Текст книги "Судьба на роду начертана"

Уголовные уважали его за силу, побаивались, но втайне ненавидели.

– Тихо, тихо, братва, – появился старший из уголовных и, обращаясь к новенькому: – Пойдем, я покажу тебе твое место.

Он повел Лазаря в дальний угол барака. Борис, глядя на Луку, покачал головой. Они понимали друг друга с полуслова. Лука вдруг сорвался с места и в три прыжка догнал уходивших. Он положил руку на плечо Лазаря и тихо сказал, обращаясь к старшему:

– Он будет спать на нашей половине.

– Пожалуйста, – старший притворно-равнодушно пожал плечами, но лицо его исказила злая гримаса, которую он не смог скрыть.

Ночь – опасное время, ночь – тревожное время. Ночь – время выплескивания злобной, неукротимой энергии, не имеющей иного выхода, энергии живого человека, загнанного в тесные бараки, в узкие рамки беспросветной жизни, в каждодневное, каждолетнее повторение все одного и того же действа.

Ночь – время выяснения отношений, время борьбы за власть в отдельно взятом «барачном государстве». Ты убьешь меня, если я не убью тебя раньше.

Глава шестая
Шарашка

После ужина наступало свободное время, и Борис писал письма Але. Он отправлял по два – три письма в месяц, особенно когда сильно скучал. Описывая свое житье, старался не заострять внимания на негативном, зная, что Аля будет переживать и расстраиваться. В письмах всегда спрашивал про дочку, которая, по его представлению, должна была уже ходить в школу.

Иногда письма возвращались с пометкой «Адресат не проживает», но чаще пропадали безвозвратно. Лазарь Моисеевич подсказал Борису, что надо написать в паспортный стол и в отдел прописки. Борис написал, но ответа не получил, видимо, людям там было не до писем из мест заключения. Однако Борис постоянно уходил вечером в каптерку, где никто не мешал ему, даже начальство разрешало, и писал, как будто разговаривал с Алей.

Мягкая улыбка играла на его лице, образ жены будил воспоминания, он представлял ее тело, такое упругое и желанное, ощущал ее ласки, слышал нежные слова, тревожное томление охватывало его, и тянущее, сладостное напряжение внизу живота рождалось помимо воли.

Ночь уже давно накрыла своим крылом серые бараки за колючей проволокой, сторожевые вышки по углам лагеря, бревенчатые здания администрации. После отбоя движение прекращалось, все обитатели лагеря должны были отдыхать.

Неожиданно дверь распахнулась, и вместе с клубами морозного воздуха в помещение ворвался запыхавшийся Лазарь Моисеевич:

– Боря, Луку убивают. Уголовные.

Борис вскочил, сразу забыв и о письме, и об Але. Он хорошо знал, что может происходить в бараке в это время.

– Беги к дежурному, – бросил он на ходу Лазарю, застегивая ватник, – я – в барак.

Дверь не поддавалась, по-видимому, была приперта изнутри. Борис надавил раз-другой, потом разбежался и ударил ногой. Дверь отлетела, он ворвался внутрь и остановился. Перед ним там, где была кровать Луки, копошилась куча людей. Борис сразу оценил обстановку: скорей всего напали, когда Лука уже заснул, воспользовавшись тем, что Бориса нет в бараке. Могли сразу же воткнуть заточку, чтобы отключить сознание. Если сейчас ввязаться, со всеми не справиться. И тогда он сделал единственное, что можно было предпринять в этой ситуации, чтобы выиграть время. Сдержанный гул голосов перекрыл его могучий, командный окрик:

– Прекратить!

И чтобы было более доходчиво, он подобрался, словно пружина и, выдернув из кучи одного, коротким сильным ударом свернул ему челюсть. Тот рухнул на пол. Боковым зрением заметил Кривого, который, как обычно, в нападении не участвовал, а стоял на стреме. Но сейчас, видя, что Борис один, бросился к нему, в руке его что-то сверкнуло. Всего два шага отделяло их, Кривой взмахнул заточкой, но Борис неожиданно присел. Секунды замешательства бандита Борису хватило. Он рванул на себя руку Кривого и резко ударил, переламывая ее. Кривой дико заорал от боли, заточка выпала. Борис подхватил обмякшее тело и ударил его спиной о деревянный угол нар. Потом швырнул, как мешок, на пол к ногам уже поднявшимся от Луки уголовникам.

На миг наступила тишина, прервавшаяся топотом сапог. В барак ворвались охранники.

– Ну как он?

Борис остановил лагерного врача.

– Пока плохо, он без сознания.

– А что там?

– Четырнадцать проникающих ранений. Другой бы на его месте давно в ящик сыграл.

– Он выживет, выживет…

Борис схватил за рукав врача.

– Дай Бог, надо бы его в хорошую больницу отправить, у нас нет условий, ты же знаешь.

– Я прошу вас, сделайте, что можно.

После недельного пребывания в карцере, где Борис объявил голодовку, его покачивало. Лагерное начальство хотело замять инцидент, но это не удалось. Слух о драке с поножовщиной просочился и на волю. В лагерь зачастили комиссии, уголовников перевели в другой лагерь. Прошел слух, что многим из них добавили сроки.

Луку отправили в областную больницу, дело его затребовали для повторного расследования. В барак поселили новеньких, среди них тоже были уголовники. Старшим по бараку назначили Бориса.

Лазарь Моисеевич как-то завел с ним разговор:

– А что, Боря, можно убедить уголовных, что нам лучше держаться вместе и не враждовать друг с другом? Так мы смогли бы дружнее решать все наши вопросы и помочь тем, кто послабее.

Борис долго обдумывал это предложение и решил тайно назначить общее собрание барака.

– То, что мы враждуем между собой, на руку нашим надзирателям, они специально селят вместе уголовных и политических, чтобы не смогли объединиться. Я знаю, что среди нас есть стукачи, и сегодня же об этом нашем собрании будет известно начальству. Подумайте сами: по какой бы статье мы не мотали срок, уживаться необходимо, коли свела нас здесь судьба, и если мы хотим выйти отсюда живыми. Это в наших интересах. Мы всегда сможем договориться, коли будем соблюдать правило: хочешь жить сам, давай жить и другому. И даже если меня завтра уберут, знайте, что можно договариваться без мордобоя и унижений, по-доброму.

Уголовники сплевывали на пол табак, отпускали развязные шуточки, пока один уже пожилой вор не оборвал их:

– А что, братва, он дело говорит.

Не сразу, но совместная жизнь в бараке номер девять налаживалась. Пришлось еще дважды собираться, чтобы обсудить спорные вопросы. Особенно трудно приходилось уголовникам, которые совершенно не понимали, что такое дисциплина и обязанность следовать принятым решениям.

А еще через неделю Бориса перевели в другой барак. Он ожидал этого. Здесь уголовный авторитет сразу его предупредил:

– Ты, парень, свои шутки оставь, будешь сидеть тихо, тебе же будет лучше, да и выпустят раньше. – И, погодя, добавил угрожающе: – А если надумаешь бузить и свои законы устанавливать, подрежем тебя, как дружка твоего, ты у начальства на контроле.

Весной в лагерь нагрянули какие-то незнакомые люди. Лазаря Моисеевича срочно вызвали к начальнику лагеря, заставив предварительно побриться и привести себя в порядок. К Борису он зашел уже с вещмешком за плечами:

– Какое-то новое научное подразделение организовывается, меня как специалиста-физика туда командируют.

– На волю что ли выходите?

– Нет, срок так за мной и остается, только работать буду по своей специальности, в лаборатории.

– Счастливый, хоть свободы глотнешь.

– Я тебя обязательно возьму к себе, как только устроюсь на новом месте.

– Ну тогда до встречи.

Они обнялись крепко, постояли так с минуту и разошлись. Лазарь Моисеевич направился к воротам лагеря, где его уже ожидала повозка, а Борис – в барак.

Яркие блики скользнули по потолку, стенам, по аккуратным шкафчикам и полкам с инструментами. Сверкнули по крутящемуся валу и застыли на сосредоточенном лице, склонившемся над деталью. Глаза из-под стекол защитных очков напряженно следили за резцом.

Уже второй месяц Борис работает в этой мастерской, входящей в крупный лабораторный комплекс. Мастерская оборудована самыми новейшими станками, подобраны классные мастера. Сюда и определил Лазарь Моисеевич Бориса, выполнив свое обещание. Мастерская, как и вся лаборатория, была засекречена, но работающим здесь были предоставлены хорошие условия и свобода передвижения в пределах зоны. Борис мог только догадываться, какое новое сверхмощное оружие здесь разрабатывается. Даже Лазарь Моисеевич пока не мог ему ничего рассказать.

«Здравствуй, любимая моя!

Уж сколько писем отправил тебе, сколько запросов и все без ответа. Не уверен, что и это письмо дойдет. Седьмой год пошел, как расстались мы, все это время я ничего о тебе не знаю.

Помотала меня судьба, покидала: из «огня да в полымя», из немецкой неволи – в советскую. Столько повидал, что не на одну жизнь хватит, но мне бы свою прожить, как хочется. Тебя обнять, дочку нашу приголубить, да более и не нужно ничего.

Сейчас я на Урале, совсем недалеко от тех мест, где встретились мы, где свела нас судьба. Неужто для того свела, чтобы расстались мы навсегда, чтобы потеряли друг друга в этом огромном мире. Но нет, я найду тебя все равно, раньше или позже, потому что нет мне без тебя жизни.

Сейчас работаю в закрытом месте, взял надо мною опеку Лазарь Моисеевич Лившиц – большой ученый, человек необыкновенного ума и доброго сердца. Я его на зоне опекал, а он меня тут. Выпускаем нужную стране продукцию. Живу я сейчас очень хорошо, у меня своя маленькая квартирка, обеспечение продуктами и товарами такое, которого никогда и в мирной жизни не видел. Одно только угнетает: выйти отсюда пока не имею возможности. То, что на воле происходит, знаю, мы получаем любые газеты и журналы, слушаем радио и даже смотрим телевизор. Это такой аппарат с экраном, где можно увидеть концерты, кино и новости.

Очень хочу учиться, так мечтал об этом на фронте, думал, что после войны все будут жить счастливо и мечты людей исполнятся. Да не пришлось, а годы проходят. Годы без тебя, как будто напрасно прожитые – пустые и блеклые.

Это письмо передаю с надежным человеком, он обещал заехать в наш город и передать лично в руки, да мой адрес тебе сообщить.

На этом заканчиваю.

Люблю тебя, тоскую, целую тебя всю-всю.

Очень и очень соскучился.

Твой Борис»

.

Остроконечные пики елей прорезают хмурое осеннее небо с быстро плывущими облаками. Горы, поросшие лесом, то высокие, то низкие, переходящие одна в другую, кажутся игрушечными, брошенными в беспорядке какою-то могучей рукою. Меж ними в лесных падях поблескивают прозрачные таежные озера, полные рыбы. Ее ловят на кукан – заходят в воду почти до пояса и опускают леску с крючком около ног. В прозрачной воде видно, как подплывает рыба к крючку и заглатывает наживку.

На плечах у Бориса и Лазаря Моисеевича топорщатся холщовые сумки, в которых трепыхаются только что пойманные чебаки и ерши.

Хороша уральская тайга тихой осенью. Мелькнет вдруг меж облаками солнце и высветит желто-багряные всплески листьев в гуще зеленой хвои. Птичьи голоса наполняют тишину леса: то защелкают трелью, то закукуют, то зачирикают нежно – фьють… фьють… Мягко пружинит под ногами земля, глянешь вниз: вот багровая россыпь ягод, а вот коричневатая шляпка боровика несмело выглядывает из сухих прошлогодних сосновых иголок. На старых пнях водят свой хоровод многочисленные семейства опят, а зеленушки, серушки, чернушки ковром устилают поляны.

Воздух такой, что пьешь его, пьешь, вливая в легкие до головокружения, и все никак не напьешься.

Тянется вверх струйка дыма и тает в прозрачной синеве. Над костерком пристроился котелок, где варится тройная уха. Аромат лука и кореньев раздувает ноздри.

– Ребята, подходи сюда, что вы там слюнки глотаете.

Лазарь Моисеевич, повернувшись к своей личной охране, жестом приглашает двух бойцов разделить трапезу. Солдаты, зная широкий, дружелюбный характер своего подопечного, тотчас закинув автоматы за спину, подсаживаются к костру.

– В жизни такой вкуснятины не пробовал, – говорит Борис и, обжигаясь, втягивает с ложки наваристую шурпу.

– Жизнь твоя невелика еще, попробуешь и повкуснее, – отвечает Лазарь Моисеевич, собирая по лагерной привычке куском хлеба остатки ухи в миске.

Наполнив желудки горячей пищей и отвалившись от костра, заводят разговор о житье-бытье, перемежающийся воспоминаниями.

– А вы откуда, ребята? – спрашивает Лазарь Моисеевич солдат.

– Я с Кубани, – отвечает тот, что постарше, сержант.

– А я воронежский.

– Немцы были у вас?

– Были. Я совсем пацаном в партизанский отряд попал, вместе с матерью, двенадцать лет мне исполнилось, – с грустью поведал сержант.

– Родители-то живы?

– Отец без вести пропал, а мать убили. Я у тетки жил после войны, а у нее своих трое, и муж погиб. Бывало, по целым дням ничего не ели, крапиву да лебеду по пустырям собирали. Школу бросил, работать пошел, кормить малых надо было. Сейчас-то выросли все.

– А до нас немец не дошел, по ту сторону реки остановили. Она Воронеж на две части разделяет. Аккурат по реке и линия фронта проходила, немец был на правой стороне, а мы на левобережной жили, – сказал второй солдат с веснушчатым детским лицом. Мы с пацанами бойцам патроны и снаряды подтаскивали, бывало, под огнем. Мне повезло, а друга моего Саньку ранило, ноги ампутировали.

– Да, досталось вам ребята.

– А кому не досталось, Лазарь Моисеевич, я вот до Берлина дошел. А сам Берлин брать не довелось. Батальон, которым командовал, полностью погиб, а я раненый, без сознания в плен попал.

Бойцы с уважением посмотрели на Бориса.

– А сколько вам лет было тогда? – спросил сержант.

– Да столько же, сколько и вам сейчас – двадцать. А нынче мне уже двадцать семь исполнилось.

– А за что посадили? – осмелился спросить сержант.

– О, это долгий рассказ, – покачал головой Борис, – как-нибудь в другой раз.

– Нам же нельзя тут находиться, надо следить за обстановкой вокруг, – вдруг вскинулся сержант. – Пошли, – бросил он напарнику.

– А вы-то за что сидите, Лазарь Моисеевич? – спросил Борис, когда охранники отошли.

Лазарь Моисеевич лукаво взглянул на него:

– За то, что хотел империалистам часть Поволжья продать.

Борис оторопело уставился на ученого:

– За что, за что?

– Такая формулировка в обвинительном заключении. – Лазарь Моисеевич задумался и, казалось, углубился в себя. – Видишь ли, Боря, мне трудно понять, что творилось, да и творится в стране. Я скажу то, что не должен был бы говорить тебе, за что меня раньше непременно бы расстреляли. А сейчас и внимания не обратят потому, что нужен им как ученый. Большинство арестованных и осужденных за эти десять-двенадцать лет ни в чем не повинны.

Лицо Бориса вытянулось и приняло совершенно глупое выражение:

– Но не могут же органы ошибаться, и товарищ Сталин…

– Насчет товарища Сталина не могу ничего определенного сказать, кроме того, что пишут в газетах, я с ним не общался, – перебил Лазарь Моисеевич. – Но то, что известно, и то, что могу проанализировать, дает мне возможность сделать однозначный вывод: все эти фальсифицированные дела, жестокие приговоры и расстрелы делаются по указанию сверху.

На миг наступило молчание. Борис оглянулся на солдат охраны.

– Не бойся, они не слышат, а даже если и слышали бы, и доложили, мне это не страшно. Я – нужен, и это важнее для тех, кто посадил меня. Ну, давай собираться, и так задержались. – И добавил, заливая костер: – То, о чем мы с тобой говорили, должно остаться только между нами.

Всю ночь Борис не сомкнул глаз. Разговор у костра не выходил у него из головы. Неужели Лазарь Моисеевич – враг народа? Какая глупость, он больше чем сотни других людей сделал и делает для народа. Значит, и другие «враги народа» просто выдуманы для того, чтобы расправиться с неугодными?

Эта простая мысль повергла его в ужас.

Борис теперь часто встречался с Лазарем Моисеевичем, обсуждали они в основном технические вопросы. Видимо, ученому нужен был собеседник, которому бы он просто объяснял что-либо, сам убеждаясь в правильности хода своих мыслей, верности сделанных выводов, новизне решений. Пытливый молодой человек, ставший другом еще в лагере, вызывал в нем симпатию и отеческие чувства. И он старался приобщить Бориса к миру, в котором жил сам.

– Понимаешь, эта цепная реакция деления возможна только при определенных условиях – наличие критической массы урана-235. Нужно решить несколько задач: источник энергии для начала реакции деления и, самое главное, получение этого изотопа в реакторе. Вот сейчас мы и пытаемся найти оптимальное решение для постройки реактора.

И добавил без связи с предыдущим:

– Эх, учиться тебе надо, сейчас самый подходящий момент, физиков-ядерщиков не готовят в стране. Да как это осуществить?

– Я буду, обязательно буду учиться, – убежденно произнес Борис, и Лазарь Моисеевич подумал, что этот настойчивый и способный парень непременно добьется своего.

Борис получил весточку от человека, которому доверил передать письмо Але. Тот сообщал, что по указанному адресу живут другие люди. А в паспортном столе сказали, что большинство эвакуированных уже давно уехали в места своего довоенного проживания.

Все, ниточка оборвалась.

Борис тупо смотрел в стену, лежа на койке. Припомнил: Аля говорила, что они из Кишинева. Но где там живут, и как их искать? Может быть, она и не ждет его давно, за другого замуж вышла. Сколько лет прошло, как похоронку на него послали, с тех пор она и не получала от него писем.

Борис стал нервным, похудел, взрывался по каждому поводу, на работе допускал брак. Это не укрылось от Лазаря Моисеевича.

– Хочу предложить тебе пройти курс средней школы, чтобы знания освежить в памяти, ведь придется сдавать вступительные экзамены.

– Нет, я не хочу, не настроен, – хмуро ответил Борис.

– Да что с тобой, что случилось?

– Ничего, все хорошо.

– Я же вижу, что «на тебе лица нет».

С большим трудом удалось ученому вытянуть из Бориса причину его депрессии. Тогда-то и состоялся нелицеприятный, жесткий, но такой нужный разговор.

– Я тебя не узнаю, распустил сопли, как баба, – Лазарь Моисеевич стукнул кулаком по столу. – В таком состоянии ты не найдешь свою Алю и не поступишь никуда. Твои мысли не дадут тебе этого сделать. Прежде всего отбрось мрачные, негативные мысли. Думай только о том, как ты с ней встретишься, и как прекрасно вы будете жить. Думай о том, что поступишь и окончишь институт, и мы с тобой вместе будем работать. Не зацикливайся на том, как это сделать, судьба сама тебе подскажет путь, думай только о том, что все это уже состоялось, представляй себя с Алей, представляй себя ученым и все сбудется.

В глазах Бориса загорелся огонек – первый лучик интереса:

– Что, само собой сбудется?

– Не само собой, а твоими мыслями и твоей энергией. Поставь себе цель и иди к ней. Иди, несмотря ни на что. Только важно, чтобы это была твоя цель, твоя – выстраданная, твоя – истинная, а не принесенная тебе кем-то и не надуманная.

Борис внимательно слушал Лазаря Моисеевича, вдумываясь в его слова. От былой хандры не осталось и следа.

А ученый продолжал:

– Тебе обязательно откроется путь, это будет неожиданно, как озарение. Так часто бывает у нас, ученых, когда мы после долгих и бесплодных раздумий отходим от проблемы в сторону и как будто забываем о ней. И тогда откуда-то из глубин сознания или из глубин космоса приходит решение, часто такое простое, что удивляешься, почему не додумался до него раньше.

Как-то в начале марта, зайдя в большую гостиную, называемую «красным уголком», Борис увидел группу сотрудников лаборатории, внимательно слушающих радио. Передавали бюллетень о болезни Сталина. После сообщения о дыхании Чейна-Стокса[8]8
  Патологическое дыхание Чейна-Стокса может быть обусловлено черепно-мозговой травмой, гидроцефалией, интоксикацией, выраженным атеросклерозом сосудов головного мозга, при сердечной недостаточности (за счет увеличения времени кровотока от легких к мозгу). Известность получило упоминание «периодического (Чейн-Стоксова) дыхания» в бюллетене о состоянии здоровья Сталина от 2 часов ночи 5 марта 1953 года.


[Закрыть] все кинулись в санчасть к главврачу. Ученые потребовали от него собрать консилиум и вынести решение о том, на что можно надеяться. Главврач ушел, а все остались ожидать его в коридоре. Тяжелое молчание прерывалось только дыханием сидящих людей. Борис сидел рядом с Лазарем Моисеевичем и не мог унять мелкую дрожь. Наконец вышел главврач, на лице его сияла улыбка:

– Ребята! Нет никакой надежды!

На шею Борису бросился Лазарь Моисеевич, ученые стали обниматься, радостный гвалт стоял в больничном коридоре. Вечером собрались в одном из помещений лаборатории, пили неразбавленный спирт и шутили:

– Что ж ты, Моисеич, Поволжье так и не успел загнать империалистам?

Летом медленно, с тяжелым скрипом и лязгом начали открываться ворота лагерей, из которых выходили на свободу заключенные. Пересматривались дела. С ученых, работающих в «шарашке», снимали судимости. Но выпускать за пределы зоны не спешили. Рядом с лабораторией строился секретный завод, и вся территория была обнесена забором с «колючкой» и вышками. Хотя режим ослаб.

Борис зарылся в учебники и постепенно восстанавливал в памяти почти начисто забытые школьные предметы. Лазарь Моисеевич помогал ему, несмотря на полное отсутствие свободного времени. Сроки изготовления секретного изделия были жесткими, стране нужна была бомба, и ученые ночевали на рабочих местах.

В августе была наконец изготовлена бомба страшной разрушительной силы, подобной которой еще не существовало на Земле. После ее успешного испытания на ученых посыпались награды, профессору Лазарю Моисеевичу Лифшицу присвоили звание Героя, вручили медаль и орден Ленина.

Неожиданно перед Новым годом Борис получил письмо от бывшего командира полка. Тот писал, что стал полковником и заместителем начальника военной академии и что дело Бориса по его запросу пересматривается.

В январе пятьдесят четвертого в городок научных работников приехала комиссия. Она заседала несколько дней, туда по очереди вызывали работников «шарашки». Вызвали и Бориса.

– Шаталов Борис Александрович, осужден по статье… в июне сорок пятого, – пожилой усталый человек оторвал глаза от бумаг на столе и посмотрел на Бориса.

– Так точно… – Борис запнулся, не зная, как обратиться к председателю комиссии.

Тот, никак не среагировав на заминку стоящего перед ним заключенного, привычно прочитал:

– Ваше дело пересмотрено, следственная комиссия признала, что следователь контрразведки, который вел допрос в июне сорок пятого года, спровоцировал поступок подследственного. В то же время консилиум врачей вынес решение, что подследственный находился в неадекватном состоянии, психика его была нарушена тяжелым ранением и пленом. В связи с открывшимися обстоятельствами судимость с вас снимается. Вы восстанавливаетесь в воинском звании, и вам возвращаются награды.

Борис замер, сердце его отчаянно колотилось.

– Спасибо, – еле выдавил он из себя, не представляя, что нужно говорить в таких случаях.

Председатель как-то криво улыбнулся:

– Это не нам спасибо надо говорить, присаживайтесь, – он показал на стул.

Борис неловко сел на краешек стула, что было для него совсем несвойственно.

– Я – представитель министерства оборонной промышленности, – заговорил грузный человек, сидящий рядом с председателем комиссии. – Нам рекомендовали вас как ответственного и квалифицированного работника, поэтому мы хотим предложить вам продолжить работу здесь вольнонаемным. Мы заключим с вами контракт на год, а потом продлим, если вы пожелаете.

И видя, что Борис задумался в нерешительности, добавил:

– Решение надо принять сейчас и здесь.

Эта последняя фраза, прозвучавшая как приказ, произвела на Бориса отрезвляющее действие. Он внутренне собрался, как всегда делал в трудных ситуациях:

– Благодарю. Но вынужден отказаться от вашего предложения. Видите ли, я собираюсь поступать в Военную академию, мой бывший командир полка, который преподает там, предлагает стать слушателем.

Грузный представитель удивленно посмотрел на Бориса и пожал плечами:

– Дело ваше.

Оформление документов затянулось. Только через месяц поступило решение о прекращении дела. Борис мучительно раздумывал, куда ему необходимо направиться прежде всего. Неожиданно пришел ответ из больницы, где лежал Лука. Борис послал туда письмо еще два месяца назад. В короткой официальной записке извещалось, что больной выписан и отбыл по месту требования. Дело в отношении его прекращено. Куда отбыл Лука и где его теперь искать, Борис не представлял.

Ладно, этим он решил заняться позже, а сейчас надо решить две задачи: найти Алю и определиться с учебой.

– Съезди сначала туда, где она проживала в эвакуации, а потом, если там не найдешь концов, отправляйся в Молдавию, в Кишинев, она там, кажется, жила до войны. Фамилию-то девичью ее помнишь?

– Конечно.

– Ну тогда давай, за тебя, за твою жену, за успешную учебу. Все у тебя наладится и будет прекрасно. Ты – настоящий мужик, Боря.

Лазарь Моисеевич и Борис чокнулись стаканами и выпили до дна. Они уже минут пятнадцать как уединились на кухне, с трудом отделавшись от веселой компании ученых, собравшихся на проводы товарища.

Из большой гостиной послышались крики:

– Виновника на сцену, где этот шалопай застрял, сейчас его выступление.

В кухню ввалились несколько человек, взялись за руки и закружились вокруг Бориса в хороводе.

Холодным осенним утром от небольшой станции в уральской тайге отошел поезд. Высокий, широкоплечий человек с обветренным лицом отрешенно смотрел в окно, за которым проплывали горы, покрытые остроконечными елями, раскидистые сосны, долины, полные голубоватого утреннего тумана, редкие деревеньки с почерневшими избами…

Борис думал о том, что еще одна страница его жизни перевернута. Остались позади страшные годы войны и лагерей, но милостива была к нему судьба. Она сохранила ему жизнь, закалила характер и познакомила с людьми, ставшими друзьями.

Что ждет его впереди?