная картинка, она всё равно такой Демиду не нравилась. Уж больно приторной казалась. И в кого ей было пойти как не в мать, с которой дочь и брала пример! Домна ещё смолоду была настолько привязчива к косметике, что даже с собой брала помаду, чёрный карандаш. Она так сильно набеляла щёки, что они казались меловыми, неестественными, а потом помадой наводила румянец и выщипывала брови до такой степени, что они превращались в тонкие ниточки, похожие на сгоревшие спички. А губы пунцовели, как шляпка мухомора, что даже было противно на неё смотреть… Он всегда покрикивал на неё за пристрастие к мазне, без конца приструнивал и недовольно ворчал. И вот по стопам матери пошла Алина. Демид порой глядел на дочь и свирепо, с возмущением цедил сквозь зубы;

– Намалевалась, как кукла! Нешто ты не знаешь, что такое бледное лицо бывает у мертвяка, а ты, сама того не ведая, убиваешь весь свой цвет молодочки и свежесть юности. У вас с матерью совсем нет понятия о красоте. Если твоя сурьма мужику не по душе, тогда для кого так вакситься, что только зря кожу губишь…

– Что ты понимаешь, папаня, это изоляция кожи от солнечных ожогов, а губы, чтобы не обветривались…

– Ты это, Алина, того… Значит, меня позоришь, зачем? – выдохнул наконец-то Демид, сейчас он даже сам не ожидал от себя, как у него это получилось.

– Как я могу тебя позорить, ты, папаня, просто выдумал, – грубо бросила Алина, слащаво улыбаясь и глядя на отца притворно, с глупинкой, будто не понимала, о чём шла речь.

И то правда, Алина думала, что отец имел в виду не её славу гулящей, а нечто другое, касающееся его самого и работы.

– Нешто ты такая глупая, что не ведаешь о чём я балакаю? – с запинкой, нервно заговорил отец. – А то мать тебе не говорила? – прибавил недоверчиво он, ревниво наблюдая за дочерью.

– Ну, разве я виновата, что мне не везёт. Хотя я не считаю себя самой несчастной. И нешто может быть правдой то, что будто люди говорят обо мне плохое? В этом я сомневаюсь, вечером меня никто не видел… – говоря об этом Алина, конечно, нагло соврала, так как однажды с Жорой Калейкиным они нарвались на сторожа Староумова. – Они лучше пущай за своими пигалицами досматривают, а за чужими – каждый может! – резко выпалила она.

– А тогда скажи, Кузьма Ёлкин был твоим кавалером? Не отрицай, я знаю! – Алина же и не думала возражать, отец же продолжал: – Сонька Чесанова, как и ты, была у него прицепщицей. Но почему-то он к ней переметнулся? Чего ж ты его не сумела удержать? И не оправдывайся. А я знаю, потому что непутёвая?

– Чего мне, папаня, перечить, когда Кузьма обманщик! Он только любит обещать, а мне такие не нужны, папаня. И хватит, я такие слухи не поддерживаю. Вот пусть Сонька попробует, ей теперь однова с ребёнком, для неё и такой хорош, – Алина проговорила это с некоторым презрением и в то же время с какой-то бравирующей иронией. Однако относительно Кузьмы она всё наврала, так как из прикомандированных парней он больше всех ей безумно нравился. Если бы только не был серьёзный, она бы смогла его полюбить. Из тех, с кем она была, только Кузьму она не хотела от себя отпускать. Но он всё равно ушёл, впрочем, как и все, кто были до него.

Конечно, перед отцом, Алине надо было как-то оправдать разрыв с Кузьмой, вот она и вспомнила то, что находила в парне, в её понимании, с изъяном. Хотя своим умишком понимала, что на самом деле близостью она пыталась удержать парня, но просчиталась, и Кузьма больше к ней не вернулся.

Сам же Кузьма, наслушавшись об Алине самих непристойных россказней, захотел искуситься доступной женщиной. Разумеется, Алина оказалась такой не первая, дома у него была охочая до горячей любви зазноба. А тут подвернулась такая простушка, которая возле себя будто нарочно ничем не привязывала. И впрямь Алина не умела возле себя удерживать парней, поэтому складывалось впечатление, что она особо ни в ком постоянно не нуждалась, ни к чему очередного любовника не обязывала. Поэтому трактористы из машинно-тракторной станции по очереди проводили вечера с Алиной. Это были все отслужившие армию молодые мужчины…

С Кузьмой у Алины встреча произошла весной за колхозным двором, в кукурузном поле они гуляли как давние любовники. Кузьма обнимал Алину с такой лёгкостью, с какой девушка согласилась пойти на условленное с ним свидание, словно между ними раз и навсегда всё давно было решено. Девушка доверительно прикасалась к его рукам, как-то чудно, радостно хихикала, точно он чем-то её без конца смешил, в то время как Кузьма совершенно молчал. В лунном свете на её бледно-матовом скуластом лице мерцала какая-то бессмысленная и глупая улыбка. Она запросто потянула его за руку книзу, при этом опускаясь на траву сама…

Действительно, всё было так, как ему рассказывали товарищи по тракторной станции. Её манера соблазнять мужчину в соединении с нежностью, порождала какое-то жутковатое чувство, словно летишь в погибельную бездну…

Для троих мужчин, живших в землянке-общежитии, вечёрки местной молодёжи как бы не существовали. Во-первых, они считали, что эти игрища для них уже давно пройденный этап. Во-вторых, полевые работы, начиная с посевной и кончая уборочной страдой, продолжались почти круглосуточно. Спали они всего по нескольку часов и снова отправлялись в поле, где находились от зорьки до зорьки. Поэтому никакие танцы и пляски не шли на ум, порой так уставали, что под собой ног не чувствовали. И чтобы немного расслабиться после напряжённой трудовой смены, трактористы разживались самогоном. А потом Жора Калейкин заметил, как хорошенькая девушка прохаживается возле стана вечером. С ней как-то вольно заговаривали городские шофера. «Может, эта та и есть, – подумал он, – о которой ходят дурные слухи?» И он попробовал закрутить с ней. Но то, что Алина была на всех одна, парни сначала друг от друга скрывали, а скоро выяснилось, что у них была одна и та же. И общение в их кругу тотчас упростилось. С того дня Алина почти не сходила с уст каждого из троих мужчин, делившихся о девушке своими любовными впечатлениями.

– Братцы, что мы будем делать, коли наша баба станет предъявлять любому из нас отцовство? – весело спросил Парамон Ставкин.

– Кто был первым – вот с того и спрос! – ответил холодно Жора Калейкин, между прочим, считавший про себя, что он-то и был им.

– Но теперь попробуй это точно установить!?

– Нашли проблему, – сказал Кузьма. – Хоть Алина маленько с приветом, но такого шуму никогда не подымет, она сама покорность. Больше бойтесь, если вдруг предки её прибегут выяснять…

– Да вряд ли Алина рискнёт сама про нас рассказывать… – пожал плечами Ставкин.

– Какие там родичи, когда она настоящая плутовка. Если бы девке кто-то из приезжих был нужен, уверяю – она бы давно накинула хомут. Вот Кузьма уже к Соньке подался, скоро женится. Так, Кузьма? – поддел его Жора Калейкин, обладатель вихрастого чуба, высокого роста. – А мы с тобой, Парамон, давно имеем своих жёнок.

– Верно сгутарил! Всё объясняется очень просто: характер у Алины блудливый, пока её подружки на танцульки бегают, Алина получает любого мужика на ночку. Скажите, кто из вас от неё не слышал заветной просьбы, чтобы никому не рассказывал о том, как она отдаётся?

– А что, братцы, у неё это недурно получается, как она умеет повалить на себя мужика! Закачаешься! – паясничая, воскликнул Жора.

– Любопытно, где она сейчас, заскучаешь по такой бабе, приеду домой, лягу со своей, а в глазах будет стоять Алина. В общем, нам, что без самогона, что без бабы здесь хоть пропадай, – подытожил Парамон и продолжал: – Вот Кузьма сперва боялся Алины, а потом первый бежал к ней. А что теперь с парнем сталось? Да то самое… Сонька перетянула, в общем, помешался!

– Вот это ты зря, Парамон, – заговорил несколько стеснительно Кузьма. – Подождите, дружки, чтобы потом кое-что с вами плохого не случилось. Вот посмотрю, всё ли у вас после второго круга с инструментом будет в порядке. Я как подумал, так и решил с ней завязать. А тут судьба сама на Соню указала. Так что даже в том случае, если она даст мне отставку, я к Алине – ни шагу. Хотя эта краля уже снова зазывные косяки на меня бросает, – прибавил он.

– А если Сонька не даст, хочешь сказать, что ей не изменишь? Ох и хитёр же ты, братец Кузьма. Как у нас в полку говаривали: дурак-дурак, но хитрый! – как бы в отместку выпалил за всех Жора Калейкин. Было ему на вид лет тридцать, тогда как на самом деле исполнилось только двадцать пять. Из тройки трактористов, будучи женатиком со стажем, он первым наторил дорожку к Алине, поэтому слова Кузьмы на счёт здоровья «инструмента» относились прежде всего к нему. Надо сказать, это Жоре удостоилось, лаская Алину неподалёку от тока, столкнуться ночью со Староумовым, набредшим невзначай на предававшуюся любви парочку.

Староумов в это время по наторенной тропинке шагал осторожно, неся на спине почти полмешка зерна. И вдруг от него совсем рядом раздался некий мучительный вопль, заставивший его остановиться и прислушаться, повторятся ли странные всхлипывающие звуки, которые нагнали на него смертельный страх? Но пока стояла тишина. Он обладал отменным слухом, и вот снова отчётливо услышал похожие на плачущие стенания женщины, доносившиеся из зарослей густой конопли. Эти необычные рыдания и всхлипы уже повторялись всё реже и, кажется, совсем затихли.

В этот момент Ивану Наумовичу показалось, что над ним кто-то решил вот так посмеяться. Да неужели такое могло кому-то взбрести в голову? «Скорее всего, это какой-то ночной зверёк или птица», – решил он, успокаивая себя. Однако прежние сомнения к нему тут же вернулись, может, действительно кто-то выслеживал его и от своей же затеи рассмеялся?! Нет, не похоже, наверно, это какой-то стенающий крик ночной птицы; он слышал, что так могут плакать иволги и кричать в лад человеку совы. Но так похоже на плачущий стон женщины, не иначе. Староумов скинул мешок с плеча на землю, отчего хрустнули сухие былки конопли…

На всякий случай он побежал на ток прихватить берданку. Ночь была довольно тёмная, не в полную силу горел фонарь, – мало керосина. И в полночь, сберегая солярку, движок подстанции отключали. Впрочем, он привык к ночному мраку и его не боялся, зато всякий посторонний звук в ночи всегда смертельно настораживал.

Но пока Староумов бегал за ружьём, женский вопль уже не повторялся. Об Алине и её шашнях с трактористами он ещё в то время ничего не слыхал. Впрочем, Алина в тот вечер с Жорой была в первый раз. Он имел богатый опыт отношений с женщинами и считал, что с юной девушкой ему придётся повозиться. Но он ещё не знал, что Алина не впервые уединялась с мужчиной и что к этому она стремилась всегда, когда ею овладевало вполне осознанное желание. И как только почувствовала себя в крепких, уверенных объятиях мужчины, она отдалась, исторгая те самые стенания, которые до смерти напугали Староумова, вызывая у него каскад разных догадок. И пока он бегал в каморку, Жора вторично испытал неодолимый прилив страсти, что случалось с ним довольно редко. Алина же впервые почувствовала невесомое, лёгкое, чарующее блаженство, которое соединяло её с мужчиной в одно целое. Она плотно прижалась к Жope, пребывая в приятном головокружительном забытье, точно боясь потерять его навсегда, при этом протяжно вздыхая.

– Кого тут носит нечистая по ночам? – приглушённым тоном, как можно смелей, спросил Староумов, держа на изготовке берданку, чувствуя как от внезапной слабости ноги стали предательски подрагивать. И там, в зарослях конопли, откуда недавно доносились вздохи, теперь лишь быстро зашептались, но ответа не последовало. И тогда кладовщик, в ипостаси сторожа, заговорил вновь: – Кого, говорю, тут носит нечистая по ночам? Чего молчите, антихристы?

– Чего тебя, дед, леший в кушеры завёл? Али не спится? – неожиданно раздался недовольный, но спокойный в своей правоте мужской голос, который сторожу показался знакомым, так как Иван Наумович от самой посевной редко встречал трактористов…

– Это я должен у тебя спрашивать, что шатаешься ночью в колхозных владениях и кто ты такой? – грубо спросил Староумов дрогнувшим от волнения голосом. – А ну пошли на свет, подивлюсь на тебя! И кто там ещё с тобой, девка, баба?

– Дед, не пори горячку, что потом будет! – со смехом бросил Жора, чем совершенно смутил сторожа.

– Вот… тогда… посмеёшься и узнаешь у меня как блудить возле колхозного объекта, – с ворохнувшимся страхом промолвил тот.

– Шёл бы себе с Богом, отец! – раздражённо бросил тракторист и поднялся с полыни, а следом – фигурка поменьше. Горьковатый запах травы прогоркло ударил в нос, да ещё кружила голову сладковатая дурманящая пыльца конопли.

– Ну, это ясно… дело, конечно, молодое, – растерянно произнес Иван Наумович. – Тогда объясни: кто ты и топай себе с молодухой… – потребовал уверенней он, пытаясь по голосу определить человека.

– Да свои, чего пристал… Лучше ступай себе сторожить, а то воры и впрямь залезут, пока ты здесь тары-бары! А может, скажешь, где для сугреву взять горилки? – спросил Жора.

– Я думаю, тебе и так нехолодно, наверно, уже с ней согрелся… Вот, кажись, уразумел, ты никак из тракторной станции?

– Будь по-твоему, но далее уточнять не будем, – и в этот момент Алина ему шепнула: «Это дядька Иван, у него всегда был самогон и сейчас не выводится».

– Ну ты, пигалка, чего шёпотом… А, кажись, по фигуре признаю… парами воровать, поди, не ходят, значит, распутничаешь, слыхал твои сладкие стоны. Вот матке с тятькой скажу или уходите прочь!.. – сердито произнёс сторож.

– А я слышу такой знакомый голос – не могу угадать, а это тот самый кладовщик, который отпускает на сев ячменёк? В таком разе, не о тебе ли идёт по колхозной земле слушок, отец? Но пока я воздержусь, в каком духе… Так что, твоя горилка, а моё молчание.

– Ты меня на мушку не бери, смотри, чтобы не хлопнулся сам, парень. А слушками пользоваться очень даже опасно, тебя же возьмут первого к ответу, – сурово, не спеша выговорил сторож, обретя крепость в голосе. – Может, ты какой вражеский диверсант, заслан к нам в колхоз подрывать его устои изнутри? Что на это скажешь?

– Это надо ещё уточнить, отец, кто действительно вредитель!.. – не растерялся Жора. – Тебе и во сне не приснится, кто! Может, я за тобой пришёл, ну что скажешь на это?

– Ладно, парень, не будем морочить друг другу головы, а на счёт горилки – это другой разговор! Гостей угостить не грех, землю хорошо обрабатываете…

– Хорошо, что понимаешь, отец… Но опасность состоит в другом, а именно в семенах… вот где твоя диверсия. Сеялки были засыпаны не под завязку…

– А кто расписывался – с того и спрос! Я выдавал по наряду и баста! – сердито отчеканил Староумов.

– Так это был я, Жора Калейкин! Вспомнил, как ты что-то долго с весами возился, а мне и посмотреть не доверил…

– Да таких мастеров, без тебя хватает! – выпалил сторож.

– Таких да не таких! Гони отец четверть самогону – отлажу – будут работать, как часики, – не без бравады отчеканил Жора.

– А ты не суйся, куда тебя не просят, без тебя давно обошлись, своих мастеров хватает…

В тот раз Староумову ничего не оставалось, как отпустить тракториста с его зазнобой. Да и парень попался не в меру разговорчивым. Главное, что он, Староумов, себя проявил бдительным сторожем. Конечно, надо было бы доложить о ночном происшествии Жернову. Но он боялся, как бы председатель опосля не наделал паники и с бухты-барахты мог бы отдать тракториста под суд. Этому искушению он было чуть не поддался и сам, но страх его остановил, как бы потом этот ушлый тракторист не бросил тень на него, Староумова. Ведь брал же нагло на испуг, даже запугивал, потому и согласился пойти на попятную. Впрочем, после того и пошёл, когда от Калейкина ему стало известно о тех слухах, которые якобы бродят по посёлку вокруг его имени. И ему пришлось констатировать, что как ни изворачивайся, а всё равно шила в мешке не утаишь. Хотя эти же подлые слухи уже дошли к Жернову и нехорошо будоражили воображение председателя, смуту поднимали в душе против него, Староумова. Но этот Калейкин без обиняков уличил его, Староумова, в хищении зерна. Ведь было же, и зерна не досыпал, и с весами мухлевал. И ему отныне приходилось брать в дежурство поллитровку горилки, чтобы подпаивать ушлого тракториста. Но с таким парнем можно вполне и поладить, этот казак далеко не его дотошный напарник Роман Климов…

С тех пор миновало два месяца. Староумову была уже известна ославившаяся своим беспутством на всю округу, дочь кузнеца Демида Ермилова. Но каждый раз при случайных встречах с Алиной, Староумов отводил в сторону глаза, словно сам поимел с ней грех.

Правда, самой Алине тоже было неудобно попадаться сторожу на глаза, узнавшему одним из первых о её поведении блудницы. И когда отец начал её расспрашивать, испытывая при этом чувство неловкости и стеснения, словно он боялся от дочери узнать всю правду, Алина догадалась, что все слухи о ней проистекают от кладовщика. Хотя она также думала, что её могли видеть в степи и бабы, искавшие за посёлком отбившихся от стада своих коров и телят. И потом могли растрезвонить на наряде другим бабам. Ведь мать откуда-то узнала и тоже, наверное, проболталась отцу?

Как была она ни глупа, однако, не совсем лишена разума, поскольку испытывая непреоборимое влечение к мужчинам, Алина о себе ничего им не рассказывала. И почти не придавала никакого значения тому, что люди, похоже, уже вели о ней недобрые пересуды. Она была напрочь лишена чувства собственного достоинства и совершенно не понимала, что девичью честь необходимо беречь как зеницу ока. Но что ей было думать об этом, когда она безоглядно верила своим кавалерам, становившимся её любовниками на один-два вечера, что они как никто будут молчать. И они тоже не знали, что несколько свиданий подряд, проведённых с одним и тем же мужчиной, почему-то вызывали у неё душевное томление, так как почти любой из них начинал непреодолимо тяготить её. И она, не отдавая себе отчёта, испытывала необъяснимое влечение к другому, чтобы с ним испытать новые физические ощущения. А если не получала того, чего хотела, Алина чувствовала, как у неё появлялся новый искус к смене кавалера. И всё оттого, поимев не одного, ей начинало казаться, что должна найти такого, который будет соответствовать её потребостям. Должен же кто-то понять, что наконец встретил как раз ту, которая написана на его роду и он ей тоже нужен на всю жизнь. А если от неё легко уходили даже после близости, значит не находили в ней свою бабу, к которой бы прикипали всей душой.

Но на самом деле это происходило потому, что не обладала обычным пониманием, что существовала женская порядочность и стыд, запрещающие женщине поступать вольно даже при наличии узости и недостатке ума. Между прочим, она действительно была напрочь лишена способности верно оценивать первого встреченного мужчину, которому в свой черёд такая и нужна была только на один вечер…

Хотя давно замечено, что женщинам, которые испытывают избыточное влечение к любовным утехам, и часто меняют поклонников, не нужно много ума. На беду Алины в посёлке их было не очень много, и ей не приходилось из своих рассчитывать на выбор единственного. К тому же местные ребята ей нравились не все, и потому ни с одним она пока не встречалась. Сначала она путалась с солдатами, которые стояли в гребле, и каждый вечер бегала к ним, а когда они уехали, вскоре их заменили прикомандированные трактористы, потом на уборку из города прислали шоферов. В одного из них она даже влюбилась, но после одного свидания Алина больше его не видела. Вот так же она рассчитывала остановиться на Кузьме Ёлкине, но он тут же от неё откачнулся, и говорили, что его невестой стала Соня Чесанова. И Алина больше не делала попыток вернуть Кузьму себе. Впрочем, после него она опять загуляла с Жорой Калейкиным, который превзошёл всех бывших, так как с ним впервые она испытала то, что у неё раньше не было с другими… И она была готова с ним остаться, но оказалось, что у Жоры в станице есть семья и от неё он не думал уходить… Но Алина о нём недолго тужила, так как его следом заменил Парамон…