Текст книги "Пули для прокурора. Продолжение жесткого детектива"

Глава восьмая. Женские откровения

– Лена, Алеша… ночевал у вас только последние двое суток или гораздо раньше? – осторожно спросила я для начала предметного разговора.

– Последний год мы жили практически на два дома, то он у меня, то я у него. У меня мы жили всю последнюю неделю, – объяснила Глумова.

– У вас есть подруги, друзья? – задала я, пожалуй, бессмысленный вопрос.

– Конечно, как у любого человека, – пожала плечами адвокат.

– Кто из них знал о характере ваших отношений с Писаревы? – продолжила я расспросы.

– Пожалуй, никто! – чуть помедлив, ответила Алешкина любовь. Потом добавила, – Я не любительница пускать посторонних в мир моих чувств.

– Ваши родители еще живы? – начала я проверять ее родственные связи.

– Да, оба. Они живут на Соколовой горе, – подтвердила адвокат.

– Родители знали о серьезности ваших отношений с Алешей? – пыталась докопаться я до истины.

– Мама знала, что у меня появился постоянный мужчина, но я не успела познакомить их… Надя, мы почти ровесницы, надоело «выкать», и так тошно, а тут еще протокол соблюдать приходится. Давай окончательно перейдем на «ты»! – предложила Глумова.

– Лады! – охотно согласилась я. – Кстати, Лена, о подругах твоих. Кто они?

– Есть, как у всех, со школьной скамьи – Галка Уварова, и на юрфаке Юлия Чекунова, мы в одной группе учились…

– Они обе замужем? – уточнила я.

– Да, и по двое деток своим благоверным подарить успели, это я отставала до сих пор, – горько усмехнулась девушка.

– Ясно. А друзей Андрея ты знала? – может, хоть на этом направлении выведаю что-нибудь интересное.

– За этот год мы однажды были в компании на день рождении его друга, сослуживца по редакции Николая Маслова, пожалуй, больше ни с кем я не была знакома, – поделилась со мной адвокат.

– Этот Маслов, ты говоришь, работает с Писаревы вместе? – я никак не могла решиться на употребление прошедшего времени в отношении Алеши.

– Да, насколько я помню, Коля – зав. отделом культуры «Губернских ведомостей», – пояснила Лена.

– Теперь деликатный вопрос. Постарайся все таки на него ответить. У тебя были мужчины до Алексея? – я смотрела прямо в глаза своей собеседнице.

– Был один, еще в университете, лет десять назад, – Махнула рукой Глумова.

– И все? – удивилась я.

– Разве я похожа на гулящую? На путану? – с вызовом в голосе спросила адвокат.

– Лена, ты меня не так поняла. Но, может, кто-то из твоих бывших мужчин приревновал Алексея? Ты же не была все девять лет одна? – усмехнулась я.

– А зачем они мне были нужны, эти мужики? Я после первого своего, Юрки, опомниться долго не могла, в науку от тоски ударилась, потом – в работу. Даже Алешу потому не сразу поняла и почувствовала, что он – мой шанс только спустя пять лет после знакомства.

– Как вы к друг другу-то потянулись? – отклонилась я от темы из-за своего женского любопытства.

– Алеша процесс один мой освещал, в конце 1999 года. Я защищала парня, который вступился за честь своей девушки. Они возвращались домой после концерта, пристали три придурка. Хотели девчонку трахнуть, а парню предложили или быть с ними крайним в очереди, или отвалить, пока жив. Парень спортсменом хорошим оказался, отметелил всех, но одного – старшего – слишком сильно, он скончался по дороге в больницу. В общем, светил парню срок за превышение пределов допустимой самообороны. Вытащила я его, доказала суду невиновность. Зал опустел, обвиняемый уже уехал к своей невесте, а я сижу одна, опустошенная такая. Алеша подошел, положил руку мне на плечо и так ласково сказал:

– Устала?!

Я к нему повернулась, глаза слезами налились, говорю:

– Да нет, завидую просто будущей жене своего клиента. Кто бы за меня вот так заступился…

– Я заступлюсь, – спокойно так улыбнулся Писарев, взял меня под руку, говорит – Пошли ужинать…

После ресторана к нему поехали. С тех пор вместе были, – тяжело вздохнула Лена.

– Лена, нет, ты признайся честно, кроме Алексея в тебя был еще кто-нибудь влюблен? Ты же такая прелестная девушка? – на всякий случай спросила я.

– Как это «влюблен»? – наивно переспросила адвокат.

– Да как ты в Алешу, а он – в тебя, – уточнила я. – Вспомни, может, кому-то за эти годы ты все-таки отказала. Тебе предложение никто не делал?

– Нет, на меня до Алеши никто внимания не обращал, как на женщину. Так, серая мышка, синий чулок. Круглая отличница. Все девчонки – на свидание, а я – в библиотеку, в библиотеку. Мои сверстницы – под венец, а я – на очередной процесс, да что мне тебе объяснять, ты сама до сих пор не замужем, все хорошо понимаешь! – Лена махнула рукой.

– За последние дни у тебя дома был кто-нибудь из посторонних? – продолжила я мозговую атаку.

– В смысле? – не поняла с ходу Глумова.

– Слесарь из ЖЭКа, которого ты не вызывала, инспектор энергонадзора, телемастер, телефонист, – перечислила я возможные крыши тех, кто следил за Писаревым.

– Вроде никого не было, – чуточку подумав, ответила Лена.

– За квартирой не следили? – без всякой надежды в голосе произнесла я. – Ты же адвокат в конце концов, должна была заметить…

– Да не видела я ничего и никого вокруг, кроме Алеши, я влюблена была, понимаешь? – горячилась Глумова.

Неужели опять безнадежно? Я помогла Елене разобрать диван, а сама ушла отдыхать в кабинет Дронова. Невероятно напряжение сковывало все тело. Попытка расслабиться, помечтать, как советуют психологи, о чем-нибудь хорошем и добром, результатов не дала. О чем хорошем можно думать после смерти самых близких твоих друзей? Единственное чувство, которое охватывало меня с каждым часом все сильнее и сильнее – это жажда возмездия, которое я хотела обрушить на головы причастных к этим двум убийствам. Зло непременно должно быть наказано – вот мое деловое кредо!

Стараясь успокоиться, я попыталась сопоставить два убийства. Почерк киллеров похож, но не идентичен – Писарев убит как и Виктория, ранением в грудь, но отсутствует контрольный выстрел. Киллер Писарева явно спешил. Почему? Единственное правдоподобное объяснение, пришедшее на ум, заключалось в следующем. За мной и Писаревым следили в последние дни после убийства Громовой – доказательством являются установленные в наших квартирах «жучки». Сегодня около пятнадцати часов мы уничтожили подслушивающие устройства дома у Алеши. Мы расстались с Писаревым около 15.45 возле Крытого рынка, куда он отправился за продуктами и цветами. Любой филер в толпе легко мог посадить «жучок» или обыкновенный радиомаяк на пальто журналиста, чтобы вычислить, куда он направляется. Но решиться убрать Писарева так срочно неизвестные могли лишь по одной причине: если они засекли случайный контакт Писарева с кем-то из его информаторов, сообщивших репортеру нечто очень важное. Например, факты, проливающие свет на убийство прокурора. Убийцы поняли, что Писарев передаст эту информацию мне, а тайна перестает быть тайной, если она становится известной двоим. Вероятно, заказчики убийства журналиста опасались даже его предстоящей встречи со своей возлюбленной – адвоката по профессии и возможной случайной утечки информации даже ей.

Но почему, если Алеша узнал нечто экстраординарное, он не связался со мной по сотовому? Нетелефонный разговор? Почувствовал слежку? Нет, скорее всего, просчитав ситуацию наперед, Пименов понял: наша с ним немедленная встреча невозможна – его с нетерпением ждала любимая женщина, меня – дети Дронова и сам судья. Алеша, видимо, решил созвониться со мной поближе к ночи, договориться о встрече на завтра, но не успел осуществить свой план…

Но что мне теперь делать? Как узнать, с кем контактировал сегодня днем на Крытом рынке Алексей? То-то и оно, не узнаешь? Ладно, утро вечера мудренее, пора спать. Для меня в создавшейся ситуации ясно лишь одно: оба убийства взаимосвязаны и вызваны отнюдь не ревностью – из-за ревности могли застрелить прокурора, но зачем убивать еще и журналиста? Тут только профессиональная деятельность обоих. Надо мне завтра, вернее сегодня – я бросила взгляд на электронные часы, чувствовалось: хозяин дома любил точное время и держал часы повсюду, – отправиться к бывшим подчиненным Виктории Васильевны, потолковать с ними… Наметив план работы на сегодня, я заснула с чувством исполненного долга.

Утром в среду я развезла всех девушек – Дроновых в гимназию, Глумову – в адресное бюро, искать адрес родителей Алексея – я посоветовала Лене найти стариков, встать всем рядом перед лицом горя. Они будут рады видеть Алешину избранницу, носящую под сердцем его ребенка. Горе сближает. Похороны, по моим подсчетам, должны состояться в пятницу. Вторые похороны на этой неделе – не шатко!

В больнице выяснила, что Дронова перевели уже в обычную палату номер четыре. Поднявшись к нему, увидела вопрошающий взгляд судьи:

– Ты уже слышала об убийстве Алексея? – с порога огорошил меня судья.

– Мы вчера мой телевизор смотрели, узнали в ночных новостях, – пояснил мне сосед Дронова по двухместной палате, симпатичный мужчина лет тридцати пяти. – Петрунин Вячеслав Васильевич, – представился больной. – Вы тут пообщайтесь, я на укол схожу.

– Словоохотливый у вас сосед, – кивнула я в сторону коридора, куда удалился Петрунин.

– Слава – заместитель главы администрации Прибрежного района. Упал на льду возле собственного дома. Тяжелое сотрясение мозга. Вставать разрешили дня два как. Вот он и не нарадуется, что легко отделался, на каждую процедуру сам непременно ходит. Ладно, Бог с ним. Что тебе известно про гибель Алексея помимо официальных сообщений?

В двух словах я рассказала подробности этого страшного горя.

– Так что к черту твои версии о ревности, дядя! – не преминула съязвить я.

– Подожди отбрасывать эту мысль, еще пригодится! – предостерег Дронов. – Может, это Ирина велела убрать Писарева, узнав, что он подошел к разгадке ее участия в убийстве матери…

– Ну и фантазер ты, дядя! – перебила я судью. – Как мог выйти Алексей на Ирину, даже если на миг представить, что ты прав с прокурорской дочкой? – кажется, я незаметно для нас обоих перешла уже на «ты» в разговоре.

– Надя, одному Богу известно, сколько было информаторов у Алексея! – махнул рукой Дронов. – Они вполне могли вывести Писарева на кого угодно..

– Алеша немедленно поделился бы со мной любой информацией по делу Громовой, – без особого энтузиазма в голосе произнесла я, – сама ведь просчитала – не мог Алексей со мной связаться, и все тут.

– Но в любом случае, прав ли я или не прав, запомни: кто-то очень четко играет против вас двоих. Кому-то вы двое сильно перешли дорогу, – и судья в свою очередь перешел на «ты». Независимо от меня судья пришел к тому же самому заключению, что и я сама.

– Зацепок никаких? – сочувственно произнес судья.

– Попытаюсь сегодня раскрутить парочку, может, получится, – пожала я плечами.

– Ладно, удачи тебе, племянница! – улыбнулся судья.

Накормив Дронова, я отправилась в прокуратуру Дзержинского района. Серый (ну почему все казенные учреждения в нашей стране предпочитают малевать именно в этот грязно-мышиный цвет?) двухэтажный купеческий особняк конца девятнадцатого – начала двадцатого века внешне казался таким же размеренно-спокойным, как и при Виктории. Давненько я здесь не бывала, где-то с полгода.

Открыв тяжелую дубовую дверь, очутилась в вестибюле. Из-за столика поднялся милицейский прапорщик очень высокого роста.

– Гражданка! Вы к кому? – грозно спросил меня постовой.

– К старшему следователю Сиротину Алексею Ивановичу! – отрекомендовалась я, открыв сумку и роясь в ней, соображая, какую бы корочку предъявить охраннику.

– Товарищ капитан! Я вас сразу не узнал в зимней-то одежде! Проходите, Сиротин у себя! – неожиданно по званию обратился ко мне постовой.

Откуда он мог меня знать? Может, спутал с кем-то из сотрудниц своего РОВД?

– Вы меня не помните? – переспросил милиционер, увидев мое откровенное замешательство. – В прошлом году я охранял в больнице Баева, теперь вспомнили?

– Коля? Беркутов?! – облегченно вздохнула я. – Вы тогда сержантом были, а теперь прапорщик, вот я и растерялась, – неуклюже попыталась я оправдать свою забывчивость.

– Это все Виктория Васильевна! Когда стали награждать участников той операции, она добилась у моего начальника, полковника Степанова, чтобы и меня поощрили. Помогла поступить на заочное отделение школы милиции. Очередное звание – прапорщика – присвоили месяц назад, – глаза молодого человека излучали добро. – Горе-то какое у нас, про гибель Виктории Васильевны слышали?

– Слышала, Николай, слышала, – рассеянно проговорила я.

Почувствовав мое желание скорее пройти его пост, прапорщик козырнул и официально-вежливо произнес:

– Проходите! Шестнадцатый кабинет.

В знакомом мне кабинете за компьютером что-то стучал следователь Сиротин – блондин с очень бледной кожей, как у тех людей, которые практически не бывают на солнце. Черты лица мелкие, взгляд подозрительный, как почти у всех представителей его профессии (выходит, и у меня самой взгляд подозрительбный?).

– Здравствуйте, Алексей Иванович! – как можно теплее поздоровалась я.

– А, коллега? – с явной иронией в голосе произнес следователь. – Здравствуйте!

– Как дома? Здоровы ли Эврика, Олимпиада, Одиссей? – с ходу огорошила я прокурорского работника.

– Надежда Александровна, откуда вы знаете моих домочадцев? – удивленно произнес следователь.

– Когда вас «убили», Виктория с Ириной жалели жену и детей, – объяснила я.

– Да я сам не свой хожу эти дни. Меня уже допрашивали по этому поводу мужики из объединенной бригады…

– У вас есть подозрения? – с тайной надеждой в голосе произнесла я.

– Какие подозрения? Я второй десяток лет в органах, через мои руки тысячи дел прошло. Меня сотни бандитов хорошо знают. Кто из них на меня сослался? Одному Богу известно, – горестно воскликнул следователь.

– Фамилия дежурного майора из РОВД тоже правильна? – уточнила я.

– Да, такой действительно работает в дежурной части, – подтвердил Сиротин.

– Алексей Иванович, вы не пробовали поразмышлять в такой плоскости: кто одновременно знает и вас, и того майора? – высказала я очевидное предположение.

– Круг не сужается. Равиль Исхакович – не новичок, его самого знают также сотни людей. Ответственному дежурному и его помощнику положены вот уже несколько лет бейджики на кителях, там фамилии, имена и отчества полностью прописаны. Достаточно обратиться в дежурную часть с любым вопросом, чтобы узнать главные анкетные данные дежурного офицера, – пожал плечами старший следователь.

– Из бывших ваших клиентов кто-то мог ненавидеть прокурора до такой степени, что решился на месть? – задала я риторический вопрос.

– Вы же в начале своей карьеры трудились в нашей системе, – удивился Сиротин. – Ну, кто нас любит? Связываться просто не хотят…

– Может, в последнее время вы задели интересы самых крупных авторитетов? Громова сама вела какие-то дела?

– Мне, да и никому другому из подчиненных неизвестно, что у прокурора самой находилось в производстве. Она посвящала в такие дела своего зама только, уходя в отпуск, или отбывая в командировки. Процессов, связанных с организованными группировками, в последнее время вообще не было…

– Тишь да гладь, божья благодать! – усмехнулась я. – Прокурора, выходит, застрелили из спортивного интереса. На спор…

– Зачем утрировать до такой степени! – поморщился следователь. – Дело на контроле у самого Генерального прокурора, найдут убийцу, не расстраивайтесь…

– Наивный вы человек или слишком большой оптимист, Алексей Иванович! – усмехнулась я. – Хоть одно мало-мальски громкое убийство последних лет – Холодова, Листьева, Старовойтовой – раскрыто? Нет и не будет. Так и с Громовой. Пару месяцев проскрипит объединенная бригада, потом ее расформируют, оставят важняка из областной прокуратуры пред пенсионного возраста, который и будет на тормозах спускать это дело как раз до своей пенсии. Потом шум уляжется, дело успешно спишут в архив. Генпрокурор сменится, новый и не вспомнит о контроле…

– Но вам какой резон самой заниматься им сейчас? Как ни дорога была нам всем Виктория Васильевна, ее уже не вернуть. О живых надо думать! – ненавязчиво посоветовал мне Сиротин.

– Вчера погиб еще один мой друг, сунувший свой нос в расследование этого убийства…

– Писарев? Слышал… Но почему вы считаете, что тезку замочили из-за Виктории Васильевны? – пожал плечами Сиротин.

– Он не копался больше ни в чем эти дни, кроме убийства прокурора. Так что собака скорее всего здесь зарыта, – заметила я.

В этот момент зазвонил телефон. На секунду-другую Сиротин повернулся к аппарату, стоявшему на боковом столике. Мне этого было достаточно, чтобы посадить давно зажатый между пальцами «жучок» под сиденье своего стула. Перекинувшись несколькими ничего не значащими для посторонних фразами со своим собеседником, следователь положил трубку.

– И еще, Надежда Александровна! Вы довольно близко знали покойную, коль ночевали у нее дома накануне убийства. Если хотите раскрыть это преступление, обратите внимание на личную жизнь Виктории Васильевны. Думаю, вы были посвящены в… некоторые подробности ее увлечений, корректно скажем так. С профессиональной же деятельностью прокурора ее смерть ну явно не клеится! – развел руками Сиротин и добавил, чуть понизив голос, – Это дружеский совет, поверьте.

– Благодарю вас, – улыбнулась я, поднимаясь со стула.

Спустившись по лестнице в вестибюль, положила свою сумку на стол охранника, подошла к висевшему рядом на стене зеркалу поправить одежду и прическу. Убедившись, что все в порядке, взяла сумку, по привычке перекинула ее через левое плечо, чтобы удобней было доставать при надобности оружие.

– До свидания, товарищ капитан! – бросил мне прапорщик Беркутов, державший в руках газету с кроссвордом и авторучку, с помощью которой от нечего делать, видимо, разгадывал этот кроссворд. Авторучкой милиционер выразительно показал на мою сумочку. У меня хватило ума не задавать лишнего вопроса.

– Всего доброго, товарищ прапорщик! – весело бросила я и двинулась к выходу.

Сев в свою «десятку», припаркованную метрах в десяти от входа в прокуратуру, открыла сумочку. Так, пистолет на месте, это самое главное. Корочки тоже все, приборы… Вот это явно лишнее – свернутый вчетверо кусочек листа из школьной тетради. Развернула, прочла: «Меняюсь в 19.00. Жду вас в 19.30 у памятника первой учительнице. Николай». Повертела записку с разных сторон, убедилась – там больше ни слова. Интересно, с какой стати свежеиспеченный прапорщик решил назначить мне свидание? Надеюсь, не на амурной почве…

Порвав записку на мелкие клочки, я уже хотела закрыть сумочку и поехать дальше, в редакцию «Губернского обозрения» – газеты, где трудился Писарев, – как вдруг ни с того, ни с сего, увидев прибор для слива информации с прослушек, решила опробовать только что поставленный мной в кабинете Сиротина микрофон. Вытащила прибор, внешне похожий на сотовый телефон, вытянула его антенну, направила на окно сиротинского кабинета, нажала желтую кнопку, включив режим прямого эфира, прижала прибор к своему уху – даже если за моей машиной наблюдали, ничего подозрительного филера не заметил бы – разговаривает водитель по мобильнику, причем, не нарушая правил, не по ходу езды, только и всего.

Судя по тому, что слышался лишь голос следователя, он с кем-то общался по телефону.

– Да, только что уехала. Ничего нового у нее нет. Или, по крайней мере, мне не сказала… Да, знает. Она связывает его гибель и смерть Громовой в одно дело. Журналист, по ее словам, вел собственное расследование обстоятельств гибели прокурора. Да, как договаривались, направил на путь истинный. Понял… Обязательно сообщу, если что. Есть!

Разговор оборвался. Было слышно, как следователь вновь начал работать на компьютере. Кокамэй! – как удивленно говорят чукчи. Не успела я скрыться за порогом, как Сиротин докладывал кому-то о моем визите! Выходит, меня «пасут»! Но кто пасет? Заказчики двух убийств или, предположим, ФСБ, возглавляющее расследование убийства прокурора? Мог же Сиротин докладывать о моем визите спецслужбам? Они очень ревностно ко мне относятся после того, как я нашла израильского юношу в одном из своих расследований и чуть было не испортила картину нашим контрразведчикам. Им пришлось зачислять меня в свой действующий резерв, чтобы не ударить в грязь лицом перед израильскими коллегами. Могут теперь ФСБэшники следить за мной из корыстных побуждений, чтобы в последний момент перехватить результат и снискать лавры победителей? Вполне вероятно, ведь в конце разговора Сиротин четко по уставу ответил «Есть!», что означало – разговаривал он с человеком, много старше себя по званию. Ладно, проверим. В редакцию и вечером в больницу к Дронову поеду демонстративно, но на свидание с прапорщиком надо отрываться от хвоста. Но как?