Текст книги "Чюрлёнис"

Ответный удар

Стасис Чюрлёнис в своих воспоминаниях описал еще одну дерзкую выходку Кастукаса, разумеется, услышанную им от старшего брата.

Князь Огинский с любопытством наблюдал за своими учениками и во внеурочное время. Иногда затевал игры. Выведет в заснеженное поле, разделит на две команды и – пошла потешная баталия! Случалось, что и сам не удержится от соблазна поучаствовать.

Снежок Огинского больно ударил Чюрлёниса в ухо, он моментально ответил – угодил снежком Огинскому в нос.

Князь разгневался:

– Как ты посмел?!

– Смелости мне придал удар вашей светлости! Вы мне в ухо, я вам в нос – мы квиты!

Ядвига Чюрлёните пишет, что известны и другие случаи, когда Кастукас в подростковом возрасте отстаивал свое достоинство.

Под покровительством Огинского

Чюрлёнису 18 лет. Наверное, другой бы остался оркестрантом у князя Огинского, но Чюрлёнис стремился к продолжению учебы. Нужны деньги. Семья помочь не может. Тогда – кто? Огинский! Князь сам вызвался оплачивать учебу Чюрлёниса в Варшавском музыкальном институте – так официально называлось это учебное заведение, неофициально же – Варшавская консерватория.

Лето 1893 года Чюрлёнис провел в Друскениках. Нужно было хорошо отдохнуть – впереди серьезная учеба.

В день его приезда отец важно расхаживал по комнате:

– Вы только подумайте! Князь Огинский предложил Кастукасу поступить в Варшавскую консерваторию!

Аделе вздыхала:

– Пропадет ребенок, один-одинешенек в таком большом городе!

– В Варшаве живут Маркевичи, – успокаивал супруг.

– Разве что Маркевичи присмотрят за ним, помогут, – соглашалась Аделе.

– Присмотрят – как за родным! Жена, ты же знаешь: вся семья Маркевичей любит нашего Кастукаса! Для Маркевичей Друскеники, конечно, не то что для Кастукаса, но им будет о чем поговорить, что повспоминать.

– До воспоминаний будет ли Кастукасу!..

Глава третья. «Сомневаюсь в своем призвании и таланте» (1894–1900 годы). Варшава – Закрочим – Друскеники

Варшавский музыкальный институт как высшее музыкальное учебное заведение имел хорошую репутацию и непростую историю.

В 1810 году актер, режиссер и драматург эпохи польского просвещения Войцех Богуславский, которого называют «отцом польского театра», основал Музыкальную школу для певцов и театральных актеров. Десятилетие спустя она была преобразована в Институт музыки и декламации, позже вошедший в состав Варшавского университета. Во время Русско-польской войны 1830–1831 годов[18]18
  Более известна как Польское восстание (в польской историографии – Ноябрьское восстание).


[Закрыть] университет был распущен российским императором. В 1861-м Институт музыки и декламации возрожден как Варшавский музыкальный институт. В 1918-м, после обретения Польшей независимости, он получил государственный статус и стал называться Варшавской консерваторией.

Во время Второй мировой войны старое здание консерватории (мрачноватое, на массивном цоколе, с треугольным портиком и лепкой) было полностью уничтожено. В 1946 году вместе с новым зданием (улица Окульник, 2) консерватория получила новое название – Высшая государственная школа музыки. В 1979-м ей было присвоено имя Фридерика Шопена. В 2008 году учебное заведение получило свое современное название – Музыкальный университет имени Фридерика Шопена.

Консерваторией неофициально называли институт и тогда, когда в 1894 году его студентом стал Микалоюс Константинас Чюрлёнис.

Преподавание в институте, в отличие от других учебных заведений Польши, в том числе и высших, велось не на русском, а на польском языке. (Чюрлёнис в то время считал, что он поляк; в одном из писем так прямо и пишет: «мы, поляки…». К этой теме мы еще вернемся.)

Во второй половине 1820-х в Музыкальной школе (тогда еще – школе) учился гениальный Фридерик Шопен. И семь десятилетий спустя в Варшавском музыкальном институте он – кумир и зачастую пример для невольного подражания многих студентов. Чтит его и Чюрлёнис: романтическая взволнованность, богатство чувств – от неясной грусти до трагизма, от мягкой лирики до патетической силы – не могут не увлечь молодого музыканта.

В ранних произведениях Чюрлёниса специалисты улавливают заметное влияние Шопена, а иногда – некоторый налет салонности.

Среди выпускников Музыкального института (Варшавской консерватории) разных лет следует назвать также Игнация Яна Падеревского, Кароля Мацея Корвин-Шимановского, Станислава Монюшко, Ванду Ландовскую, Эугениуша (Евгения) Моравского-Домброва, Войтеха Гавронского, Войчеха Зелиньского, Владислава Шпильмана.

«Комедия ученика и профессора»

Поступил Чюрлёнис в фортепианный класс, но вскоре почувствовал, что ошибся в выборе – он уже увлеченно занимался сочинением музыки и через год перевелся в класс композиции.

Вероятно, Константинасу не очень повезло с учителями. Согласно широко растиражированной информации, первую ступень обучения (в фортепианном классе) он проходил у профессора Т. Бжезицкого, вторую – у А. Сыгетинского.

Кто такой Т. Бжезицкий, авторам установить не удалось. Антон Сыгетинский в Энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона значится как беллетрист, причем с очень странной характеристикой: «Польские критики называют С[ыгетинского] “литературным анатомом”», потому что его «беллетристический мир оказывается без души». Да, сказано и то, что он профессор Варшавской консерватории, только и всего.

Композицию же преподавал известный польский композитор и дирижер Сигизмунд (Зыгмунд) Носковский.

В раннем детстве Носковский играл на скрипке, в 15 лет сочинил свое первое музыкальное произведение. По окончании Варшавского музыкального института играл в оркестре Варшавского оперного театра. Уехал в Берлин, где в течение трех лет занимался теорией композиции и инструментовкой в Высшей школе музыки у Фридриха Киля. Увлекся дирижированием. По возвращении из Германии возглавил Варшавское музыкальное общество.

Носковский был композитор талантливый и плодовитый. Им написаны три симфонии, три оперы, балет, кантата «Свитезянка» (на слова одноименной поэмы Адама Мицкевича), симфонические вариации «Из народной жизни» на тему ля-мажорной прелюдии Фридерика Шопена, несколько симфонических поэм, увертюры и квартеты (струнный, фортепьянный). Наибольший успех выпал увертюре «Морское око»[19]19
  «Morskie oko» (польск.).


[Закрыть].

Носковским составлены учебные пособия по гармонии и контрапункту. Будучи преподавателем музыки в Институте слепых детей, он изобрел выпуклый нотный шрифт – аналог шрифта Луи Брайля.

С 1886 года в течение многих лет он был профессором и директором Варшавского музыкального института и воспитал многих виднейших польских музыкантов. В числе его учеников – композиторы Генрик Мельцер-Щавинский, Людомир Ружицкий, Кароль Мацей Шимановский, Аполинарий Шелюто, Адам Тадеуш Венявский, Мечислав Карлович, Феликс Конопасек, Эугениуш Моравский-Домброва, Гжегож Фительберг и др.

По словам Ядвиги Чюрлёните, Сигизмунд Носковский очень скоро обратил внимание на незаурядный талант Чюрлёниса и стал относиться к нему как к подающему большие надежды композитору. Под его «опекой» Чюрлёнис создал 25 фуг, фортепианных и несколько хоровых на тексты псалмов, сонаты для фортепиано, произведения для струнного квартета.

Стать учеником такого выдающегося композитора и педагога – уже одним этим можно было гордиться, но известно, что, отдавая должное музыкальному таланту и знаниям Носковского, Чюрлёнис критически относился к его методам преподавания. По окончании института свои отношения с Носковским он назвал «комедией ученика и профессора», отзывался о нем резко отрицательно. Он писал другу и соученику Эугениушу Моравскому-Домброва:

«Я не говорю, что он мало знает; думаю, что в нашей науке он силен, но он плохой человек. Говори, что хочешь, но я твердо уверен, что учитель композиции должен быть хорошим и благородным человеком».

Музыкальные интересы Чюрлёниса-студента – это не только симфоническая музыка: Шопен, Вагнер, Бах, Бетховен, Чайковский и другие, даже не знаменитые композиторы, но и опера, балет.

В свободное от занятий время Чюрлёнис посещает филармонию, театры, литературные вечера. Чаще всего – с Моравским-Домброва.

На одном из концертов в филармонии знаменитый австрийский композитор Карл Прохазка (Прохаска) дирижировал рассеянно и все время поглядывал на часы. К тому же симфоническую поэму Рихарда Штрауса «Смерть и просветление» начал не с начала. Возмущенные таким исполнением максималисты Чюрлёнис и Моравский-Домброва по окончании концерта написали «сердитое письмо», отнесли его в гостиницу, где остановился дирижер, и в приказном порядке велели курьеру:

– Передать немедленно! Мы проследим, чтобы было исполнено…

В институтскую программу входили и общеобразовательные предметы, что в дальнейшем пробудило у Чюрлёниса интерес и к естественным наукам – к математике и астрономии, прежде всего – космологии, а также к литературе, истории, истории искусств и философии.

Сохранилась тетрадь Чюрлёниса, отразившая на своих страницах частицу его интересов в сфере гуманитарных и естественных наук: словарики современных европейских языков и древние письмена халдеев, финикийцев, ассирийцев; алфавит собственного изобретения (потом в его картинах появятся знаки неких загадочных письмен); данные по геологии и географии; таблицы различных химических соединений; исторические даты; физические свойства твердых тел, жидкостей и газов, и многое, многое другое. Во всем этом прослеживается то обрывочная, то скрупулезная работа ума студента… Музыкального института, желание дойти до сути явлений природы, жизни человечества.

«Воистину он с ранней молодости стремился объять необъятное, чтобы затем воплотить необъятность в картинах, вмещающих всю вселенную», – пишет по этому поводу Феликс Розинер.

Моравские, Маркевичи…

В энциклопедических справочниках имя Евгения Моравского-Домброва – Эугениуш. В воспоминаниях Ядвиги Чюрлёните он – Домбров-Моравский, и – Евгений. Евгением называл его и Чюрлёнис, а еще – Генеком. Позволим и мы себе – для простоты чтения – называть его Евгением и наполовину «укоротить» двойную фамилию.

Евгений Моравский был высок – на полголовы выше Чюрлёниса, плотен, широкоскул, страдал косоглазием, и чтобы скрыть врожденный дефект, носил пенсне. Впрочем, известна фотография, где Моравский, в обнимку с Чюрлёнисом, без пенсне и без очков.

Очень скоро выяснилось, что у Чюрлёниса и Моравского много общего – как в мировоззрении, так и в стремлениях. Завязалась дружба, которую «действительно можно было назвать идеальной» (Ядвига Чюрлёните).

Отец Евгения, Аркадий Моравский-Домброва, в молодости, будучи студентом-медиком, принял активное участие в Польском восстании 1863–1864 годов[20]20
  Иначе – Январское восстание.


[Закрыть], был дважды ранен, арестован и выслан в Сибирь на каторжные работы. По возвращении из Сибири ему было запрещено обучение в императорском университете и «пришлось выбрать другую профессию». В описываемое время он служил инспектором Варшавского порта.

Мать Евгения – дочь промышленника, грека по национальности.

Моравские-Домброва были люди состоятельные, все их сыновья могли позволить себе получить высшее образование. По настоянию отца Стефан, Станислав и Влодзимеж окончили Варшавский политехнический институт (основан в 1898 году) и стали инженерами-технологами. Только старший, Евгений, вопреки воле отца, – Варшавский музыкальный институт.

Аркадию Моравскому, человеку доброму, умному, практичному и предприимчивому, профессия музыканта казалась несерьезной.

– Подумайте только, о чем Генек думает! – возмущался он, когда старший сын еще только готовился поступать. – Собирается развлекать нас своей неудавшейся жизнью! В нашей семье появится граек!

«Граек» – сельский музыкант.

Евгений не стал «граеком» – стал выдающимся композитором и музыкальным педагогом. С 1908 года жил в Париже, где совершенствовался в музыке. (По какой причине он оказался в Париже – об этом ниже.) В Варшаву вернулся в 1930-м (Польша была уже самостоятельным государством), стал ректором и профессором консерватории.

Пока же Евгений Моравский-Домброва – соученик Чюрлёниса по Варшавскому музыкальному институту.

Справедливости ради следует отметить: все дети Моравских были творчески одарены. Стефан и Станислав не зациклились на своих технических профессиях – интересовались музыкой, литературой, изобразительным искусством, но серьезно занимались музыкой только Евгений и Влодзимеж, самый младший. Влодек (так его называли в семье и друзья), будучи студентом политехнического, и позже, став инженером-электриком, все свободное время посвящал музыке. Он тоже мечтал о Музыкальном институте – отец не позволил:

– Хватит с нас одного граека!

Влодек был моложе Константинаса на 11 лет, но они подружились и общались на равных. Вообще-то Влодек был дружен со всей семьей Чюрлёнис и не одно лето провел у них в Друскениках.

Ядвига Чюрлёните с благодарностью пишет, что Влодзимеж Моравский сохранил (и во время Второй мировой войны!) единственный рукописный экземпляр увертюры Чюрлёниса «Кястутис».

Чюрлёнис стал бывать в доме Моравских. Глава семейства просил, чтобы тот чувствовал себя у них как в родном доме. Он очень скоро выделил Чюрлёниса среди друзей Евгения – серьезен, скромен, талантлив.

Влодзимеж Моравский рассказывал Ядвиге Чюрлёните: «Друзья без слов признавали, что Чюрлёнис для них – авторитет. В нем таилась какая-то внутренняя светлая сила, которую другие ощущали интуитивно и которой подчинялись. Все мы чувствовали, что среди нас находится необыкновенный человек, отмеченный не только выдающимся интеллектом, но и огромной моральной силой».

Ядвига Чюрлёните при этом замечала, что брат ее «никогда не стремился стать центром внимания, первенствовать или навязывать кому-нибудь свое мнение». Она давала ему следующую характеристику: «Брат был человек живой, энергичный, открытый, сердечный. Говорил быстро. У него был ровный, мягкий и довольно сильный голос, он хорошо пел. Он был признанным авторитетом для своих многочисленных друзей. И в то же время был скромен в общении с людьми, не хотел выделяться. Был остроумен, обладал чувством юмора».

Остроумие, веселость Чюрлёниса и, прежде всего, исполнительское мастерство как музыканта проявлялись на вечерах, которые устраивались в доме Моравских.

У Моравских устраивались читки литературных новинок. Молодежь могла вдруг сорваться и компанией побежать в костел – слушать орган.

В Варшаве Чюрлёнис часто бывал и у Маркевичей, где чувствовал… чувствовал бы (!) себя как дома, если бы не пани Маркевич. Женщина набожная и капризная, она часто вела себя надменно и непредсказуемо. Юзеф Маркевич поведение супруги объяснял тем, что она мечтала, что кто-то из сыновей станет католическим священником, чего ни он, ни сыновья не желали.

Пани Маркевич еще в Друскениках обратила внимание на младшего брата Кастукаса Стасюкаса (чем он привлек ее внимание, трудно сказать; может быть, его она намеревалась сделать священником), настояла на переезде тринадцатилетнего мальчика в Варшаву, определила в Гимназию и реальное училище Гурского, где у братьев Чюрлёнисов неожиданно объявился еще один благотворитель – в лице директора.

Войцех Гурский через Стасиса пригласил к себе Константинаса как старшего брата – «для разговора». Он начал с неожиданного вопроса:

– Вашего дедушку звали Стасис Чюрлёнис?

– Да.

– Он крестьянин из деревни Гуобиняй?

– Да. – Константинас насторожился – он не понимал, куда клонит директор гимназии. – Простите, пан Гурский, могу я узнать, чем вызван ваш интерес?

– Во время Январского восстания мой брат под деревней Гуобиняй оказался в окружении. Как я теперь понимаю, скрывался он в усадьбе вашего дедушки. Со слов брата знаю, как это происходило. Пан Чюрлёнис моего брата переодел в одежду батрака и поставил молотить рожь. Царские казаки обыскали имение, на батрака внимания не обратили. Брат прожил у пана Чюрлёниса в имении несколько месяцев, пока опасность его ареста полностью не миновала. В знак благодарности… я освобождаю от платы за учебу вашего брата.

Константинас поблагодарил господина Гурского.

– Кстати, Стасис назван в честь деда, – сказал, уходя.

На званых вечерах у Маркевичей, когда хозяева ли, гости ли просили Чюрлёниса исполнить «что-нибудь», он садился за инструмент и играл – вначале мазурки Шопена, а потом и свои произведения. Чюрлёниса сменял Петр Маркевич. Петру очень нравились прелюды Чюрлёниса, он часто их исполнял, но преимущественно выбирал из ранних его произведений, потому что они напоминали прелюды и мазурки Шопена. Играл «сентиментально и с экзальтацией» (Ядвига Чюрлёните).

После того как Чюрлёнис резко изменил стиль своих фортепианных произведений, лирико-романтические прелюды, обожаемые Петром, остались в прошлом. Но не для Петра!

Константинас входит в комнату – Петр играет его прелюд си-минор. Автор просит:

– Не надо играть это произведение.

Петр – словно не слышит. Константинас, шутя, оттолкнул банкетку вместе с Петром от инструмента. Началась возня. Кастукас, более сильный, опрокинул стул вместе с Петром. Бросился его поднимать. Обнялись, расхохотались. Чюрлёнис сел к инструменту и сыграл «какой-то банальный вальс», по другим источникам – «Собачий вальс».

– Может быть, ты и от него в восторге?! Эта моя музыка недалеко ушла.

«Собачий вальс» – небольшая незатейливая пьеса для фортепиано. Порой с него начинается обучение игре на фортепиано. Авторство «Собачьего вальса» достоверно не установлено, но некоторые средства массовой информации приписывают его… Фридерику Шопену. Музыковеды считают, что это недоразумение вызвано тем, что у Шопена есть вальс ре-бемоль мажор (опус 64, № 1), который он сам назвал «Вальсом маленькой собачки». Камиль Бурникель, один из первых биографов Шопена, утверждает, что на создание пьески композитора вдохновило наблюдение за песиком Жорж Санд Маркизом, ловящим свой хвост. Есть, впрочем, и другая версия, согласно которой Шопен по просьбе самой Жорж Санд экспромтом сочинил вальс в честь ее любимой собачки Маркиза. В любом случае, мелодии «Собачьего вальса» и «Вальса маленькой собачки» совершенно разные.

Петр Маркевич был музыкально одарен, но, похоже, никто, кроме Чюрлёниса, не обращал на это внимания, и, поддавшись воле родителей, он «пошел по совершенно чуждому для него пути». Годы спустя Петр Осипович в Гродно возглавит Польский банк.

Именно с Петром у Чюрлёниса сложились наиболее теплые отношения. Петр, как пишет Ядвига Чюрлёните, был «привязан к Кастукасу и любил его всем сердцем». Разница в возрасте была невелика, но Кастукас относился к Петру несколько снисходительно, а он к нему – уважительно.

Завсегдатаями на вечерах у Маркевичей были и знакомые Чюрлёниса по Друскеникам: Зигмонт, Гражин и София Креновские, Петр О’Бриен де Ласси – дети весьма зажиточных родителей; по этой причине в Варшаве Чюрлёнис в их окружении чувствовал себя неловко и постепенно начал отдаляться.

Да и вообще веселым компаниям и праздному времяпровождению Кастукас предпочитал прогулки, преимущественно по окрестностям Варшавы. Любил гулять в лесу, по «диким», неблагоустроенным берегам Вислы. Он не расставался с этюдником и, когда был один, время от времени останавливался то тут, то там и делал карандашные зарисовки.

Компанию ему могли составить и кто-то из близких друзей. Тот же Евгений Моравский.

Природа располагает не только к философии, но и к откровениям.

В Лазенках на прогулке «под луной» приглушенный шум города, пробивавшийся и в глухие закутки парка, напомнил Чюрлёнису морской прибой.

– Генек, как жаль, что ты не знаешь, что такое море, – высказал он сожаление Моравскому. – Когда-нибудь море зазвучит в симфоническом оркестре в произведении, сочиненном мной.

– А я буду писать о человеке! – резко сказал Моравский.

– Писать о человеке – превосходная идея! – поддержал друга Чюрлёнис. – Но я буду писать о том, чего не в силах охватить человеческий разум, что может подсказать только интуиция.

– Как это? – остановился Евгений.

– Пока не знаю.

В один из досужих вечеров, показав Моравскому свои новые рисунки, Чюрлёнис поделился с ним тайной мечтой – учиться еще и живописи. Евгений встревожился – он испугался, что Кастусь (напомним: так звали Чюрлёниса варшавские друзья) перестанет серьезно заниматься музыкой, бросит институт.

Жизнь и судьба распорядятся так, что и Евгений Моравский, окончив Варшавский музыкальный институт по классу композиции, будет изучать мастерство живописи в Варшавской школе изящных искусств и впоследствии одновременно с музыкой станет заниматься живописью и скульптурой.

Перебираясь с семейством на дачу, Аркадий Моравский настойчиво предлагал Чюрлёнису:

– Молодой человек, вы непременно должны навестить нас в Закрочиме. И не раз! Сами убедитесь: Закрочим – один из красивейших уголков в окрестностях Варшавы. Там волшебные места!

При первом же посещении Закрочима Чюрлёнис убедился: старик Моравский прав – холмы, поросшие лесом, полого спускались к берегу Вислы, за которой до горизонта простирались луга и поля, и не преминул подтвердить:

– Действительно, места волшебные!

«Дачей» Моравские называли крестьянский дом, который снимали на лето. Дом был самый обыкновенный, а вот сад при нем – райский.

Моравские каждый раз везли в Закрочим пианино и фисгармонию. Евгений и Константинас в четыре руки, часто до позднего вечера, играли – симфонии Бетховена, Чайковского, прелюды и фуги Баха – из сборника «Хорошо темперированный клавир», по очереди – сонаты Скарлатти, произведения Тартини и Корелли. Исполняли и собственные произведения – и Константинас, и Евгений.

Влодзимеж Моравский вспоминал, как вместе с братом Станиславом они до полуночи слушали музыку, лежа на возу с сеном, а «звездное небо навевало волнующие мечты».

Вблизи Закрочима во время маневров стояли российские военные. Как-то вечером братья Моравские и Чюрлёнис, притаившись в леске, слушали доносившееся из лагеря пение солдат.

 
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
Дни и ночи часовые
Стерегут мое окно.
 
 
Как хотите, стерегите,
Я и так не убегу,
Мне и хочется на волю,
Цепь порвать я не могу.
 

Чюрлёнис не сдерживал эмоций.

– Как трогательно! До слез! Какое прекрасное многоголосое пение! Восторг! – более своих друзей восхищался Чюрлёнис. – Чем отблагодарить «солдатушек – бравых ребятушек»? Угощу-ка я их папиросами.

И отправился на бивуак.