Текст книги "Имя на площади Победы"

К середине войны кое-какую помощь своим членам стал оказывать и сам Союз архитекторов. В его фондах хранится «Список вещей для членов Союза Советских Архитекторов БССР из фонда Красного Креста». В нем значатся: мужских пальто – 10, костюмов мужских – 12, обувь мужская – 12 пар, белье мужское – 15 пар, рубашки верхние мужские – 15 штук, юбки женские – 10, чулки женские – 19, шарфы детские – 24 штуки, чулки детские – 24 пары, белье детское для девочек – 9 пар, для мальчиков – 15 пар. К перечню приложен «Список членов Союза Советских Архитекторов Белоруссии и состав их семей». В нем двадцать фамилий. Заборские числятся под восьмым номером. Выручал Союз и с периодической печатью.

В декабре 1942 г. Воинов уведомил Заборского, что ему и еще девяти человекам (Лангбард, Трахтенберг, Брегман, Кудревицкий, Могилевчик…) выписана газета «Правда». Мелочь, но приятно. Хоть какая-то экономия.

Несмотря на сложности, работал Георгий Владимирович в Троицке весьма напряженно. Об этом свидетельствует еще один архивный документ, относящийся к его участию в белорусской выставке, которая проходила в Третьяковской галерее в начале 1944 г. Он любопытен еще и тем, что по своей форме несет на себе печать военного времени, когда не хватало даже официальных бланков. Документ написан от руки, но частично карандашом, а частично перьевой ручкой. Карандашом составлена та часть, которая предполагала стандартный бланк и должна была быть отпечатанной в типографии. Все остальное вписано, если все-таки иметь в виду, что это бланк, перьевой ручкой. Это расписка Третьяковской галереи:

«Получено от т. Заборского (инициалы не указаны – Я. А.) по акту за № 019 от 15/11944 г. 16 проэктов архитек. художественных произведений и 7 акварелей для «Белорусской в-ки». Дополнительно еще 6 архитектурных рисунков.

Завед. Отд. Учета и хранения (Н. Комаров)

15/11944 г.».

Невозможно не согласиться, что двадцать девять экспонатов – архитектурных проектов, акварельных картин и рисунков – от одного автора, принятых на одну выставку, притом выставку не где-нибудь, а в знаменитой на весь мир Третьяковской галерее, свидетельствуют о многом. Свои проекты и рисунки в Москву он привозил сам, по вызову Воинова. О том, что такой вызов предполагается, руководитель союза сообщил ему телеграммой еще в сентябре:

«ПЛАН ВЫСТАВКИ ДВАДЦАТИПЯТИЛЕТИЮ БЕЛОРУССИИ УТВЕРЖДЕН тчк ТЕЛЕГРАФЬТЕ СОГЛАСИЕ УЧАСТВОВАТЬ В РАЗРАБОТКЕ ТЕМ ДОГОВОРНЫХ НАЧАЛАХ тчк ПОЧТОЙ ВЫШЛЕМ СПИСОК ТЕМ УСЛОВИЯ тчк ВОЗМОЖЕН ВЫЗОВ НА ИНСТРУКТАЖ

СОЮЗ АРХИТЕКТОРОВ ВОИНОВ

И СЕНТЯБРЯ 1943 Г., Г. МОСКВА, 19, АРБАТ, ФИЛИППОВСКИЙ, 22, БЕЛГОСПОСТПРЕДСТВО».

Она была направлена двенадцати человекам: Лангбарду, Вараксину, Трахтенбергу, Кудрявицкому, Ханину, Батоевой… Заборский в списке значился десятым. Уже после Победы, выступая на съезде Союза архитекторов БССР с отчетом правления о работе за 1941–1947 гг. и рассказывая о той выставке, Воинов назвал Георгия Владимировича первым, поставив его даже впереди себя: «Раздел «Архитектура Белоруссии» был представлен рядом работ нашего союза, т. т. Заборским Г. В., Воиновым А. П., Вараксиным В. Н., Лангбардом И. Г., Кириенко П. И. и др. Все архитектурные произведения указанными авторами были созданы в дни Великой Отечественной войны».

Между тем, чувствовал тогда себя Заборский еще далеко не лучшим образом, потому с трудом успевал к назначенным срокам. Телеграфные послания ему настойчиво об этом напоминали:

«ТРОИЦК ЧЕЛЯБИНСКОЙ ОБЛАСТИ КОМСОМОЛЬСКИЙ 33

ЗАБОРСКОМУ

ДВАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ ПОСЛЕДНИЙ СРОК ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ПРОЕКТОВ ВЫСТАВКУ ВЫШЛИТЕ ЭТОМУ ВРЕМЕНИ СВОИ РАБОТЫ

СОЮЗ АРХИТЕКТОРОВ БЕЛОРУССИИ ВОИНОВ

24 НОЯБРЯ 1943 Г.Г. МОСКВА, 19, ФИЛИППОВСКИЙ, 22, СОЮЗ АРХИТЕКТОРОВ БЕЛОРУССИИ».

В свою очередь в Москву после отъезда мужа запросы о состоянии здоровья Георгия Владимировича его жена в телеграммах направляла самому Воинову: другой адрес в столице СССР Заборский, видимо, и не мог ей назвать. Спрашивала об одном: как его самочувствие, почему нет вестей. А он всецело был поглощен выставкой, новыми знакомствами, тем, что вновь попал в круг людей, близких ему по духу профессиональными и жизненными представлениями. Да и самой Москвой, в которой не был столько лет. И поговорить было о чем. К тому времени – еще 26 ноября 1943 г. – был освобожден Гомель, куда переехало белорусское правительство со всеми наркоматами. Туда же вскоре переместилось и правление Союза архитекторов. Предстояла огромная работа, для которой нужны были соответствующие силы. В том числе творческие. В значительной мере, сначала творческие. Ведь и спустя почти год «в августе-сентябре 1944 года в республике насчитывалось только 22 члена Союза, т. е. 35 процентов к довоенному составу», констатировал Воинов.

Документ о признании Г. В. Заборского негодным к воинской службе, выданный Троицким горрайвоенкоматом Челябинской области в годы Великой Отечественной войны -16 марта 1944 г.

Даже из 33 членов Союза, учтенных еще в Москве, многие находились в Красной Армии. Потому «Союз, вернувшись в Минск, первое время занимался больше делами организационного порядка и, главным образом, стягиванием кадров. Это и понятно, так как без кадров нельзя было начинать никакого дела».

Предложение как можно быстрее возвращаться в Минск белорусское правительство направило Заборскому еще в ходе войны. Летом 1944 г. был составлен «Список архитекторов для вывоза на работу в БССР» – именно так был назван тот документ, видимо, на официальную лексику продолжало влиять время, в котором многих возили в разные стороны. Под номером 17 в тот список был внесен «Г. В. Заборский – архитектор, беспартийный, белорус, инвалид Отечественной войны…». Уточнялось также, что вызывается он для работы в Белгоспроекте. А под номером 19 значился «В. А. Король – архитектор, член ВКП(б), белорус, Самарканд, Академия художеств. Для работы в архитектурном управлении» – подразумевалось Управление по делам архитектуры при Совнаркоме БССР. Уже тогда кто-то весьма точно определил предпочтения, к которым были склонны эти два талантливых специалиста. Всего в списке числилось 27 человек, из них 11 белорусов, 10 евреев, 3 русских, 2 украинца, 1 осетинка. Подписал перечень заведующий отделом промышленного и коммунального строительства ЦК КП(б) Белоруссии И. Ганенко.

Но Заборскому, чтобы ответить на предложение, надо было дождаться не только окончательной победы над гитлеровцами, но и увольнения жены, которая была военным врачом. А в Минске творческие и практические вопросы настойчиво стучались в повестку дня как политиков, так и творцов. В мае 1945 г. ЦК КП(б) Белоруссии созвал широкое республиканское совещание по строительству. Есть серьезные основания утверждать, что к нему белорусские архитекторы пришли с довольно четким пониманием того, какая предстоит работа, как и с кем ее следует вести. Правда, делать выводы о состоянии города и строить планы, ориентированные на то, как состояние столицы коренным образом изменить в лучшую сторону, помогали архитекторы Москвы и Ленинграда. Притом весьма авторитетные. А Заборский прибыл в Минск в июле 1945 г. Точнее, приехал туда, что несколько лет назад было Минском…

Эскизные проекты памятников и мемориальных сооружений, выполненные Г. В. Заборским в годы войны

Памятник Янке Купале

Пантеон воинам, погибшим во время Великой Отечественно войны. На обратной стороне снимка рукой Заборского написано: «Фотография памятника пантеона героям Великой Отечественной войны, выполненного мной в 1943 году для Минска на берегу реки Свислочь. Рисовал в г. Троицке, где находился на излечении после госпиталя. Подлинник находится в нашем музее, был закуплен на выставке в Москве в 1943 г.»

На обратной стороне надпись: «г. Троицк, Пантеон для Минска. Гуашь, карандаш. 1944 год»

Курган славы – памятник погибшим воинам. Эскизный проект.

(Этот рисунок свидетельствует, что идея Кургана славы, без которого невозможно представить Минск и Беларусь, у Г. В. Заборского возникла еще в 1945 г.)

Памятник генералу Льву Доватору. 1942 г. Эскиз

На обратной стороне надпись: «Эскизный проект памятника советскому военачальнику. 1943 год»

На обратной стороне надпись: «Эскизный проект монумента в честь воинов-освободителей для садово-парковой зоны, 1944 год»

Триумфальная арка в честь воинов-освободителей и партизан при въезде в Минск. Эскизный проект. Троицк, 1943 г.

Триумфальная арка в честь воинов-освободителей и партизан при въезде в Минск. Эскизный проект. Троицк, 1943 г.

Памятник на братской могиле воинов и партизан. Эскизный проект, 1944–1945 гг.

Памятник на братской могиле воинов и партизан. Эскизный проект, 1944–1945 гг.

Еще один знак непоколебимой веры в победу над гитлеровцами – эскиз здания консерватории в Минске, выполненный Г. В. Заборским в декабре 1941 г.

Эскиз здания консерватории в Минске. 1942 г.

Проект памятника в Минске в честь освобождения БССР Красной Армией. 1944 г.

Проект памятника в Минске в честь освобождения республики Красной Армией. 1944 г.

Нулевой цикл минского феномена

Минск, несомненно, является уникальной столицей. И не только потому, что в самом центре двухмиллионного города у тротуаров главного проспекта можно увидеть, как забавляются белки, не обращая никакого внимания на шагающих рядом прохожих. Минчане знают, что в сквере, где стоит памятник белорусскому классику Янке Купале, в Центральном детском парке, где на скамейке под вербой, положив рядом свой плащ, сидит увековеченный в бронзе русский классик Максим Горький, хвостатые зверьки обитают давно. Привычными для минчан являются и трели соловья, раздающиеся из крон верб на берегу Свислочи в каких-то двухстах шагах от Дома офицеров. Но этим уже трудно удивить цивилизованный мир, в котором столько внимания принято уделять «братьям нашим меньшим». Необычность Минска состоит, прежде всего, в том, что редкому зданию в нем больше века, а тем более двух, несмотря на то, что только зафиксированный историками возраст белорусской столицы приближается к тысяче годков.

Впервые город упомянут в знаменитой «Повести временных лет» в связи с битвой на Немиге, в которой полоцкий князь Всеслав Чародей мерялся силами с киевскими Ярославичами – Изяславом, Святославом и Всеволодом. Тогда сначала на Руси забузил Чародей. Вдруг «заратился», то есть собрал рать, да и захватил Новгород, где снял колокола с Софийского храма. Надо полагать, сделал это потому, что и в Полоцке возводилась церковь в честь Святой Софии – матери Веры, Надежды и Любови, ставших символами христианской добродетели. После этого и «Ярославичи трие, совокупивше вой, идоша на Всеслава». По поводу той битвы сказано, что сошлись стороны «на Немизе, месяца марта в 3 день… И бысть сеча зла, и мнози падоша, и одолеша Изяслав, Святослав, Всеволод, Всеслав же бежа».

В давние времена была у летописцев мода упоминать о какой-либо местности или городе, как правило, в связи с битвой или мором, эпидемией по-нынешнему, иначе они фиксировали в своих текстах, что «в то лето» ничего важного не произошло. Случилась битва на Немиге в 1067 г. Минск тогда уже стоял и потерпел крепко. Но если теперь судить по его улицам, то придется сделать вывод, что на самом деле он юн, как новострой, «зачатый» в годы индустриальных советских пятилеток. В том быстро убедится каждый, едва заглянет в «метрику» практически любого дома на его главных проспектах, не говоря уже об окраинах, этажность которых все растет и растет. Например, на улице Якуба Коласа самое старое здание построено в 1938–1939 гг. В парках, на скамеечках у фонтанов еще можно встретить людей, которые помнят Минск довоенный, но унесенный ураганами той войны. Это был совсем иной город. И, конечно же, многие помнят тех, кто создал новый облик белорусской столицы. Заборского в числе творцов, которым выпала такая честь, знатоки, как правило, называют в первую очередь. Для того, чтобы лучше понять, каких усилий, не только финансовых, но и моральных, творческих, стоило возрождение Минска, нужно сделать отступление и напомнить, что осталось от города после ухода гитлеровцев.

К сожалению, сам Георгий Владимирович не оставил воспоминаний о том, какими были его впечатления от представших его глазам улиц, на которых он вырос. Сохранился только его рассказ, как он побывал на месте, где стоял их дом, и откопал бутылку с рисунком горящего Минска, сделанным 24 июня 1944 г. Самого дома не было. Мамы тоже. Она могла бы многое поведать о жизни в оккупированном городе, но ее, а также сестру Марию и ее маленькую дочь Светлану гитлеровцы вывезли в Германию. Елена Ивановна умерла по дороге на территории Польши. Кое-что потом рассказывала Мария, которая смогла вернуться домой, хотя ей довелось некоторое время подоить коров на ферме у немецкого бауэра. Многое из того, что его родным, соседям, всем горожанам пришлось испытать, он узнавал со слов коллеги Н. Н. Маклецовой, с которой работал в политехническом институте. Ей пришлось все годы оккупации пережить в Минске, и ее воспоминания – это картины, полные трагизма:

«…Минск. Страшный, разрушенный, обгорелый с неистребимым запахом пожарища… Площадка политехнического, сгоревшего 24 июня, была обнесена колючей проволокой, и там был уже огромный лагерь военнопленных…

Седьмого ноября 1941 года в 24-ю годовщину октябрьской революции в городе появились первые виселицы. В центральном сквере, на Советской улице, на перекладинах ворот частных домов в районе Комаровки. На каждой – трое повешенных: в середине женщина, по бокам мужчины… Убирать трупы не разрешали три дня. Немецкие офицеры с хохотом фотографировались на фоне виселиц.

…Помню, как страшно было встречать на улицах знакомых с желтыми отметинами на груди, робко побирающихся вдоль тротуаров – евреям ходить по тротуарам было запрещено».

Но с течением времени картина все-таки менялась не в пользу оккупантов:

«Рослые, румяные, с пышными шевелюрами, «чистые арийцы» (наши-то солдаты в то время ходили стриженными под машинку), это были вояки первых дней войны: сытые, холеные, самоуверенные, «властители мира»… А в сорок четвертом году минский гарнизон состоял из пожилых, хромых очкариков… Навсегда осталась в памяти последняя ночь с 2-го на 3-е июля. Сосед шофер жег в печке свою немецкую форму… Несколько немецких солдат, поливая стены бензином, пытались поджечь дома в нашем переулке, но жители дружно тушили возникавшие очаги огня».

И наконец:

«…Ночь в июле короткая, и быстро наступило утро счастливого дня 3 июля 1944 года. Пронесся слух: «Идут!». Все, кто мог, бросились к Логойскому тракту (теперь улица Я. Коласа), откуда доносился грохот танков. Я схватила на руки сына и помчалась вместе с другими. Невозможно словами передать охватившее тогда чувство…На нашей улице началось пиршество. Вынесли столы, вытащили кто что мог. Откуда-то появились трофейные консервы и роскошные вина из немецких военных складов. Люди, видимо, и тут не растерялись. Хватали со столов бутылки и еду и бежали навстречу проходившим солдатам. Все были, как в чаду, от счастья. Третьего и четвертого июля я в каком-то тумане бродила по улицам города и не верила, что не вижу ненавистных серо-зеленых фигур».

Разрушенный Минск. Улица Ленина. 1944 г. Новую улицу вскоре придется проектировать и восстанавливать Г. В. Заборскому. Кадр из документального фильма

Что оставалось от Минска? На этот вопрос Маклецова дала исчерпывающий ответ: «…Города по сути не было. Повсюду зияли черными глазницами бывших окон полуразрушенные коробки бывших зданий. Многие районы деревянной застройки представляли собой сплошное пепелище. Лишь кое-где торчали одинокие печные трубы. Одиноко стояли чудом уцелевшие Дом правительства, Дом офицеров, Дом ЦК и театр Янки Купалы. От Центральной площади (теперешней) далеко просматривался оперный театр». Как вспоминает и В. Н. Ал адов, Советская, на месте которой потом вырос нынешний проспект Независимости, на улицу становилась немного похожей только в ночное время. В темноте не видно было, что тянувшиеся вдоль нее здания фактически разрушены, а внутри их – груды кирпича. Прекрасный белорусский скульптор и друг Г. В. Заборского Заир Исаакович Азгур о послевоенном Минске в книге «То, что помнится…» тоже говорил в весьма печальных тонах: «…от площади Свободы до Дома печати тянулись сплошные руины… Города почти не было…».

А вот каким увидела Минск архитектор Л. Д. Усова, которая после войны приехала на работу в белорусскую столицу и многое для нее сделала. Любовь Дмитриевна проектировала дом, в котором теперь размещается исполком СНГ, многие жилые здания у Привокзальной площади, зоны отдыха. О том времени писала: «Едем по улице Советской во временное жилище. Трудно передать первое ощущение ужаса, открывшегося перед нашими глазами… Руины, развороченные дома…Сворачиваем к площади Свободы (по нынешней улице Ленина). Кругом руины. На площади – остатки городской ратуши… А слева – не действующий костел, и при нем чудом сохранившиеся сооружения монастыря – наше жилье… На второй день… отправились на работу. Шли через ныне Октябрьскую площадь… На месте нынешнего Дворца профсоюзов – руины бернардинского монастыря, одна стена…». Даже через два года демобилизовавшийся из армии В. М. Волчек с грустью констатировал, что «городской пейзаж» подавляет радость возвращения: «Руины, руины… Разыскал жилище архитектора Заборского. В разрушенном здании, в комнате с окном, забитым досками, – деревянный стол, нары вместо кровати, примус, на столе жестяные кружки и чайник».

В центральных микрорайонах уцелело менее 70 зданий. На улице Карла Маркса сохранилось только три дома и несколько обгорелых коробок. В Минске в 1944 г. был организован специальный хозрасчетный трест по разборке разрушенных сооружений. И не только в Минске. Наркоматом гражданского жилищного строительства были созданы конторы по разборке разрушенных зданий в Витебске, Полоцке и Гомеле. Во всех остальных городах тресты открывали для этих целей специальные участки. Полученные в результате разборки материалы тщательно сортировались, чтобы потом их можно было использовать при новом строительстве. И делалось так не только в БССР, даже не только в СССР. То же писал в своем отчете о поездке в Польшу в 1948 г. начальник Управления по делам архитектуры при Совете Министров БССР М. С. Осмоловский: «С кирпичом в Варшаве очень плохо. Все жилое строительство ведется из грузобетона. Это – щебень… Они из этого грузобетона возводят дома, начиная от основания и кончая крышей… Весь комплекс производства материала происходит на дворе…». В белорусской столице, как и в польской, разбирать было что.

Центр Минска летом 1944 г.

Как вскоре подсчитали, Минск был разрушен не менее чем на 80 процентов. С этим надо было что-то делать. Но сначала предстояло определиться, что именно, в какой очередности, какие для этого потребуются силы и средства. А еще нужно было понять меру своего соответствия возникшим задачам, готовности и умения их решать. И ответы на такие вопросы не могли быть простыми, тем более, что их сложность проистекала не только из катастрофических последствий той войны. Проблемы, с которыми нельзя было больше жить столичному городу, стали накапливаться в Минске еще раньше, корни некоторых из них уходили даже в глубину веков. Причем эти проблемы были характерны для большинства европейских городов, включая Париж. В том же Париже до грандиозной перепланировки, проведенной во второй половине девятнадцатого века гениальным архитектором бароном Жоржем Османом, из-за скученности застройки, слабости канализации довольно часто вспыхивали эпидемии, уносившие десятки тысяч жизней. Осману пришлось снести многие кварталы, проложить почти полторы сотни километров новых широких улиц. И это в Париже, который со статусом столицы, пусть и с перерывами, живет уже полторы тысячи лет. Что касается Минска, та же Наталья Маклецова не скрывала, что, приехав до войны в этот город на работу, она изрядно разочаровалась, увидев его: «25 сентября 1931 года я очутилась на привокзальной площади столицы Белоруссии и расстроилась. Одноэтажное здание вокзала, площадь, покрытая булыжником, извозчики с обшарпанными пролетками… Прямо против входа в вокзал – короткая улица, ныне Кирова, вместо теперешних парадных башен с обеих сторон приземистые деревянные одноэтажные дома, все какое-то жалкое после просторов и красот Ленинграда…

Наняла извозчика и храбро сказала: НККХ (наркомат коммунального хозяйства), площадь Свободы, так значилось в моем служебном предписании. Пролетка остановилась около невзрачного одноэтажного домика – приехали. Прямо за входной дверью канцелярия… Дома правительства еще не было, наркоматы были разбросаны в случайных зданиях по всему городу. НККХ ведал тогда строительством и архитектурой, городским хозяйством, дорогами и энергоснабжением. И при всей грандиозности стоящих задач весь его аппарат размещался в четырех небольших комнатах, включая отдел кадров и кабинет Наркома…Архитекторов в Минске тогда было всего шестеро…».

До войны в белорусской столице главной была площадь Свободы. Более того, этот ее статус предполагалось даже укрепить. 23 декабря 1925 г. на заседании президиума Минского окружного исполнительного комитета рассматривался вопрос «Аб вызначэнні мейсца дзеля пастаноўкі помніка У. І. ЛЕНІНУ ў г. Менску». В графе «Пастанавілі» записано: «Лічыць найбольш падхадзяшчым мейсцам для пастаноўкі помніка У. І. Леніну «Пляц Волі». Правда, к приезду Маклецовой по проекту Лангбарда уже строился Дом правительства. Но пока Минск выглядел как «типичный заштатный губернский городок… Было несколько мощеных улиц в центре с преобладающим булыжным покрытием… Одна линия трамвая по главной Советской улице… Трамвай появился только в 1929 году, до этого была конка – рельсовая дорога с «двигателем» в две лошадиные силы, а при подъеме на гору у теперешней центральной площади подпрягали еще пару гнедых». Это опять из записок Маклецовой. А вот цитата из книги «Минск», изданной в 1952 г. М. С. Осмоловским, по проектам которого около оперного театра в 1945–1947 гг. пленными немцами и итальянцами был построен целый микрорайон двухэтажных домов, который до сих пор называется «Осмоловкой». О довоенной белорусской столице он писал: «Архитектура города в целом, как и характер его застройки и благоустройства, находилась на чрезвычайно низком уровне. Минск формировался и рос как второстепенный губернский город, без крупной промышленности, с узкими и кривыми улицами, без канализации и водопровода (за исключением центральной части)… Монументальных и красивых зданий в городе было очень мало… Минским «небоскребом» являлось пятиэтажное здание гостиницы «Европа», выстроенное в 1906–1908 годах на углу нынешних площади Свободы и улицы Ленина…». В самом деле, в том году, в котором родился Заборский, в Минске числилось пятьдесят пять небольших фабрик и заводов, на которых трудилось в общей сложности только 1310 рабочих.

И архитекторы, и представители других профессий, оставившие записки о прежних временах, были на удивление единодушны в своих суждениях о старом Минске. Одни дружно твердили, что до революции это был заштатный городишко, строившийся без генерального плана. Формально такой план существовал и назывался «Александровским», так как на нем 25 сентября 1858 г. российский император Александр II начертал собственноручно «Быть по сему!». Однако в последующие полвека почти никто его не придерживался. Мало что изменилось, добавляли другие, и в межвоенные советские годы, хотя власти вынуждены были не раз обращаться к проблеме переустройства города, ставшего столицей республики. Например, на заседании президиума Минского окружного исполкома, которое состоялось 12 мая 1926 г., был заслушан «даклад прафесара Сямёнава аб праекце планіроўкі гор. Менску на бліжэйшае 25-годдзе». Доклад, к сожалению, в Минском государственном областном архиве, где гранятся бумаги тех заседаний, обнаружить не удалось, хотя он должен был быть приложен к протоколу, о чем есть соответствующая пометка, но в самом протоколе довольно подробно отражена суть прений. Например, заместитель председателя исполкома Рабинович отмечал, что, прежде всего, «трэба зьвярнуць увагу на надта дрэнную забудову нашага гораду да гэтага часу і намеціць так званыя чырвоныя рыскі для паступовага папаўнення гэтых недахопаў». Необходимость в новых «чырвоных рысках», то есть красных линиях, регулирующих застройку, настоятельно диктовалась тем, что Минск «зьяўляецца культурным і адміністрацыйным цэнтрам і ў гэтым напрамку ён будзе пашырацца». Однако одновременно подчеркивалось, что «горад наш зьяўляецца прыгранічным, дзе асядае многа выпадковага элементу», а в этом виделась значительная проблема.

Близость границы, в самом деле, считалась моментом, весьма осложняющим жизнь Минска, который, как напоминали военные, был досягаем для дальнобойной артиллерии, расположенной на той стороне межгосударственного рубежа. По этой причине в декабре 1937 г. ЦК КП(б)Б и СНК БССР даже просили Москву перенести столицу в Могилев. Москва согласилась, и в Могилеве стали возводить Дом правительства – аналогичный минскому по тому же проекту Лангбарда. Но 14 октября 1939 г. – после воссоединения белорусских земель – бюро ЦК КП(б)Б попросило союзное руководство оставить столицей БССР Минск. Согласие было, конечно же, получено, ведь к тому времени граница с Польшей отодвинулась на триста километров. Однако в 1926 г. при обсуждении доклада профессора Семенова вопрос о том, что Минск перестанет быть столичным городом еще не вставал. Тем не менее в постановлении окружного исполкома было подчеркнуто, что именно по причине его пограничности «пашырэнне існуючай прамысловасьці бязумоўна будзе, але новыя буйныя заводы ў нашых прыгранічных умовах бадай што будавацца не будуць і з гэтай прычыны намячаць новыя прамысловыя раёны нятрэба». Говоря иными словами, Минску просто «не светило» стать большим городом, а тем более городом-миллионником. Скорее всего, ему предстояло оставаться транзитным пунктом, перевалочным для пассажиров и особенно для различных грузов. В этой связи тогдашний председатель окружного исполкома Яцкевич полагал, например, что «месца для універсітэту на Бабруйскай вул. (там, где БГУ стоит теперь – Я. А.) адведзена неўдачна. Гэта мейсца неабходна скарыстаць як блізкае да вакзалаў пад складачыя памяшканні». Это значит, складские. Что касается особенностей языка, на котором написан протокол, то это было время, когда белорусизация осуществлялась ускоренными темпами, но к ней явно не все были готовы. Даже технически. Об этом можно судить уже по тому, что печатались протоколы на машинках, в которых не было букв «ё» и «ў», а тексты выступлений нередко так переводились на белорусский язык, как получалось у тех, кто сидел за печатной машинкой. Случалось, русские слова просто печатали белорусским алфавитом.

На том заседании решили приступить к подготовке проекта планировки города на ближайшее 25-летие и постановили «для рэгулявання будаўніцтва разьбіць горад на 4 будаўнічых зоны па прыкмеце вышыні і густаты забудовы і прыменяемых матарʼялаў». В первой зоне «дапушчаюцца толькі каменныя будынкі, вышынёю ня больш 6-ці і ня меньш 3-х паверхаў…», во второй – «толькі каменныя будынкі вышынёю ня больш 4-х паверхаў…», в третьей – «толькі каменныя будынкі вышынёю ня больш 4-х паверхаў… Нараўне з каменнымі дапушчаюцца і дзеравянныя будынкі пры абавязковай умове незгараемай страхі», в четвертой – «вышыня ня больш 3-х паверхаў… Дапушчаюцца і дзеравянныя будынкі з усялякімі стрэхамі апроч саломяных». Было решено, что «разрахуннае», как сказано в протоколе, то есть расчетное, население белорусской столицы к 1950 г. должно составить 250 тысяч человек. Предполагалось также «намеціць сетку радзіальных магістраляў абходных пуцей і транзітных лініяў», а также «прадугледзіць умацаваньне берагоў ракі Сьвіслач». Последнее было особенно важным, так как отсутствие канализации и необустроенность берегов Свисл очи и Немиги удручали горожан все больше. Затопления в некоторые годы становились настоящими наводнениями. Под водой оказывалась значительная часть нынешнего Центрального детского парка, который до 1936 г. носил имя «Профинтерна», а уж потом – Максима Горького, и даже то место, которое впоследствии стало Круглой площадью, а теперь известно, как площадь Победы. Как рассказывал Михась Константинович Мицкевич, младший сын Якуба Коласа, в 1931 г. вода в Свислочи поднялась настолько высоко, что перерезала Советскую улицу. Дом Янки Купалы был затоплен под карнизы. Знакомые парни помогли классику литературы перенести книги и ценные вещи на чердак, а самому Янке Купале пришлось на несколько недель переселиться к Якубу Коласу на Войсковой переулок. Паводок примерно такой же силы случился и в 1937 г. Тогда, как утверждают, уровень воды в реке поднялся на 3,5 метра. Реагировать на подобные явления городские власти в меру своих сил были просто вынуждены. Уже назавтра после доклада профессора Семенова – 13 мая 1926 г. – в исполкоме состоялось обсуждение «Пакета грунтовых заданьняў каналізацыі ў г. Менску, прадстаўлены «Вадаканалам». Пакет предложений был утвержден, притом особое внимание обращено на то, «каб сістэма ачысткі сточных вод была прынята есьцественная біолёгічная…». А 26 мая по докладу Рабиновича решалась проблема «Аб вытворчасці работ па заключэнню ў трубу ракі Нямігі ў зьвязку з каналізаціяй г. Менску». Поднимался даже вопрос о «выпрамленні» реки Свислочь. Сделанное в то время на Немиге было разрушено в годы оккупации, а берега Свислочи оделись в бетон уже после войны. При этом от идеи ее выпрямления, слава Богу, отказались, но усилия по обузданию реки приняли довольно основательные.

Серьезной попыткой изменить ситуацию с паводками стало предвоенное решение минских властей соорудить на Свислочи – перед ее входом в город – плотину, чтобы создать искусственное водохранилище и получить возможность регулировать сток весенних паводковых вод. Это было местной самодеятельностью, за что П. К. Пономаренко, возглавившему республику в 1938 г., пришлось отчитываться перед самим Сталиным. Поводом послужила опубликованная в «Правде» статья «Плоды неуемной фантазии», основанная на письме читателя из Минска, который утверждал, что на самом деле около города пытаются выкопать озеро, людей на работы загоняют силой. В статье говорилось также, что озеро никому не нужно, что после него начнут насыпать под Минском горы и высаживать пальмы. Масла в огонь подлила байка руководившего тогда Украиной Н. С. Хрущева, который в разговоре со Сталиным заявил, что одного киевского профессора, приехавшего в Минск, прямо с вокзала отвезли на такие работы, где он пробыл целых три дня. Однако П. К. Пономаренко удалось привести более убедительные доводы. Как сказано в его мемуарах «События моей жизни», опубликованных в мартовском и апрельском номерах журнала «Неман» за 1992 г., он пояснил Сталину, что Свислочь фактически «делит город на высокую и низкую части», а «весной эта река становится настолько полноводной, что затопляет почти всю низкую часть города». От этого «убытки исчисляются миллионами, население терпит большой ущерб, каждый год образовываются комиссии по борьбе с наводнением и его последствиями». Потому-то «умные люди предложили, чтобы избежать наводнений, устроить перед городом водохранилище», тем более, что «река перед самым городом протекает по длинной широкой ложбине, и для образования водохранилища необходима только плотина».