Текст книги "Судьба на роду начертана"

Глава седьмая
Снова вместе

Говорят, что люди не меняются с годами, они просто научаются прятать свое тайное и сокровенное, свое внутреннее и истинное. Вот так и Мозель. Тогда, в пятьдесят четвертом, Аля ему сразу сказала, что муж, на которого она получила похоронку, вернулся живым и невредимым.

Трудный разговор состоялся вечером:

– Я не знаю, где он был все это время, с кем жил, но теперь я – твой муж. У нас есть дочь и не может быть никакой речи о выборе.

– Вас это совсем не касается, где он был эти годы, вас касается только ваша дальнейшая судьба.

– Уж не ты ли будешь решать мою судьбу?

– Я буду решать свою судьбу, а вы – свою.

– Я считал, что мы связали наши судьбы.

– Связали, а теперь развяжем.

– Так вы хотите предложить мне развод?

Мозель неожиданно перешел на «вы», подчеркивая этим, что отношения из близких перешли в официальные.

– Да.

– Алевтина Григорьевна, вы хорошо подумайте, прежде чем предлагать мне такое решение. У вас может появиться много трудностей.

Аля потерла рукою лоб, этот разговор казался ей какой-то бессмысленной фальшивой игрой.

– Никаких трудностей я не боюсь, труднее, чем с вами, мне уже не будет. Я подаю на развод.

– А дочь нашу вы что, тоже разводить будете?

– Дочь останется со мной.

– А это уж, позвольте сказать, как суд решит.

– Не сомневайтесь, суд оставит дочь с матерью.

В тот день после долгих лет разлуки, которая, казалось, никогда уже не кончится, Аля с Борисом ночевали в снятой им комнатушке. Дочка осталась с бабушкой, которая очень обрадовалась, что нашелся Борис, она любила его еще с того дня, как в далекой эвакуации познакомила их Аля. Мозель пошел ночевать в гостиницу.

Первая ночь вдвоем, ночь, о которой Борис мечтал там, на фронте, о которой грезил в промерзшем лагерном бараке.

А Аля и не мечтала, для нее эти грезы уже не существовали, они просто не могли осуществиться. Она забила, заглушила в себе чувства, чтобы иметь возможность жить дальше. Разве по силам человеку вынести это – долгие годы беречь в своем сердце любовь к погибшему. Остается лишь помнить…

Тихо вокруг, ночь уже распростерла свои темные крылья над уставшим за день городом. Голова Али покоится на плече Бориса, и ее волосы щекочут ему щеку. Он поворачивает голову и целует волосы, вдыхая такой непередаваемый единственный в мире запах.

Теперь каждая ночь была для них будто первая, они осторожно изучали друг друга, едва касаясь нежными руками тел. Но вскоре объятия становились крепче, а поцелуи жарче, волны страсти подхватывали их и погружали в могучую реку наслаждения. Они отдавали друг другу нерастраченные любовь и нежность, они любили друг друга неистово за все, что пережили, за те страшные годы смертей и одиночества, за похоронку, за маленькую десятимесячную дочку, навсегда оставшуюся в каменистой земле. В такие мгновенья они забывали о том, что у каждого была своя жизнь, другие мужчина и женщина… теперь они вместе, теперь они – одно целое, и все, что было до этого, уже совсем не имеет значения.

Потом лежали рядом утомленные и счастливые, лишь легкими прикосновениями выдавая свою нежность.

– Знаешь, я уже потерял всякую надежду тебя отыскать, когда получил отрицательный ответ на Урале, – неожиданно сказал Борис, вспомнив свои мучительные искания потерянной жены.

– Неужели отчаялся? – лукаво переспросила Аля.

– Не то чтобы отчаялся, а растерялся как-то. Бросился снова к Лазарю, а он и говорит: «Езжай в Кишинев, обойди там все паспортные столы и отделения милиции. Фамилия девичья у тебя есть, людей порасспрашивай».

– И ты поехал.

– Да, поехал. Решил, что если ты в этом городе, не уеду из него пока тебя не отыщу. Это оказалось нетрудно, мама, когда вы вернулись, прописалась по новому адресу, по ее фамилии и нашел. Соседке твоей старенькой, что на лавочке возле подъезда сидит, цветы подарил, она мне все и рассказала: что замужем ты, что дочку родила. Подумал я, что не имею права жизнь твою ломать. Три дня ходил вокруг, подстораживал, чтобы хоть одним глазком на тебя посмотреть. Ночами не спал, все нашу жизнь прокручивал. В тот, третий день, решил для себя – все, хватит, ты же мужик, в конце концов. Пора уезжать. Только в последний разок на тебя взгляну и уеду навсегда. Посмотрел, как ты в подъезд с бидончиком молока входишь, зубами скрипнул, кулаки сжал, повернулся и пошел. Ну, а дальше ты знаешь, видно, Бог не дал нам расстаться.

– Б-о-г, – удивленно протянула Аля, – ты, что же это?..

– А как ты думаешь, разве после того, что со мной случилось, после того, как смерть заглядывала мне в глаза и сжимала лапы на моем горле, после того, как мы с тобой, казалось, потерялись навсегда в этом взбаламученном мире… после всего этого лежим сейчас в обнимку и чувствуем друг друга… живыми и желанными, ты скажешь, что это не Он соединил нас вновь?

Аля помолчала с минуту, а потом тихо и задумчиво произнесла:

– Может быть…

– Встать, суд идет…

Немолодая женщина-судья, раскрыв большую папку с гербом на обложке, строгим голосом зачитала:

– В связи с открывшимися обстоятельствами суд решил: удовлетворить требование истицы и признать второй брак Алевтины Шаталовой недействительным… обязать отца ребенка выплачивать алименты на его содержание.

После решения суда, оставив дома жену и маленькую дочку, Борис поехал в Москву. Жили они теперь у Алиной матери, которая не могла нарадоваться Борису и буквально «сдувала с него пылинки». Первое, что он сделал, устроившись в московской гостинице, отправился в Академию.

Открыв тяжелые дубовые двери, увидел дневального, поднявшегося ему навстречу:

– Вы к кому?

– Я к полковнику…

– Он ждет вас?

– Он меня всегда ждет.

Дневальный удивленно взглянул на посетителя и снял трубку телефона:

– А как доложить?

Борис озорно улыбнулся:

– Доложите: командир первого штурмового батальона капитан Шаталов прибыл по вызову.

Дневальный недоверчиво оглянул посетителя сверху донизу. Ничего примечательного, высокий человек в помятом штатском костюме. Борис стеснялся надевать все свои награды, которые ему вернули, на «цивильную» одежду, к которой никак не мог привыкнуть.

– Шутите?

– Никак нет.

Дневальный доложил в трубку:

– Товарищ полковник, вас спрашивает какой-то человек в штатском. Представляется командиром первого штурмового батальона капитаном Шаталовым.

Из трубки донеслись раскаты командирского голоса:

– Пропусти, чертова кукла! Нет, подожди, я сам спущусь.

По широкой мраморной лестнице сбежал моложавый еще полковник. Не обращая внимания на ошарашенного дневального, он бросился к Борису, и они обнялись крепко, как тогда в сорок пятом.

– Не могу я, Федор Прохорович, упустил я годы молодые, отвык совсем от службы. Мои однолетки уже в подполковниках ходят.

Борис с полковником сидели на кухне его просторной московской квартиры и потребляли фронтовые «сто грамм». Пустая бутылка армянского коньяка уже стояла под столом, а на столе красовалась ополовиненная. Жена незаметно меняла блюда, она была из тех верных офицерских жен, которые ждали мужа всю войну, и знала, что не должна мешать мужскому разговору. Выросшие дети познакомились с гостем и ушли по своим делам.

Уже повспоминали годы фронтовые, берлинскую операцию, вновь пережили все перипетии давней тяжелой истории с пленом и судом, помянули погибших. И вернулись наконец ко дню сегодняшнему.

– Это ерунда все, ты их догонишь и перегонишь, голова у тебя светлая.

– Сегодня, пока вас ждал, смотрел, как курсанты занимаются, на площадке маршируют, в спортзале бегают. Офицеры среди них – лишь лейтенанты двадцатилетние. Представил, что и я там бегаю, и не по себе стало. Нет, не могу, отвык, упустил, да и совсем не представляю себя военным, другая у меня теперь задумка.

– Ну, как желаешь, если решил, убеждать и неволить не хочу, знаю – ты человек твердый. Но будь уверен, что во всем тебе помогу, всегда можешь на меня рассчитывать.

– Ну-с, молодой человек, это прекрасно, что фронтовик, зрелый человек решил учиться в нашем славном институте.

Председатель приемной комиссии Московского физтеха весело посмотрел на Бориса поверх очков и снова уткнулся в его анкету.

Но вдруг лицо его в мгновение ока вытянулось и приняло какое-то брезгливое выражение. Глаза под очками забегали:

– Знаете, должен вас огорчить, прием в наш вуз уже закрыт, – проговорил он сухо, не глядя на Бориса.

– Как же так, вот впереди меня были ребята и позади есть? – С надеждой в голосе спросил Борис.

– Эти люди записались на прием ранее, – не очень уверенно произнес председатель, – сожалею, но ничем помочь не могу.

В полном отчаянии Борис взял папку с документами, вышел в вестибюль и машинально опустился в жесткое деревянное кресло.

«Что случилось, что произошло?», – билась у него в мозгу суматошная мысль. Он ни на йоту не верил председателю приемной комиссии. Его даже до экзаменов не допустили, а ведь так все было хорошо поначалу. И вдруг, как будто током ударило – заключение. Там, в анкете, было отмечено, что он провел девять лет в лагерях. Правда, и реабилитация отмечена, и пересмотр дела, но ведь самого заключения это не отменяет. Конечно, кто же допустит такого человека до института, где многие предметы засекречены и связаны с обороноспособностью страны. Его все равно не пропустил бы Первый отдел и Органы госбезопасности.

– Федор Прохорович, мне нужно с вами встретиться, – в голосе Бориса звучала тревога.

– Что-то случилось? Непредвиденное?

– Да, случилось, без вашей помощи мне не обойтись.

– Хорошо, вечером приезжай ко мне.

– Да, это задачка серьезная, – задумчиво произнес полковник, доев наваристые щи, – надо поразмыслить. Видимо, им там поступила такая установка сверху. Ты сейчас иди, мне рано вставать завтра, а через пару дней позвони. Не отчаивайся, что-нибудь придумаем.

Скорый поезд из Москвы до Урала шел двое с половиной суток, и, проснувшись утром под монотонный стук колес, Борис вдруг увидал в вагонном окне знакомые пейзажи: горы, поросшие лесом, редкие опустевшие поля и покосившиеся избы с синими дымками из труб. Защемило сердце.

Полковник – человек толковый и смекалистый не стал пробивать дорогу в Московский физтех, а нашел иной выход. Получив из своих источников информацию о том, что в Уральском политехническом институте открывается физико-технический факультет, Федор Прохорович связался по прямой связи с заместителем командующего Уральским военным округом генерал-лейтенантом Погодиным, их бывшим командиром дивизии. Он напомнил фронтовому комдиву о капитане Шаталове, о скандале с его допросами и судом в сорок пятом под Берлином. Рассказал о девяти годах, проведенных Борисом в лагерях, и о его реабилитации. И в конце разговора попросил содействия в поступлении Бориса в политехнический институт на физико-технический факультет, несмотря на запись в анкете.

Генерал после недолгого раздумья предложил полковнику, чтобы капитан Шаталов выехал на Урал и по прибытии записался к нему на прием. А он за этот период постарается решить вопрос положительно.

Через месяц, сдав вступительные экзамены, Борис возвратился в Кишинев студентом первого курса.

– Боря, – Аля гладила Бориса по рукаву, выдавая свое волнение. Так бывало, когда возникала необходимость сообщить нечто важное и не очень приятное, от чего нельзя просто так отмахнуться. – Мозель хочет с тобой встретиться.

– Что!? – Борис удивленно поднял бровь, для него этого человека просто не существовало. – А что ему нужно?

– Боря, – Аля прильнула к Борису, – помнишь, ты говорил, что хорошо бы удочерить Нелечку?

– Ну, конечно.

– Так Мозель должен дать на это свое согласие.

Борис поморщился, ему явно не хотелось встречаться с Мозелем, он вызывал в нем какое-то отвращение, может быть потому, что дотрагивался до его любимой женщины.

– Хорошо, а о чем я должен с ним говорить?

– Он сам скажет, ты только не перечь, не говори резкостей, даже если будешь возмущен чем-либо. Соглашайся с ним, наша задача – решить этот вопрос и все.

Борис вдруг улыбнулся, обнял Алю, поднял, оторвав от пола, и поцеловал:

– Какая же ты у меня умничка.

– Осторожней, там наш ребеночек растет.

Аля взяла руку Бориса и приложила ее к своему упругому животу.

Борис вдыхал теплый, но уже пахнущий осенью воздух, наслаждался слегка заметным увяданием деревьев, желто-малиновыми красками, брошенными в зелень листвы великим художником – природой. Он сидел в том же самом кафе, в котором поведал Але о последнем десятилетии своей неординарной жизни. И всего-то три месяца прошло, а как круто заворачивает судьба. Сколько событий вместили эти месяцы.

Мозель появился внезапно, ступая неслышной кошачьей походкой.

– Здравствуйте, Борис Александрович!

– Здравствуйте.

Он неловко уселся на стул за столиком напротив Бориса.

– Я пригласил вас для разговора о моей дочери.

– Слушаю вас.

– Я узнал, что вы желаете удочерить Нелю.

– Да.

Появилась приветливая официантка:

– Что будем заказывать?

Мозель вопросительно посмотрел на собеседника.

– Бутылку вина, сыр и конфеты, – не глядя в меню, произнес Борис.

– Я таки не буду препятствовать этому и дам свое согласие, – продолжил Мозель прерванный разговор.

– Рад, что у нас не возникло разногласий по этому вопросу. Но вы же пригласили меня сюда не только для того, чтобы сообщить об этом.

– Вы проницательны, – Мозель заерзал на стуле, собираясь с мыслями, чтобы как можно более мягко преподнести собеседнику заготовленное заранее предложение, понимая, что оно будет тому не очень приятно. – Видите ли, я испытываю искреннюю боль оттого, что лишаюсь любимой дочери. Но я понимаю, что ей будет лучше, если она, вырастая в вашей семье, не узнает, кто ее настоящий отец. – Мозель заметно нервничал, собираясь произнести то главное, ради которого и затеял эту встречу. Нервничал и Борис, крутя пальцами какую-то попавшуюся под руку нитку. – Я хочу попросить вас о компенсации моего неизбывного отцовского горя. Поверьте, это решение далось мне нелегко. Вы понимаете, что значит лишиться своего ребенка? А мое согласие на удочерение будет означать, что я его теряю навсегда. – За столом повисла недолгая пауза, которую прервал Мозель, решив идти до конца. – Я прошу сто тысяч. Согласитесь, это совсем небольшая сумма, если учесть то, что я теряю.

Борис с силой сжал крышку стола, кончики пальцев побелели. Кровь ударила в голову, как когда-то в сорок пятом под Берлином. Мысли неслись, обгоняя одна другую: «Так вот что он хочет – продать свою дочь. Какая мразь».

Мозель испуганно отодвинулся, увидев бешеные глаза Бориса.

– Вот ваш заказ, – официантка поставила на стол бутылку, стаканы и закуску. Борис вскочил, схватил бутылку и, расплескивая вино, налил его в свой стакан доверху. Потом опрокинул в себя, выпив тремя большими глотками. Мозель в ужасе смотрел на него.

На секунду перед Борисом мелькнуло лицо жены…

«Спокойно Боря, ты уже большой мальчик, ты знаешь, чем кончаются твои выпады. Слишком дорого это обходится, а у тебя теперь жена беременная и двухлетняя дочка. Успокойся наконец».

Мысленное самовнушение охладило Бориса. Он вспомнил наставление Али, ее тревожные глаза, плюхнулся на стул и отер пот со лба. Неловкое молчание затянулось. Чтобы как-то сгладить неловкость, Борис налил в оба стакана вина.

– У меня нет таких денег.

– Я знаю, знаю, – затараторил обрадованный Мозель, – можно будет в рассрочку, каждый месяц понемногу. – Борис молчал. – Ну, я считаю, что мы договорились, встретимся через пару дней. Подпишем договор, и я передам вам заверенное согласие на удочерение. Мозель встал, бросив на стол смятую кредитку. – До свидания.

Не услышав ответа, быстро повернулся и ушел.

Борис тупо смотрел на оставленные деньги, на нетронутый стакан ушедшего человека. Вялые мысли теперь едва шевелились в его мозгу:

«Мало того, что перестанет платить алименты, если даст согласие на удочерение, так он еще хочет получать эти алименты с меня. Тварь расчетливая». Но злости уже не было, только опустошение и брезгливость, будто дотронулся до чего-то мерзкого и склизкого.

– Боря, Боря, ну, Боря же! – Теребила Аля мужа. А тот сидел, молча, словно в каком-то ступоре. – Боренька, родной мой, ну скажи что-нибудь. – Это я, я во всем виновата, – заплакала Аля, не дождавшись ответа, – я не уберегла нашу Оливушку, я связалась с этим и родила от него.

– Дочка ни при чем, – наконец услышала Аля первые слова мужа, молчавшего с тех пор, как он пришел после встречи с Мозелем.

Борис и сам не мог понять, почему его так глубоко, до самого сердца, затронуло все это, касающееся маленькой девочки, в жилах которой не было его крови, и о существовании которой узнал всего три месяца назад. Сколько подлости и предательства, казалось, он видел за эти годы, сколько низости и трусости, но и храбрости и высоты духа тоже. Только все это касалось взрослых людей, а тут крохотная девочка, не осознающая еще, кто она.

– Аленька, это наша дочка, наша, и что значат деньги? Я заплачу ему, заработаю и заплачу, чего бы мне это ни стоило.

Борис обнял Алю, она прижалась к нему и затихла, чувствуя, как вливается в нее тепло надежного, сильного и решительного мужчины.

Часть четвертая
Время другого поколения

Глава первая
Через двадцать лет после войны

Уже несколько лет они жили в маленьком домике у дороги, в который переехали из комнатушки в студенческом общежитии. Дом пережил войну, горел.

Кто в нем пребывал раньше, так и осталось неизвестным, но после войны поселился там солдат, оставшийся без руки. Мужик он был справный, молодой еще, по хозяйству и с одной рукой управлялся. Домик слегка подремонтировал, и жить там можно было, даже уютно в нем стало. Так бы и пребывал себе в одиночестве, если бы не положила на него глаз энергичная работница продмага. У той и квартира была просторная, и достаток, но муж погиб на фронте, сынишка рос без отца, да и по мужику соскучилась, немного их, целых, после войны домой возвратилось.

Сначала все расспрашивала, пока он продукты себе выбирал в магазине, потом стала знаки внимания проявлять, понравился он ей, да как-то и в гости напросилась, дом посмотреть. Бутылочку «беленькой» с собой прихватила и закуски. Ну, а там дело известное: две одинокие, тянущиеся друг к другу души соединились.

О том, где жить, вопрос даже и не стоял, солдат переехал к продавщице, а домик сдавать решил.

Институт студентам-молодоженам квартир не выделял, тем более что Аля была беременна, а Неле скоро должно было исполниться три годика. Дали только маленькую комнату, пока молодые не найдут себе жилье. Тут как раз и подвернулся вариант с домиком. За него бывший солдат назначил чисто символическую плату, а потом, познакомившись с Борисом поближе и признав в нем боевого офицера, и вообще отказался брать деньги.

После занятий Борис шел подрабатывать. Постоянную работу, типа ночного дежурства в каком-нибудь учреждении, найти удавалось не всегда, и он разгружал вагоны то с углем для котельной, то с продуктами, то с промтоварами на ближайшей железнодорожной станции. Вскоре подобралась бригада студентов, которым позарез был необходим дополнительный заработок к небольшой стипендии. За тяжелый физический труд платили мало, и спасало то, что иногда удавалось умыкнуть ящик-другой с рыбой, консервами, мешок с крупой или с сахаром. А под Новый год даже пофартило ящик с шампанским прихватить. Сначала Борис не брал, не мог себя пересилить, но потом, приходя домой и видя вопрошающие глаза детей, отбросил всякие условности.

– Ты, паря, честного да преданного из себя не строй. Семья у тебя, ребенок, жена на сносях, их кормить надо, – внушал ему староста группы, которому было уже тридцать пять. – Я по Руси-матушке поездил, людей повидал. Государство родимое многого нам недодает, потому и не грех брать хотя бы часть того, что причитается.

Борис оглядывался по сторонам, по лагерной привычке опасаясь стукачей, ему казалось странным, что за такие крамольные речи человека немедленно не сажают за решетку. Слишком долго он был в заключении, и слишком многое изменилось в стране.

Вскоре родилась Полина – Лина, Линуся, как ласково звали ее в семье.

Аля вела хозяйство и растила дочек. В два часа возвращался с занятий Борис, наскоро поев, отдыхал час, зарывшись лицом в подушку, потом делал домашние задания и вечером отправлялся на заработки. Возвращался ночью усталый и грязный, мылся под рукомойником в прихожей и падал в кровать, чтобы утром проснуться и успеть на лекции. Только в выходной и отсыпался.

– Линуська, ты знаешь, что папа сегодня институт заканчивает, диплом защищает?

– От кого защищает? – пятилетняя Полина таращила глаза на старшую сестру.

– Не от кого, а что. Он рассказывает дядям и тетям – профессорам, чему научился в институте, а они ему отметки ставят. А потом дают такую книжечку красивую, где написано, что он – инженер.

– А если отметки плохие будут, то ему анжинера не дадут?

– Ты что, у папы плохих отметок не может быть – Неля с высоты своих восьми лет назидательно смотрела на Полину, – наш папа самый умный и самый лучший!

– А что мы ему подарим? – Полина уже знала, что на маленькие семейные праздники все дарят друг другу подарки.

– Я придумала что, мы сделаем на ужин салат «Оливье».

– О-лив-е, – по складам произнесла Полина, – ты знаешь, как его делают?

– Знаю, видела, как мама готовит, да и в книжке о вкусной и здоровой пище написано.

Работа закипела. Неля варила картошку и свеклу, а Полине доверила резать огурцы. В дело пошли: квашеная капуста, зеленый горошек из банки (Неля порезала палец, открывая ее), вареная колбаса.

– Скорее, скорее, – торопила старшая, – а то мама скоро должна прийти.

Аля работала машинисткой и даже иногда брала работу на дом. Денег в семье не хватало, все эти годы приходилось платить Мозелю. Девочки оставались дома одни, пока не вернется кто-то из родителей.

– Ну все, – констатировала Неля, перемешивая овощи, – теперь только посолить. Я сбегаю в магазин, куплю то, что мама поручила по списку, а то она скоро придет. Ты доведи до вкуса сама.

– Хорошо, – с готовностью откликнулась Полина, гордая оказанным ей доверием.

Через полчаса, когда Неля вернулась, принеся хлеб, молоко, овощи, она застала Полину в слезах.

– Что, что случилось, – никак не могла она добиться от сестренки, – прекрати реветь.

– Я… я… соль… – сквозь всхлипывания проговорила Полина.

– Что, пересолила? – Неля попробовала салат и сморщилась, есть его было невозможно.

– Ах, ты, – бросилась было ругать сестренку, – вечно все не так делаешь, – но услышав в ответ сквозь градом катившиеся слезы: «Я… еще маленькая», – успокоила:

– Не реви, исправим.

Деловито взяв дуршлаг, Неля высыпала туда салат и промыла под холодной водой из крана.

Вскоре возвратилась с работы Аля и вместе с девчонками принялась готовиться к праздничному ужину, все так любили семейные праздники.

Девчонки сменили домашние халатики на яркие нарядные платьица, в волосах у них появились пышные розовые банты. Все с волнением ждали прихода папы.

Борис пришел веселый и слегка подвыпивший, студенты отметили успешное окончание учебы шампанским прямо в аудитории. Сразу бросился целовать жену и дочек.

Стол был уже накрыт, в середине его красовался салат, приготовленный руками дочерей. После тоста за папу, родители принялись за салат, нахваливая, а Неля и Полина есть его не стали.

Маленькая Лина, у которой оказался прекрасный слух, играла на аккордеоне, а Борис с Алей танцевали. Эти маленькие праздники в семье остались в душе девчонок на всю жизнь.

– Гостей встречай!

Зычный мужской голос, проникнув снаружи, наполнил собой маленький домик, приткнувшийся у самой дороги.

Аля схватила специально приготовленную для такого случая парадную дорожку, сотканную из старой, отслужившей свое одежды, и быстро постелила ее от двери вглубь гостиной.

Дверь стремительно распахнулась и в дом, с гоготаньем и хлопаньем, влетело девять гусей. Аля всплеснула руками и бросилась ловить больших птиц, а дочки с криками разбежались по углам. Гуси страшно шипели и норовили ущипнуть. Неизвестно чем бы закончилась эта борьба, если бы в дом не вошел улыбающийся Борис. Он быстро призвал гусей к порядку. Половичок парадный, который Аля легкомысленно постелила, Борис долго потом отстирывал.

К зиме в доме появились пуховые подушки и теплые курточки на гусином пуху. Копченого гуся Борис готовил особым способом. Он вымачивал мясо в специально приготовленном рассоле, потом развешивал его в печной трубе. Три дня печь протапливали можжевеловыми ветками, березовыми и осиновыми опилками и еще какими-то таинственными растениями. Потом остужали мясо и опускали в подпол. Запах и вкус был такой, что слюна во рту закипала. А девчонки особенно любили гусиный жир, перетопленный с луком.

В просторном кабинете директора, где всегда проводили оперативки, стоял сдержанный гул, похожий на жужжание пчелиного роя. Два десятка человек сидели, ожидая прихода начальства, переговаривались вполголоса, обмениваясь новостями. Наконец из комнаты для совещаний и отдыха, скрытой за малозаметной дверью, появилась высокая сухопарая фигура директора в сопровождении двух замов. Мельком оглядев собравшихся и поздоровавшись, он объявил:

– Товарищи, хочу поздравить с новым назначением Бориса Александровича. Уверен, что он и в должности главного технолога предприятия будет относиться к делу так же ответственно, как это делал до сих пор.

Директор кивнул Борису, тот встал и поклонился. «Надо, наверное, что-то сказать, что же говорят в таких случаях?» – начал вспоминать Борис? Но в голову почему-то ничего не пришло, и он промолчал.

Четыре года назад, после получения диплома, Бориса распределили на Белогорскую атомную, расположенную в сорока верстах от крупного города, в котором он учился. Теперь, вот повысили в должности, и он мог уже реально рассчитывать на квартиру. Девчонки подросли, и в одной комнате им было тесно. Сдачу домов, как было принято, приурочивали к праздникам, и в канун Нового года Борис наконец получил долгожданный ордер. Смотреть новую квартиру поехали всей семьей. Дочки бегали из комнаты в комнату, споря между собой, какая из комнат кому достанется. Аля восторженно разглядывала обои, гладила ладонью блестящую сантехнику, белоснежную газовую плиту и ежеминутно повторяла:

– Боря, смотри, а здесь-то как красиво.

На новоселье, которое решили объединить с Новогодним праздником, пригласили всех знакомых.

Первой приехала мама Али из Кишинева. Она деловито выгружала гостинцы, демонстрируя бодрость, но видно было, что так и не смогла оправиться после гибели мужа, а в последнее время сильно сдала.

Тридцать первого декабря прилетел из Москвы Федор Прохорович с женой. Он позвонил из аэропорта, что выезжает к Борису в городок атомщиков. Каждый раз, бывая в Москве, Борис обязательно встречался с ним, и эта дружба, зародившаяся в кровавые военные годы, со временем только окрепла.

Через полтора часа к дому подкатила роскошная черная «Чайка». Из нее выскочил лейтенант-водитель, а затем выбрался погрузневший Федор Прохорович в распахнутой генеральской шинели, из-под которой выглядывали расположенные рядами на кителе многочисленные ордена и медали. Все семейство Шаталовых приникло к окнам, разглядывая с третьего этажа, как галантно он подает руку женщине в меховом манто.

– Жена, – пояснил Борис, и вдруг ему в голову пришла озорная мысль. Он бросился в чулан и стал яростно что-то искать там, перерывая старые вещи.

Поднявшемуся по лестнице гостю открылась необычная картина: на просторной лестничной клетке, в которую выходили двери четырех квартир, под взглядами удивленных соседей выстроились в ряд Аля, ее мама, Неля и Полина. Чуть впереди стоял Борис в мятой фронтовой гимнастерке и потрепанной фуражке.

Увидев гостя, он скомандовал:

– Равняйсь, смирно!

И, обратившись к улыбающемуся Федору Прохоровичу, отрапортовал:

– Товарищ генерал, личный состав полка для торжественной встречи построен. Ответственный – капитан Шаталов.

– Вольно. Здравствуйте, товарищи бойцы, – подхватил шутку генерал.

– Здравия желаем, товарищ генерал! – нестройным хором ответили «бойцы», среди голосов которых выделялись высокие девчоночьи.

Генерал обнял Бориса, и с минуту мужчины тискали друг друга в объятиях, прежде чем войти в квартиру.

Федор Прохорович стал начальником знаменитой военной академии, поездку в столицу Урала он совместил с командировкой.

Перекусив, старые боевые товарищи пошли прогуляться по уральскому морозцу. Скрипел снег под ногами, мела легкая поземка, сразу за домами начинался лес. Как в боевом строю замерли стройные ели, покрытые белыми пушистыми шапками.

– Красиво стоят, – неожиданно произнес генерал, кивнув головой в сторону ельника.

– А, да-да, – очнувшись от каких-то своих мыслей, ответил Борис, не сразу поняв, о чем говорит гость.

– А помнишь под Зееловым, в каком роскошном еловом лесу расположился КП полка перед наступлением на высоты. Кажется, это было в марте сорок пятого.

– Помню, это же там вы мне отдали приказ оседлать дорогу на Берлин.

– Да, ты тогда сумел сделать невозможное, задержав крупные соединения немцев, и дивизия почти без потерь вышла к окраинам Берлина.

– Федор Прохорович, я знаю, что раз в два-три года проходят встречи ветеранов дивизии, а из моего батальона кто-нибудь бывает там?

Генерал медлил с ответом, казалось, углубившись в свои мысли.

– Из твоего батальона, Боря, мало кто в живых остался после того боя, ты же знаешь. Но об одном человеке могу сказать точно.

Борис насторожился.

– Помнишь лейтенанта Морозова, которого ты в своей записке рекомендовал мне назначить командиром батальона после своей гибели? Так я его и назначил, а записка твоя сейчас находится в архиве дивизии в Подольске. – Гость прищурившись взглянул на Бориса и выдал:

– Генерал-лейтенант Морозов ныне – заместитель начальника Оперативного управления Генштаба Армии. Две академии окончил. Ты не ошибся в нем тогда, толковым офицером оказался.

– А вы встречаетесь?

– Редко очень, но видимся. Где-нибудь в коридорах Министерства обороны, случается, столкнемся. Поздороваемся и разойдемся, а поговорить так и не удается. Приедешь в Москву, я тебя ему непременно представлю.

Уже стемнело, и мужчины заторопились домой. В освещенных окнах домов празднично сверкали нарядные елки, суетились люди за накрытыми столами, ожидая гостей.

– Ну где же вы пропадаете? – встретила их Аля и добавила шутливо:

– Новый год давно шагает по стране, скоро у нас будет, а вы все гуляете, так и пропустите его невзначай, пройдет мимо.

– Мимо нас не проскочит, – потирая руки с морозца, молвил генерал. – А как гостья, не очень напрягает? – кивнул он в сторону жены.

– Жена у вас замечательная, Федор Прохорович, – ничуть не лукавя, откликнулась Аля.