Текст книги "Курс молодого овца, или Самозащита в уголовном суде"

Подозреваемый вправе заявлять ходатайства и отводы.

Общие правила о ходатайствах и отводах приведены с Главах 9 и 15 УПК. Все конкретные случаи (основания и порядок) рассредоточены по другим разделам, где обсуждаются различные процессуальные вопросы, которые в свою очередь могут быть решены по соответствующим ходатайствам или отводным заявлениям.

Ходатайство – это обращение в данном случае подозреваемого к уполномоченному Законом органу власти или должностному лицу об осуществлении ими каких-либо действий или принятию решений. Речь идёт о процессуальных действиях и решениях, которые востребованы подозреваемым, возможны на данной стадии и реализуемы – то есть, когда властные структуры в силу присущих им прав и обязанностей компетентны эти действия осуществлять, а решения принимать. Нет, ты конечно, можешь обозвать ходатайством и обращение к тёще своей, выкруживая у неё пельменей, и некий процесс от этого начнётся, но это останется только бытовой клоунадой.

Своим общим назначением такие обращения подозреваемого направлены на обеспечение защиты, на воплощение законных интересов через разрешение вопросов права и возбуждение всяческих процедур. Перечень возможных ходатайств уже на стадии подозрений достаточно широк для их полного и окончательного перечисления. Существо любого ходатайства всецело зависит от текущей проблемы, появившихся целей и задач, намерений и усмотрений подозреваемого. Общее свойство: какие процессуальные действия или решения осуществимы и нужны на данный момент, о тех и просят. Перечень возможных просьб напрямую или косвенно выясняется из содержания норм УПК по текущей стадии и в рамках общих положений Кодекса, которые распространяются на любую стадию. Например, следак уполномочен проводить допрос, осмотр, освидетельствование, назначать экспертизу, влиять на меру пресечения, изымать, приобщать, руководствуясь совестью оценивать доказательства, прекращать уголовное преследование и заниматься другими глупостями. А подозреваемый вправе пользоваться помощью защитника, представлять доказательства, участвовать в следственных действиях, знакомиться с отдельными материалами, не подвергаться пыткам и насилию, считаться невиновным и заниматься иной ерундистикой. Соответственно этим полномочиям следака и правам, подозреваемый ещё и вправе обращаться с ходатайствами (просить) об осуществлении любого из этих действий и принятии следаком должных решений. Примерно так: Прошу провести осмотр; прошу назначить и провести экспертное исследование; прошу прекратить уголовное преследование; прошу руководствоваться совестью; прошу не подвергать меня пыткам и насилию; прошу считать меня невиновным… Кроме шуток. Любопытно, какое решение будет сформулировано в ответ на последние ходатайства. А ведь следак обязан или удовлетворить, или отказать в их удовлетворении. Третьего не дано. «… Рассмотрев ходатайство… постановил: ходатайство подозреваемого удовлетворить – не подвергать его пыткам и насилию». Так что ли? Или: «… отказать в удовлетворении…». И что тогда – подвергать пыткам и насилию? М-да…

Законом не установлено специальных требований по содержанию ходатайств, в том числе нет требований обосновывать их. То есть подозреваемый не обязан приводить мотивы и основания, по которым имеется необходимость выполнить то или иное ходатайство его. Поэтому, когда орган расследования отказывает в удовлетворении ходатайства по причине его необоснованности, такие доводы и решение сами по себе не законны (не обоснованы). Но я всё же считаю, что мотивы и основания присутствовать в ходатайстве должны в русле изъявлений настойчивости и разумной откровенности, чтобы, с одной стороны не вскрывать своих козырей, не обнаруживать действительных устремлений, а с другой – обеспечить внешнюю понятность, убедительность и законность своим требованиям. Ещё – этим ты препятствуешь произвольному переосмыслению заложенных в ходатайстве побуждений защиты, не позволяешь исказить корневой смысл, не даёшь повод отказать в исполнении или исполнять не полно, ложно. Чем могучее аргументы у требований, тем больше шансов на их удовлетворение, тем эффективнее ожидаемый результат и весомее позиция будет для пересмотра отрицательных решений по ходатайствам перед лицом контролёров.

При всём при том Право заявлять ходатайства и отводы является в свете принципов состязательности и равноправия кормом для лохов. Именно в том значении, как это правило предложено Законом. Твоё право просить или чего-то там требовать само по себе вообще не гарантирует результата – плодов от ожиданий. С тем же успехом попрошайки на паперти смеют ожидать благополучных откликов своим нуждам. Реализация ходатайства поставлено в полную зависимость от воли мусоров, они решат – удовлетворить твоё прошение или нет. И преодолеть их подлое своеволие бывает, ох, как не легко. Ну а так, – проси себе сколько пожелаешь. Что с того?

Посредством отвода подозреваемый способен повлиять на состав участников уголовного судопроизводства. Отвод может быть заявлен судьям, секретарю, переводчику, эксперту, специалисту и всем участникам от сторон, кроме самого подозреваемого и потерпевшего. Однако статья 6 Евроконвенции утверждает, что обвиняемый вправе отводить ещё и свидетелей обвинения. (Вернее сказать не норма статьи самой в буквальном её содержании, но а силу практических критериев Евросуда / Смотри: Renda Martinsv. Portugal № 50085-99, Решение от 10.01.2002 г.). Хорошенькое дело! А если учесть, что обвинительные свидетельства могут представлять сообвиняемые и потерпевшие, то конвенционное право отвода распространяется и на таких «свидетелей». Только будем откровенны – данный норматив до сих пор не адаптирован к положениям Кодекса и российской судопрактике.

Основным и общим критерием отводимости является возможность устранения негативных последствий отличной заинтересованности участников в исходе дела, выходящей за разумные рамки процессуальных функций, наличия предвзятости или пристрастия. Повод для отвода – воля заявителя по необходимости исключить указанные негативные последствия и собственно заявление. Общая задача у отвода – обеспечить объективность и справедливость производства, а решение судьбоносных вопросов оградить от посторонних чувств, эмоций, предубеждений, другими словами, – максимальное удержание разбирательства в русле правдоискания и следования справедливым началам. Полностью психические свойства отключить и исключить их влияние не возможно. Мы все – не роботы, не автоматы. Но отрицательная чувственность не должна играть решающего значения в процессе разбирательства и иметь основное влияние на выводы и решения властных лиц. Значимые решения не должны строиться на эмоциях, как это ныне происходит в судах присяжных. Для противодействия этому как раз и созданы такие инструменты, как отвод участникам, который может быть активирован уже при одном подозрении на скрытый интерес. В связи с этим, сомнительна, например, объективность надзорного прокурора, если подозреваемый ранее любовничал с его женой, о чём прокурору стало известно. Сомнительна справедливость решающего о контроле переговоров или о заключении под стражу судьи, который ранее имел бытовой конфликт с близким родственником подозреваемого.

Другим поводом для отвода является повторность участия по одной стадии рассмотрения дела и противоречивость процессуальных интересов участника. Подобное происходит, когда одно и то же лицо, в рамках одного производства или по отношению к одному и тому же подозреваемому (обвиняемому) участвует в разных качествах, представляет конфликтные интересы спорящих сторон, их отдельных участников, замещает властные функции противостоящих или подконтрольных полномочий в процессе. Если гражданин изначально исполнял функции одного участника, Закон не допускает его к иному виду участия. Свидетель не может приобрести статус защитника, судьи, секретаря…; защитник не допускается к участию в деле, если он ранее уже в этом деле исполнял роль эксперта, следователя, представителя потерпевшего, защитника «вражьего» другого подозреваемого… Кроме того, судьи не вправе рассматривать то же дело по разным инстанциям. Во всех таких случаях действует прямой запрет Закона и отсутствует необходимость углублённого обоснования отводов доказательствами порочных интересов. Заинтересованность такая презюмируется.

Исключением является возможность привлекать в качестве свидетеля любого участника в ходе дальнейшего производства. Например, в качестве свидетеля может быть вызван в судебное заседание следак, понятой, эксперт, ранее осужденный обвиняемый и любые другие участники, кроме судей. Всех таких свидетелей допрашивают только по известным им обстоятельствам производства по делу, как правило, в связи с прежним выполнением их профессиональных или процессуальных функций. Чаще всего, когда поднимается вопрос законности и существа действий процессуального характера с их участием. В некоторых буржуйских странах прямо предусмотрена возможность отвода и свидетелей. Есть здравый смысл в этом. Разве не различимы признаки заинтересованности следователя, который как свидетель явно не заинтересован в саморазоблачении? Повсеместно в делах об обороте наркоты свидетелями выступают опера, проводившие оперативно-розыскные мероприятия (ОРМ). Разве признаются такие свидетели в дальнейшем, что они сфальшивили сюжет правонарушения, осуществили подлог материалов? Или существует надежда услышать признания опера, что он изначально желал упаковать и прессануть конкретного подозреваемого по личным, заказным или корыстным причинам? Конечно, нет. Никто (кроме мудаков) не пожелает признаваться в своих умышленных грехах, за которые можно поплатиться должностью, карьерой, теневым доходом, а то и свободой. Да только наш дырявый законодатель не желает признавать реалии и надёжно защищать от таких ситуаций. Мы не только не можем отводить подобных горе-свидетелей, но даже отвод им заявлять, как должностным лицам-участникам, так как к моменту их участия свидетелями они уже переобулись в кеды гражданского образца. Отвод же на прошедшую или изменённую ипостась не распространяется. А в отношении оперов возможность отводов вообще не предусмотрена. Лисья рожа – наш УПК выходом в подобных ситуациях предлагает только гипотетические возможности: ставить под сомнение показания свидетеля на предмет их достоверности. Но простите, это уже иная музычка – лёгкий и глупый шансон в сравнении с Гимном «республик свободных».

Ещё одним исключений из общих принципов отвода будут случаи совмещения одним лицом отдельных, но неотъемлемых статусов, формально разграничивающих разнопёрость участников. Так, потерпевший может одновременно являться и гражданским истцом, а подозреваемый – ответчиком, прокурору или следаку позволено выступать в качестве гос. обвинителя.

Повторюсь, основание отвода – заинтересованность – наиболее значимый повод для отстранения участника. Интерес по делу ввиду сложившихся у участника определённых тенденций (обвинительных или защитительных) напрямую влияет на объективность его участия и на справедливость разбирательства в целом. Выявление заинтересованности и её причин, безусловно, сопряжены с трудностями. Во-первых, будучи связана с внутренними чувствами и свойствами человека, заинтересованность в редких случаях явно проявляется внешним образом. Во-вторых же, эту заинтересованность необходимо доказывать тому, кто на неё ссылается – то есть самому отводящему. Ну хорошо, когда есть прямые свидетельства заинтересованности (письменные или устные сведения). Но крайне малый шанс, что поверят словестным доводам самого подозреваемого, если только ему лично тот же следак высказал подобный интерес в исходе, типа: «Я тя, гнида, по любому упеку на долгие года Г», – процедил он сквозь зубы вне допроса. При заявлении подозреваемого о таком факте, в порядке «проверки» опросят самого следака: «Было? Личный интерес имеете? А предубеждения или неприязнь?» – «Ну что вы, что вы! Только приязнь, без всяких личных интересов и пристрастий. Так и угроз не высказывал, и в помыслах таковых не имел». Естественно, за основу будут приняты такие вот объяснения следака, а заявление подозреваемого сочтут голословием. От заявителя потребуются более веские аргументы. И мотивов, реально приведших к выбору правоты версии следак, надзорщики не представят.

По вопросу заинтересованности есть исключения из общих правил. Напрямую заинтересованы в исходе дела (а иначе и немыслимо) активные участники от сторон. Их интересы продиктованы именно прямой заинтересованностью в определённом результате, и интересы эти как раз и являются их двигунками (но только когда соответствуют действительной роли). Заинтересованы в достижении только им выгодных результатов и подозреваемый (обвиняемый), и потерпевший, и защитник, и обвинитель. Их интересы могут совпадать, в чём-то пересекаться, противоречить друг другу. Но в то время как подозреваемый и потерпевший заинтересованы лично, защитник и представители обвинения не вправе выходить за рамки профессиональной заинтересованности, определённой целями правосудия и функциональными обязанностями. Поэтому перечисленные участники и не могут быть отведены по причинам указанной заинтересованности.

Хотя Закон формально и предоставляет возможность отвода в отношении сиюминутно участвующих лиц, как я уже указывал выше, общие конституционные гарантии позволяют иные значения в праве отвода. Отвод может быть заявлен в любой момент производства по делу, когда стали известны обстоятельства и появились основания для этого. Даже и после состоявшегося участия конкретного лица в некоторых случаях можно поднять вопрос, что этот участник имел порочный интерес или мог иметь такой интерес, знал об этом и подлежал отводу. Если участие лица длящееся, и в начале вступления этого лица в дело отвод ему не был заявлен, нет препятствий сделать это позднее.

Бесспорно, что сомнения в объективности, то есть в непредвзятости и беспристрастности отдельной личности также является препятствием для его участия и, следовательно, основанием для отвода. Закон как бы и не предусматривает такое основание прямым текстом, но отсутствие объективности прямо связано с состоянием «заинтересованность», и этой связью заявитель и должен мотивировать отвод. Так, вполне резонно можно сомневаться в объективности подавляющего большинства нынешних судей, шагающих от уголовной юстиции хотя бы уже в связи с их обильным прежним опытом деятельности на поприще уголовного преследования и прокурорской работы. Их необъективность порождена укоренившимся обвинительным воспитанием, правовым развратом, неистребимой предубеждённостью в виновности, а отсюда – симпатиями и «пониманием» чаяний сторонников обвинения, природном неуважении и презрении к защите.

Заинтересованность их выражается и объясняется повсеместным созданием более благоприятных условий для стороны обвинения, повсеместным ущемлением прав защиты и воспрепятствованием действиям её частников, презрением к принципам и гарантиям судопроизводства. Мы уже отмечали, что в современных судьях неисправимы обвинительный уклон и безнравственность, въевшиеся через личный их мусорской опыт и ментовскую наследственность. Поэтому они были мусорами и ими же остались, даже обрядившись в мантии.

Сколько волка не кормили, а всё кормою влез.

Необъективность на фоне заинтересованности может проявлять себя неограниченным перечнем признаков. Те признаки обусловлены самой природой различных противоречий в межличностных отношениях, что вызревают на разных почвах, во всех коридорах сожительства людей: социальной, политической, религиозной, профессиональной, расовой и т. д. Например, ты, как представитель общества защиты бобров, вправе не доверять объективности и отводить прокурора, которого ранее твои единоверцы изобличали в браконьерстве по отношению к несчастным бобрам. Ты, как ярый и известный антисемит, оправданно можешь отводить следака-еврея. Известен случай, когда в Тверском суде обвиняемый заявил о нежелании, чтобы дело его рассматривал судья-педик, требовал, чтобы председательствующий самоотстранился в связи с известной его голубизной на общем чёрно-белом фоне судопроизводства. Реально, судье нечего было противопоставить, не мог он опровергнуть такие упрёки, тем более, что и защита предлагала представить доказательства своей правоты через проведение мед. освидетельствования на предмет наличия целки у вершителя правосудия и признаков жопоепства. Тот судья, конечно, отстранился от дела, правда, под предлогом болезни. Но, так или иначе, отвод состоялся. Само заявление подобных доводов «в глаза», безусловно, возбуждало негативные личные чувства у судьи и предсказуемую его неприязнь к заявителю. Не может никто к такому остаться равнодушным. Так даже если бы и не отвёлся он по первоначальному заявлению сразу, само наличие таких претензий в будущем явилось бы основанием отвода.

Подозреваемый вправе давать показания и объяснения на родном языке или языке, которым он владеет, а также пользоваться помощью переводчика.

Судьба такая: для меня родным является язык народности Руока, что обитает в центральной Амазонии. Только этим языком я и владею. Соответственно, я вправе, способен и желаю давать показания и объяснения на этом языке. Как я в России очутился – долгая сказка, но вот, гляди ж ты, захвачен в плен местными властями с партией кураре на борту (коммивояжёр хренов).

Местных языков и наречий, извините, не ведаю. Как же любезным следакам и операм обеспечить моё право на дачу вразумительных показаний или объяснений, если у них даже нет возможности установить, на каком языке я с ними лопочу? Необеспечение такой возможности изъясняться самому и воспринимать информацию извне – явное нарушение права на защиту. Требуются срочные меры по отысканию специалиста-переводчика, чтобы для начала хотя бы установить мой язык общения. Где они в России знатока такого отыщут. Нет их. Но это всё крайности. Бывали случаи намеренных злоупотреблений, спекуляций редкостным языковладением. Подозрения этого у ментов возникали неизбежно, и они принимали меры к выявлению истины. Средства просты. В бессознательном, дрёмном состоянии человек использует только родную речь. К языковым срывам приводят пытки и насилие, или даже угроза этого. Отчего-то вспомнился случай с террористом Радуевым. Его по «пыжик» – приговору направили в тюрягу особого режима. Начальник каталажки звонит в главк и сообщает о проблемах: Радуев русский язык оказывается не понимает, команды не выполняет. Управленцы командуют, чтобы немедленно осужденного обучили русскому языку. На следующий день из тюряги рапортуют: приказ исполнен, обучение Радуева языку осуществлено успешно, Радуев владеет русским языком свободно. Каким образом проведено столь эффективное обучение «великому и могучему» можно не объяснять тебе? Только в течение последующего года того Радуева скоропостижно скончали «сердечным приступом».

И на старуху найдётся прореха?

Право пользоваться доступным пониманию языком направлено на обеспечение реального участия самого подозреваемого в процессе судопроизводства, а также на представление ему всего арсенала средств защиты. Через это право подозреваемый получает возможность понимать и быть понятым, получать и передавать информацию по делу при его общении с органами власти и участниками. Наличие права в его действительном выражении имеет целью добиваться правильности и справедливости разбирательства по делу, так как (теоритически) от активности подозреваемого зависит правильность установления обстоятельств, а особенно – решение вопросов причастности и вины.

Аналогично и по отношению к праву на участие переводчика. От точности и полноты перевода напрямую зависит качество (эффективность) участия подозреваемого, не владеющего официальным языком судопроизводства. И наоборот, неверность перевода естественным образом влечёт искажение информации, заблуждение у участников, недостоверность доказательств, препятствует полному и верному установлению обстоятельств и постановлению законных решений. Вообще-то в обеспечении этих прав в не меньшей мере заинтересованы и власти, хотя стараются этого интереса не выдавать.

Помощь переводчика заключается в качественном переводе не только устного общения подозреваемого в ходе его непосредственного участия в следственных действиях, но и в адаптации всех иных письменных материалов «в оба конца».

Закон не расшифровывает понятие «переводчик». Это опять же даёт повод мусорам привлекать в качестве переводчиков отнюдь не компетентных лиц, а всякую шалупень. Не редко переводами занимаются обыватели-дилетанты, которые только на бытовом уровне владеют и языком производства (не родным и для них), но и своим собственным (родным) говором. Ни о каком качестве помощи в таких случаях рассуждать не приходится. Такие «спецы» сами нуждаются в помощи переводчиков. Их соучастие – не помощь, а сплошное вредительство, вредительская безучастность. Помнится мне в связи с этим эпизод. Подозреваемому – кавказскому горцу предоставили переводчика М. в помощь. Этот М. у себя в ауле работал пастухом, средним образованием не обзавёлся, и в российской провинции прожил чуть дольше года, скотником работал на ферме, из сельской местности не вылезал, круг общения по большей частью ограничивался земляками. На русском языке данный переводчик мог только на половой орган внятно посылать. Когда выяснились результаты его переводов, у прокурора волосы на башке вздыбились, хоть и лысый он был. А остальные все, кроме прозревшего подозреваемого, вроде довольны остались помощью такой.

Очевидно, что от переводчика требуются глубокие знания на профессиональном уровне языков, на котором происходит общение в каждом конкретном деле. Профессионализм будет определяем наличием специального образования, свободным владением специфической речью судоизъяснения, достаточными познаниями в области юриспруденции, практическим опытом работы в качестве переводчика именно в процессах, а ещё нормальными качествами, такими как добросовестность, терпимость, честность, беспристрастность. Не многовато ли требований? Вовсе нет. Хотя с такими качествами людей вообще мало в живых осталось, но к этим критериям отбора должны стремиться, приближаться. Я полагаю, а любой вправе об этом настаивать, что переводчик для участия в судопроизводстве должен бы допускаться только через квалификационные разрешения (лицензии). И должны существовать специальные процедуры отбора и допуска, как это имеет место в отношении адвокатов, специалистов, экспертов. Переводчик настолько же значим в процессе, что и специалист, специалистом он и является, только функции своеобразны. Соответственно должны существовать чёткие показатели качества и такого специалиста. Нынешний же порядок привлечения переводчиков к участию в деле, когда следак или суд избирают их более по устным рекомендациям, а решают о привлечении только собственным усмотрением, – это откровенный бардельник. В таком порядке мусора не в состоянии самостоятельно проверить способности «переводчика», в отсутствие собственных знаний сторонних для них языков, а всяческие рекомендации – шибко хилое основание, не влекущее ответственности рекомендателен. И всё это часто непоправимо вредит разбирательству, и всегда – в ущерб интересам защиты.

Участие переводчика имеет все атрибуты Помощи. Помощь двусторонняя: и нашим, и вашим, без тени заинтересованности в судьбах участников и результатах разбирательства. Помощь должна быть всеобъемлющей, так как переводчик выступает посредником (медиатором) во всех процедурах, где подозреваемый может столкнуться с языковыми барьерами. Здесь мы обсуждаем его участие только исходя из интересов защиты, потому что на проблемы стороны обвинения и суда нам, в общем-то, наплевать. Не так ли, курсант? А помощь подозреваемому включает в себя переводы любых текстов по процессуальным документам и по переписке с властями. Предсказуемо активное участие переводчика и при встречах, любом виде общения с защитником, если, конечно, сам адвокат не владеет нужным языком. Но в случаях посредничества, как можно заметить, появляется угроза утраты конфиденциальности, так как «мусорской» переводчик вполне может слить обретённую им информацию. Потому, если есть возможность, необходимость и средства, выгоднее привлечь к участию компетентного спеца, обладающего доверием от защиты. Понятно, что посторонних для милицейской среды субъектов сторона обвинения и суд не приемлют и примут все меры для нейтрализации таковых. Ты можешь ответить тем же. По различным, не поддающимся проверке основаниям отводи навязываемых агентов (то переводчик на твоём родном языке оскорбил тебя, то вздумал уговаривать в признании вины).

Переводчики несут уголовную ответственность за заведомо неправильный перевод. Вернее сказать, что такая ответственность только предусмотрена. Современной судебной практике неизвестны случаи привлечения к такой ответственности. Какая идиллия! Вероятно, искажений переводов вообще не происходит. Но всё же признаем, что в существующих условиях практически невозможно доказывать точность и правильность перевода, когда нет чётких определителей, что считать по каждому случаю верно переведённым. Ещё сложней выявлять прямой умысел на искажения, злонамеренность, заведомость действий переводчика. Ведь текущая информация может подвергаться искажениям специально и в обусловленных содержании/форме. Чтобы доказывать такие факторы очевидно требуется задействование и контроль других специалистов, мнение которых то же может быть не бесспорным. Да и бремя ответственности частично будет лежать на тех следователе и судье, кто привлекли переводчика да не убедились в его способностях и пристрастиях. Такие условия вполне допускают намеренное внедрение таких специалистов, кто подыгрывает обвинению, заблуждает подозреваемого неточностями, искажением оборотной информации, а то и прямо толкают в пропасть. Случаются и грубые искажения, когда, например, вразрез с действительной позицией подозреваемого, переводчик заявляет «от его имени» о признании вины, о согласии с обвинением, но отказе от показаний. Тем более нет трудностей «забыть» все разъясняемые права или транслировать из в неверном значении или неполно. Подобные мерзости в дальнейшем к увечьям в защите. Есть страховочные заклятия против этого. Необходимо хотя бы разочек осуществить скрытую запись по участию переводчика и проверить его работу через других спецов. Или даже открыто демонстрировать проведение записи. Должен бы струхнуть, остеречься последствий.

Случалось так, что на судебной стадии рассмотрения обвинения вдруг выяснялось не владение подсудимым языком судопроизводства или его крайне сомнительные познания и понимание. Убедившись в такой ущербности суд признавал необходимость содействия переводчика. И на том ограничивались. Но признание таких фактов автоматом ставит под сомнение законность всех предшествующих этапов рассмотрения дела, включая стадию участия самого подозреваемого, когда он не был обеспечен помощью переводчика. Любые документальные свидетельства, типа «русским языком владею, в услугах переводчика не нуждаюсь» не могут служить оправданием, так как явно не соответствуют действительность. Что и подтвердилось последними выводами суда по языкознанию и нуждам бывшего подозреваемого. Скорее всего, все прежние утверждения фальшивы, имел место обман с преодолением права.

Кроме того, встречаются умники от следствия и судебной власти, кто пытается толковать содержание нормы о праве на пользование языком владения в усечённом значении. Наличие этого права они признают только по отношению к процессу дачи показаний или объяснений. А участие переводчика видят только для такого рода общений. Отсюда выводят отсутствие прямого права пользоваться родным языком в процессуальных обменах информацией иного формата, например, по ходатайствам, отводам, жалобам, возражениям и прочим обращениям. Враньё! Право на помощь переводчика вообще самостоятельно, отделено от «права на язык», и широту его действия Закон не ограничивает.