Текст книги "Беглая Русь"

Роман Захарович, дав Жернову согласие стеречь в степи овец внешне благосклонно, на самом же деле понимал, чем именно было вызвано его такое перемещение с одной службы на другую. Он не просто нашёл покладистого дурака, а со своим дальним умыслом. Хотя Климов мог отказаться, но другого выхода не видел, так как ощущал, исходившую от Староумова неприязнь, нашедшего нужную поддержку у председателя, которая в ответственный момент обернулась против него, Климова. К тому же Староумова и Жернова скрепляли земляческие отношения, а жена кладовщика Полина числилась в должности сторожа, вместо которой не один год дежурил Староумов. Как раз такое совмещение кладовщика и сторожа у людей вызывало острое подозрение, но о чём они, однако, тишком судачили лишь между собой, а при районном начальстве, если оно к ним заворачивало, боязливо помалкивали. Хотя про себя возмущались сколько хотели. Правда, у людей было своих забот через край, чтобы ещё вмешиваться в посторонние. Но, глядя на колхозного вожака и его приспешника, каждый человек ухитрялся любой ценой обеспечить свою семью куском хлеба. Ведь ещё не только помнился недавний повальный голод, но отныне он никогда не забудется, и недаром теперь учивший людей житейской смекалке, что нынче на трудоднях далеко не уедешь, впрочем, в своём большинстве люди по-прежнему еле кормились. А поскольку некоторые даже умудрялись продавать на рынке какие-то «мифические излишки», было совсем нетрудно догадаться, откуда они брались. Естественно, председатель пока об этом размышлял, но никаких мер не принимал, чем только набрасывал на себя нехорошую тень. Хотя о том, каким способом Жернов некогда стал председателем, Роман Захарович почти с первого дня степной жизни был наслышан от людей. Но насколько эти слухи соответствовали действительности, мало кого интересовало. А ведь могли нарочно опорочить злые и завистливые языки. И в любом случае ему не манилось выслушивать байки подхалимов о том, с каким старанием Жернов заботился о колхозе и людях. И за версту было видно, что он рачительный и умелый хозяин, поставляющий стране хлеб больше намеченного заготовительной конторой. Но чего это стоило людям, было заметно в те дни, когда людям с большим трудом выплачивались трудодни, но не деньгами, а только производимыми продуктами. Причём и с немалой задержкой и не в полном объёме, чем людей поневоле вынуждали украдкой сыпануть в обувь, в карманы, в куль из платка, горсть-другую зерна нового урожая, а бывало и так, что увязывались следом за комбайном или лобогрейкой и собирали колоски, осыпавшиеся зёрна, для чего, правда, бабы посылали своих подраставших детей…

Помнился Роману Захаровичу собственный грешок, как он сам, неся на току дежурство, незаметно нагребал в полотняную сумку из ароматной кучи зерна, невольно притягивавшей к себе людей. Но пусть хоть кто ему доказывает, что этого делать нельзя, что это наказуемое деяние, а разве не преступление ломать веками сложившийся уклад крестьянской жизни, лишать их возможности самим обеспечивать себя продовольствием? Людей насильно согнали в противоестественную артель. И это было сделано почти сознательно, чтобы вызвать голод. Да и найдётся ли в колхозе такой человек, чтобы равнодушно прошёл мимо кучи янтарного зерна? Лишь одна мысль о возврате голода даже трусов превращала в смельчаков, бесстрашно закрывавших на опасность глаза, какая исходила от властей…

Однако страх начальству во много раз ведом меньше, чем законопослушному гражданину. И вместе с тем страх перед голодом был в несколько раз сильней того, что могли быть пойманы с поличным и отданы под суд. А тут ещё приходилось остерегаться своих же земляков, как бы кто из них не выдал властям. Так недоверие отчуждало людей и они избегали друг друга, поскольку знали, что даже две-три горсточки зерна могли накликать беду, поэтому в момент воровства лучше держаться подальше от посторонних глаз. Хотя они не считали, что совершили преступление, ведь хлеб был выращен их же руками. И было совсем непонятно, зачем им было друг от друга таиться, получая за труд какие-то крохи, тогда как государству отдавали почти всё ими выращенное. И разве это не та же самая эксплуатация? Но теперь не помещиками, а государством. И можно ли после такого дележа говорить о справедливом, равноправном распределении, когда люди не получали от колхозного уклада должного прибытка? И тем не менее все безропотно помалкивали, тая лишь в душе бродившее недовольство… И никого не успокаивали заверения и своего, и районного начальства, что эти трудности временные, так как новое всегда прививается трудно.

Давно осталась в прошлом единоличная жизнь, когда были свой инвентарь, свои наделы, своё хозяйство, своя открытая торговля выращенным урожаем. А какими всевозможными ремёслами тогда люди владели свободно. И никто им не чинил препятствия, а теперь за то же самое власти могли наречь каким-нибудь подкулаческим элементом. Но та пора безвозвратно канула в Лету, хотя всё равно помнилась Роману Захаровичу, как добрая сказка. Ведь в те, теперь лучшие для крестьянства времена по углам никто ни от кого не таился. И только и делали, что свободно возили на продажу в город излишки хлеба, продуктов, молока, так как все знали, что всё это выращено на их подворье. И люди были значительно открытей, душевней, доверчивей, чем стали нынче, подозревая друг в друге врага. А что делалось сегодня в колхозах, с прежним укладом нельзя сравнить. Чужие дяди из МТС на тракторах засевали поля, а колхозники пахали, сеяли, убирали урожай на быках и лошадях. А собственной колхозной техники было немного: брички, возилки, двуколки, линейка для председателя, сеялки, бороны, плуги, диски, веялки, сушилки и другой мелкий инвентарь.

В своё время Роман Захарович на току нёс дежурство добросовестно: осматривал амбары, зернохранилища, технику, агрегаты, подходы к службам от дороги, которая вела к току с колхозного двора и с полей, по краям которых высились уступами глыбы жёлтых соломенных скирд. За сохранность колхозного добра он нёс такую же ответственность, как если бы оно находилось на его личном подворье. А какие-то две-три жмени пшеницы или початок кукурузы, поднятые бывало им с земли, являлись как бы маленькой наградой за его честный труд.

После знойного дня, проведённого в степи с овцами, Роман Захарович, с котомкой за плечами да с деревянным в руках посошком, загнал гурт овец в кошару. В этом ему усердно помогал серой масти приземистый Полкан, которого с первого дня овцы приняли весьма настороженно. Они долго на него с интересом взирали, как на диво, всё не принимаясь щипать траву, следили за каждым движением лохматого кобеля, бегавшего с важным невозмутимым видом. И даже через неделю всё никак не могли к нему привыкнуть. Где бы он ни был, они без конца на него озирались, словно предугадывали, на что тот ещё способен, кроме своего безудержного лая? И лишь когда в сторонке от старика он ложился под кустом шиповника на брюхо, с высунутым из пасти красным языком, тяжко дыша, овцы только тогда немного успокаивались и принимались пощипывать траву…

Большая часть кошары укрывалась под навесом, сладенным из толстых жердей, покрытых соломой. И как раз на угол притулилась глинобитная хижина с двумя оконцами. Одно выходило на просторный, с кормушками и поилками баз для овец, а второе – обозревало подход к кошаре с другой стороны балки. Крыша была покатая, утеплённая соломой и поверх туго перетянута проволокой частыми стежками, чтобы её не сносило ветром. Дверь в хижину была подогнана впритык и закрывалась довольно плотно, куда можно было попасть прямо из база. Внутри неё земляной пол, гладко выровненный раствором из глины вперемешку с песком и навозом. Вдоль глухой стены из толстых досок был сбит широкий топчан, застеленный выделанными овчинными шкурами, тёсовый стол притулился к окну, перед которым стоял грубо сработанный табурет. И металлическая печь с выведенной в стену трубой, обмазанной глиной.

Рядом с хижиной по ту сторону база стояло несколько деревянных бочек, каждодневно наполнявшихся свежей водой, доставляемой разъездными колхозными водовозами. Хотя в балке били студёные ключи, но деду, конечно, оттуда одному никогда воды не натаскаться.

Затворив широкие ворота база, Роман Захарович не спеша пошагал к хижине, где уже возле двери с добродушным видом поджидал хозяина Полкан, высунув красный язык и тяжело, прерывисто дышал, заглядывая хозяину в лицо преданными ласковыми глазами, повиливая хвостом.

Солнце хоть уже и село, в степи, однако, было ещё достаточно светло. Но уже залиловела, прозрачно зацвела восточная часть небосвода, откуда тянуло свежим, настоянным на травах, охладительным ветерком. А тем временем западная – вовсю уже румянилась, пунцовела своей необъятной небесной

ширью. Но прежде, чем идти в хижину, Роман Захарович напоследок подкинул овцам в ясли сена, налил в поилки свежей воды и только тогда, отворив плотно

сбитую дверь, он пропустил вежливо в хижину Полкана. Потом старик налил воды в миску своему верному помощнику и сам напился, присел на табурет, посмотрел на заготовленные заранее для растопки печи хворост и кизяки, к чему вскоре и приступил. Затем намыл в казанке картошки и поставил её варить в мундире. Все это время Полкан, сидя около дверей, внимательно наблюдал за действиями хозяина, от которого, естественно, ждал непременного угощения. Для пса, пожалуй, это теперь наступила самая отрадная минута. И вот Роман Захарович достал из плетёной корзины краюху домашней выпечки ароматного хлеба, завёрнутую в чистое расшитое узорами полотенце. Отрезав от неё горбушку, старик подошёл к Полкану, присел, погладил по загривку своего помощника и подал её; Полкан дружелюбно помахал хвостом, взял аккуратно зубами хлеб и, довольный угощением, улёгся на земляном полу, притрушенному соломой и чабрецом – самой пахучей травой, которая так пришлась по сердцу чабану, издавна любившему собирать лечебные травы…

В печке, звучно, как-то вызывающе потрескивая, горел хворост, пламя порой яростно гудело. И Роман Захарович, чтобы несколько сбить полыхающий огонь, сунул в металлический зев кусок кизяка, потом взялся скручивать цигарку из крепкого самосада и с помощью длинной хворостинки закурил от уже умеренно гудевшего в печи огня. И стал размеренно затягиваться едким, горьковатым дымом, сидя на табурете зa столом, изредка поглядывая в окошко. На улице ещё было достаточно светло, в то время как в хижине становилось всё сумрачней; лишь возле окошек оставалось как бы на одной поре; сумерки несколько отступали, пропуская в каморку своё синевато-матовое свечение. Можно было вполне зажечь висевшую на стене, под стеклом керосиновую лампу. Но хозяин хотел посидеть в полусумраке, довольствуясь степным видом из окошка да вырывавшимися из печи оранжевыми отблесками на топчан, на часть стены и подбитый досками потолок…

Шла уже вторая неделя его пребывания на кошаре в Камышевахе. Оторванный от людей, от семьи сына Устина и своей бабки, первое время Роман Захарович долго томился тянувшимися длинными, летними днями. Вдобавок начинало одолевать одиночество, особенно по вечерам. Ведь днём неизменно отвлекали овцы, степь, парящие в небе коршуны или ястребы, а то из куста выпрыгивал и зайчишка и задавал стрекача, словом, скучать ему не приходилось. А вот ночью подолгу мучила надоедливая бессонница. Лишь на короткое мгновение, незаметно для себя, он погружался в сон. А только открывал глаза, как в окошко yжe зыбился, сперва синим, потом зеленоватым полотнищем рассвет нового дня его степной жизни.

Полкан сперва засыпал около порога, но глубокой ночью переходил под топчан, ближе к хозяину. А ранним утром он вскакивал первым, открывал лапами дверь и резво обегал весь баз, словно пересчитывая овец, чтобы потом вернуться к хозяину. И, внимательно глядя ему в лицо, дружно помахивал хвостом, как бы сообщая, что баз заперт, овцы все на месте.

Роль чабана Роману Захаровичу была совсем не в тягость, хотя привычка сторожа осматривать объекты, подмечать перемены, уже стала его неотъемлемой чертой. Теперь он внимательно пересчитывал поголовье овец, однако это занятие оказалось не из лёгких. И он лишь пытался запомнить тех шустрых овец, которые норовили отставать от гурта, от которого, впрочем, они отбивались довольно редко. А если какая заблудшая ненароком отставала, то её блеяние можно было услышать за версту. Но и Полкан хорошо за ними присматривал. Старик полностью доверял псу, даже больше, чем себе и всегда рассчитывал на него в затруднительных ситуациях, чтобы овцы вдруг не отставали, не задерживались в какой-либо лощине, где могли быть получше травы, но тогда он был вынужден придерживать их всех, чтобы насытились травкой вволю…

Сварив в мундире картошку, он очистил её и принялся есть вприкуску со свежими помидорами и луком, и потом запил ужин горячим чаем, заваренным листом боярышника. Затем, на ночь глядя, Роман Захарович решил обойти кошару снаружи. Как всегда, чуть впереди него резво бежал Полкан. А овцы, находясь в базу, даже через плетень чувствовали близкое присутствие пса, ведя себя из-за него чересчур беспокойно, отчего поднялась возня, стоял шум и стук копыт, слышалось утробное овечье тяжёлое дыхание…

Впрочем, так бывало попервости, словно овцы никогда не видели собак, а потом они к нему стали немного привыкать. И уже так панически и оглашенно не шарахались от него, как поначалу, видимо, уяснив, наконец, что от кобеля на них не исходило никакой опасности…

А тем временем сумерки уже синели и густели, как чернью дёгтя по балкам, и лавиной быстро надвигались на кошару. Но вот с неба лучистыми россыпями брызнули яркие и крупные звёзды, развесившись над степью узорами в космической беспредельной выси. А в сыреющей траве затрещали цикады и зазвенели сверчки, от балки мгновенно повеяло острой, пресной свежестью, только что на востоке, там, где единственно в необозримом пространстве пологой равниной стелились поля, всходила приглушённая мутным янтарём полная луна, ещё не излучая на землю много света.

Обойдя таким образом всю кошару, Роман Захарович вернулся в свою сторожку. Теперь Полкан поспешил за хозяином, однако, постоял, посмотрел немного на всю, прилегавшую к кошаре ночную округу и побежал следом. Надо бы собаку оставлять на дворе, но с первого дня пастух этого не сделал, так как в его присутствии овцы вели себя очень беспокойно. Да и в хижине вдвоём было спать надёжней и веселей.

И на этот раз Роман Захарович не зажёг керосиновую лампу под стеклом, висевшую на вбитом в стену гвозде. Покурив ещё, он лёг отдыхать. Хотя знал заранее, что сразу заснуть ему не удастся. Он уже о многом передумал, часто вспоминал свою жизнь, к чему вдали от людей располагала обстановка и преклонный возраст. Причём здесь он ощущал себя как-то по-новому, словно некогда с ним похожее уже было. И оттого его почти неизбывно беспокоила ничем не объяснимая тоска. Она, казалось, на время от него куда-то отдалялась, имея как будто бы живую, независимую от старика плоть. А потом он даже ощущал её приближение, как она сливалась с его телесным существом и бередила душу, тревожила сознание пережитыми за долгие годы событиями минувшего: то войнами, то революциями, то нэпом, то коллективизацией. И ходил как по одному и тому же кругу жизни. Все эти исторические вехи давно ушли и канули в Лету, точно никогда их не было. И тем не менее внутри некто чужим голосом, этак вкрадчиво, с таинственным слабым придыханием, провозглашал: «Свои страдания и мытарства никогда не забудешь. Ты живёшь в степи, как отшельник, а кто тебя не хочет рядом зреть, тот и удалил. А вся твоя жизнь – плод сумасбродной вождистской идеи, превращённой в обобществлённую кошару». Роман Захарович мог уверить, что никогда не знал таких мудрёных слов. Вот сквозь тягучую дрёму он услышал в себе, как доносился из ночной звёздной сферы чей-то спор из двух голосов. Сначала они звучали очень невнятно, потом из сонмища голосов выделялся один, тогда как другие умолкали, как говорливые мотыльки. И на всём оконечном пространстве парила космическая тишина. А тьма бесконечно текла и текла, как раскалённая смола. И на блестящей, переливчатой, матово-чёрной поверхности вздувались белые плёнчатые пузыри, подсвеченные изнутри иссиним перламутром. Они надувались ещё больше и вдруг со звоном прорывались, являя, звук за звуком, подобие некоего органного пения. И наконец блеснул и остался гореть красный огонёк, казалось, из него выделился, как из хаоса звуков, чистый, спокойный, мелодичный голос, как сама вечность. Он порождал колебательный, легко струящийся ветерок. Голос какое-то время продолжал издавать единый, нечленораздельный звук, похожий на беспрерывный звон колокольчика. Но вот он стал дробиться, словно от него откалывались, извлекались самые чистые, мелодичные, и постепенно они затихли. А потом как будто из ничего стало прорисовываться отдельными чертами лицо молодого мужчины с окладистой тёмной бородкой, ясными, мудрыми большими глазами. А его обнажённое тело с крестом на груди, обёрнутое несколько раз белой тогой или мантией, предстало совершенно явственно. И он как-то спокойно молвил: «Спи, старче!»

Но вскоре вместо молодого лика предстали явные очертания библейского старца, всего седого, в белых просторных одеждах, это его голос звучал, это его фигура сошла с ночного высокого неба, как по волшебству, она сшагивала по белым облакам, как по ступеням, и вот ступила на землю, объятую ночным

мраком, которую периодически бесшумно освещали сполохи зарниц…

А в следующий момент Роман Захарович в старце вдруг узнал себя. Неужели от излишнего самомнения он вообразил себя Богом? А может, это сам Господь решил опроститься, принять чужой облик? Но тогда зачем ему нужно было прийти к нему в хижину, поскольку он отчётливо слышал скрип двери. При всём при том Полкан даже не шевельнулся. Ведь собака в любом случае должна почувствовать пришельца? Ах да, Господа она просто неспособна облаять!

…Ночью поднялся ветер, на крыше без конца шуршала солома и на разные тона свистела свирелью, что-то постукивало чем-то за стеной, это как будто старик слышал сквозь нежданно набежавший сон. А старец всё сидел напротив и взирал на спавшего хозяина, обнаружившего с удивлением в его облике свои глаза, нос, бороду, седую голову. При этом какое-то смутное беспокойство зашевелилось в душе Романа Захаровича, когда вдруг услышал отчётливо: «Ты будешь спать, но слушать и по мере возможности отвечать и задавать мне волнующие тебя вопросы», – произнёс спокойным голосом гость, но с властностью во взоре.

– Пожалуй, могу, коли ответишь: зачем ты принял мой облик?

– Я даю жизнь всякому живущему человеку, а посему мне всё подвластно: и судьбы людей, и многообразная природа во всех её видах растений, насекомых, зверей. Мне только не под силу остановить и предотвратить занесённый над жертвой вложенный злодею в руку сатаной кинжал, поскольку это проявление не моё, а дьявола, с которым мне приходится всевечно и постоянно бороться.

– А какая сила исходит от тебя на Полкана?

– В том, что он есть, во сне он ловит запахи и открывает глаза, слушает ночь. Он твой страж, очень давно, когда он был ещё щенком, я наделил тебя им. Тогда ты шёл по дороге, а до тебя на том месте проехал на телеге человек, увозивший от своей собаки щенят в город, но один, предопределённый промыслом, выпал на дорогу, так как ему надлежало попасть к человеку. Но тот мог лишь его вырастить, а потом съел бы, испытывая голод, и тогда мне понадобилось изменить щенку судьбу. Я знал, что ты мимо него не пройдёшь и приютишь, и моё испытание ты выдержал с честью, чтобы потом в лихой час он тебя спас. И скоро это произойдёт, чего ты даже не заметишь. А пока я пришёл говорить с тобой о созданном вами мире против моей воли. И для этого ты подходишь больше кого-либо. Ты мой избранник и путь твой ещё долог. А теперь слушай и молчи.

Кто в меня не верил, тот позже, пройдя через испытания, преисполнится верой, кто отрицал меня, того я проведу через испытания и приведу к его цели жизни. В этом мой извечный, невидимый людям промысел, чтобы люди достигали намеченного с моим именем в сердце. В мире отнюдь нет случайностей, как об этом думают большинство людей, ибо все события обусловлены глубоко сокрытыми причинами, близкими к истине творца моего Отца. Я есть всё сущее на небе и на земле, я есть во всём, к чему касаются твои руки, старик. И они делают то, что я хочу, поскольку ты одна часть меня, а везде обнимаю всё своим беспредельным разумом. Моя роль даже в малозначащем событии определена до великости основного бытия всего мира.

– Ты очень любишь себя и приписываешь всем некое своё подобие? Если ты можешь всё, то почему дьявола не осилишь, он совершает безнаказанно зло от своего имени руками людей, нацеленными на него? Растёт воровство, ширится пьянство, множатся убийства и разврат! Из этого следует, ты, Господи, не во всём, коли дьявол крепко властвует над умами людей и в его руках стихии и катастрофы, уносящие жизни людей?

– Наказание, понесённое преступниками – это моё возмездие и дьявол в них на время усмиряется. Но там, где есть моя вера – его нет! Ибо он, единственно, боится моей веры, поэтому ему выгодно её разрушать, сея среди людей раздоры и вражду! Многие люди сейчас одержимы тем, что некогда сделали с ними посланники беса. Пришедший в мир дьявол очень силен и коварен, под его дланью гибнут мои сыны и дочери! Но моя истина добра нетленна и в ней есть сила разрушения зла. Люди, поступающие разумно – близкие мне по духу. Ими руководят мои ангелы, они строят, просчитывают ваши судьбы, и ведут вас по жизненным лабиринтам. Как ни старайтесь, вы никогда их не увидите, ибо они бесплотны и бестелесны. Это прозрачный сгусток живого духа, реющего над вами, как невидимка, который ничем не определим…

– Зачем столько фантазии, если тебя воочию я никогда не увижу и твоих служителей в твоём большом храме, зовущимся Вселенной?

– Заблуждаешься, ибо ты меня сейчас видишь, и таким знаешь в своей жизни, тебе понятен мой образ, поэтому я сижу перед тобой.

– И всё-таки не уясню: пошто тогда допускаешь между людьми несправедливость, драмы и трагедии? Мор и голод, войны и стихии уносят миллионы жизней со дня сотворения тобой мира?

– Я создал вам все необходимые условия для размножения. Но вы нарушаете мои заповеди, а каждого человека наделить божественным разумом не могу по той причине, что тогда вы перестанете промышлять истину бытия, путь к которой лежит через творчество разума, направляемого моей энергией из космоса. Мы вместе движемся через тернии веков к новому смыслу развития.

– По-моему, людям истина не нужна, ибо им вполне хватает забот о хлебе насущном и в этом они видят подобие истины…

– Людям свойствен самообман, поэтому каждому своё назначение, индивидум наделён определённым вероучением, а какое оно – такие складываются между людьми отношения. Я наделил людей добротой, но в борьбе за место под солнцем они явят миру зло, отсюда возникают неравенства и несправедливость. Но я ни к тому, ни к другому не стремился, потому что оно ни в чём недостижимо. Неравенство толкает вас постигать истину и совершенствовать своё существование. От моего имени вы насылаете друг на друга проклятие и кару небесную, в чём потом каетесь. Зачем вы говорите: «Бог тебя покарает», ибо сами не ведаете, что окажетесь в схожей ситуации. И невольно я наказываю лишь отступников от моей веры, ибо кто отрёкся от меня, тем самым уже наказал себя. Вы слышите мой вселенский пульс и не верите в истину моего пришествия в картинах дня и ночи, вы зрите кровавые побоища и забываете обо мне. Вот потому неисчислимые жертвы несёте, чтобы следующие войны не допускались вами, которым от меня дан разум. А кто не ведает, как это происходит, тот не страдает, накапливая в себе жестокосердие. И когда его в избытке, тогда сбрасывается энергия агрессии, несущая с собой истребление себе подобных. Обстоятельства часто создаются независимо от меня, вопреки моим предостережениям, неотвратимо, отчего смерть настигает соплеменников всех народов в назидание другим, чтобы остереглись подобного. Вся суть предопределённости судьбы и её смысл, чтобы понимали, страдали, наполняясь любовью к своим ближним…

Войны и революции происходят не во имя меня, а вопреки моим нравственным заповедям. При этом их творцы абсолютно не ведают то, к каким испытаниям ведут соплеменников. Я устанавливал меру вины каждого и за ней последовало и ещё грядёт неотвратимое возмездие, а заслуживавшим хвалу – немедленное продление их поприща. Мои ангелы охраняют вас до поры до времени, а именно до того, как только чаша зла перевесит чашу добра, тогда наступает судный день. Вы превзошли жестокими деяниями себе подобных в других оконечностях мира. И помните, что проклятие и кара идут следом за вами до первого судного дня.

Многие из вас не ведают, что от самого рождения, одних по жизни ведут ангелы-хранители до того срока, когда земная миссия их закончена и наступает черёд перехода в другой, вечный мир, в который незаметно для людей их вводят ангелы смерти, тогда как другие, проведшие свой век служению сатане через неминуемую плаху – идут в ад. Но есть люди, от своего рождения обречённые на смерть ещё в чреве матери, у них изначально предназначение пустое, не освящённое моим духом. Однако им даётся возможность пройти опасный отрезок жизни в строгом соблюдении моих заветов, если этого они не сделали, тo неумолимый рок отдаёт их для назидания другим до того момента, когда жизнь и линия судьбы прерывается в силу сложившихся роковых причин. А мои служители в церквах и храмах, поминая отошедших в мир иной глаголют: «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят». И я прощаю не принявших меня, оступившихся, на которых нисходит вечное успокоение. Но их души придут к другим по моим заповедям. Я говорю: вольно или невольно отвергающих мои притчи всегда поджидает несчастливая судьба, и такая участь должна учить других. Не я так хочу, а избравший не мою веру. Человек, назвавшийся «отцом народов», избравший рискованный путь борьбы, отказавшийся от своего имени, принявший чужое, думал сокрыться от моего ока, когда ушёл от веры, которая была заповедана ему с момента зачатия и потом начертана на его челе от самого рождения. Имя бездушное его не спасло, ибо каждому человеку оно дано от меня, в нём сокрыта его судьба и его дела. Но он отнюдь не ведал, что я был над ним и знал, к чему он приведёт, уведший от меня, как овечек, народ в свою зыбкую, призрачную веру…

А ещё был до него вождь, наделённый гением разрушения, он тоже меня не принял, и его незамедлительно подхватили слуги сатаны. Извратили его ум и дух, отдали в служение дьяволу, сила которого его неотвратимо и погубила, отдав во служение тьме и наследника, который сейчас управляет вами, возведя себя в сан Бога. Ведь было же сказано: кто берёт на себя мою роль, со временем падёт. Ещё не было ни одного властелина, кто бы своё правление закончил полным неоспоримым победителем мира. Все тираны и диктаторы ниспровергались роком, я был свидетелем их триумфа и заката, я слушал их жалкие молитвы. Но преступившим истину ничем не поможешь, её вспять не повернёшь и не отменишь, ибо она сама неопровержимая вечность. Всё сбывается соответственно с её законами и установками, как в человеке, так и в природе…

Ваш второй властелин по жестокости уже превосходит всех диктаторов вместе взятых. Но вы этому никто не поверите, что он уклонился от пути, указанному зачинщиком мировой смуты, отнявшим власть насильственным путём…

О, люди, люди! Мне ведомы все добрые и злые деяния ваши и посему каждому будет воздано по его заслугам! Глаголю сие, ибо молящиеся раскаиваются, а все отступники не задумываются о том, какая их ждёт после содеянного неминуемая расплата, поскольку, пребывая в гордыне, надеются, что избегут моей кары, ибо не признают, что есть неподвластная их разумам высшая сила. Вот и приходится взирать, старина, на все злодейства как бы пока закрыв на них глаза. Но в этом и есть моя божья сила, я смиряюсь до поры до времени и даю право людям самим понять меру своих заблуждений. Если это не происходит, то сие значит, что люди добровольно избрали тот путь, который привёл их к трагедии и печали, ибо не знали меня, подхваченные служителями тьмы. Да будет так, глаголет истина немыми устами, чтобы впоследствии отступники, ставшие служителями насилия и смерти, увидели гибель свою и вернулись ко мне. И я глаголю: видел и молчал, наблюдал и выводил аксиому о единственно точном варианте, который придёт к вам в будущем, ибо для постижения истины необходимо необозримо длительное время. Но вам кажется, что её нет, хотя ничто не даётся до исхода. Через десятилетия опыт вашей общины лопнет, как мыльный пузырь и люди снова повернутся ко мне. Так заблудших овечек возвращают в стан пастухи, точно так же вернётесь и вы, ослеплённые ложной верой вашего вождя, на мой единственно верный путь. Не сейчас, так позже, вы всё равно по искреннему согласию ваших сердец, покинете идола сатанизма и примете мою веру, мой образ мыслей, мои вечные заповеди. Ибо воистину во мне не семь пядей во лбу, а великое множество и светом истины наделю, поверивших в меня…

На твоём благолепном челе, старик, читаю неверие, ибо тебе кажется, что я чересчур возомнил себя Творцом единственным, восхваляя себя? Но вовсе не я мнительный, а вы, сомневающиеся, и не знающие меня. Ибо кроме меня, моих заповедей, нет и не может быть пути к познанию истины. Но постигающий её видит, что горизонт её в тумане и он никогда не рассеется, ибо истина ясная как белый день погубит не только Землю, но и всю Вселенную, являющуюся моим чревом и моим смыслом, а иначе она исчерпается и тьма накроет… А что за ней – лучше не гадать, ибо там моя главная тайна всей сущей творческой энергии, зовущейся Святым Духом. А пока я есть непознаваемая тайна, упрощённо объяснённая в Библии от имени моего о происхождении бесконечно большого Мира…

Итак, я пришёл освятить вам путь и оградить вас от скверны, в которую вы ввергнуты не по своей воле и указать вам ещё раз истинную мою веру. Когда вы сомневаетесь во мне или не признаёте мою силу, влияющую на вас, я проверяю терпение ваше, насылая небесные и земные стихии. Прошедшие испытания укрепляются в вере и силе моей. Но как я досадую, когда вы одержимы многими сомнениями, ожидаете помощи от меня, не веря в силу мою, потому что хотите лёгкого счастья. Но кто страдал за вас на кресте, тот его не знает, однако, хочет, чтобы вы, постигая веру, становились счастливыми. Поэтому задумайтесь не задумавшиеся, ибо отступившихся от моих заветов неминуемо настигнет рок. И помните всегда: истина – это я! Как всё сущее объемлющее вас!