Текст книги "Он умел касаться женщин"

Осень особенно прекрасна у речки. На этом одиноком дереве у камней можно даже повеситься от счастья.

– Как вас сюда занесло? – вдруг спросил Люк у своей собеседницы, стоявшей возле него, буквально в пяти шагах от камней.

– Я с одногруппниками выбралась на природу. Они давно уже расхваливали это место, вот я и решила посмотреть, что здесь может быть такого красивого.

– Увидели что-то красивое?

– Да… – как-то неуверенно сказала девушка, разглядывая воду. – Здесь красота другая. Совершенно другая.

– Я смотрю на эту речку уже восемнадцать лет и могу вам сказать, что и вода, и эти камни, на которых я сейчас сижу, и это дерево, похожее на виселицу, – они совершенно неизменны. Какими были десять, пятнадцать лет назад – такими и остались. Вы увидели эту красоту в первый раз и восхищаетесь ей безмерно. Для меня ваша «красота» самая банальная на свете. Я прихожу сюда не восхищаться, я прихожу сюда блевать. Только в последнее время нечем.

Блевать воздухом, скажу я вам, намного хуже, чем блевать неусваиваемым веществом. Когда отравился рыбой, хотя бы знаешь, как она выглядит, и начинаешь ее избегать; когда отравился своими одинаковыми буднями, каждым рассветом в шесть утра, каждой падающей с неба каплей, каждым лучом света, журчащей речкой и лугами, то не знаешь от чего именно тебе плохо. К горлу подступает тошнота, а выблевать отраву не можешь. Не выходит. Просто режущая боль, застрявшая в дыхательных путях, и все! Может быть, вы знаете, что это такое и как это вылечить? Обезболивающие таблетки не помогают, пробовал. Спиртное тоже, но на короткое время переставало тошнить.

– Вас чем-то расстроила жизнь?

– Как меня чем-то может расстроить жизнь, если каждый мускул моего лица напрямую подчиняется человеку, который находится рядом со мной?

– Не человеку он подчиняется, этот мускул, а вашему собственному отношению к человеку, находящемуся рядом, и к его поступкам. Не человек делает плохо, а вы реагируете плохо на его поступок. Можно мне присесть?

– Да как хотите.

Девушка растолковала этот ответ как знак согласия и присела к Люку на камни.

– Это что получается, если человек нагадил мне в душу, к тому же еще знатно надавал по морде…

– По лицу, – поправила его девушка. – Морда у животных. Вы ведь не животное, правда?

– По лицу… – повторил Люк, немного противясь своей собеседнице, он не любил, когда кто-то указывал ему, что делать, или поправлял его речь. – …То я, по-вашему, виноват в том, что составил плохое мнение о своем обидчике?

– По «морде», как вы выразились только что, никто в наше время просто так не получает. Только трусы и слабаки! Поэтому, если вы не причисляете себя к слабакам, а вас все-таки ударили, то вы должны в первую очередь подумать, за что могло вам так знатно прилететь.

– Меня не так-то легко ударить, если на то пошло, – сказал, выпрямив спину, Люк. – Погнется тот кулак, который пожалует в мою… физиономию, – исправил сам себя юноша.

– Я хотела сказать, что в большинстве своем мы идеализируем мир и хотим, чтобы все люди были такими, как мы. А это неправильно. Каждый человек – капитан своей души. Своей судьбы хозяин властный.

– Да вы прямо поэт! – улыбнулся юноша с медовыми глазами, в которых Моника разглядела не каплю пчелиного меда, а яркий огонь горящей свечи.

– Не я, – улыбнулась она. – Уильям Хенли. Это строки из стиха «Непокоренный».

– Отличные слова. А вы помните этот стих наизусть?

– Да.

– Могли бы зачитать его мне сейчас?

Девушка кивнула.

 
– Из ночи, скрывшей нас, – как ров
Меж полюсами мира, черной, –
Благодарю за то богов,
Что дух мне дали непокорный.
В тисках превратности земной
Не вскрикнул я, не содрогнулся;
С окровавленной головой
Под обухом я не согнулся.
Хоть за юдолью зла и слез
Лишь ужас мрака ждет и казни,
Я годы, полные угроз,
Встречал и встречу без боязни.
И, как врата ни узки дней,
Как наказанья ни ужасны, –
Я – капитан души своей,
Своей судьбы хозяин властный[1]1
  Перевод А. Курошевой.


[Закрыть].
 

– Какое замечательное стихотворение, – сказал Люк, чувствуя, как широко распахнулась его душа.

Он словно вдохнул что-то такое родное, совершенное, неповторимое и непередаваемое, от чего тошноту как рукой сняло. Слова придали ему внутренних сил. В этот замечательный, правдивый стих, будто списанный только с него одного, Люк влюбился, словно в первый и последний раз. Уже сейчас, смакуя послевкусие этих строк, он сделал стихотворение Уильяма Хенли гимном всей своей жизни. Оно наполнило его каким-то неземным теплым светом. Ему даже захотелось заплакать от нахлынувших чувств, но он сдержал себя. Однако не смог скрыть то, как хорошо у него стало на душе после услышанных чудесных строк.

– Боже, как вы вообще могли эти слова примерить на все человечество? Это же мой стих. Понимаете, мой?

– Понимаю.

– Благодарю за то богов, что дух мне дали непокорный… – тихо прошептал про себя Люк. – Нет, не хочу больше ничего слышать. Вы обязаны мне сейчас написать этот стих на листе. У вас есть с собой лист и ручка?

– Нет.

– Тогда пойдемте скорее ко мне домой. Я живу здесь рядом, нужно подняться по той каменистой тропе вверх, видите? Там мой дом.

– Как скажете, – согласилась девушка. Ей было не очень весело в компании своих подвыпивших однокурсников.

И они поднялись вверх по каменной узкой тропе…

Люк пригласил девушку в дом, заварил для нее травяной чай с медом. Она, в свою очередь, записала на чистом листе стихотворение Уильяма Хенли и теперь молча пила горячий чай из чашки покойной матери Люка.

– Спасибо, очень вкусный чай.

– Это вам спасибо за стихотворение. Словно… Не важно!

– Словно что?

– Словно кто-то прочел меня и посвятил мне стих.

– Такое бывает, – ответила девушка. Она любила классические произведения и стихи.

Из поэзии она обожала Киплинга, Хенли и Пушкина. Из прозы – Уайльда, Бронте и, как ни странно, Эдгара По.

– Кто ваш любимый писатель?

– Ремарк, – ответил юноша.

– А поэт?

– Уильям Хенли. – гордо заявил юноша. – По правде сказать, других я и не пробовал.

– Не хотите «попробовать» других?

– Боюсь предать.

– Понимаю…

Казалось, эти двое понимали друг друга с полуслова. Но поинтересоваться у девушки, кто ее любимый писатель или поэт, Люк не счел нужным.

Он не умел обращаться с девушками. Его никто этому никогда не учил, он знал, как поступать с обидчиками, предателями и просто как вести себя в мужском обществе. Но кто такая женщина и как с ней обходиться – Люк был в неведении.

– Меня зовут Моника… – вдруг сказала девушка.

– Моника… – повторил про себя Люк. – Какое странное имя. В наших краях так девушек не называют.

– А как вас зовут?

– Люк. Люк Миллер, – представился юноша и протянул девушке через стол свою худую костлявую руку.

Девушка легонько пожала ее.

– Очень приятно.

– Да. И мне.

– А вы здесь один живете?

– Сейчас да. Раньше мы жили с братом и матерью. Потом мать умерла, брат уехал к мистеру Рорку, а я остался здесь один.

– Соболезную вашей утрате.

– Да я уже давно как-то ее «утратил». Здесь нечему соболезновать. Просто недавно я увидел ее труп, и это всколыхнуло меня изнутри, понимаете?

Девушка согласно покачала головой, хотя совершенно не понимала, что имел в виду Люк.

– А кто такой этот мистер Рорк? И почему к нему уехал ваш брат?

Девушка перевела взгляд на сервант, на котором стояли фотографии, прищурила глаза, а затем спросила с каким-то странным волнением в голосе: – Вы братья-близнецы?

– Не совсем, но многие так считают.

– Глазам своим не верю. Вы похожи как две капли воды.

– Ваши глаза вам врут, Моника. Мы не похожи, как две капли воды. Как капля крови с каплей болотной грязи!

– Я образно, Люк… Так кто такой мистер Рорк, вы не сказали.

– О, это целая история, кто он такой… Если коротко в двух словах – это черная жирная пиявка, которая прицепилась к дохлой рыбе. Это старый трухлявый гриб, который непонятным образом пророс на бетоне. Это навозный червь, который приполз в цветочный…

– Я поняла вас, Люк. Мистер Рорк – ваш отец.

– Он не мой отец.

Внезапно на колени девушки прыгнул огромный кот, который больше был похож на хорошо упитанного поросенка. Моника начала гладить кота, улыбнувшись Люку.

– Люблю котов.

– А я нет, – строго сказал Люк, нахмурив брови.

– Что вы вообще любите?

– Магазин свой люблю, я его перестрою скоро под кафе. Вы обо мне услышите.

– У вас есть магазин?

– Ну, можно сказать, я временный хозяин этого магазина, так как прежний хозяин умер. Магазин не работает. И я не стою за прилавком, не продаю ничего людям. Просто готовлю помещение под будущее кафе. Там сейчас пока еще пусто, но очень даже уютно. Я пью там чай, слушаю пластинки и чувствую себя как дома.

– Я бы хотела побывать в этом месте, вы так сладко рассказываете о нем.

– А как же ваши друзья? Вам разве не пора к ним?

– Не пора, Люк, – как-то строго ответила девушка. Ей было непонятно, Люк на самом деле дурак или она просто не в его вкусе. – Им весело и без меня.

– Ну, если хотите, я могу показать магазин. Он тут недалеко. Минута ходьбы.

– Так чего мы ждем? Вперед. Я уже допила чай.

– А я еще нет, – ответил Люк.

Это был прирожденный женский обольститель. Казанова еще тот.

Моника приподняла брови, поджала губы, а затем хлебнула из своей чашки, в которой еще оставался противный невкусный чай. «Такое чувство, будто траву с сахаром ешь. Как вообще такое можно пить», – мысленно возмущалась девушка.

Моника в молчании подождала, пока Люк допьет чай, посмотрит в окно, почешет ухо, сдерет с носа какую-то непонятную желтую штуку, улыбнется коту и скажет:

– Ну, можем идти.

«Наконец-то!» – мысленно возликовала девушка.

Люк закрыл дом на ключ, как всегда оставив запасной для Миа в маленькой тумбочке для обуви, стоявшей слева от двери.

Они с Моникой направились в сторону магазина, в котором когда-то будет бар и живая музыка.

– Странное место, – неопределенно сказала девушка, зайдя внутрь холодного пыльного помещения.

Как бы юноша ни убирал внутри, а избавиться от пыли оказалось не так уж просто, как ему думалось.

– Не нравится?

– Как-то холодно здесь… Где, интересно, в этих стенах ты нашел для себя уют? У тебя дома намного уютнее.

– У меня дома живут призраки, а здесь нет.

– Какие призраки? – быстро спросила девушка и даже испытала секундное волнение.

– Обыкновенные. Мы с тобой сидим, пьем чай, а кот в это время смотрит на мать. Она стояла слева от тебя и была возмущена тем, что ты пьешь из ее чашки… Больше не буду давать ее вещи другим.

– Ты больной? – тихонько вскрикнула девушка. – Ты что такое говоришь?

– Говорю, что вижу, – сказал Люк и подошел к проигрывателю. – От того все время и страдаю, что люди не любят того, что я вижу. Какую музыку ты любишь, Моника?

– Я ухожу, – произнесла девушка. Было видно, что она в шоке от происходящего.

– Спасибо за «Непокоренного», – сказал ей в спину Люк.

Девушка почему-то обернулась.

– Пожалуйста, – отозвалась она, глядя в глаза человеку, от которого у нее теперь шел мороз по коже.

– Ты пришла сюда потому, что я красивый?

– Да, – честно ответила она. – Но красоты бывает мало для того, чтобы поцеловать человека, у которого ад внутри.

– В аду растут цветы. Если я для тебя красив, то подойди и поцелуй меня.

– Если ты хочешь, чтобы я почувствовала себя женщиной, то подойди и поцелуй меня ты.

– Я бы очень хотел поцеловать тебя.

– Я бы не хотела перенимать твой ад.

– Это значит – нельзя?

– Это значит – можно.

Люк подошел к длинноволосой стройной девушке и поцеловал ее в губы. С открытыми глазами. Он смотрел, как дрожат ее закрытые ресницы, он чувствовал ее запах, это был неповторимый для него аромат. Такой же неповторимый и новый, как стих Уильяма Хенли.

В эти незабываемые сладкие секунды он хотел назвать эту женщину гимном всей своей жизни…

* * *

«Когда я поджигал дом старика, у меня даже ничего не дрогнуло внутри», – подумал про себя Люк, оторвавшись от губ девушки и заглянув в самые теперь родные и красивые глаза на всем белом свете.

– Я почувствовала, что между нами есть связь. Еще там, у камней.

– Не порть все словами.

– Не буду.

Люк еще несколько секунд смотрел то в глаза Моники, то на ее шею, то на ее губы. Он чувствовал, как от него исходит бешеный и неконтролируемый поток энергии, который был направлен в ее сторону.

Юноша не знал свое тело, он не знал, что ему сейчас делать с этим потоком. Это был ураган самых различных эмоций и чувств.

– Уходи. Мне нужно побыть одному.

– Может быть, тебе стоит лучше побыть со мной? – спросила Моника, чувствуя его энергию, забирая ее. Упиваясь ею.

– Уходи немедленно. Ты знаешь, где меня можно найти.

– Нет уж, если прогонишь меня сейчас, то сам потом ищи.

Люк ничего не ответил, странная энергия, выходившая через пальцы, через живот, через солнечное сплетение, через губы начала постепенно стихать.

– Точно уйти?

– Да.

Девушка еще раз заглянула в глаза самого странного человека в своей жизни, а затем развернулась к нему спиной и покинула магазин. Моника знала в ту минуту, когда спускалась по каменистой тропе к лугам, что завтра же вернется в этот магазин и что она спать и есть спокойно не сможет, пока еще раз не поцелует Люка.

Юноша присел на стул. Сделал глубокий вдох, а затем выдох. Ему не хотелось сейчас слушать музыку, говорить и даже видеть кого-либо. Ему просто хотелось понять, что это за энергия, выходящая из него неконтролируемым потоком, что это за чувство такое, когда хочешь обнять человека и сказать ему: «Помолчи!»

В тот же вечер случилось еще одно странное событие в жизни восемнадцатилетнего Люка Миллера. Но на этот раз менее приятное.

Мистер Рорк без стука зашел в его дом.

– Люк… – сказал мужчина, войдя обутым в гостиную чужого дома.

– Еще один шаг, и я вызову полицию, – отозвался спокойным голосом юноша, лежа на кровати и читая Ремарка. Он даже не посмотрел в сторону мистера Рорка. Он узнавал его по шагам.

– Не нужно полиции, Люк. Я пришел с миром.

– Идите и дальше с миром, мистер Рорк. Полиция может воспринять ваш «мир», как незаконное вторжение в частную собственность.

– Но ведь ты же дома.

– Я вас в свой дом не пускал.

– Я хочу, чтобы ты меня простил… Я виноват, но…

– Мистер Рорк, вы учили чужого ребенка вытирать гущу из носа ладонью, когда нет при себе носового платка. Вы учили всегда смотреть прямо в глаза своему врагу, каким бы страшным он ни казался. Вы – мой враг, мистер Рорк! А значит, будьте добры, при мне держите кулаки всегда наготове. Большой шкаф больно падает.

– Ты и вправду хочешь драться со мной?

– Всегда и везде. Я бил ваше лицо каждую вторую ночь, а после смерти матери – каждую первую. Мысленно я вас уже собственноручно убил и похоронил. Уходите, мистер Рорк.

– Что я тебе такого сделал…

– Вы лишили меня отца. Вы убили мою мать. Вы украли у меня брата.

– Я не убивал твою мать, Люк.

– Я так сказал, чтобы ты, ублюдок, признался во всем остальном.

Мистер Рорк прикусил язык и молча вышел из комнаты. После его ухода Люк встал с кровати, принес из кухни веник и замел те грязные следы, которые мужчина после себя оставил.

* * *

– Что тебя тревожит, Люк? – спросила девушка, убежавшая из родительского дома в дом, где обитали призраки. К человеку, с которым хотелось разделить пламя рая и аромат прекрасных благоухающих цветов, растущих в аду.

– Мне мать когда-то говорила, что дьявол живет в каждой женщине. Я только что понял, что дьявол жил только в ней. В тебе его нет.

– Ты веришь в Бога, Люк?

– Не знаю. В голове все смешалось. Учитель оказался Иудой. Мать – тьмой. А правда – пеклом.

– Вот почему ад у тебя ассоциируется с цветами.

– Нет более прелестных цветов, чем правда.

– Есть. Я.

– Ты? Нет, – улыбнулся Люк. Голова Моники лежала у него на груди. Девушка внимательно слушала стук его сердца.

– Ты – вампир. Ты сначала пробуждаешь во мне энергию, а затем ее пожираешь.

– А нельзя выразиться более романтично?

– Ты красивый вампир, которому мне хочется отдавать энергию добровольно.

– Так уже лучше.

Этой ночью Люк стал мужчиной.

– Как думаешь, если парень играет на пианино он – гей?

– Он что? – вдруг засмеялась девушка.

– Ну это… Чего ты смеешься?

– Ты меня смешишь, Люк, как я могу не смеяться?

– Ладно. Забыли.

– Нет, не забыли. Рассказывай, почему ты решил, что пианисты геи?

– Фу. Не произноси больше этого слова.

– Ты же сам его произнес.

– Из моих губ оно прозвучало не так противно, как из твоих. Закрыли тему!

– Как скажешь, – произнесла девушка с некой обидой в голосе. – Кто ты по гороскопу?

– Скорпион.

– Странно, – ответила девушка.

– Чего странного?

– Просто со Скорпионами-мужчинами у меня по жизни соперничество. Я их морально подавляю. А тебя почему-то нет. Хотя, несомненно, я чувствую в тебе энергию Скорпиона. Ее не спутать ни с чем!

– А ты кто по гороскопу?

– Скорпион, – ответила девушка. – Я родилась двадцать девятого октября. А ты?

– Тридцатого.

– Невероятно.

Люк замолчал. Ему нечего было больше сказать. Если верить гороскопу, то Рыбам Скорпионы во всех планах подходили идеально. Если верить жизни – Скорпион-Рыба, наверное, тоже должен был импонировать Скорпиону обыкновенному.

– Ты, как и я, любишь правду и презираешь предателей?

– Да.

– Почему тогда ты не сказала, что чай отвратителен? Я видел, с каким выражением ты его пила.

– Из вежливости. Знаешь, как-то не привыкла входить в чужой дом и называть гадким пойлом предложенный мне чай.

Люк засмеялся.

– А я бы сказал.

– Тебя не учили манерам. Правда не должна выглядеть как хамство. Правда должна быть ледяной и беспристрастной, как месть.

– Интересно, тебе уже есть, что мне подать?

– Есть.

– Давай. Я слушаю.

– Хуже твоего травяного чая может быть только твоя слабость, Люк. Тебе точно нужна моя правда?

– Говори, если есть, что сказать.

– Загляни в зеркало и найди, в конце концов, в своем отражении мистера Рорка. А иначе всю жизнь тебя будут преследовать кошмары, ты будешь страдать дальтонизмом и называть белое черным, а черное белым. Ты – сын мистера Рорка. Он – твой отец. И пока ты себе в этом не признаешься, Люк, ты не «капитан своей души, не хозяин властный своей судьбы». Он – капитан твоей души! Он – твоей судьбы хозяин властный!

– Закрой рот…

Девушка замолчала. Его сердце застучало с огромной силой. Его губы дрожали, а глаза были напряжены так, словно сдерживали то, чего нельзя было видеть посторонним.

– Это и мое любимое стихотворение тоже, Люк, – если бы ты поинтересовался… Если хочешь победить врага, сначала признай его. Если хочешь победить себя – убей себя.

– Я признал, что он мой отец. Что дальше?

– А дальше будь Скорпионом. Дави сильных и не трогай слабых.

– Спокойной ночи, Моника.

– Спокойной ночи.

Люк закрыл глаза, а уснул лишь под утро, когда начало светать. В восемь утра Люк приготовил девушке завтрак, а затем проводил ее к входной двери.

К десяти Монике нужно было быть в университете.

– Я приду в восемь. Думаю, родители не будут против.

– Приходи. Буду ждать.

Провожать женщину, с которой спишь, гораздо легче, чем женщину, с которой только целуешься.

Люк поцеловал сонную очаровательную Монику и закрыл за ней дверь. В этот день ему должны были привезти в магазин старое белое пианино с тремя нерабочими клавишами – сосед Люка хотел отволочь его на свалку, потому что никто у него в семье не играл, а инструмент занимал слишком много места.

Это пианино досталось соседу еще от покойной прабабушки, которая, по его словам, была бы совсем не против, если бы его «предали земле». Но осуществить план мужчине не удалось, так как Люк увидел однажды, как мистер Арчи грузил старый, но красивый музыкальный агрегат в грузовик. Молодой человек выяснил, что к чему, и решил забрать сломанное пианино себе.

– Нечего добру пропадать. Мне оно понадобится.

И Люк с мистером Арчи договорились о передаче этого ретросокровища в хорошие (пусть и излишне худые) руки…

Глава четвертая. До встречи, директор!

Мужчина, упивавшийся в этом мире лишь тишиной, а иногда еще – виски, вином и бренди, не знал наверняка, что его ожидает в этом проклятом, заброшенном месте. В этом несбывшемся кафе. В этом логове серийного убийцы, который лишал жизни своих жертв, не оставляя никаких следов. Который лишь «целовал» еще живые пульсирующие губы…

Это место оказалось не так просто обнаружить. Оно находилось сразу же за сгоревшим кирпичным домом, но из-за того, что здание было полностью увито засохшими листьями виноградника, оно становилось совершенно незаметным и спрятанным от чужих глаз.

Перед тем как войти внутрь, мужчина заметил в маленьком окне горящую свечу на деревянном столе.

Директор открыл дверь, она заскрипела, как и любая другая дверь, петли которой не сочли нужным смазать…

– Здесь кто-нибудь есть?

Пламя горящей свечи немного освещало комнату, директор осмотрелся, в комнате не было никого. Посередине стояло белое пианино, а на нем лежала женская ночная сорочка нежно-розового оттенка. Справа в конце комнаты, недалеко от окна размещался небольшой деревянный столик с тремя стульями. На нем громоздился проигрыватель, еще времен забытой молодости директора, а рядом валялись пластинки.

Больше ничего в комнате не было. Хотя нет. Еще под окном стояла белая чашка.

«Неужели это не то место? – подумал директор. – Не может такого быть…»

Мужчина подошел к пианино, достал из кармана перчатки и только затем дотронулся до ночной сорочки. Шелк, гладкий и приятный на ощупь шелк.

«Такую сорочку могла носить мисс Лора…»

Директор заметил, что первые три клавиши пианино были сломанными.

«Как на этом инструменте можно играть? Почему его не выбросили?»

– Здравствуйте, директор, – донеслось из-за спины. Мужчина резко обернулся. Если он и был, как считали многие, бездушным куском железа, то сейчас его мотор «заревел» как надо.

У двери стоял молодой худощавый человек, на вид не больше двадцати пяти лет. Ростом Сомелье оказался немного ниже директора, всего на два-три сантиметра. Молодой человек был одет в красивое длинное пальто, качеством куда лучше, чем пальто директора. Обувь начищена до блеска.

От него вкусно пахло. Приятный, мягкий парфюм, легкий аромат вишневых косточек. А еще – гладко выбритое лицо, уверенный взгляд и улыбка. Знаете, такая самонадеянная и надменная улыбка, присущая людям, которые не привыкли проигрывать.

– Люк Миллер. Сомелье…

– Именно так, директор.

– У меня осталось больше суток. Могу я увидеть мисс Лору и мисс Стенли?

– Нет, – улыбнулся молодой человек и сделал ровно один шаг навстречу директору. После чего застыл.

Мужчина с пепельными глазами хотел запустить «маятник», но ему не удалось. Сомелье не смотрел ему в глаза, он смотрел на его подбородок.

– Глаза бывают опаснее, чем черный пояс по карате. Вы меня вспомнили, директор?

– Деревянные крылья и три секунды без четверти…

– Именно так.

Молодой человек сделал еще один шаг навстречу, после чего снова застыл на месте.

– Хотите, я вам расскажу, как мне удалось пробыть в воздухе больше двух секунд? Все дело в вере, директор. Только в вере! Мой отец… Вы уже с ним знакомы, директор, это же он привел вас к орхидеям! В те времена, когда он еще был моим наставником – мистером Рорком, он однажды сказал мне такую вещь: если я смогу убедить себя в том, что пробуду в воздухе хотя бы две секунды, то, прыгая в очередной раз с обрыва, я несомненно упаду вниз… но после этого падения я буду жить с мыслями, что провел в воздухе две секунды. Понимаете?

– Физика, – сказал спокойным голосом директор. – Физика сильнее веры.

– Нет ничего сильнее веры! – ответил ему Сомелье. – Я убедил себя в том, что пробыл в воздухе три секунды без четверти. Оказывается, мне не нужны были деревянные крылья, чтобы совершить невозможное. Мне нужна была всего лишь вера. Ведь всю свою жизнь, директор, я воевал не с отцом, не с материнской нелюбовью, не с предательством брата, а с самим собой. Я – тот самый враг, которого я находил в каждом человеке, встречающемся на моем пути.

– Где мисс Лора и мисс Стенли? Они живы?

– Я лишил жизни обоих за три минуты до вашего прихода, директор.

В ноздри директора ударил запах машинного масла. После этих слов все тело мужчины окутало нечеловеческим холодом.

– Был уговор… – выдавил из себя директор.

– Был уговор, но я передумал. Шутку про скорпиона слыхали? Мне показалось, что самым большим мучением для мисс Лоры было не предвкушение скорой смерти, а игра на инструменте с тремя сломанными клавишами. Удивительный человек мисс Лора, – улыбнулся Сомелье.

– Вы понимаете, Люк, что игра окончена? Что вам не выбраться живым из этого города?

– Предложите мне альтернативу?

– Моя лечебница. Я вас спрячу там, где никто не станет искать. Отделение для буйных…

– Вы хотите меня вылечить, директор? Во второй раз?

– Я хочу поговорить с вами.

– Даже после того, как я убил вашу возлюбленную?

– Мое сердце не знает любви, Люк.

– Я говорил, как и вы. Любить или нет – это не дело химии, не последствие купидоновских стрел. А наш собственный с вами выбор. Мы в силах полюбить самое уродливое существо на всей планете и не чаять в нем души, находя его некрасивость и колкость чем-то удивительным и новым для себя. Другими словами, считать обыкновенное уродство еще одной формой красоты. Но не уродством! Любить красивых просто, когда ты сам красивый. Любить уродливых легче, когда ты красивый, и невыносимо, когда ты уродлив. А когда ты уродлив сам, то любить красивых – словно милостыню на паперти просить. К тому же, когда ты еще и не веришь в Бога. Поэтому, конечно, легче сказать: «Мое сердце не знает любви, Люк!»

– Вы считаете меня уродливым?

– Забудьте, директор. Я просто поделился с вами собственными наблюдениями. У меня было в жизни много женщин, и все проведенное с ними время я наблюдал за ними и за собой.

– …

– Мисс Лора полюбила уродливое существо и восприняла его дефекты как другую форму красоты. Девушка не могла играть с одной сломанной клавишей у себя в палате, но играла с тремя сломанными клавишами для того человека, который ей однажды сказал: «Он вас обязательно найдет. Я берегу ваши розовые красивые губы только для него». И она мне поверила, директор.

– Зачем вы ее убили?

– Что, по дочери мисс Стенли ничего не заболело, директор? «А чему же болеть, – скажете вы, – если мое сердце, не знающее любви, было привязано только к мисс Лоре…»

Молодой человек достал из кармана маленький, но тяжелый револьвер и выстрелил директору прямо в горло.

Тело мужчины грохнулось на пол, как мешок с песком.

– Нет, наверное, лучше остановить любящее сердце, чем остановить сердце того, кого любишь, – сказал Сомелье, перетаскивая труп директора к окну.

На том месте, где несколько минут назад стоял невысокий человек с серыми, как пепел сигары, глазами, располагался вход в погреб.

Молодой человек поднял небольшую деревянную дверцу, зафиксировал ее, а затем по деревянной лестнице спустился вниз и зажег лампу.

В этом небольшом погребе находились два маленьких телевизора, один из которых, если включить, транслировал бывшую палату мисс Лоры, а второй – кабинет директора.

Мисс Стенли была мертва чуть более пяти минут. Мисс Лора лежала рядом с ней, живая и невредимая, вот только глаза у нее были наполнены страхом, отчаяньем и болью.

Она все слышала, но ничего не могла сказать. Во рту у нее был кляп.

Молодой человек переступил через труп мисс Стенли, вытащил изо рта напуганной девушки кляп, развязал ей руки, а затем молча начал подниматься по лестнице наверх.

Девушка дрожала, по ее лицу текли слезы, она не знала, что ей делать сейчас.

Сомелье посмотрел на нее, стоя наверху.

– Вы свободны, мисс Лора. Уходите прямо сейчас.

– Спасибо… – сказала девушка, стуча зубами от смертельного холода.

Она начала медленно подниматься по лестнице, молодой человек взял ее руку и одним движением вытащил из погреба.

Первым делом девушка осмотрелась и увидела труп директора, лежащий у окна. Она закрыла рот рукой, но не заплакала.

– Вы меня не убьете?

– Нет. Только если вы меня об этом попросите сами.

– Не попрошу…

– Тогда уходите. Чего вы ждете?

– Я смогла выжить после того, как меня разорвали восемь ублюдков, Эрих. Почему я, по-твоему, должна сдохнуть из-за смерти того, кто меня даже никогда не целовал? Я сдам тебя полиции, ты понимаешь это?

– Вы таким образом просите меня вас убить, мисс Лора? – улыбнулся чистый и красивый человек, которого девушка когда-то отвергла.

– Нет. Я говорю, что выживу, а ты нет.

– В аду цветут орхидеи, мисс Лора. До встречи.

– Сдохни, ублюдок… – сказала девушка очень тихо, так, чтобы убийца не услышал ее. А затем повернулась к нему спиной и вышла из магазина.

Люк Миллер, Сомелье, Эрих Бэль – целых три человека в одном лице, и теперь убийце нужно было оставить только одно-единственное лицо.

Сначала он поджег магазин, затем дом, в котором вырос, а потом уехал на поезде из города. Сомелье ехал ночным поездом, на который купил билет еще два дня назад, он ехал в купе первого класса и разговаривал с незнакомым попутчиком, в приличном костюме и со старинной тростью в руках.

– Далеко едете? – спросил у него пожилой мужчина, который коллекционировал старые монеты.

– Далеко, – улыбнулся Сомелье. – Очень далеко.

– Поистине, счастливые люди едут далеко без вещей.

– Это точно, – ответил коллекционер женских душ и волос. – Самое важный багаж – здесь! – он постучал указательным пальцем по виску.

– Я тоже хотел бы уехать далеко. Вот только накопил за свою жизнь людей, которых не могу оставить…

– Соболезную, – сказал Сомелье и уставился на мерцающие огоньки фонарей.

– Это я вам соболезную, молодой человек, – ответил ему попутчик…