Текст книги "Бог одержимых (сборник)"

– Капитан Коган, – внезапно ожила связь. – Приготовьтесь, скоро будем на месте.

И опять было чему удивляться: я слышал голос по связи, но моя «прослушка» молчала. Сказанные только что слова Шахтияра не звучали внутри его корабля!

Я выполз из кресла и на подгибающихся ногах поплёлся к спальне: Лукич спал, не забыв надёжно закрепиться ремнями безопасности. Я не стал его будить. Он пробыл в космосе дольше, чем я в этом мире. Глупо тревожить сон пожилого космача из-за таких пустяков…

Вернувшись в рубку, забрался в кресло и пристегнулся. Потом включил радар: судя по масштабу экрана, мы подлетали к чему-то невообразимо огромному. Тело было неправильной формы, всё в углах и выступах, а его размеры не уступали размерам Цереры! Картинка дрогнула и вновь заставила сжаться желудок: на мой взгляд, мы приближались к этой штуке слишком быстро.

Я запустил программу определения позиции. Занятно, за сутки перехода мы оказались в глубине пояса астероидов, сместившись на три с половиной градуса по их орбите. Выходило, что за это время мы прошли дистанцию в тридцать четыре миллиона километров!

«А что же ты хотел? – спросил я себя. – Он же двигался с постоянным ускорением!.. С постоянным ускорением? – Только ремни безопасности не позволили мне подпрыгнуть в кресле. – Да как такое возможно?»

– Капитан Шахтияр?

– Слушаю вас, капитан Коган.

– Вы отличный пилот, сэр! Я не почувствовал разворот на торможение. Когда вы провели этот манёвр?

– Конструкция моих двигателей позволяет выполнить манёвр торможения без разворота. Акселерация производится под любым углом из любого положения…

– Но в таком случае… – Теперь я чувствовал страх. – В таком случае, почему не изменилась моя ориентация? У меня-то пол по-прежнему под ногами!

– Для вашего удобства я включил инвертор тяготения. А сейчас, прошу меня извинить, швартовка исключает возможность эксплуатации генератора для искусственной силы тяжести…

«Ну спасибо! – подумал я. – Вот это объяснил! Теперь, конечно, всё понятно». Я изо всех сил пытался легкомысленно отнестись к своему положению, но на самом деле мне опять было страшно. «Генератор искусственного тяготения? Ну-ну…» Потом пришло блаженство – невесомость избавила от боли, но ненадолго. Через минуту вернулся вес, и опять тело заныло, сопротивляясь непрошеной нагрузке.

– Шахтияр? – позвал я.

Ответа не было.

– Шахтияр, какие будут указания?

Радар отсвечивал равномерным серым фоном. Компьютер интерпретировал его сигнал как отсутствие подвижных объектов в зоне, доступной для наблюдения. На альтиметре был ноль, а панель контроля окружающей среды сообщала о нормальных условиях за бортом.

– Похоже, приехали.

Я обесточил оборудование и отстегнулся. Осторожно ступая по полу, добрался до спальни: Лукич, уже сидя, деловито сбрасывал ремни. Я кивнул ему и прошёл к дверям шлюза. Миновав их, сделал ещё несколько шагов. Теперь я стоял около наружного выходного люка. Жидкокристаллический дисплей жизнерадостно рапортовал зелёными огнями о том, что за бортом нормальное давление (998 ГПа), нормальная температура (19 °C), нормальный газовый состав (азот, кислород, углекислый газ, норма, норма, норма…)…

Я просто взялся за стопорный рычаг, отодвинул его от кремальеры, а потом, открутив колесо до упора против часовой стрелки, разгерметизировал буксир.

Воздух зашипел, уравнивая давления, я толкнул дверь вперёд и вышел.

* * *

– Лукич, – я сделал ещё одну попытку прояснить ситуацию. – Ведь эта штука сделана не на Земле?..

– Разумеется, мой друг, разумеется…

Мы стояли в огромном ангаре. Где-то далеко вверху виднелся светящийся купол. Внизу, метрах в десяти под нами, покоилась поверхность, на которой ровными рядами уходили вдаль какие-то сооружения, очень похожие на космические корабли. Во всяком случае, они были одинаковыми, большими и неотличимыми от той штуковины, к которой Шахтияр намертво приварил мой буксир.

Корабль Шахтияра, как и другие корабли, застыл в коконе из сплетённых труб. К открытому люку вела лёгкая ажурная лесенка. Точно такая же, как и та, что вела к площадке перед моим шлюзом.

Пока я осматривался, Лукич обошёл меня и стал спускаться вниз.

– Лукич! – окликнул я. – Далеко собрался?

Он не ответил. Было похоже, что в его беседе с Лин я проспал что-то очень важное.

– Лукич! – закричал я и, кряхтя, двинулся следом.

Куда там! Я едва осилил половину спуска, когда он уже входил в дверь транспорта Шахтияра.

Когда я осторожно заглянул внутрь, меня поразила необычайная роскошь. За отсечной дверью тамбура-шлюза, в котором в специальных нишах стояли скафандры, располагался огромный холл, в центре которого вверх и вниз вела широкая спиральная лестница. Из самого холла на этом уровне радиально отходило четыре коридора…

– Капитан Коган! – буднично произнёс девичий голос. – Поднимитесь, пожалуйста, по центральному трапу в кабину управления. Вас ждёт капитан Данилов.

«Капитан Данилов»? Мне понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, о ком идёт речь.

Я подошёл к лестнице и поднялся наверх. Помещение, в котором я очутился, казалось раз в пять шире и на полметра выше моей рубки. По периметру комнаты шло кольцо пульта управления с множеством экранов, индикаторов, кнопок, рукояток… Рядом с пультом стояло несколько лёгких стульев, в одном из них Лукич… впрочем, нет – капитан Данилов.

– Разрешите подняться на борт, сэр?

– Ты уже сделал это, сынок, – благосклонно кивнул Лукич. – Более того, тебя пригласили…

– Могу я видеть капитана Шахтияра? – попытался я вернуть старика с небес на землю.

– Разумеется, парень, можешь, – Лукич указал пальцем. – Третье кресло, как раз за ограждением трапа. Только руки он тебе не подаст, не надейся…

Я чуть вытянул голову и пригляделся.

Потом обошёл ограждение проёма лестницы и приблизился к указанному креслу. Что я могу сказать? Груда тряпья, обтянутый серой кожей череп, жидкие космы волос седыми длинными прядями тактично скрывают то, что когда-то было лицом…

– Сгорел в пламени любви… – брякнул я, возвращаясь к Лукичу и присаживаясь рядом.

– Очень смешно, – сказал Лукич и обманул: не было в его голосе смеха. – Давай сюда, Игорь. Втроём всё обсудим – и к делам. Ты не забыл, что тебе ещё баржу догонять?

– Втроём? – Меня бесило, что я опять оказался позади обстоятельств.

– Конечно, втроём, – а вот Лукича ситуация, похоже, совсем не «напрягала». – Лин, присоединяйся…

Снизу по лестнице поднялась девушка. Короткое летнее платье, крепкие загорелые ноги. Голубые глаза, длинные чёрные волосы… Она уселась рядом так, будто мы были давно знакомы. Я протянул к ней руку.

– А вот этого не стоит делать, Игорь, – притормозил меня Лукич. – Голограмма лишь для визуализации. Для лучшего восприятия беседы. Тактильные ощущения тебя ждут двумя этажами ниже. Верно, Лин?

– Разумеется, капитан Данилов, – с улыбкой согласилась Лин. – Но с капитаном Коганом мы ещё не знакомы…

– Ещё познакомишься, – усмехнулся Лукич. – А теперь к делу…

– Нет, – остановил я его. – Пока мне не объяснят, что случилось с капитаном Шахтияром, никаких дел обсуждать мы не будем…

– Капитан Шахтияр умер восемь тысяч лет назад… – сказала Лин. – Он был моим последним хозяином.

– Чёрта с два! Я разговаривал с ним полчаса назад.

– Возьми себя в руки, Игорь, – осадил меня Лукич. – Ты беседовал со своим монитором связи, на который проецировала изображение Лин…

– Но зачем?

– Мне было одиноко, – она мило повела плечиком. – Почему нет?

– Действительно, – согласился я. – И что теперь?

– Вот! – Лукич поднял указательный палец. – О том и речь! Ты не забыл о своих желаниях?

– А вы сегодня работаете Санта Клаусом?

– Вроде того, – весело согласился Лукич. – Давай, парень, не тяни. Вот тебе корабль нашего сердитого друга. К корпусу жёстко пришвартован твой скворечник. На нём остатки захвата для сцепки с баржой. Твоя задача: догнать баржу, отремонтировать сцепку, разогнать и вернуть руду на прежний вектор движения. Мощности у тебя на миллион таких операций. Так что проблем не будет. С расчётами и управлением Лин поможет. Поможешь, Лин?

– Само собой, капитан Данилов…

Она энергично кивнула. Платье в соответствующих местах дрогнуло. Я мог поклясться, что лифчика под ним не было. И, честное слово, мне уже было всё равно, машина она или нет…

– Что-то я не понял, Лукич, – издалека, будто из другого мира донёсся до меня мой собственный голос. – Вы что же, отдаёте мне Лин и корабль. А сами?..

– Мой юный друг, – усмехнулся Лукич. – По дороге к этому дворцу ты не заметил, случаем, сколько там кораблей стоит? Но за заботу спасибо. Не часто обо мне кто-то беспокоится…

– Понятно, – сказал я. И обманул: на самом деле я ничего не понял. – Разрешите откланяться?

– Откланяться? – изумился Лукич. – Очнись, человече! Ты у себя дома. Это я, ребята, у вас что-то засиделся…

Он встал со стула и двинулся к лестнице.

Я поднялся и пошёл за ним.

– Капитан Данилов, – обратился я к нему уже в шлюзе. – А что мне делать дальше? После того как я разгоню баржу с рудой?

– Что хочешь, то и делай! – Он пожал плечами. – На то и свобода. Но мне бы хотелось, чтоб ты сюда вернулся. Как разгонишь сцепку – отстреливай буксир и возвращайся. Буксиру-то ещё около года до Луны лететь. А мы тут с тобой за это время что-нибудь придумаем…

– Например?

– Например… – Он призадумался. – Например, откроем прокат подержанных космолётов инопланетян. Кстати, а ты вообще куда собрался? Меня необязательно так далеко провожать…

Мы уже успели спуститься к самому низу лестницы.

– Да так… – Я махнул в сторону буксира. – Хочу кое-что забрать с «Пилигрима».

– Вот как? – удивился Лукич. – И что же там ценного?

– Да вот… – Я был так смущён, что даже не пытался этого скрыть. – Шлем, ЭФГ-приёмник, декодер… Мало ли? Вдруг придёт такой день, что мне понадобится помощь…

Чертёнок

Фальшиво отзвучали жидкие аплодисменты. Остатки публики, не сумевшие незаметно покинуть аудиторию во время доклада, рассыпались по проходам и, дробно перестукивая каблуками, всосались в двери.

Докладчик – высокий молодой человек со злым неприветливым лицом, откалывал со стендов плакаты с чертежами и графиками. Кнопки выскальзывали из его дрожащих пальцев, сыпались на пол, и он, еле слышно чертыхаясь, отфутболивал их прочь.

Я подошёл к кафедре, облокотился о лекторский стол и старательно изобразил задумчивость, разглядывая доску, густо усеянную мелом.

– А вам чего надо? – неприязненно спросил молодой человек. – Ещё один специалист по насмешкам?

Я простил ему очевидную грубость и тяжесть слога. На его месте любой бы расстроился: переворошить гору литературы ради сорокаминутного доклада для трёх десятков невежд, которые не видят разницы между бубликом и кольцом Буля…

– Не стоит их винить, – миролюбиво заметил я. – Вместо обещанной единой теории поля вы убедительно доказали, что уравнения Максвелла и Эйнштейна несовместимы.

– Отрицательный результат – тоже результат!

– Идеология неудачников! Давайте не будем заниматься самообманом. Отрицательный результат – это свидетельство беспомощности исполнителя, и больше ничего.

– Дмитрий! – представился мой визави, протягивая руку.

– Тем более, – продолжал я, игнорируя дружественный жест, – что вы были на правильном пути, и только поверхностное знакомство с теорией функции комплексного переменного не позволило вам заглянуть немного дальше.

– Что? – Его ладонь сжалась в кулак. – Что вы сказали?

Вместо ответа я подошёл к доске, взял мел и тряпку.

– Ветошь перед лекцией смачивать надо! Смотрите, вот здесь, когда вы интегрировали по контуру… и ниже, после дифференцирования по мнимому времени…

Я внёс основные исправления. Обращать внимание на мелкие ошибки было не в моих правилах. О мелочах пусть заботятся те, кому это нужно. Заодно можно выяснить – а нужно ли им это?

Напряжение за моей спиной испарилось, словно капли дождя на гальке июльского пляжа. Я почувствовал, как внимание Дмитрия сосредоточилось на доске.

Я передал ему мел. Тряпку оставил на столе: она ему скоро понадобится.

Вернувшись в зал, сел в первом ряду. Люблю людей! Минуты не прошло, как он был готов придушить меня за одно только сомнение в его компетенции. А сейчас забыл обо мне напрочь! С отвратительным визгом мел царапал доску, вычёркивая старые ошибки и вписывая новые.

Минут через десять Дмитрий окончательно запутался и, не оборачиваясь, поискал у себя за спиной тряпку. Нащупав её, попытался что-то стереть. Ага! Как же! На этом клочке материи влаги было не больше, чем в тканях египетской мумии, пролежавшей в песке тысячу лет.

С минуту он пытался очистить от записей хотя бы часть доски. Из густого облака пыли послышался кашель. Я сдержанно улыбнулся.

– Чёрт меня побери! – закричал он, швыряя мел.

Мел раскололся и шрапнелью разлетелся по аудитории. На доске осталась большая жирная точка, приподнявшаяся над знаком гамильтониана в правой части уравнения условного равновесия.

– Уже!

– Что? – Он вспомнил о моём присутствии. – Кто вы такой?

Я улыбнулся и, подойдя к кафедре, положил на стол визитку.

– Как наскучит метание камушков, приходите. Есть свободное местечко за партой…

И пошёл к выходу.

– Подождите! – окликнул меня Дмитрий. – Я понял: при ускорении заряда объединяются электрические и магнитные переменные, а при ненулевой третьей производной пути к уравнениям Максвелла цепляются уравнения Эйнштейна… Эй! Я не кончил!

– Это вы с женщинами кончайте! – бросил я, подходя к дверям. – На математику больше сил останется…

* * *

Дмитрий появился в моей лаборатории год спустя.

Бледный, осунувшийся, небритый.

Я следил за его публикациями: две статейки в «Национальном геофизическом» и одна в «Физическом вестнике». Не густо? Как сказать…

Он нёс фанерный ящик. Развевающиеся полы плаща были заляпаны грязью.

– Здрасте! – громко поздоровался Дмитрий и тут же устремился к доске.

Мы как раз с одним из аспирантов заканчивали разбор довольно неожиданного следствия из весьма тривиальных предположений. Дело касалось теплофизики электролитов, в частности, поведения ионов в температурных полях сложной формы. На первый взгляд к проблемам Дмитрия эти вопросы не относились. А дважды на что-либо смотреть он пока не научился: схватил губку (влажную, между прочим!) и вытер доску. Потом отобрал мел у аспиранта и принялся инкрустировать плоскость своими рунами.

Я извинился и отпустил аспиранта, но вскоре заметил, что присутствующие оставили работу и, сгрудившись у меня за спиной, наблюдают за вязью формул Дмитрия. Тогда я жестами предложил разобрать стулья, и вскоре мы все, удобно устроившись, наблюдали за разворачивающимся спектаклем.

Дмитрию следовало отдать должное: он точно соразмерил пространство доски с объёмом представляемого материала. Ошибся он только один раз, но заметил это сразу, аккуратно стёр неловкое выражение и написал поверх правильное. Наконец, чистого места на доске не осталось. Он вытер руки, повернулся к нам и с видом довольного выступлением маэстро поклонился.

Я кивнул, и немногочисленная аудитория подарила ему две минуты энергичных аплодисментов.

Дмитрий подошёл к своему ящику, откинул запоры и снял крышку: на чёрной полированной подставке стоял диковинный прибор, состоящий из нескольких массивных соленоидов, электронного блока управления и направленной в зенит сужающейся к основанию спирали. Проволочная спираль была насажена на ось электродвигателя, который Дмитрий, даже не подумав спросить разрешения, немедленно включил. Проволока, быстро вращаясь, немедленно обратилась в размытый конус. Послышался тонкий визг и шорох трущихся деталей.

Дмитрий взял кусок мела, осторожно ощупал воздух над прибором и уложил на невидимое нечто мел. Он сделал два шага назад: над стремительно вращающейся спиралью висел кусок мела…

– Всё? – сухо спросил я. – Вы закончили свою клоунаду, молодой человек?

Несколько мгновений он вдумывался в смысл моих слов, потом побагровел:

– Я – Дмитрий Роганков, – веско сказал он. – Я придумал антигравитацию!

– Смело! – усмехнулся я. – А мне казалось, что автор этого явления, как, кстати, и любого другого, был известен задолго до вашего рождения. Но даже склонность к плагиату не даёт вам право врываться в помещение, где люди заняты настоящим делом.

В столбняке он пребывал с минуту, потом, очнувшись, обвёл нас взглядом. Ни тени улыбки не было на лицах моих студентов. А ведь каждому из них когда-то пришлось пройти такое же посвящение. Удивительно, почему все начинают с одного и того же? Может, я и вправду перемудрил с тяготением? В одном из лабораторных шкафов у меня несколько полок заняты антигравитаторами разных конструкций.

Роганков вернул на полочку доски мел и выключил прибор.

– Это всё, что вы можете сказать? – хрипло выдохнул он, нервно вытирая руки тряпкой.

– Ровно столько, сколько вы можете услышать, – ответил я.

– Хотелось бы большего…

– Тогда, для начала, приведите доску в порядок и восстановите записи, которые неосторожно стёрли.

Мне показалось, что он полагал, будто может что-то возразить. Поэтому я поспешил дать знак сотрудникам, и мы вернулись к прерванным занятиям.

Я не противник таких пауз. Интеллектуальное давление на мироздание – занятие захватывающее, но утомительное. Всем нужно как-то бодриться, и такие представления – незатейливые гимнастики ума – частенько бывают кстати. Особенно перед серьёзными прорывами или ответственными экспериментами.

Дмитрий корпел над доской до поздней ночи. К нему подходили аспиранты, подсказывали, советовали. Несколько раз звали к столу пить чай с бутербродами. Он не отказывался, но всякий раз через две-три минуты вскакивал и вновь устремлялся к доске.

Собрался уходить только под утро.

– Спасибо, – сказал Роганков на прощание. – В самом деле, управляя биопотенциалами своего тела, можно многое. К дьяволу машины!

– Не «многое» – а всё, – строго поправил я и усмехнулся. – Только зачем мне столько железа?

Он кивнул, мол, понял, но я-то знал: он подумал – шутка…

* * *

Через пять лет он нашёл меня в Антарктиде.

Геофизическая лаборатория работала круглый год, но, естественно, смена вахты и доставка продуктов – строго по расписанию. Народ здесь тёртый. На мои частые отлучки и появления вне связи с рейсами чартеров привыкли не обращать внимания. А вот приход Роганкова произвёл впечатление.

– Здравствуйте, – немного смущённо сказал Дмитрий, входя внутрь жилого модуля. – Не помешаю?

Он спросил так, будто мы находились не в центре ледового материка, а где-нибудь в Подмосковье, в минуте пешего хода от электрички. Шёл себе на дачу, да и заглянул на огонёк…

Радист Олег едва не упал со стула, будто марсианина увидел. А любимец экспедиции – кот Апогей выгнул спину и зашипел.

– Привет, Дмитрий, – улыбнулся я. – Рад, что не забываешь. Какими судьбами?

– Мы можем поговорить?

– Почему нет? Поговорить всегда можно. За разговоры уже давно не жгут и не сажают…

Он весь сжался, напружинился.

– Нет, не здесь. Можно туда? – Он кивнул на дверь. – Наружу?

– Конечно. И в самом деле: незачем травмировать персонал.

Вышли. Ярко светили звёзды, равнодушные к нашим нечаянным взлётам и предсказуемым падениям. Морозило за сорок. Снег весело скрипел под нашими сандалиями, а свежий ветер ерошил волосы. По предложению Дмитрия расположились прямо в воздухе, по-турецки подобрав под себя ноги. Молочная муть внизу и звёздный купол положительно настраивали на душевный лад.

Но Дмитрий и на этот раз не стал тратить время на пустые слова. Переохладив указательный палец правой руки, он десублимировал из воздуха снежную пыль и ею стал отрисовывать систему мировых уравнений.

Я на какое-то время счёл возможным отвлечься – в одной из вселенных происходили события, которые могли иметь важные последствия для моих опытов. Направив события в нужное русло, я вновь одарил Роганкова вниманием.

С поставленной задачей он справился блестяще. Теперь, когда не было необходимости отображать уравнения на плоскости ученической доски, ему удалось изящно показать ход мысли в объёме.

– Из этого следует, что энергия – лишь посредник между массой и временем, – торжествующе заключил он, ставя точку в конце своих рассуждений. – Как мезон между протоном и нейтроном. Эти выкладки подтверждают возможность путешествий во времени. Теперь я знаю, как возникла Вселенная!

– Можешь это подтвердить?

– Конечно, – уверенно заявил он. – Назовите дату демонстрации.

– Семьдесят миллионов лет в прошлом. Особое внимание удели позиционированию хронопрокола. Аннигиляция отверстия потребует приличной массы…

– Порядка одной восьмидесятой массы Земли, – перебил он меня.

– Верно. Но будь осторожен: ошибка в сотую процента разнесёт систему на куски.

– Это у меня ошибка?

Он высокомерно выпятил нижнюю губу, но я не позволил ему наговорить глупостей:

– Взгляни-ка…

Я указал на небесную сферу и вычертил на ней инеем эфемериды:

– Не забудь прецессию и обратное вращение…

Но он меня уже не слышал.

Эх, молодость, молодость… Неужели и я был таким же? Романтика ошибок: пусть тонут дураки, нам море по колено…

* * *

Я ведь знал, что он поступит по-своему.

Но игра того стоила.

Он зашёл дальше всех, поэтому я не мог отступить: а вдруг получится? И поэтому планета была обречена.

Через минуту Роганков сделает свой первый прыжок во времени, и девяносто девять процентов биомассы планеты пойдёт на топливо. А что не догорит сегодня, через семьдесят миллионов лет назовут нефтью и каменным углем и всё равно сожгут.

Я снял туфли и носки.

Ноги по щиколотку погрузились в бесконечное движение жизни. Да. Здесь так: шагу нельзя ступить, чтобы не споткнуться о живое. Сельва Бразилии по сравнению с мезозоем так же бедна жизнью, как пустыня Гоби по сравнению с сельвой.

Я поднял руки и развёл их в стороны. Солнце палило нещадно. Тяжёлый влажный воздух бархатом давил на плечи. Запахи, звуки, движение… Как жаль…

Мне бесконечно жаль этот мир!

Никогда и нигде больше не будет такой плотности страстей на кубический сантиметр. И так всюду: от полюса до полюса, по каждому из меридианов, которые выдумают… ох, как не скоро… через семьдесят миллионов лет.

Живое толкалось у моих ног, карабкалось по брюкам… бабочки вились у лица, а пауки в волосах плели сети. Возмутительно грохотали миллионы голосов – каждая тварь рвала жилы, стараясь быть услышанной. Невдалеке гулко ухали чьи-то тяжёлые шаги…

Простой и ясный мир.

Неужели его смерть так необходима?

Я сомневаюсь? Нет. Я сожалею.

Над горизонтом полыхнуло пламя. Потом ещё раз. Будто далёкая гроза пробует силы молчаливыми зарницами. Но я знал, что это не гроза. На расстоянии четырёхсот тысяч километров возник крохотный прокол между двумя временными последовательностями. И чтобы закрыть червоточину, Дмитрию нужно будет залатать пространство. Поставить аккуратную сферическую латку со смешной перекошенной рожицей.

Но ученик допустит ошибку. Ту самую, которая даст возможность его виду доминировать на планете спустя десятки миллионов лет.

Эта ошибка превратит мой сад в пустыню. Выпьет запахи и влагу из воздуха. Понизит плотность жизни со ста животных в кубическом метре объёма до одного на квадратный метр поверхности.

Очень много энергии…

Ясно вижу, как огненный фронт спускается с неба.

Всё. Ухожу. Я не могу видеть агонию своего мира.

Я с ним попрощался.

Через минуту здесь будет ад. И только миллион лет спустя вновь зазеленеют луга, поднимутся травы, прорастут леса… Но всё это будет уже «не то».

* * *

Сегодня мы встретились неподалеку от Фомальгаута. В этих краях более всего почитают чистое знание, как высшую добродетель. Утверждение спорное, но я не препятствую заблуждениям.

Заурядный конвент астрофизиков различных рас с рядовой, обычной темой – происхождение Вселенной. Всё как обычно: буднично и рутинно…

Пока на кафедру не поднялся Дмитрий.

По своему обыкновению, Роганков не стал расшаркиваться перед научными авторитетами и призывать в свидетели справедливости своих рассуждений напыщенных снобов из академии.

Вместо традиционных благодарностей и сладкого пиетета в адрес корифеев темы, Роганков развернул четырёхмерный демонстрационный бокс и огорошил присутствующих общей системой мировых уравнений, связывающих Большой взрыв с финалом Природы.

Он не трудился что-то пояснять. Пошаговая экспозиция состояния модели мироздания и анализ снимков далёких галактик наглядно показали точность, с которой он подобрал коэффициенты и граничные условия. Он использовал изображения края Вселенной как машину времени – ведь свет от этих удалённых объектов шёл миллиарды лет…

Всё было настолько безупречно, что Роганков сумел предсказать растущую вслед за убегающими галактиками прослойку сверхвакуума с отрицательной плотностью материи.

Над ним, конечно, посмеялись, но я-то знал, что это правда!

Дмитрия не смутил скепсис аудитории. Он вывел на обзорный экран результаты расчётов и указал место, в котором восемнадцать миллиардов лет назад произошёл Большой взрыв.

Теперь собрание молчало. Слушатели были потрясены скандальными выводами представителя малоизвестной цивилизации. Председатель конвента получил несколько записок с одинаковым вопросом: кто пригласил этого невежду на уважаемый научный форум?

Председатель не мог ответить.

Он не знал, что Дмитрия пригласил я.

Дабы пресечь растущее смущение и нервозность, я поднялся с места:

– Минуточку, уважаемый. Прошу прощения, что прерываю ваши замечательные доводы. Но мне думается, что, если бы вы начали с постановки задачи или озвучили конечную цель, следить за вашими рассуждениями было бы много легче.

Зал одобрительно загудел.

Роганков не узнал меня, поскольку на конвент я прибыл в составе делегации от скопления Плеяд, но суть моего замечания была ему понятна.

– Разумеется, – кивнул Дмитрий. – Охотно поясню. Если в двух словах… – Он задумался. Зал стих. Признаться, я и сам затаил дыхание. Не так-то просто рассказать в двух словах о главной пружине Миромашины. – Я думаю, что создание Вселенной – дело рук разума самой Вселенной.

Что ж, не два слова, конечно, но тоже неплохо.

– Прыжок в прошлое сопровождается выделением массы и энергии. Недавно я провёл любопытный эксперимент вблизи своей планеты и с удовольствием ознакомлю собрание с его результатами.

Он вновь включил проектор.

– Как видите, время, энергия, масса… экспоненциальный характер зависимости. Если экстраполировать массу образовавшейся Луны в масштаб возраста Вселенной, получится масса и энергия, по порядку сопоставимая с принятыми в современной науке значениями массы и энергии космоса…

Он вывел на экран результаты, и все ахнули: речь не шла о порядке величины, – совпадение было точным до второй значащей цифры.

– Иначе говоря, мы имеем дело не с единственным взрывом, который послужил причиной возникновения нашей Вселенной. Существует последовательность взрывов. Вновь рождённая Вселенная порождает жизнь, которая, становясь разумной, совершает прыжок во времени назад, чтобы дать жизнь новой Вселенной. Как круги на озере от бегущей водомерки.

Радуясь произведенному эффекту, он открыл последние группы мировых уравнений. То, что я увидел, заставило меня вскочить на все шесть лап.

– А теперь, – сказал Дмитрий, – я хочу вам показать нечто и впрямь достойное внимания…

Вопреки порядку и тысячелетним традициям я уже был на подиуме:

– Это необязательно, – сказал я, схватив его за руку. – В этом нет необходимости…

– Что такое? – нервно спросил докладчик.

Должен отметить, что у него были основания для беспокойства. Как я уже говорил, на этот раз я был в теле членистоногого с одной из планет системы Плеяд, и, несмотря на всю цивилизованность собрания, человек рядом с таким существом выглядел беззащитно… но не жалко. И я гордился этим!

– Здесь, – я указал на краевые условия. – Этого не нужно делать!

– Да что это с вами? – Роганков попытался отбросить мою лапу. – Я всего лишь хотел показать, что обнаружил нетривиальные граничные условия, при отсутствии которых Вселенная не может существовать.

Это могло быть началом конца. Но, возможно, я всё же ошибся? Может, излишняя впечатлительность играет со мной злую шутку?

– Вот, – он ткнул пальцем в сердце мировой системы, и я почувствовал, как мир дрогнул. – Эти две функции. Я назвал их тревожными. Одна из них всегда должна доминировать над другой. Даже равновесие приводит к диссипации Вселенной…

Я слегка изменил температурное поле на участках его тела. Защитные уравнения, позволяющие Роганкову обходиться в аудитории без скафандра, были нарушены.

Он схватился за горло, упал на колени и захрипел.

Я присел рядом:

– Как ощущения?

Вопрос был издевательским. В таком положении он не мог говорить. Каждый удар сердца приближал его к неизбежному концу: кроме ядовитой атмосферы на него обрушилось избыточное давление. Да и гравитация планеты, к слову сказать, значительно превышала земную норму.

– Каково это, быть низложенным? Каково это, чувствовать себя богом, а через секунду – червём, раздавленным собственной оболочкой?

Он молчал. Но смирения в его взгляде не было.

Я шевельнул антенной-усиком, и ему полегчало.

– Это… вы? – с заметным усилием пробормотал Дмитрий. – Нельзя же так людей пугать, право… я, кажется, брюки обмочил…

Это была ложь. Штанов у него не было. А набедренная повязка была суха, как та тряпка, с которой началось наше знакомство.

Одна моя часть вместе с фантомом Роганкова вернулась в аудиторию, где я извинился за инцидент, и лекция была благополучно, в лучших традициях науки, осмеяна и осуждена на забвение, в то время как наши реальные личности скользнули к началу начал – к сингулярности Вселенной моего нового ученика.

* * *

Я зачерпнул протоматерию из зародыша Миромашины и небрежным броском измазал небытие системой уравнений. Потом выкрасил синим цветом опасные участки краевых условий:

– Через восемнадцать миллиардов лет в твоём мире изобретут мины, которые будут приводиться в действие потревоженной натянутой струной. Такие устройства назовут «растяжками». Ты должен хорошенько запомнить «растяжки» уравнений Миромашины, иначе превратишься в арбуз, который упал с девятого этажа на бетонный двор. Оставь свои шуточки, смертный, и ясно скрепим договор. Тебе понятно, что я только что сказал?

По-видимому, парень во всех подробностях увидел злополучный арбуз после падения, потому что быстро ответил:

– Да, – и покосился на злобную пульсацию сингулярности. – А почему эта штука не взрывается?

Я был счастлив от его наглости.

– Я беру тебя в ученики. Обращаться ко мне будешь «друг». Это понятно?

– Да.

– Теперь этого недостаточно!

– Да, Друг.

– Прекрасно. На время тебе придётся оставить эту шутиху, – я задул уравнения, и они сверкающей пудрой втянулись в сингулярность. – Мы займёмся важной работой…