Текст книги "Чудны дела твои, Господи"

Логика мести

Андрей Сергеевич Талеров был в панике. Он и раньше подозревал свою жену в измене, а сегодня точно убедился в этом, и эта уверенность повергла его в ужас.

Его жена Маша работала юристом в большой строительной компании, неплохо зарабатывала и кормила весь дом, включая мужа, дочку и тёщу.

Сам Талеров писал уже много лет детективные романы, однако пристроить ничего не мог, а потому вынужден был сидеть у «жены на шее», как неоднократно, вслух, высказывалась тёща.

Кроме всего этого Андрей Сергеевич любил свою жену так же сильно, как в первые годы супружества. Вдобавок, он просто не представлял, где он будет жить и, что он будет кушать. Оставалось только вернуть жену, но это было непросто, потому что любовником её оказался городской прокурор Ивашов Александр Иванович.

Талеров потихоньку всё разнюхал и выяснил, что Ивашов мужик крутой и может запросто пристроить года на три в лагерь.

Однако Талеров, вопреки мнению многих окружавших его людей, считал себя человеком умным и образованным, а потому решил подойти к вопросу с научной точки зрения, умноженной на его знание уголовного и милицейского мира.

Как-никак, а писал он не абы чего, а крутые романы и, если бы не мафиозная круговая порука в издательском деле, мир бы уже прогнулся перед его талантом и литературным стилем.

Для начала Талеров приобрёл кое-что из театрального реквизита, и, изменив внешний вид, начал тотальную слежку за женой, её любовником, женой любовника, друзьями, сотрудниками и всеми, кто мог бы представлять известный для дела интерес. Через два месяца он уже точно знал «где, кто, когда и с кем» и это повергло его в смятение.

Однако, махнув рукой на чужих жён и мужей, Талеров сосредоточился на своей жене, прокуроре и прокурорской жене, даме крутой и своенравной.

Уже наполнилась вторая папка с фотографиями, магнитофонными записями, отчётами, которые Талеров составлял ежедневно, как делали это его герои-детективы, но что со всем этим делать он пока не определился, ибо боялся промахнуться или подставиться.

Наконец, во сне ему пришло решение. Вернее, он с ним проснулся.

«Нужно создать им всем невыносимую жизнь, всё запутать, всех запугать, чтобы у них в голове не осталось и мысли об измене. Нужно заставить их думать только о спасении своей головы, и тогда все расползутся по своим норам зализывать раны, и всё станет на свои места.»

Утром за завтраком Талеров был весел и бодр, каким жена его уже не видела последних года четыре. Из его уст, без его на то воли, вырывались слова известных военных и милицейских песен:

– Если кто-то, кое-где у нас, порой, честно жить не хочет……

– Наступит время, сам поймёшь, наверное…

– Забота у нас простая, забота наша такая…

Эта песня была про Гражданскую войну, но Андрей Сергеевич постановил, что «на войне, как на войне», и оставил песню в своём репертуаре. Он решил не объявлять войну вероломному врагу, а молча начать наносить точечные и болезненные удары, чтобы расстроить сомкнутые в боевые порядки колонны противника.

Андрей Сергеевич теперь рассуждал и думал только военными категориями и терминами.

Однажды утром прокурор, открывая самостоятельно письмо с надписью личное, рассеяно прочитал:

– Или ты будешь работать на нас или всё станет известно. Она уже с нами. Жди смерти.

До встречи, Харон.

Сначала до него дошло только то, что Харон – это перевозчик в царстве мёртвых, и только потом оглушил смысл всего остального.

Почерк был, конечно же, кагебешный. Только они умеют так бесцеремонно брать жертву за яйца. Он ни секунды не думал, что это может быть чья-то шутка. Кто способен так шутить, от того можно ожидать всего…

Что они знают?! Кто за этим стоит?! И кто такая «ОНА» – жена или любовница. Обе были по уши в «теме». А может кто-то из сотрудниц? Нет! Сотрудницы отпадают. Голова шла кругом. Подступила тошнота.

А двумя часами раньше жена прокурора Анна Сергеевна получила письмо, в котором было написано:

«Они решили тебя убить. Ты лишнее звено, но много знаешь. Жди конца, или борись. Наблюдай вокруг, киллер рядом.

Свою жену Талеров решил напугать сам.

Он загримировался под грязного бомжа и, толкнув её на улице, завопил женским голосом:

– Трупом пахнет, живой покойник ходит.

И жутко захохотал. Жена окаменела.

Бесспорно у него талант актёра. Зря он не пошёл после школы в театральный, как ему многие тогда советовали. Может быть, сейчас был бы ведущим актёром у Захарова или в Табакерке. Но ничего способности ещё пригодятся.

Но самое первое письмо Талеров направил в ФСБ, где сообщил, что ещё во время первой чеченской войны террористы угрозами и шантажом заставили прокурора Ивашова с ними сотрудничать, и, что через его квартиру проходят партии оружия и взрывчатки, что легко проверить, если установить слежку.

Свою анонимность Талеров объяснил страхом за свою жизнь.

На вокзале, загримировавшись бомжем, он поведал гастарбайтерам из южных республик, что по такому-то адресу, женщина ищет круглосуточную добросовестную няню для парализованной матери с проживанием, содержанием и зарплатой в 1000 долларов.

Когда жена прокурора Анна Сергеевна в очередной раз выглянула в окно, она увидела во дворе на лавочке двух незнакомых, хорошо одетых мужчин, которые украдкой наблюдали за её окнами.

Вот они киллеры. Значит, это был не розыгрыш. Её хотят убить. Кто? Наверное, Ивашов. Нашёл какую-то помоложе, кобель. Что же делать? В милицию! А вдруг и они… Ну, ничего не на ту напали. Просто так я не сдамся.

И в это время в дверь позвонили.

В глазок она увидела мужчину и женщину кавказской внешности, и у неё отнялись ноги.

– Что Вам нужно? – голос не слушался

– Я готова сутками работать – сказала женщина на очень плохом русском.

– Уходите! Я сейчас позвоню в милицию!

Гости исчезли.

Но через час опять пришли две женщины и всё повторилось.

Служба наружного наблюдения ФСБ передала начальству, что в интересующую их квартиру приходят кавказцы. Возможно, передают или забирают что-то. Выяснить пока не удалось. Было доложено наверх, и там проявили обоснованную тревогу и озабоченность. Приказали готовить спецоперацию, а по возможности провести рекогносцировку.

Жена прокурора вышла из дома и демонстративно направилась в центр города. Она шла днём, среди людей и полагала, что бояться ей пока нечего. Она шла к своему двоюродному брату, чтобы попросить травматический пистолет для самозащиты.

Получив от брата пистолет и инструкцию, Анна Сергеевна решила зайти в дом через соседний подъезд, который соединяла незадымляемая лестница с их площадкой, и подошла к своей квартире незамеченной. Так она надеялась лучше увидеть все манёвры и передвижения своих киллеров. Она тихонько вошла в квартиру и, вдруг, посреди зала увидела одного из убийц, который, улыбаясь, пошёл ей навстречу.

Не задумываясь, Анна Сергеевна выстрелила дважды бандиту в живот. Он схватился за рану руками и рухнул на пол.

Анна Сергеевна выглянула в окно, но второго убийцы не было.

– Значит, он услышал выстрелы и поднимается – решила она, и встала так, чтобы за открытой дверью её не было видно.

Дверь распахнулась, и второй бандит ворвался в пистолетом в руке, но Анна Сергеевна его опередила и выстрелила дважды в голову.

Бандит рухнул.

Анна Сергеевна свалилась рядом на пол почти без сознания.

Но в это время в дверь позвонили.

Она собрала последние силы и подошла к двери. Голова её плохо соображала. Не посмотрев в глазок, она резко распахнула дверь и выстрелила по одному разу в стоящую за дверью молодую кавказскую пару.

Соседка позвонила по прямому телефону прокурору и сказала, что у него дома стрельба и, наверное, грабят и убивают его жену. Она уже вызвала милицию.

Ивашов мчал на машине, как угорелый, и только на несколько минут опередил оперативные группы и милицию, которые в спешном порядке оцепляли район.

Дверь была открыта. На площадке лежали какие-то люди, но Ивашов сразу бросился к жене. Он поднял жену и усадил на стул.

– Я их всех убила.

– Кого?

– Киллеров.

И только тут Ивашов увидел тела в квартире.

Вспомнил он и тех, на площадке.

Голова шла кругом.

И в это время из громкоговорителей раздалось:

– Ивашов сдавайтесь! Вы окружены. Пустите врачей забрать убитых и раненых – это облегчит вашу участь.

Взяв под руки жену прокурор, ничего не понимая, спустился вниз, где был сразу же закован в наручники и отправлен на допрос.

К вечеру всё прояснилось. Начальство было в бешенстве.

Слава Богу, никто не погиб. Город кипел, как смоляной котёл.

Слухи ходили один невероятнее другого.

Появилась опасность несанкционированных выступлений, а потому майору ФСБ Шумейко Льву Яковлевичу было поручено вытащить органы из информационной ямы, куда они так бездарно провалились.

– Придумай что хочешь, но чтобы все успокоились. Сделаешь – будешь подполковником. Моё слово.

Генерал Скворцов слово держать умел.

О пресс-конференции было объявлено заранее, а потому к экранам телевизоров прильнул весь город.

– Товарищи, друзья – Лев Яковлевич светился оптимизмом и счастьем, – Разрешите от вашего имени поздравить наши силовые структуры, которые сообща провели самую серьёзную операцию в регионе по задержанию террористов за последние годы. Нам удалось заманить бандитов в ловушку и накрыть вместе с оружием взрывчаткой и средствами связи. Уже задержано 54 человека и аресты продолжаются. Пройдут задержания также по линии Интерпола. Москва уже работает. Не обошлось, к сожалению, без потерь. Ранено два наших офицера и два террориста, которые упорно не хотели сложить оружие. Особую отвагу и мужество проявил прокурор города товарищ Ивашов и его мужественная жена Анна Сергеевна, которые волею обстоятельств оказались в центре событий. Решается вопрос о представлении особо отличившихся сотрудников к правительственным наградам.

Андрей Сергеевич Талеров сначала испугался такому повороту дела, но со временем успокоился, тем более, что жена его больше оснований для беспокойства не давала.

Одно из крупнейших издательств взялось за публикацию его романа «Логика мести» и даже выплатило крупный гонорар.

Всё шло прекрасно. Поэтому, когда, однажды, за ним пришли, Талеров не понял, чего от него хотят, когда у него так всё хорошо.

Мы живём, умереть не готовясь

К поэзии Леонид Михайлович Некрасов был почти равнодушен.

По молодости, как всякий начитанный студент он, конечно, мог наизусть рассказать пару модных стихотворений, запросто процитировать кусок из монолога Гамлета, но зачитываться ночами даже хорошими стихами и млеть от соприкосновения с прекрасным было не в его натуре.

Со временем вся эта белиберда стёрлись в его памяти, однако стихотворение раннего Евтушенко о муках совести, он помнил всегда. И ещё он помнил стихотворение молодого московского поэта о том, что «Совесть – это наша связь с Всевышним». Его просто оглушила эта фраза, потому что сам он пришёл к такому же выводу, и это его пугало.

За последний десяток лет он, много передумав и перечувствовав, поверил в Бога. Понятное дело, не в дедушку на облаках, которого рисуют иконописцы, а в ту Сущность, которую он определял, как создателя вселенского разума и сопряжённых с этим разумом, производных, ещё не доступных человеческому пониманию, но, как говорят материалисты, «данных нам в ощущение».

Как образованный и свободомыслящий человек, Леонид Михайлович не уважал религию. Просто потому, что не любил функционеров ни в каком их виде. А вот Иисус ему нравился за простоту, душевность и готовность простить любого искренне кающегося. В божественное же происхождение Христа он не верил Путём долгих и непростых размышлений, Некрасов пришёл к выводу, что если существуют такие, принятые наукой, явления, как гипноз, передача мыслей на расстояние, боль в сердце матери при беде с сыном за тысячи километров от неё, и вообще само чудо человеческого сознания, то почему же не может быть, чтобы, после смерти человека, часть этого сознания не могла сохраняться в, неведомой пока науке, субстанции, называемой душой.

Тем более, что многие примеры показывают, как мысль и чувства могут существовать вне телесной оболочки человека. В конце концов, Некрасов определил для себя, что ад и рай – это не место, а состояние души, живущей вечно с накопившимися за земную жизнь чувствами.

«Найди себе оправдание и воруй хоть коврик из мечети» – после смерти это правило не работает, потому что земным интересам и страстям в субстанции, называемой душой, после смерти, места нет.

С годами, особенно на пенсии, он стал чувствовать то, о чём раньше только читал и слышал.

В его душе совесть начала превалировать в оценках поступков над разумом, заставляя переживать и мучиться из– а совершённых в жизни проступков, через которые он с лёгкостью перешагивал, когда был моложе. Чего там лукавить, приходилось часто наступать «на горло собственной песне», а где-то и крепко хитрить с совестью и принципами.

Слава Богу, он жил не в те времена, когда, по его вине, другие могли уйти из жизни, или из привычных житейских обстоятельств, но и на его век хватило того, от чего хотелось бы отмыться.

«Ну не создал меня Господь стальным человеком, и приходилось ломаться под давлением суровых условий. Но сам я никогда инициатором никаких подлостей не был. Как ни крути, а не был!»

Но где-то глубоко-глубоко в душе тот человек, которым он себя считал и которого подавал окружающим, безжалостно повторял: «Был! Был! Был!»

Всё сильнее и сильнее Некрасов боялся, что после смерти, его душа будет вечно мучиться, страдать и терзаться. Вечно!

На всё, что вызывало сомнения и тревогу, Леонид Михайлович пытался искать и находил логические объяснения и оправдания, которые обосновывали и оправдывали тот или иной проступок. Он шаг за шагом, день за днём, пересматривал свою жизнь и, находя в ней то, что он определял как, игру с собственной совестью, способную вызвать в будущем страх, стыд или мучения, убедительно себя оправдывал и, когда сомнений не оставалось, успокаивался, вычёркивая это событие из душевной памяти.

Такая система оценок срабатывала и понемногу успокаивала.

Но двум своим подлостям, как он их определил, совершенными ещё в юности, он оправдания найти не мог, и этот факт всё чаще и сильнее его расстраивал, обрастая комом из стыда, страха, сомнений и угрызений совести.

Он уверял себя, что проступки эти не очень серьёзные, что они были совершены почти полвека тому назад, и, что, возможно, никто о них теперь и не помнит. Но чем больше он себя утешал, тем сильнее мучился по этому поводу. А уж о том, что после его смерти эти ощущения гипертрофируются и станут невыносимо болезненными, он не сомневался.

…Было ему тогда лет пятнадцать. Класс, то ли из уважения, то ли из юношеского озорства избрал Леонида Михайловича старостой. Никто его, понятно, не слушался, и чем чаще его отчитывал классный руководитель, тем больше одноклассники озорничали. Особенно самый его закадычный друг Валя Кравченко. Именно он организовывал ребят курить на переменах в классе, а не прятаться по туалетам.

Леонида Михайловича это так обижало, что на очередное требование учителя, он, от злости и обиды, отдал ей список из семи человек, где в числе прочих был и его друг. Никаких последствий ни в школе, ни в их дружбе не случилось. Никто и никогда и не вспоминал об этом, но самого Некрасова это мучило всегда, именно потому, что поступку этому не находилось оправдания. С Валей они дружили до настоящего времени, и если не часто встречались, то перезванивались регулярно.

Другой поступок, не имеющий оправдания, был ещё гаже.

В школе-интернате, куда он с дворовыми ребятами ходил танцевать и «клеить» девчонок, Леонид Михайлович познакомился с десятиклассницей по имени Света.

На танцы она не ходила, и присел он к ней в парке на скамейку, где она рисовала липовую аллею. Они не переставая говорили до самого вечера и так понравились друг другу, что условились обязательно встретиться завтра. Он, провожая Свету к спальному корпусу, обратил вслух внимание на то, что у неё странная походка.

Девушка заплакала и рассказала, что на баскетболе повредила ногу и теперь нога болит и сохнет.

Промучившись в раздумьях весь следующий день, Некрасов не пошёл на свидание. Не пошёл он и позже. И вообще забыл дорогу в школу-интернат.

Всю жизнь он считал, что поступил правильно, отказавшись связать себя с калекой, но каждый раз, а это случалось часто, когда он вспоминал замечательную девушку с украинской фамилией Гонишнюк, эта фамилия рифмовалась у него со словом «говнюк», кем он себя и чувствовал.

Это продолжалось всю жизнь, хотя он давно забыл, как выглядела девушка и какой у неё голос.

Леонид Михайлович определённо знал, что оба эти поступка не дадут ему покоя ни на этом свете, ни на том. И он решил исправить положение и сделать всё, что можно ещё успеть.

Валентин, выслушав Леонида Михайловича, долго молчал, потом ушёл на кухню, вернулся с кофейником, снова сел:

– И ты со своим сердцем припёрся из Питера в Киев, чтобы рассказать мне, что я в школе курил?

– Валя, ты прости меня, Христа ради – голос у Некрасова был тихий и хрипловатый.

– Господи! Лёня, да я и не знаю, чего прощать. Ты мой самый близкий в жизни человек, я всегда ровнялся на тебя, ты мне роднее брата. Брось ты эти глупости!

Но Леонид Михайлович не отставал.

– Всё, всё! Успокойся, прощаю тебе всё и навсегда.

– Спасибо тебе, Валя. Ты меня успокоил.

Они много говорили и понемножку выпивали. Когда Валентин услышал о девушке из школы-интерната, которую разыскивает Некрасов, он вспомнил о своей хорошей знакомой, курирующей в мэрии образование.

– Она поищет, а ты пока поживи у нас. Сколько не виделись?

Поезд в Виннице остановился утром, и Некрасов отправился на такси по найденному знакомой Валентина адресу.

Двери открыла девочка лет двенадцати и, на его просьбу позвать Светлану Сергеевну Арсентьеву, крикнула:

– Бабушка! К тебе – и, не закрывая двери, ушла.

В пожилой женщине, которая вышла к нему из кухни, Некрасов никого не узнал.

Он начал задавать ей вопросы о её школьных годах, и она, недоумевая, отвечала.

Тогда он прошел с ней на кухню и рассказал историю, которая произошла с ними много десятилетий тому назад.

Светлана Сергеевна рассмеялась:

– Вы знаете, а я не забыла эту встречу, просто очень редко вспоминаю то тяжёлое время.

Кстати меня возили в Москву и там вылечили, и у меня сложилась хорошая жизнь. Вас я не осуждала. Мне было просто обидно за себя. Так что вы напрасно переживаете. Хотя я очень удивлена, что вы придали этому так много значения. Наверное, вы очень хороший человек.

Она сошла с ним вместе по лестнице, и когда он наклонился к её руке, поцеловала его голову.

И в такси, и в ресторане, и потом в самолёте, Леонид Михайлович чувствовал большой душевный подъём. Он был спокоен и счастлив.

Он попросил у стюардессы коньячку и ещё немного выпил после ресторана.

– Оказывается, выпивать интересно и приятно – до сих пор он не очень этим увлекался.

Удобно устроившись в кресле, Некрасов решил вздремнуть.

Сон был лёгкий и приятный. Снилось ему, что он летает над всеми в каком-то голубом пространстве, а мимо пролетают другие счастливые и красивые люди, и всем спокойно и весело. Никогда ему не снились такие красивые сны.

Летал он долго, потом увидел свой самолёт, который уже стоял в аэропорту.

Он медленно летел по салону самолёта к своему месту. Потом увидел людей в белых халатах, склонившихся над грузным пожилым мужчиной, который лежал в проходе и был похож на него самого. До слуха долетали разные медицинские термины.

– Это я, что ли умер? – равнодушно подумал Некрасов. Он спрашивал врачей и стюардесс, но они не обращали на него внимания, и проходили мимо, и сквозь него, не отвечая.

Однако его это совершенно не огорчило, потому что он снова летел над землёй, уже в светло зелёном пространстве, обдуваемый лёгким ветерком с запахами цветов и утреннего тумана, какие не вспоминались ему с самого раннего детства.

Достоинство

Говорят же, что, когда покупаешь дом, покупаешь и соседей.

С соседями Светочкиным родителям не повезло. А значит, не повезло и Светочке.

Дом у них был угловой. Но в соседнем строении, непонятно откуда взявшейся землянке, жили тётя Клава, безграмотная полоумная баба, и ее с сын Вовка. Последний раз подобное жилище Светочкин отец видел на фронте.

Зарабатывала Клава на жизнь тем, что мела по утрам соседние улицы, а Вовка, вместо школы отправлялся ей помогать.

Вовка, маленький, тщедушный, вечно голодный, мальчик, учился со Светочкой в одном классе, но ходил на занятия крайне редко и никакие угрозы и увещевания учителей не помогали.

В своей землянке баба Клава по всем укромным местам прятала сухари, на случай голода. В начале тридцатых из всей их большой и зажиточной прежде семьи, выжила только она.

Ни мать, ни отец с бабой Клавой не общались, считая это ниже своего достоинства.

Запрещали общаться и Светочке, да она и сама всё прекрасно понимала.

В 1977 году Светочка поступила в институт, а Вовку по очень большому блату пристроили работать проводником в общем вагоне поезда Баку-Москва.

Родители возили Светочку только в купейном вагоне, но когда, по дороге в вагон-ресторан, случалось проходить через общие вагоны, она старалась не смотреть на немыслимую грязь, которая, казалось, висела в воздухе. Но Вовка был рад и счастлив. Работал почти без отдыха, подменяя, всех и каждого и был на хорошем счету, потому что в его туалетах всё блестело.

Баба Клава об этом рассказывала всем знакомым и незнакомым.

Светочка после института, пошла работать технологом к отцу на завод, который выпускал измерительную аппаратуру для военной техники.

Потом она удачно вышла замуж за сына главного инженера Олега, и всё шло прекрасно.

Вовку она видела не часто, но знала, что он тайно в неё влюблён, но молчит, потому что глупо ему было бы об этом заговаривать.

Да и Светочка посчитала бы такое признание ниже своего достоинства.

Про Вовку рассказывали, что он из каждого рейса привозит кассеты для магнитофона и коробки шоколадных конфет и имеет с каждой вещи по три рубля навара.

Но и родители и Светочка считали ниже своего достоинства обращаться к нему за подобными услугами.

А потом в начале восьмидесятых рядом с землянкой Вовка затеял строительство дома. И днём и ночью что-то там строил.

Дом оказался немаленьким с бассейном во дворе. Бассейн был отделан мраморными плитами, которые Вовка натаскал из Московского метро по 1–2 штуки.

Когда они с матерью перебрались в дом, Вовка пригнал новую машину Жигули 6-й модели.

Ни машины, ни такого дома, а тем более бассейна у Светочкиной семьи не было, но завидовать какому-то подзаборному жулику было ниже их достоинства.

А потом пришёл Горбачёв со своей болтовнёй, и всё покатилось вниз.

Завод почти не получал заказов и жить становилось всё труднее.

И только Вовка хвалил Горбачёва и говорил всем и каждому:

– Пока вы думаете, что Горбачёв болтает, уже мир перевернулся, а многие люди заработали миллионы.

Он организовал с директором их завода кооператив на арендованных площадях и стал выпускать дефицитный провод, бытовые тройники и переключатели.

Работало в кооперативе человек тридцать заводских, да человек сто городских инвалидов, что освобождало Вовку от налогов.

И тут он тоже всех перехитрил. И, хотя инвалиды неплохо зарабатывали, сам он грёб деньги лопатой.

Родители Светки ждали, что его вот-вот посадят.

А потом наступило ГКЧП.

Светочкины родители верили, что всё вернётся и будет, как прежде.

А Вовка с дружками и городским прокурором разбрасывали листовки с речью Ельцина на танке. Вовку арестовала милиция, но к вечеру отпустила к огорчению Светочкиной семьи.

После провала ГКЧП Вовку и прокурора города наградили медалями «Защитнику свободной России».

Вовку избрали депутатом, а прокурора забрали в Москву.

Реформы Гайдара совсем развалили страну, и Светочкина семья просто бедствовала.

Знакомые подруги, стали ездить в Турцию и Польшу за вещами, но Светочкина семья считала такой заработок ниже своего достоинства.

Однажды Вовка пригласил Светочкиного мужа Олега к себе на работу:

– Мы хотим с другом построить два больших двухэтажных дома, но у нас нет времени этим заниматься. Возьмись за это дело и строй три дома. Третий твой. Мы даём только деньги под твой отчёт. Все расходы записывай. Трать куда и сколько надо, плати, кому найдёшь нужным, но нас не отвлекай. Построишь за пару лет, считай тысяч триста-четыреста долларов заработал. Зарплаты не будет, но на себя трать, сколько потребуется. Думай до завтра.

– Мне надо посоветоваться с женой.

– Олег! Я ещё не встречал человека, который советуется с женой и зарабатывает при этом деньги.

Однако дома на семейном совете Олегу запретили работать на этого дворника.

– Во-первых он тебя обманет, а во-вторых, ты с ним ещё в тюрьму сядешь – сказал отец.

Когда Олег узнал потом, что его товарищ по заводу Коля Фролов построил эти дома и живёт с семьёй в одном из них, а также работает у Вовки начальником мебельного цеха, то он от обиды запил.

А потом развёлся со Светочкой и, женившись снова, уехал в Германию.

Работать Светочку на новые предприятия брать отказывались, потому что требовалось то знание английского, то работа с компьютером, а то ей просто делали грязные намёки, выслушивать которые было ниже её достоинства.

– Если бы я поступилась своей гордостью, я бы могла выйти замуж за Вовку.

Я же вижу, как он на меня всю жизнь смотрит, но это ниже моего достоинства – говорила она часто подругам.

Не выдержав тяжести жизни и унижений, от инфаркта умер отец.

Начала болеть мать. Денег почти не было.

И Светочка решилась.

Она принесёт себя в жертву ради матери и будет жить с этим ничтожеством, пусть даже это будет нестерпимо противно.

И она пошла к нему в кабинет, якобы в поисках работы, чтобы потом перевести разговор на нужную тему.

Владимир Михайлович, а теперь его только так называли, расспрашивал, что она умеет, и что и как понимает.

– Света. Перестройка началась пятнадцать лет тому назад. Ну почему ты не учила английский, бухгалтерию, коммуникабельность. Ты же дама из позапрошлого века. Если хочешь, я могу попросить товарища. Им нужна женщина в дом. Он будет платить тысячу долларов, но ты должна знать там своё место, а не учить их жить и смотреть, кто и что там неправильно делает. Одну такую они недавно выгнали. Так что, если хочешь, я поговорю.

И тогда она решилась

– Вова, а может быть, пойдём с тобой в ресторан? – она положила свою ладонь на его руку и пристально посмотрела в глаза.

– Света! Ты чего вообще не врубаешься. Ты что совсем не понимаешь, где ты живёшь. Во-первых, я недавно женился на дочери своего компаньона, которая с нами работает. А во-вторых, я давно уже не трахаю сорокалетних. Извини, пожалуйста, но я вижу, что до тебя иначе не доходит. Вот тебе телефон, позвони от моего имени, но повторяю, спустись на землю и начни трудиться, как все. Нет стыдных работ. Стыдно быть бедным из-за лени и самомнения. Всё! Давай! Будь здорова. Извини, дела.

Светочка медленно шла домой.

– Да как он посмел с ней так разговаривать! Нищета беспризорная! Забыл, как заглядывал через забор, чтобы увидеть, что у нас на столе. Говнюк, сволочь беспородная! Хам! Буратино до конца не прочитал. Да, чтобы я пошла в служанки к этим безродным выскочкам. Никогда! Лучше умереть.

Она пришла домой и повесилась в покосившемся сарае на старой бельевой верёвке.