Текст книги "Курс молодого овца, или Самозащита в уголовном суде"

Подозреваемый вправе защищаться иными средствами и способами, не запрещёнными УПК.

Такая правоспособность частично уже была затронута при обсуждении общего принципа «Обеспечение права на защиту» (Глава 2.10). Перед нами очередная порция зыби. Но мы отметили, что главными атрибутами предлагаемых средств и способов защиты является возможность с их помощью сопротивляться обвинению и отсутствие прямых запретов в УПК на их применение. Обратившись к уже существующим комментариям этой нормативной гарантии, всякий раз обнаруживается лишь краткое её воспроизведение без конкретизации самих средств и способов. Комментаторы промусорились и избегают обсуждать это право в практическом и сколь-либо подробном её содержании. Навязчива мысль, что такое тихушничество связано с тонкой и не ясной гранью между «дозволено» и «не дозволено», и трусостью в примерах. Их природная ссыклявость не позволяет овцам уяснить суть дополнительных возможностей, и овца попросту упускает правовые возможности для своей защиты. Само Право остаётся без реального употребления, норма оказывается нерабочей.

Вспомним для начала, что Средство – этакий механизм, орудие, с помощью чего осуществляется защита; Способ – это приёмы, пути, коими достигаются цели защиты в эффективном порядке. К «иным» средствам и способам относятся вообще не упомянутые в УПК (например, обращение в квазисудебный орган – Евросуд); упомянутые в УПК в производном значении (например, вытекающие из обязанностей других участников) и вновь изобретённые тобой или другими (например, введение нормы об обязательной проверке всех свидетелей через детектор лжи). Среди известных мне «иных» средств защиты назову: обращение к Президенту РФ, Уполномоченному по правам человека, В Евросуд, в Международную комиссию по правам человека, в Общественную Палату, в Конституционный Суд, воззвание к средствам массовой информации, акции протеста (не путать с ценными бумагами – акциями), аудио-видео контроль заседаний, призывы властей к совести и справедливости, осенение нечисти крестным знамением, привлечение частных сыщиков. В пример «иных» способов защиты сошлюсь на: допрос свидетелей обвинения, использование судебной практики, заявление алиби, игра в молчанку, сокрытие улик, неисполнение незаконных требований, физическое противодействие насилию мусоров, предоставление ложной информации без ущерба для посторонних, уклонение от явки под благовидным предлогом, домогательства о разъяснении текущих и грядущих процедур.

На самом деле «иных» средств и способов защиты не так много. Норма предполагает перспективу, что такой инструментарий может всплыть с законодательными новациями или прогрессом практики. При этом защитный слой нормы заранее отменяет любые ограничения для подобных изысков, предоставляют некоторую свободу выбора за рамками перечисленного в УПК. Воображение и изощрённость что-либо прикольное подскажут твоим порывам. Но, во-первых, такие средства и способы по сути могут пересекаться с уже заложенными в законах, либо окажутся из разряда «выходка». Поэтому ожидаемая мера противодействия властей от подобных защитительных фигур будет опираться на механизм «обеспечения порядка и соблюдения регламента». То есть любые не оговорённые Законом действия с твоей стороны будут оцениваться через призму поведения участника. Если будет такой вопрос поднят на обсуждение, не следует умалчивать о своей собственной оценке, что производимое с твоей стороны – это применение иных средств и способов.

По собственному опыту порочному знаю, что новые средства/способы обнаруживаются нежданно-негаданно, вдруг, исходя из складывающейся правовой ситуации. Приведу пример. Все десять (максимум – тридцать) суток задержания подозреваемый находится во взвешенном состоянии, томится в ожидании развязки: либо предъявят обвинение (скорее всего) либо отпустят на все четыре (три, две, одну) стороны света (темноты, сумерек, рассвета). Будучи даже отпущен или оставлен без задержания в официальном порядке чел не перестаёт быть подозреваемым, остаётся неопределённое время в незримом хомуте. Была бы шея, а хомут найдётся. Проблема отличия формального задержания от фактического, формальных подозрений от фактических… Перечисленные в статье 91 УПК условия и обстоятельства определяют только основания для задержания. Но отсутствие этих оснований самих подозрений не снимает. Закон не внятно обрисовывает процесс возникновения участника – подозреваемого. С одной стороны указывается, что основанием задержания подозреваемого является случай, когда это лицо застигнуто при совершении преступления. То есть к моменту решения о задержании и самого задержания застигнутое лицо уже расценивается подозреваемым. Но возвращаясь к нормативному определению «подозреваемого» по части 1 ст. 46 УПК находим обратное: подозреваемый – тот, кто задержан, в том числе по основанию застигнутости при (после) совершении преступления. В этой нормативной конструкции вначале происходит задержание, а затем становление свойства «подозреваемый». Сравнивая эти две нормы, мы не находим прямого ответа, что первично: «задержание» или «участник-подозреваемый» (курица или яйцо)? Мы-то разумно понимаем, что первичен «подозреваемый», так как прежде чем задержать кого-то по факту его противоправности в башке у мусоров должны родиться подозрения против этого «кого-то», а значит, этому субъекту тут же присваивается обличье «подозреваемый». Но нам более важно само наличие нормативных противоречий. Такое разночтение позволяет в различных правовых ситуациях утягивать правовое одеяло в любую сторону, и всегда – на себя сироток, и всегда формально-обоснованно. И это – чисто мусорской приём. Тогда любой вправе рассуждать с выгодной только для себя позиции и возражать задержанию тем, что задерживать допустимо только подозреваемого, а подозреваемым на момент задержания никто не объявлен. И наоборот. Резонно считать незаконными гласные подозрения, если чел ещё не задержан, или же не решено о возбуждении против него уголовного дела, или не применена мера пресечения. В этом и есть «иное» средство/способ защиты.

Аналогичные неясность и неопределённость царят в правилах о применении мер пресечения: меру пресечения допустимо применять в отношении подозреваемого, но и подозреваемым становятся в случае применения меры пресечения (смотри статьи 46.1.3, 97, 99, 100 УПК). Более того, три основания для установления, определения статуса «подозреваемый» перечислены в Законе через союз «либо». Это означает строгое разграничение и не совместимость этих трёх позиций, в отличие от формул, если бы основания давались через союзы «или» или «и». То есть Закон не приемлет одновременное использование сразу двух или трёх оснований.

Выноска на обсуждение таких проблем позволяет оспаривать законность процедур, следствие и суд вводит в ступор. Они вдруг оказываются не способны разрешить противоречия за рамками сложившихся и устоявшихся стереотипов, а следом затрудняются правильно просчитать правовую ситуацию на предмет наличия нарушений и путей их устранения. При любом решении властей, их решение окажется спорным. После чего непременно обнаруживается повод для обращения к конституционному судопроизводству (средство защиты), втянуть их в обсуждение и разрешение правовых вопросов, не связанных напрямую с основными обстоятельствами доказывания по уголовному делу (способ защиты).

Теперь возвращаемся к тому, что подозреваемый – это только предполагаемый нарушитель уголовного закона и только вероятный виновник торжества. Тогда все собранные против подозреваемого доказательства, на основании которых следак строит свои догадки, по существу сами считаться на то время должны предположениями. А это означает, что все добытые доказательства причастности и виновности в отношении подозреваемого являются сведениями предположительного характера. И такое свойство эти доказательства будут влачить вплоть до предъявления обвинения. Так? Но ведь одно и то же доказательство в отношении того же лица и при тех же обстоятельствах не может как гермафродит менять своё обличье по усмотрению пользователя – оно либо предположение, либо категоричное утверждение (либо баба, либо кобёл). Отсюда следует вывод об обвинительной ничтожности всех доказательств, собранных в своё время в обоснование самих подозрений против подозреваемого, включая показания его. Такими доказательствами (предположениями) неприемлемо обосновывать обвинение в ходе дальнейшего производства преследования. И если решилась необходимость обвинить и предать суду, то все доказательства причастности и вины следует собирать новым объёмом сведений об этих обстоятельствах или обновить их, возможно даже переоценив в корне. Эти условия не касаются сведений о событии преступления, которые остаются стабильны по свойствам и независимы от наличия и процессуального положения преследуемых лиц. Но органы расследования эти аспекты не учитывают, глаза закрывают на эту лабуду, и доказательства по причастности подозреваемого свободно перекочёвывают в обвинительную базу. Такими доказательствами легко обосновывают даже виновность в Приговорах, например, когда ссылаются на показания подозреваемого. И правильно поступают, так как не находят возражений этому ни от защиты, ни от суда. Впрочем, и здесь и вновь напарываемся пузом на рифы противоречий нормативного характера, уж в который раз позволяющих обвинителям толковать правила в искажённом значении. По статье 171 УПК, следак выносит постановление о привлечении в качестве обвиняемого только при наличии достаточных доказательств, дающих основание обвинять. То есть обвинительные доказательства-основания должны бы существовать в природе ещё до предъявления обвинения, но на время, когда ещё действуют подозрения. Вновь перед нами двойственный характер одних и тех же доказательств на один расчётный период времени. А такое положение, как мы уже выяснили, неприемлемо для объективного расследования, так как влечёт неоднозначность правового статуса преследуемого, процедурную кашицу. Кто-то скажет: «Демагогия всё это». Пущай выговорится.

Ну, прости, громоздкие примеры привожу. Но этим хочу показать, что осмысливая всякий раз ситуации, ты не раз столкнёшься с подобными вывертами, и из их анализа обнаружишь «иные» средства и способы защиты. Как в самом последнем случае, – средство старое: изыскание и исключение недопустимых доказательств, а способ новый: опровержение законности получения этих доказательств ввиду ложного толкования и применения Закона.

Всеми уже перечисленными правами и возможностями подозреваемый может пользоваться активно и широко на грани «злоупотребления». Такая активность, кроме собственно реализации правовых интересов, принуждает следака к дополнительным усердию и вниманию по делу. Зная об активности подозреваемого, он при всяком своём действии и решении будет озираться на возможные реакции со стороны защиты, станет дополнительно напряжен этим положением. Период стадии подозрений относительно краток. В это время следак и так интенсивен в проводке следственных действий и выполнением массы формальностей. Работа забирает все его силы и время, знаете ли, сроки поджимают. А тут ещё этот подозреваемый (мать его!) со своими ходатайствами и жалобами по любым поводам…. На каждое такое обращение требуются всё новые усилия, как минимум для подготовки ответов. Покой следаку не светит. На эти времена забыть ему о семье, доме, бытовухе, отдыхе, и секса лишён он будет, кроме половых отношений с материалами дела. Такие напряги могут привести к истерикам-психозам, вынуждают ошибаться и нарушать законный порядок. А этим можно воспользоваться в свою очередь, не правда ли? Вывод: завали следака работой. Если стресс, то обоюдный, если нервяк, то каждому. Пиши бумаги, даже если повода ясного не видишь, обращайся с любыми требованиями и по всяким основаниям, пусть даже они и надуманными видятся. В неограниченном числе и объёме.

Побегушки, побегушки, побегушечки мои…. Тех, кто скрывается, уклоняется от участия в судопроизводстве именуют в народе «побегушниками». Почему-то наравне с теми, кто совершил побег из-под стражи. Однако существует очевидное различие. Не явиться на встречу – не одно, что слинять с неё. Побег из-под стажи является уголовно-наказуемым деянием, преступлением, за которое наказывают. Только в единственном латиноамериканском государстве такие побеги преступлениями не считаются, если они не сопряжены с насилием или другими противоправностями. В государстве том умно признаётся, что стремление к свободе естественно и нормально для любого здравого человека. Россия, симпатизируя псевдо-гуманитарным идеям, не только согласна с суждениями о наказуемости, но и практику этого доводит до абсурда. От нас с тобой искренне ждут скотской покорности и добровольных восхождений на плаху или в пыточные. Прикольно.

Андрюша П. совершил дерзкий побег из ИВС. С кем не бывает? Дёру дал он потому, что опытом своим знал о беспределе мусорском, что упакуют на срок за делюгу, в которой не замешан. По ночам взломал Андрюха стену фомочкой, и был таков…. Чуть позже Андрюху изловили и вновь под замок швырнули. Но чудо случилось – его оправдали за основное преступление, из-за которого изначально под стражей оказался. Но при этом через самостоятельное обвинение в побеге осудили на реальный срок. Хотя само такое заключение под стражу являлось не законным. То есть этого парня фактически осудили за уклонение от Незаконного лишения свободы.

Забавно?

Побегушки же в форме уклонения от явок и участия в разбирательстве по делу собственно побегом-то и не являются, пусть даже чел и в розыск объявлен в связи с такой пассивностью и признан подозреваемым (обвиняемым). Прямого запрета на данное бездействие, неактивное противодействие УПК не содержит. В отличии от других участников, подозреваемый (обвиняемый не предупреждается об обязательстве явки (до задержания), а если предупреждение делается при применении меры пресечения, то всё равно ответственность не наступает. Не наказуемо подобное для подозреваемого. Что формально в общем-то дозволяет такую меру, как уклонение от явки, отнести к «иному» средству защиты. Да, именно защиты. Ведь мы осознаём и обнаруживаем твёрдое оправдание такому поступку: защита от произвола и беззакония (которые, быть может, только прогнозируются); защита от ограничений в собственноручном сборе доказательств; защита от пристрастий и пыток, защита родных и близких от потери кормильца и от переживаний за его судьбу в неволе; защита от несправедливого осуждения и лишения свободы. В этом есть весомый контраргумент в ответ на упрёки в трусости или несознательности дурацкой.

С другой стороны, никто не обязан считать своё участие в судопроизводстве наиболее важным, долговым обязательством в жизни. Государи так считают? Ну, мало ли что желают они считать правильным для овец! У нас могут быть дела и проблемы значимые и неотложные, с отлучкой далеко и надолго, и без посвящения в планы кого-либо, включая знакомых, близких, тем более каких-то там мусорят. Так ведь и родственники наши не обязаны ни перед кем отчёт давать о нашем месте пребывания и состоянии, удовлетворять чьё-либо любопытство в личной жизни, включая такие интересы со стороны властей. Частная жизнь и свобода гражданина выше любых интересов государства. Кто нам внушил, что мы должны в ущерб своей свободе безмерно уважать чаяния беспринципных мусоров и сопереживать их должностным побуждениям? Тем более в условиях животного к нам отношения. А находясь в срочной длительной отлучке, человек может добросовестно (да к чёрту эту совесть «добрую»!) не знать о вызовах, розысках его и о своём статусе «подозреваемый». Это только Их обязанность – обеспечить наше непосредственное участие, если таковое считают необходимым. Тогда сами пусть и решают свои проблемы. Мы Им своим отсутствием в этом не мешаем. Никто ещё не отменял институт представительства перед лицом органов расследования и суда. На всё время отлучки «подозреваемого» его интересы по делу может защищать адвокат (защитник) по всем мыслимым инстанциям, как это, например, происходило по уголовным делам в отношении Б. Березовского. А связь с защитником может быть вполне эффективной и при одностороннем контакте. Через того же представителя возможно осуществлять любые процессуальные полномочия. Поверь, наблюдать процесс своей казни со стороны много приятнее, чем личное участие в той же экзекуции в роли жертвы. Впрочем, никогда не поздно явиться и отдаться полюбовно.

Вот и ещё одно «иное» средство защиты всплыло – личная отстранённость и участие в форме представительства.

3. 5. Обвиняемый и его правоспособность

Существует две формы предварительного расследования уголовных дел: 1) Дознание – по делам о преступлениях небольшой и средней тяжести, и 2) Предварительное следствие – по делам о тяжких и особо тяжких преступлениях. В зависимости от этого различают участников, ведущих расследование: дознаватели или следователи, а также два вида формулируемых ими обвинительных решений, соответственно: обвинительный акт или постановление о привлечении в качестве обвиняемого, где утверждается о совершении преступлений. Формально, с момента издания таких решений в деле и возникает участник – обвиняемый, обычно вырождаемый из подозреваемого. Из гадкого утёнка является миру ещё более гадкий леблядь.

При общей схожести правового положения обвиняемых по обеим формам расследования я буду обсуждать только аспекты по следственному варианту, где штампуются Постановления о привлечении в качестве обвиняемых (сокращённо – Обвинительное Постановление), лишь иногда оговаривая случаи дознаний.

Если положение подозреваемого определяется наличием лишь подозрений о его причастности, то положение обвиняемого должно быть обусловлено прямыми утверждениями о совершении им конкретного преступления. Такие утверждения могут касаться только события преступления и участия в его совершении лица. Обвинить – значит выдвинуть только предположение, версию о виновности. В ином случае, при утверждениях о виновности, нарушается Презумпция невиновности. Устанавливать (утверждать) виновность вправе только суд через специальные решения об этом – Вердикт и Приговор. Все остальные получают возможность так считать только после вступления в силу Приговора.

Я не случайно коснулся этого вопроса. Многие прокурорско-следственные, не говоря уже о ментах низовых звеньев власти, смутно различают границы дозволенного в своих высказываниях, переоценивают свою компетенцию, толи в силу безграмотности, толи в порядке злоупотребления полномочиями. Сталкивался со множеством случаев, когда не только в обвинительных актах, но ими же издаваемых второстепенных документах, в том числе адресованные сторонним инстанциям, эти деятели позволяют себе утверждать о виновности подследственных лиц. Например, на два ходатайства потерпевшей в одном деле, следователь напрямую ссылался на отсутствие необходимости удовлетворять требования потерпевшей о проведении отдельных следственных действий, так как «вина Ш. полностью доказана собранными материалами». Аналогично на её же последующие жалобы высказался и надзорный прокурор. То есть, ещё до приговора суда эти двое открыто утверждали о виновности и гласно заявили об этом. При том, что в том деле расследование и надзор осуществляли мусора из разряда «высокая квалификация». Что же судачить о низших сословиях. Нет, они не просто ошибаются или заблуждаются. Они нагло уверовали в свою вседозволенность, давно и по убеждению присвоили себе право решать о чьей-либо виновности, а судебную функцию в этом расценивают не более чем формальностью. Если ты внимательно покопаешься в своей делюге, велика вероятность, что обнаружишь подобные гадости. Сгребай их в копилку фактов нарушения ПН.

Обвиняемым становятся, то есть приобретают все права такого участника с момента вынесения решения об этом – Обвинительного Постановления, а не с момента предъявления этого решения обвиняемому лицу или уведомления о нём в какой-либо форме. Между этими манипуляциями может пройти срок до трёх суток (ст. 172.1 УПК). Тогда, в течение этих дней обвиняемый может и не знать о новой своей роли, и, соответственно, пользоваться правами. Опасность таких временных разрывов и отсрочек понимают и сами следаки, когда норовят в присутствии жертвы преследования издать и объявить Постановление. Другие же технично употребляют законодательные разломы и, посредством имеющегося временного запаса, стараются выигрышно для себя осуществить в эти три для важные следственные действия, провести значимые решения. Это позволяет искусственно лишать граждан правомочий обвиняемого по отношению к таким действиям и решениям. Возможно, Закон иные цели преследовал и резервировал такой период для всяческих исключительных случаев, когда обнаруживаются действительные препятствия для незамедлительного предъявления обвинений. Однако у законодателя нашего память девичья, поди ж ты, забыл родненький установить условие исключительности.

Заключение о твоей причастности (или даже виновности) однозначно зародится в следачьей башке ещё до издания Обвинительного Постановления. Естественно, что убеждения следака решением бланковым получают только внешнее оформление всем утверждениям. Убеждение, во всяком случае, предшествует утверждению и предопределяет последнее (причина – следствие). Сам акт обвинения можно считать формой выражения «утверждённой уверенности» в причастности лица. Насколько не формализована ныне процедура выдвижения и предъявления обвинения, всё же по природе своей она остаётся важным и ответственным актом. И несмотря на правовую независимость и самостоятельность, следаки всякий раз предварительно консультируются с вышестоящими мусорами – надзорщиками или крышующими их, дабы убедить тех в правильности и перспективности обвинений, выяснить мнения, скорректировать редакцию, заручиться поддержкой и беспрепятственностью. Таким страховкам и предубеждениям способствует устойчивая и издавна выстроенная двусторонняя взаимосвязь между различными звеньями следственных органов и прокуратуры, а в некоторых случаях с подключением судейских представителей. В этих системных коалициях специально назначенные прокурорики наблюдают и помогают производству по определённому им кругу дел и прикреплённым к ним следственным звеньям. Каждый следак знает своего «папу», танцует с ним напрямую или через руководство своего подразделения, и «папа» этот является по отношению к следаку надзорной надстройкой. Весь проверочный материал и следственная деятельность распределяются промеж прокуроров не в случайном порядке, а сугубо адресно-персонально. Прокурор задолго до формирования Обвинительного Постановления и на протяжении всего расследования по делу в достаточных подробностях будет посвящён в обстоятельства и во все, включая негласные поводы для обвинений. Уже по этой причине направление копии Обвинительного Постановления надзорному прокурору и проверка им этого решения являются чистой формальностью. Прокурор и до поступления к нему копии Постановления о таком решении знал и фактически «дал ему зелёный свет». Потому и редкостны случаи (я таких не знаю), чтобы надзорщики от прокуратуры не соглашались и отменяли Обвинительные Постановления следаков. Или нас попытаются убедить, что деятельность и решения следаков всегда идеальны, безошибочны, всегда законны и обоснованы? Ха-ха!

Обвиняемый – это общее, сводное наименование одного участника, которое конкретизируется в других терминах для отдельных этапов судопроизводства. Со времени назначения дела к слушанию в суде и при дальнейшем рассмотрении существа обвинения по первой инстанции, вплоть до постановления приговора обвиняемого именуют «подсудимый». После вынесения приговора и в зависимости от его резолюции обвиняемого обзывают «осужденный» или «оправданный». Но при всех этих раскладах этот участник остаётся Обвиняемым и сохраняет именно такой коренной статус. При этом период «после вынесения приговора», если вообще не прекращено уголовное преследование, охватывает и всё время исполнения приговора, вплоть до момента погашения судимости. В связи с этим, все общие права обвиняемого, в частности, закреплённые в статье 47.4 УПК, равно распространяются на все подвиды Обвиняемого, под каким бы соусом эта дичь не предлагалась к столу. Права эти, пусть иногда и в изменённой форме, присущи и подсудимому, и осужденному, и оправданному, так как участник остаётся единым в своём общем правовом положении уголовно преследуемого лица. (Даже оправданный!). Это принципиальное правило. По отношению к конкретному праву оно действует до момента полной его реализации или исчерпания самого судопроизводства по конкретному уголовному делу. Исключением являются случаи прямых оговорок в Законе или если сама правоспособность установлена только на отдельно выделенный период или процедуру (стадию). Например, право пользоваться помощью защитника распространяется на все без исключения стадии, где участником присутствует Обвиняемый. И право на заявление ходатайств неотъемлемо Обвиняемому на всяком этапе судопроизводства, ограничивается лишь предметом этих обращений по допустимости вопросов рассмотрения для конкретных этапов разбирательства. И даже право отвода может быть осуществимо за рамками текущего участия отводимых лиц, так как принципиально не отрицается допустимость заочных отводов, когда заранее отвергаются конкретные участники из числа возможных, или с оправданным запозданием, когда исключающие участие обстоятельства выясняются позднее самого участия. С такой точки зрения, после окончания расследования не утрачивается право отвода к следаку, возможен отвод судье и после окончания судебного рассмотрения дела его участием. Только в этих случаях фактический отвод будет иметь форму исправления процессуальных нарушений. В связи с этим немного отступлюсь и замечу следующее.

С какого момента адвокат (или иное лицо) становится «защитником»? Есть два мнения по этому поводу (моё и неправильное):

– Со времени назначения в официальном порядке через признание статуса и принятия властями решения об этом. К такой версии тяготеют мусора;

– Со времени фактического участия, когда адвокат (или иное лицо) начинают применение юридической помощи. Это может определяться временем заключения соглашения, в том числе и в устной форме, или даже фактом осуществления конкретных защитных действий. Такой версии придерживается сама Правозащита.

Может случиться такая каверза: уже после исполнения защитных функций выясняется несоответствие «защитника» условиям участия. Ему отказывают в допуске к делу или выводят из процесса, например, ввиду некомпетентности или заинтересованности. Но в таких случаях следует одновременно рассматривать и вопрос о недопустимости всех доказательств, полученных при участии этого защитника. Такой проблеме почему-то не внемлют. Такая же ситуация сложится и в случаях отводов любого из мусорских участников.

Что же касается оговорённых в Законе ограничений по общему перечню прав Обвиняемого, то их можно обнаружить, например, по частным ситуациям.

Так, производное от права на обжалование – право на кассационное обжалование свойственно и доступно будет только Осужденному (Оправданному), и только в 10-дневный срок со времени постановления Приговора. За пределами этих условий право утрачивается или вообще не наступает. А вот право на представление доказательств относится в узком значении только к стадиям, где осуществляется процесс доказывания – то есть к предварительному и судебному следствию. Хотя в широком значении это право распространяется и на Осужденных (Оправданных), которые могут представлять доказательственный материал кассационному и надзорному судам. При условии, конечно, отождествления таких сведений с «доказател ьством».

Отсюда следует ещё один важный вывод: остро стоит необходимость точного знания не только своих прав в действительном их содержании, но и чёткого представления временных границ действия этих прав. Правомочие ценно своей своевременностью. Неиспользование вовремя отдельных прав по своим последствиям может оказаться необратимым и невосполнимым для интересов защиты, а по сути, – добровольным самолишением благих возможностей. Очередной повод локти грызть.

Применение к участникам двойных наименований – неудобный приём. Это вносит сумятицу не только в виде непонимания действий, действительности прав и обязанностей в умах не-юристов, это создаёт неоднозначность правовых положений участников. (Такой бардельник касается не только многоликости Обвиняемого, но и по стандартам: Прокурор – Гос. обвинитель, Потерпевший – Свидетель и т. д.). Из правила, что при вынесении оправдательного приговора обвиняемый именуется Оправданный, следует, что Оправданный – есть и остаётся неопределённое время Обвиняемым. Кроме того, что такой статус позволяет и после вынесения Приговора пользоваться общими правами обвиняемого, отсутствие чётких границ и размежеваний позволяет любого оправданного в обращениях к нему и вокруг его персоны сколь угодно долго и вполне обоснованно называть его общим наименованием – Обвиняемый. Что без дополнительных разъяснений будет крайне стеснять оправданного, создавать порочное давление на него и его окружающих людишек.

Факт предъявления обвинения, то есть объявление о наличии такового, сам по себе не достаточен для появления в деле обвиняемого. Как уже говорено, каждый участник определяется и выясняется наличием у него комплекса процессуальных прав и обязанностей. Эти права и обязанности, наряду с ответственностью, образуют так называемый «статус», создают облик участника, некий его ореол, внешнюю процессуальную оболочку, которая прививается человеку вне зависимости от его воли, даруется ему торжественно властями в установленном порядке. И человек тот ещё должен стать облачённым в сей наряд, хотя желания его могут и не приниматься в расчёт. Вот так бывает: шёл себе шёл мирно человек, никого не задевал, бац – и он уже обвиняемый. «Шевелите поршнями дальше, товарищ, не задерживайте очередь!». Так что в нашем случае решающим фактором вступления в дело обвиняемого должно считаться не само только гологласное признание статуса, а разъяснение всех свойственных прав, обязанностей (и ответственности) – то есть, правового положения, установленной понятности разъяснений этого положения, предоставленной возможности реального осуществления прав и исполнения обязанностей, и при документальной фиксации всего этого. Конь станет оленем не путём физического вмешательства в его внешний облик, а когда его признают таковым, убедят самого и окружающее зверьё, что он – в натуре олень по жизни.