Текст книги "Беглая Русь"

– По-видимому, Господи, во всём есть твоя правда: в цветке и камне, в собаке и овце, в мужчине и женщине. Но тогда, за что насылаешь на людей моры, голод, стихии – это твой промысел жесток или справедлив?

– Я не вправе ни оправдываться, ни защищаться от претензий людей, и говорю: что было то было. На это был ответ – испытываю терпение, хотя не всякий голод от стихии, зноя. Корысть вождя – отход от моей веры, возвестившего истину выше меня. Моя вина не в том, что я наказываю не сразу оступившихся и отступников от веры, а в том, что позволив разрастись человечеству, я ушёл в тень Вселенной, дав тем самым вашим мнимым властелинам создать подопытную среду. Но не от злого умысла они пошли на это, а по неведению истины добра и справедливости, смысл которых не в равных правах, а в равных возможностях при неравных стремлениях к намеченной цели. Так и повелось вопреки моим заповедям, ибо не ближнего любили, а себя, возомнившие мессиями, ваши вожди исказили доктрину развития мира. Но среди вас много алчущих лёгкой поживы за счёт других. А ведь землю я даровал всем, но она досталась меньшинству, а потом над нею стал единый хозяин – государство, отдавшее блага кучке прихвостней вождя. И вместо ожидаемого царства справедливости получилось всеобщее насилие, кровь и лагеря, потому что вождём правит сатана, но вы ему всё равно верите, отринув меня, несущего свет против тьмы.

Совершив мировое насилие, вождь посеял мор, голод, сковал вас тисками страха. Но вы продолжаете верить ему, как языческому богу, ожидающему новых жертвоприношений. Во главе с ним вы увлеклись переделом разрушенного мира, но вы забыли о святом Духе, Отце и Сыне, что это единственно животворящая сила, основанная на царстве свободы. Посему не устаю глаголить: вот вам земля, сейте хлеб, стройте дома не ради ложной справедливости, а ради царства свободы. Но так не будет до тех пор, пока вы заняты трудом, ослеплённые лжеверой ярого вождя. А ведь я ещё когда глаголил: бойтесь лжепророков, один из которых стал безраздельным властелином ваших дум… И он уничтожал и будет продолжать истреблять, ибо страх утерять власть толкает его на кровавые деяния всех тех, кто идёт против него тайно, кто возомнили себя богоизбранными, но не я их избирал, а их мудрецы и задумали так внушать народам Мира, что они единственные богоизбранные. Но возомнившие не по наивности, а совершенно искренне стремятся овладеть Миром, будут изгнаны из Мира своими же деяниями, направленными не на благо всего Мира, а лишь своего народа, который, говорю, не я избирал, а его лжемудрецы объявили себя мессиями и подняли на щит богоизбранности. Они, изгнанные из Палестины и земли своих отцов, придут к тому же, от чего уходили из земли своих отцов…

– Господи, не могу за всех просить. Но что делать мне, каким идти путём? – вопросил Роман Захарович, что даже услышал Полкан и живо поднял на хозяина голову.

– Не отвечу, ибо нет в тебе веры в меня, одно любопытство и страх. И быть мне до поры до времени в бездействии. И не мне так надо, а вам, заблудшим отступникам. А отныне живите по той вере, которую приняли, чтобы со временем от неё решительно отказаться самым прозревшим из вас, потому что лжепророчество не имеет истины…

– Создатель, не понимаю твоего такого непонятного равнодушия! В миру я много бедствовал и нуждался в благах. Но только несколько леточков попользовался твоей землей. Вот ты нашего вождя называешь прислужником сатаны. Но тогда почему ты до его прихода не содеял то, что сделал он, наделив людей землёй? Да притом допустил мировую войну и братоубийственную, когда с твоего позволения нещадно истребляли друг друга? Помню, как люди страдали, гибли и уповали, обращаясь к твоему благолепному лику свои взоры мольбы о помощи. Но почему ты их не простил и не принял, продолжая наказывать смертями? Почему же ты так терпелив к злу? Не потому ли люди отвернулись от Бога-невидимки и пошли за живым, провозгласившим себя «отцом народов», мессией?

– Старик, не лукавь, ибо живые прославляли меня: «Бог уберёг, Бог уберёг!» А в остальном за мной оставалось право – разбирайтесь сами, чтобы потом, наконец, уяснили, насколько погибелен для нации путь разрешения споров и конфликтов войнами. Была дана вам земля при царе, но вождь пролетарский посулил вам ещё и мир в придачу, чтобы вы пошли за ним и приняли его лжеверу за справедливость. Но вы не ведали, что он одержим был сатаной и я тогда вступил с ним в схватку ради спасения ваших душ.

– Господи, не допусти повторения пережитого! Я во многом тёмный старик и твоих законов не разумею. Страха власти и без тебя нагоняют, но охолоди их чересчур горячие головы и сердца, уйми изуверов! Но меня еще очень волнует то, что ждёт людей, построивших в степи посёлок?

– Сначала о войне: ещё не все народы учли уроки истории, они ещё не пройдены новыми властителями-антихристами и на Западе, и на Востоке. Грядет новая кровавая жатва, но обильней предыдущей. Не я так хочу, а мой вечный противник – дьявол! Его теория зла неисчерпаема, а он выдумывает руками покорных ему людей всё новые способы насилия и смерти. Но его усилия так же обречены на провал, как и его слуг, ибо все захватчики не признавали заповедь мою: кто придёт с мечом, тот от меча и умрёт. А дьяволу она не доступна, он наделяет фанатичным вдохновением своих исполнителей учения зла, и которых горький опыт прошлых авантюристов ничему не учит. И одержимые дьяволом не ведают укора совести, так как всё человеческое им чуждо…

Так ли я доходчиво тебе объяснил причины, приведшие к тому, что теперь сталось с вами, снявшимися с насиженных, обжитых ещё далекими предками гнёзд? Мне, конечно, доступно одним охватом обозреть всю картину мироздания. Прошлое – в моём центре разума, управляющего эволюцией, а из того, что было – программируется настоящее. Вот оно уже настало тысячу лет назад, а из минувших веков формируется будущее, потому что предпосылки настоящего – следствие прошлого, вырастающего в перспективу будущего. Хотя вам пока не обязательно её знать, впрочем, ты можешь её вообразить, ибо тебе всё равно не дано испытать грядущее, которое будут созидать твои внуки. Я наделил их ходом ожидаемой действительности. Человек – инструмент моего творчества бытия, люди, как часть меня, а значит, и целого мира. Вы проходите три вехи: прошлое, настоящее, будущее, но последний цикл судьбы прерывается, потому что начинается переход в потустороннюю реальность, которую вы называете смертью. Поэтому вы пребываете в трёхмерном измерении, отпущенном мной вам, которое для меня неделимо. Ибо обитаю сразу в трёх ипостасях, вьющихся непрерываемой спиралью, управляемой святым Духом, оберегающим околоземное пространство. Но его земное происхождение объясняется дыханием Вселенной. У меня нет любимых государств, любимых народов, избранных наций. Ибо кто говорит, что всем и вся управляет космический разум – это есть Я. И те, которые говорят, что Богом избраны – не верьте им…

А теперь о том, что ожидает твоих земляков. О них моё суждение заключено в их насущных думах. Ибо ваш вождь создал не отвечающую моим заповедям среду. Мне нелестно руководить людьми, наделёнными от меня проявлениями разума. Я никогда так не делаю, ибо вкладываю в сознание свою веру, и этого достаточно, чтобы жить в ладу. Но сложнее отступившим от моей веры, судьбы которых подключены к творческой системе, руководимой мной. Они как всегда вспоминают обо мне лишь в минуты тяжёлых испытаний. А ведь мои заповеди понимаются совсем нетрудно и многие их усваивают, как для насмешки надо мной, потому и в жизни им мало кто серьёзно следует. И не ведают, что они – моё завещание и ориентир на пути спасения. Жадность и ненависть у многих идут рука об руку, не помня о доброте и справедливости даже элементарно. Но постоянно напоминать вам об этом в мои обязанности не входит, потому как вы сами осуждаете моими устами живущих не по совести. И как часто, содеяв зло, после спохватываются и вспоминают меня и каются в своих грехах и преступлениях с моим именем на устах, потому что я терпелив и готов молить о прощении, кто единственно непоколебимо верит в меня, а значит и в силу мою. Однако очень часто эта лжевера подводит самых завистливых, корыстных, алчных, мстительных, жестоких, коварных, ибо проходит время и настаёт неотвратимое наказание за нарушение моих незыблемых истин и заповедей, а которые ищут пути познания меня и находят, тем и воздаётся сторицей. Но, к сожалению, многие ли понимают, что иного выбора у них нет, что мера ими содеянного зла перевешивает чашу терпения моего и карающий меч обрушивается на отступников от моих заповедей. И тем не менее, как всегда, к ним приходит запоздалое прозрение, но зачастую, когда ангелы смерти уже к ним на подлёте, приближение которых на несчастных наводит панический ужас. А следовательно они поздно обращают ко мне взоры мольбы о помощи, ибо спасаю я лишь принимающих меня. Моё сожаление поистине безмерно, когда до последних минут своего грешного бытия, люди не ведают, какой непобедимой силой наделены ангелы смерти. В тот момент они выбирают из вас тех, у кого линия жизни больше длиться не может до того предела, что отмерено ангелами-хранителями…

Однако не всем дано отделить судьбу страны от линии жизни её вождя. Хотя на время они устанавливают космический контакт взаимодействия, впрочем, на тот отрезок истории, который зависит от характера и деспотии вождя, ставящего судьбу народа в обстоятельства, присущие его психологии и нравственности, от которых напрямую зависят отдельные судьбы людей. И как раз на них я неволен влиять, одержимых чуждыми мне идеями. Вот когда сатанизм, правящий историческими личностями и простым народом, просто-напросто берёт над моей истиной спасения временный перевес. Тем не менее я отнюдь не пасую, я терпеливо выжидаю и подготавливаю почву к сокрушению дьявола. И в конечном счёте происходит преображение моих поверженных заповедей, потому как они воистину светоносны и бессмертны. И опять-таки, заблудшие не ведают света моего, ибо долго живущие во тьме сознания, им не дано постичь истину смерти, а посему для грешников и преступников она есть расплата, тогда как искренне пронёсшие мою веру по жизни обретают святое право перейти в Царство небесное. Но рая я никому не обещаю, он в ином измерении, о чём вам до поры до времени нельзя знать. А на Земле легковерные, навроде ваших вождей, придумывают его, хотя у них была лишь идея-фикс, чтобы поверили и пошли за ними, что их идея обретёт материальность…

– Но что же с душами умерших происходит?

Они возвращаются в чрев мой, где обитает их лишь светящаяся оболочка, некогда живших людей, иначе говоря, их души, которые при рождении маленьких существ я возвращаю на Землю, помещаю в них, в зависимости от того, какой судьбой они наделены мной…

– Но почему же ты, Господи, на равных со злодеями, караешь так же честных людей, неужели только потому, что они отступили от твоей веры? – вдруг неожиданно для себя вскричал Роман Захарович и затем тихо молвил: – Были некогда у нас дед Пипка, председатель колхоза Сапунов, совсем недавно – Семакин, все они пострадали по оговору и ни за что исчезли бесследно.

– Старик, ты забываешь главное. Я милосерден и справедлив. Вспомни моё речение о зачинщике смуты, идущим первым на плаху, точно такое же постигло его последователей, за ними идут отступники, принявшие чужую веру. Мой сын пострадал на кресте во имя вас, тогда как ваш вождь и его сподвижники отправляют на казнь простых смертных. Возмездие свершилось, когда ваш главный вождь понёс ту же кару, а мог бы жить, но сатана указал ему путь и он ушёл от меня и предан был анафеме. Он был его слугой и явил Миру изнаночную сторону истины того, к чему я не был причастен, ибо сатана творил свой мир и засеял подобными себе, и они ходят среди вас не с моим именем, и указал ему обречённых на жертвы. Хорошие люди в общей упряжке главного вождя совершили противоестественную ломку сознания и психологии крестьян, отторгли от земного вековечного жизнеустройства, тем самым уводили в ложную от истины веру. Никто из них не увидел, что вера моя искренней, светоносней и правдивей той, которую насильственно и оголтело насаждали народу. Поэтому не мудрено, что она несла в себе заведомый обман. Постепенно злой дух овладел умами и душами хороших и добрых людей, которые были не в силах противостоять антихристу. И они не стали ему сопротивляться, задавленные диким страхом. Ибо водоворот лжеидей по-прежнему будет фанатично затягивать в воронку бездны всё новые жертвы до тех пор, пока вы сами не поймёте всю гибельную тщету навязанных вам устремлений в построении земного рая. Ведь нелегко отличить истинное добро от лжедобра, внушаемого вашим деспотичным вождём, заслонившим собой и запретившим мою веру. А посему вы без неё, как без воздуха. И тот, кто воспротивился ложному развитию, по которому пошла страна, на себя враз навлекли гнев бесноватых последышей вождя. А его карающая десница беспощадна по своей кровожадности, что сродни геене огненной. Кто теперь может по-прежнему отрицать не существование ада? И посему тот заведомо лжесвидетельствовал против меня, кто грозил своим отступникам, что после смерти они попадут в геену огненную. Но они получили его раньше, ещё при жизни, чем уже вдвойне наказаны. Ты называл хороших людей, неосознанно боровшихся против тирании деспота, воплощавшего сатанизм. И за это он казнил их, а вместо обещанного вождём им рая, от меня они получали всепрощение и отпущение грехов. Им теперь не угрожает попадание в ад, но и врата царства Небесного для них закрыты навсегда за отхождение от веры моей…

И вам, живущим на земле, напоследок глаголю: воистину моё пророчество сбудется гораздо раньше, чем этого хочу я, когда сменятся несколько поколений и во всеуслышание затрубят ангелы о неудавшемся опыте деспотичного вождя, учинённом им над судьбами страны, отрекшейся самой первой от меня под его дланью. И с великим сожалением я буду взирать на тех, кому в уста вложится злоречие: «Это Бог покарал непослушных, отступников и неверных». Хотя на самом деле вы это совершили в тот самый момент, когда отрекались от меня: одни добровольно, другие принудительно, а третьи богохульствовали над моей истинной верой. Но всем воздастся по делам их…

– А тогда кто же наказал верующих в тебя? У нас в посёлке есть бабы, которые и заповеди соблюдают, и истово тебе поклоняются, например, Серафима Полосухина.

– Она мне не служанка, я ей не барин, однако всё ей зачтётся: вера в себя, в свои руки, а значит в меня. Коли я в запрете, то не хуля власть, которая не от Бога, а от дьявола, эти люди спасутся молитвами о дарованном им труде, дающем хлеб и пищу…

– А председатель колхоза, говорят, к власти пришёл, предав Сапунова. Как же так, наказав одного честного отступника, ты простил худший порок другому?

– Не всё познаётся в сравнении. Ибо за каждый недобрый поступок, люди невольно подводят себя к роковому концу, что неведомо никому до поры до времени. А месть Жернова тот же порок того, кто лишил жизни сына моего Иисуса Христа, преданного Иудой… Но если бы Жернов не проникся пагубой этого порока, то удержался бы от другого соблазна – наживы неправедным трудом. Ибо глаголю: за сей порок скоро он заплатит большим пороком, что приведёт его к роковому исходу. Жди, старик, грядущих событий…

На этом видение старца в облике Господа тотчас исчезло, словно выключили киноэкран. И на какое-то время Роман Захарович погрузился в глубокий, провальный сон. Но как жаль, что он пока не мог знать, что беда уже обложила его со всех сторон. Вот и Полкан отчаянно, тревожно заметался по хижине, поднял вдруг громкий, пронзительный лай, подлетая то к дверям, то к изголовью хозяина с донельзя жалобным и протяжным, подвывающим скулёжем…

А в базу было слышно, как заволновались, засуетились, зашумели, застучали копытцами овцы и бараны, а иные даже гортанно заблеяли, почуяв смертельную опасность приближающегося огня. И они там, точно водяные серые буруны кружили по загону с шумом то в одну сторону, то в другую, переполошенные диким страхом. Полкан, естественно, улавливал охватившее овец беспокойство, чувствовал неладное, что происходило вокруг кошары. Вот где-то треснула палка, пёс на это ответил рычавшим лаем. И только тогда Роман Захарович очнулся и подхватился с места, как ужаленный или окатанный ледяной водой.

– Что, Полканушка, никак тебя лешак раздирает? Небось, лиса мимо пробежала или ещё какой зверь степной, – и он было хотел опять улечься спать. Да вдруг сам почуял, набивавшийся в щели хижины запах соломенной гари и дыма. И тут чабан быстро выглянул в окошко, а там что-то замерцало, оранжево-алым блеснуло раз-другой, словно отражённым в зеркале огненным сполохом, ходившим раскалёнными волнами и клубами дыма. Вот когда Роман Захарович, стряхнув мгновенно окончательно сонную дрёму, инстинктивно перекрестился, охваченный беспомощностью и страхом. Но всё равно быстро сорвал со стены над топчаном висевшую старую берданку с самодельным прикладом, всунул патрон, заряженный крупной дробью, встал с топчана, нашарил кое-как обувку. Сердце враз опахнуло тревогой, отчего неприятно всего зазнобило под лопатками, руки напряглись, задрожали от усилившегося осознания беды.

В это время ещё сильней запахло дымом и удушливой гарью. Неужели стог соломы полыхает, привезённый недавно для утепления база. Но это было ещё полбеды, лишь бы баз не занялся огнём.

Не медля больше ни секунды, Роман Захарович выскочил из хижины. Овцы все сбились тесно в кучу, и более не метались, не волновались и застыли, как неживые, в беспомощном оцепенении, и настороженно устремили взоры в одном направлении туда, где был покрыт соломой навес. И как раз с одного бока он пылал, правда, огонь на него не столь жадно набрасывался, а как-то вяло, видно, за ночь солома отсырела. И от неё лишь обильно валил дым в сторону балки, сворачиваясь замысловатыми, многослойными жгутами и кое-где выбивалось то слабыми, то сильными сполохами пламя. На востоке уже занимался рассвет, лиловое, усыпанное уже редкими звёздами небо, сперва становилось изумрудным, потом лимонным. Однако, невесть откуда занявшийся пожар осветил часть ближайшего база, плетень. Роман Захарович поняв, что берданкой ему некого отпугивать от кошары, поставил её около двери в хижину, подхватил ведёрко и стал черпать из деревянной бочки воду, чтобы ею обливать хижину и остальную часть навеса, куда огонь ещё не добрался. Хотя было отнюдь не легко вскидывать ведёрко с водой кверху, и вода подчас не достигала цели – лилась прямо на чабана. И тогда ои взошёл на бугор, откуда было наиболее удобней сверху поливать водой навес и хижину.

В это время ветерок неожиданно усилился, словно только для того, чтобы быстрей раздувать пламя. И где-то отдалённо гухнул гром, и стремительно приближался, вместе с закрывавшими тучами звёздное небо. С запада отчётливо потянуло запахом дождя, правда, соломенная гарь и дым окутали почти весь баз. Но горела только часть плетня. Роман Захарович бегал с ведёрком к месту огня, норовившего сползти с крыши на плетень по столбикам и сбивал всё шире расползавшееся пламя. И тут с обвальной силой, как водопад, сорвался спасительный дождь, и в считанные минуты потушил остатки неведомо отчего занявшегося пожара…

Демид без конца ворочался с боку на бок, долго не мог заснуть, и только было впал в сонливое забытьё, как в окно хаты осторожно постучали. Хозяин перевалился через жену Домну, крепко спавшую. И, чиркнув спичкой, босиком пошёл в переднюю, где на кровати спала дочь Алина; зажёг лампу, стоявшую на столе; он посмотрел на дочь, в прорезь ночной рубашки ненароком увидел, откровенно выглядывающий коричневый сосок груди. Демид невольно кашлянул, стыдливо потупил взор, при этом испытывая какую-то свою отцовскую беспомощность в обуздании вольного поведения дочери. Ведь только что пришла с улицы, когда он начал засыпать и не слышал, как Алина прошмыгнула к себе на постель. Демид стиснул зубы, как от боли, остановился перед выходом из горницы в коридор возле вешалки. Снял пиджак, и, взяв горевшую лампу, пошёл в коридор, не прекращая думать, что на дочь он всё равно накинет хомут, а нет, так удавит своими же руками, чтобы больше не позорила его, своего отца…

Демид открыл дверь из коридора на улицу и в свете лампы увидел Афанасия Мощева, который чего-то среди ночи неожиданно пожаловал к Демиду. Хозяин заметил, что тот весь взъерошенный, буквально на себя не похожий. Глаз с бельмом, кажется, огнём горел, а здоровый – сверкал, как алмаз. Демид вышел к нему на двор, уставился на приятеля в полном недоумении и ждал, что тот скажет, но разговор был короткий и очень злой.

– Ну, чего спать не даёшь, Афанас? – ежась от ночной стылости, глядя на товарища исподлобья, нетерпеливо буркнул Демид.

– А ты чёго с лампой вышёл, с ума спятил?! Спрячь! – и Демид послушно зашёл в коридор, поставил её там на столе и позвал за собой гостя.

– Ну так чего? – спросил хозяин, когда тот следом вошёл, чувствуя тёплый запах керосина и жилья.

– А то, ядрёна вошь, загрёб меня сэгодня Иван, вбок бердач приставыл! – начал раздражённо, прерывающимся тоном от волнения и злости Афанасий.

– Ты же сам его хотел прижучить, Афанас, а как же вышло, что он тебя первого?

– Это верно, но опэредил, засаду содеяв, чок мой вынюхал раньше и подстерёг, гадюка подколодная…

– Ну и што, в рыло бы заехал, всё равно первый ворюга! Бердач осечки даёт, да и стрелять бы не посмел. А говорил мне, что изловишь Ивана! – снова напомнил Демид.

– А чёго теперь балакать зря, пэрехитрил Иван, выслэживал вись вэчер. Думаешь, я на току не був? Но чёго теперя… ты слухай, что баю… Он мне, гадына, такое условые поставыл, што Жернову ны слова не сбалакнет, ежли буду молчать желэзно. Но ещё бы, я его огорошил, что донэсу, ежли, значит, он первым это содэе…

– Вот это по-умному! За жабры гадов! – Демид неистово сжал кулак, напрягся от ненависти.

– Тебе сказать легко, сидя дома, с жинкой забавляясь, – нелюдимо глянул Мощев. – Он же мэнэ застукав, a вовсе не я ёго, это, бачишь, большая разница. Нечего мне было лезьты под амбар, малость не дождався, думал он как увсегда в это время домой потопал с мешком на плече, а самого вон кака жадность одолела. А то, что Иван обещал не доносить Жернову, это его такая хитрость, чтобы я поверив, а сам увсё равнэ тишком заложэ. И тебя, Демид, он тоже назвал, что ты мой сообщник! Значит, давно следыв… хлеб, говорит, он в город на подводе сплавляет. А ты ему таскаешь, вот оно что… – сжался весь Афанас от такого признания, растерянно моргал бельмастым глазом.

– А это он тебя брал на мушку, разве не сообразил, Афанас, и ты ему поверил и небось сам согласился с его выводом? – гневно, но тихо заговорил Демид. – А куда он возит, чай, не за город? Ты эта у него не спросил? Быстро он тебя разложил на лопатки, верно, говорю?

– Ты за кого мэнэ принимаешь, Демид, о тэбе я речи не вёл, и ему велел строго держать язык за зубами. Не хотел я тэбе балакать, да, видно, ошибся… это мы думали, что навроде в город возит, а н-нет, на мэльницу. От мужиков слыхав, что видели его там лэтом.

– Так Староумов возил не раз на помол зерно колхозникам, ты это имел в виду? Кого ты хочешь провести, Афанас?

– Не буду спорить, время дорого, Демид, ночью разве махнуть туда нельзя?

– А я тоже так подумал. Остаётся нам Ивана хорошенько подкузьмить…

– Вот хорошо, что мы думаем одинаково. Нэ будэм откладывать, нам тэперь кроме головы нэчего терять. Дам тоби горилки, сей же миг ступай к Пантелею, бери у него коня и скачи… в Камышеваху, подпусти красного петуха к овчарне, чтобы дед Климов малость пострадал. А на Староумова падёт подозрение, ведь известно, как вони раньше за владения спорили. Или Иван нас крепко захомутает, а Жернов всунет ему плеть в руки… И это отвлёчет от нас.

– А ты уверен, что на Ивана полетят все шишки? Хотя я не слыхал, чтобы дед Роман с ним не ладил. Это точно? – раздумчиво промолвил Демид, чувствуя, как в душе от предложения приятеля на загривке блуждал неприятный холодок и даже на голове шевелились волосы. Однако, видно, ему всё равно придётся пойти на это, так как появилось смутное предчувствие неминуемой беды в связи с тем, что Староумов застукал Мощева с поличным. А вдруг и впрямь заложит председателю, а тот поедет в район и кинется заявлять в милицию…

Между прочим, Демид тоже понимал, что Жернов, наверное, с каким-то умыслом отослал Климова подальше в степь от Староумова. Ведь было ясно, как белый день, что дед мешал им воровать; его честность была начальству поперёк горла. Об этом тишком поговаривали даже бабы…

Конюх Пантелей Костылёв и кузнец Демид Ермилов тепло привечали друг друга не потому, что обоим приходилось по долгу службы общаться. Одному подковать лошадей, а другому для поездки в город снарядить бричку и потому взаимное тяготение друг к другу объяснялось ещё простым желанием выпить вместе да поговорить о том о сём. Поэтому даже со стороны усматривалась установившаяся между стариком и ещё нестарым мужчиной некая обоюдная симпатия. А в эту ночь, как мы помним, Пантелей тоже не мог заснуть; курил на топчане в своём углу при конюшне и не замечал, как без конца вдыхал в себя едучий, прогорклый дым от цигарки, а также запахи конского навоза, мочи, пота, сыромятной кожаной упряжи и душистого сена.

И в тот самый момент, когда Пантелей засыпал с мыслями о сыне Макаре, внуке и внучках, но больше о старшей Шуре, обитавшей в городе на учёбе, вдруг кто-то резко постучал в окно, стёкла которого от пыли и паутины были непроглядно мутны. Он всё собирался их промыть водичкой да протереть, но то забывал, то всё было недосуг.

Пантелей, кряхтя и вздыхая, поднялся с немалым удивлением, кто бы это мог быть в такой поздний час? Он озадаченно уставился в окно, но там, в черноте ночи, никого не разглядел, тогда заелозил заскорузлой ладонью по шершавому от копоти и пыли стеклу. Там темнела чья-то фигура, вот она прояснилась, когда стекло немного очистилось, он подумал, что это, наверное, пришёл Макар. Но потом признал в человеке Демида, и решил, что того в такой час только несчастье погонит в ночь.

– Открой, пёс, старый! – приглушённым голосом требовательно заворчал кузнец.

– Чего ломишься, как боров дикий, Дёмка, а ещё обзываешься! Ну сплю я, а тебе, лешак, yтpa не будет что ли? – отозвался несколько виноватым тоном поняв, что у того ничего не случилось…

– Дело срочное, открывай, леший тебя возьми, не узнаешь спьяну, так сейчас осветлю голову горилкой. Вот гляди! – и Демид решительно выдернул из бокового кармана бутылку. Каким-то чутьём дед Пантелей смекнул, с чем к нему пожаловал кузнец. Уже не раз они по разным поводам вместе распивали самогон. Конюх впустил кузнеца.

И на этот раз выпили они, поговорили о пустяках, а потом Демид велел запрячь ему лошадь для верховой езды.

– Куда тебе надо, Дёмка, нешто до утра не дотерпишь? – недоумённо во хмелю уставился конюх.

– А ты меньше спрашивай! В Мишкин поскачу к фельшеру… занемогла моя баба…

– Да, точно? Сразу сказал бы.., но ты того.., чтобы Пашка не пронюхал.

– Какой там секрет, ежели человеку стало дюже плохо? Но ты всё равно молчи… а не то душу вытряхну… – серьёзно предупредил тот.

И Демид поскакал, вернее, сначала шагом, обогнул колхозный двор, а после, выйдя на дорогу, дал лошади под бока стременами, чтобы быстро взяла намётом. И путь его лежал вовсе не в Мишкин, который находился на юго-востоке, а намного от него южнее. Под давлением обстоятельств, по наущению Мощева Демид проскакал в ночи таинственным всадником четыре версты… Но мы уже были свидетелями нежданного на кошаре пожара., и как тушил его, напуганный случившимся, Роман Климов…

Слышал ли он отъезжавшего от кошары всадника, никто не знает, скорее всего, что нет. Впрочем, лай метущегося в стороне от овчарни Полкана, по-своему привлёк внимание чабана. Но занятый пожаротушением, на тревожный лай собаки он поневоле махнул рукой, ибо в тот момент ему было не до Полкана, что-то вынюхивавшего.

И как хорошо, что вовремя подоспел дождь, словно помог Всевышний справиться с бедой. И тем не менее, разгоравшееся всё больше пламя, быстро потушить было невозможно. Поэтому на базу сгорела часть плетня, а державшие навес столбики, подгорели и кое-где вместе с крышей рухнули. Овцы все сбились в плотную кучу в противоположной стороне открытого база, чуть не выломав, в создавшейся давке, ворота и, хорошо, что они не пострадали. Тем не менее, покрытый соломой навес из жердей изрядно прогорел и совсем обрушился; это немного облегчило дело, и вскоре огонь был потушен и дедом и дождём. Лишь какое-то время ещё продолжали дымить жердины, столбики, влажная солома тоже внутри тлела, баз как-то непривычно оголился. Как бы прижавшись к плетню, стояла абсолютно не задетая пожаром сторожка. Да и ту дед более всего отсекал от жадного, лютого огня, и что с немалыми усилиями ему удалось достичь.

И когда уже опасность полностью миновала, Роман Захарович ещё раз обошёл баз, отыскивая в предрассветных сумерках приметы: почему ни с того ни с сего полыхнула огнём кошара? Дождь этим временем из ливня превратился в моросящий, бесшумный, раннеосенний…

Роман Захарович вспоминал, что с вечера, при обходе кошары, он не курил. Да и оставшиеся после курева огарки от цигарок обыкновенно вдавливал в землю каблуком сапога. Поэтому какая-либо случайность его неосторожного обращения с огнём полностью исключалась. Если бы даже на ближайшем к кошаре поле работал трактор, то и в этом случае пожар никак не мог возникнуть, уж слишком было бы до неё большое расстояние. И, единственно, оставалось гадать, что кто-то умышленно поджёг овчарню. Это обстоятельство его укрепило в полной уверенности, что пожар является делом чьих-то рук, направленных на подрыв колхозного строя, успехи которого, наверное, кому-то портили настроение. И газетные сообщения о тогдашних судебных процессах, проходивших по стране, как бы подтверждались исключительно саботажем, вредительством, хищениями, и потому были вполне обосновано верны.

Потом Роман Захарович вдруг вспомнил сон, который вещим смыслом указывал на случившийся пожар, отчего дед невольно перекрестился, чего уже давно не делал. Сейчас у него возникло такое ощущение, словно за ним кто-то наблюдал. Он внимательно присмотрелся к округе, при этом чувствуя, что таинственный соглядатай вовсе не нёс ему явной опасности. Но нет, никого не увидел, наверное, просто устал, вот и мерещится что-то. И вдруг необъяснимая сила заставила поднять голову к моросящему унылым дождём небу. И там, в серой непроглядной пелене, ему показалось, как что-то вспыхнуло зеркальным огнём, а потом это тело зависло горящим шаром. Но вскоре он постепенно удалился в небесную глубь и потонул в предрассветном мареве. Роман Захарович снова перекрестился, хотя абсолютно не ведал, что бы это могло быть? Может, от усталости просто примерещилось или тучи разошлись и в просвет ударило ярким светом небесное тело или большая звезда? Климов машинально сворачивал цигарку, возле него спокойно сидел Полкан, посматривая на хмурое лицо хозяина…