Текст книги "Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре"
Автор книги: Яков Клоц
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Наконец, 9/11 окрасило литературу русской и восточноевропейской диаспоры в новые эмоциональные тона, главным пигментом которых стала ностальгия не по дому и родине, а по тому Нью-Йорку, каким он был прежде. В эссе «Ностальгия по виду» Ярослав Могутин цитирует собственное стихотворение, написанное двумя годами раньше, в котором вид на Всемирный торговый центр из окна его студии в Вест-Виллидже служит фоном для эротических воспоминаний. Два текста – один в стихах, другой в прозе – выстраиваются в единое повествование, восстанавливая связь между «старым» и «новым» Нью-Йорком:
Помимо фаллической символики, которой богата репрезентация небоскребов, башни-близнецы – точнее, их отсутствие – служат напоминанием не только о былом характере города, но и о традиционных моделях изображения Нью-Йорка в русской литературе: «Просыпаясь, мне не нужно было щипать себя, чтобы убедиться: Я – В ГОРОДЕ ЖЕЛТОГО ДЬЯВОЛА! Вот они – Вавилонские Башни, вот мои большие и сильные братья»[46]46
Могутин Я. Нью-Йорк: ностальгия по виду: http://www.mitin.com/people/mogutin/ny.shtml
[Закрыть]. «Город желтого дьявола» Горького, написанный по впечатлениям от заокеанской поездки идеолога русского соцреализма в 1906 году, на протяжении едва ли не целого столетия служил шаблоном репрезентации Нью-Йорка, и Америки в целом, не только в советской, но зачастую и в эмигрантской литературе, а название этого текста стало почти нарицательным. 11 сентября 2001 года эта культурно-идеологическая парадигма радикально переменилась: оказавшись в непривычном для себя положении жертвы, Нью-Йорк перестал восприниматься как хищник и вошел – ценой тысяч человеческих жизней – в новый период истории.
Эмиграция, диаспора, переезд
Периодизация волн эмиграции из России и Восточной Европы, как и сами понятия «эмиграция», «диаспора» или тем более «изгнание», – терминологическая проблема: любая попытка систематизации индивидуального опыта неизбежно ведет к упрощению и «выпрямлению» творческих и биографических траекторий. Отношения между диаспорой и метрополией тоже не являются чем-то стационарным, а находятся в постоянной динамике, меняясь от поколения к поколению в зависимости от конкретных исторических и политических обстоятельств. Далеко не полностью совпадают и сами волны эмиграции из России и бывших советских республик, имеющих свою историю (в том числе историю независимости от российской и советской империй), тем более – из других стран Восточной Европы (в этой книге речь идет о Литве, Украине, Польше и Беларуси). И все же до начала 1990-х годов, когда синонимом эмиграции стало прозаичное слово «переезд», эмиграция и метрополия, по метафоре Александра Гениса, «всегда напоминали два соединяющихся сосуда: чем больше давление в одном, тем выше уровень в другом»[47]47
Генис А. Третья волна: примерка свободы // Звезда. 2010. № 5. С. 206.
[Закрыть]. Пожалуй, наиболее ярко эта модель характеризует литературу третьей волны.
В широком смысле «третья волна» – «общепринятый термин для обозначения группы эмигрантов из Советского Союза <…>, уезжавших с конца 1960-х в Израиль и другие западные страны, особенно в Соединенные Штаты»[48]48
Loseff L. Émigré Literature, Russian: Third Wave // The Modern Encyclopedia of Russian and Soviet Literatures. Vol. 6 / Ed. by Harry B. Weber. Gulf Breeze: Academic International Press, 1982. P. 148.
[Закрыть]. Как литературное явление третья волна, включавшая в себя таких разных писателей, как Александр Солженицын и Иосиф Бродский, Наум Коржавин и Эдуард Лимонов, крайне разнородна. Солженицына, высланного из СССР в феврале 1974 года, к третьей волне причислять можно лишь чисто хронологически, поскольку стилистически и идеологически он стоял гораздо ближе к старой эмиграции, был более понятен ей, а не своему поколению русских литераторов на Западе[49]49
Солженицын писал, что то время, как старая, «умирающая эмиграция своим последним выдохом послала мне помогательную волну», третья волна, «хотя и разбирает бойко мои книги в бесплатной нью-йоркской лавочке, но им не внемлет, за ними не идет» (Александр Солженицын. Угодило зернышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания. Часть вторая. 1979–1982 // Новый мир. 2000. № 9. С. 112–183).
[Закрыть]. Тем не менее интенсивность издательской жизни и эстетический калибр третьей волны к концу 1970-х годов был таков, что Карл Проффер, основатель ныне легендарного издательства «Ардис», отзывался о ней как о «том замечательном десятилетии, которое погубило русскую эмигрантскую литературу», имея в виду, что благодаря не только разнообразию, но и профессиональному уровню писателей третьей волны ее уже нельзя назвать «ни эмигрантской литературой, ни советской литературой – это просто русская литература»[50]50
Proffer C. The Remarkable Decade that Destroyed Russian Émigré Literature // The Third Wave: Russian Literature in Emigration / Ed. by Olga Matich with Michael Heim. Ann Arbor: Ardis, 1982. P. 82.
[Закрыть]. К такому же выводу приходит Лев Лосев:
[Третью волну] трудно определить в эстетических терминах как конкретное литературное течение. <…> Философски и эстетически большинство писателей в изгнании имеют больше общего с коллегами-единомышленниками в России, чем со многими из коллег-эмигрантов. Не существует распределяющего критерия, помимо чисто географического, который позволил бы разделить современную русскую литературу на «советскую» и «эмигрантскую»[51]51
Loseff L. Émigré Literature, Russian: Third Wave. P. 148.
[Закрыть].
И все же, кроме чисто географической реориентации, которую неизбежно влечет эмиграция, существует определенный спектр новых тем и мотивов, тропов и других особенностей, которые в 1970–1980-е годы отличали писателей третьей волны как от собратьев по перу в метрополии, так и от писателей-эмигрантов старших поколений. Джон Глэд усматривает в литературе третьей волны возрождение «натуральной школы» XIX века: если писатели первой эмиграции продолжали традиции Серебряного века, к которому многие из них принадлежали, то третья волна как бы сделала шаг назад и занялась «переписыванием» «Бедных людей» и «Записок из подполья» Достоевского в новых условиях. Литературные герои третьей волны – все те же «маленькие люди» в повседневных обстоятельствах советской и эмигрантской жизни, «многочисленные потомки Акакия Акакиевича и Макара Девушкина»[52]52
Glad J. Russia Abroad. Writers, History, Politics. Tenafly, NJ: Hermitage & Birchbark Press, 1999. P. 458.
[Закрыть]. Можно говорить и о других аспектах, материализованных эмиграцией, о которых, в частности, пишет Зиновий Зиник в книге «Эмиграция как литературный прием», уже само название которой подчеркивает эстетический потенциал эмиграции как события и как состояния. Кроме мотивов расставания с родиной и смерти, пускай лишь виртуальной, к особенностям литературы, создаваемой вне родной географии, относится самая что ни на есть физическая реализация того, что в 1960–1980-е годы было принято называть «внутренней эмиграцией». Наконец, если признаком жизнеспособности литературы того или иного периода и направления служат произведения из жанра «литература о литературе», то таким произведением о третьей волне является повесть Сергея Довлатова «Филиал» (1987), иронизирующая над этой литературой изнутри: действие повести происходит на конференции писателей третьей волны в Лос-Анджелесе в 1981 году, что позволяет автобиографическому герою Довлатова наблюдать за «литературным процессом» в мельчайших подробностях, а читателю – узнавать таких представителей этого процесса, как Наум Коржавин, Эдуард Лимонов, Виктор Некрасов, Владимир Войнович и многие другие. В «Филиале» Довлатова мы даже становимся заочными свидетелями «исторического, вернее – доисторического поцелуя. Поскольку целуются – кто бы вы думали? – Максимов и Синявский» (речь идет о записи, сделанной «в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. За некоторое время до исторического разрыва почвенников с либералами»[53]53
Довлатов С. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. СПб.: Азбука, 2003. С. 28.
[Закрыть] – то есть о конфликте между редакторами парижских журналов третьей эмиграции «Континент» и «Синтаксис»). Сам Довлатов в те годы редактировал в Нью-Йорке газету «Новый американец», главным оппонентом которой была старейшая газета первой эмиграции «Новое русское слово» (1910–2010) в лице ее редактора Андрея Седых (настоящее имя – Яков Моисеевич Цвибак), бывшего секретаря Ивана Бунина. В фельетонах Довлатова Седых выведен под фамилией Боголюбов («Настоящую его фамилию – Штемпель – мы узнали позже»)[54]54
Довлатов С. Речь без повода – или колонки редактора. С. 51.
[Закрыть].
Но различия между поэтикой третьей и первой волн эмиграции, видимо, стоит искать не столько в идеологических разногласиях и пресловутом конфликте «отцов и детей», сколько в отношениях писателей этих поколений к языку. Если первая волна, за редкими исключениями, консервировала и неустанно воспроизводила высокий образ дореволюционной России, которую она вывезла с собой после Гражданской войны, то особенностью третьей волны является ее восприимчивость к реалиям новой культуры и порождение новых смыслов на стыке родного и неродного языков (опять же, с известными исключениями). Как ни странно, одним из ярких примеров этой тенденции в литературе третьей волны служат стихи Льва Лосева, который, в отличие от Бродского, Цветкова, Аксенова и др., по-английски писал разве что научные сочинения и придерживался преимущественно русской тематики – даже тогда, когда описывал свой опыт преподавания русской литературы в американском колледже («Один день Льва Владимировича»). Однако и этот опыт для Лосева, как и для других писателей русской и восточноевропейской диаспоры (в том числе для многих поэтов, рассказывающих о нем в этой книге), был чем-то бóльшим, нежели просто источником дохода[55]55
См. об этом беседу Л. Лосева с Т. Венцловой: «В быту профессор красноречия»: беседа Льва Лосева и Томаса Венцловы (модераторы Я. Клоц и Р. Джагалов) // Неприкосновенный запас. 2008. № 3. С. 160–182.
[Закрыть].
По словам Джеральда Смита: «Лосев заявил о себе как серьезный поэт в 1974 году в том возрасте (37 лет), который по любым меркам считается очень поздним, а уж по русским – это вообще что-то вроде начала загробной жизни»[56]56
Smith G. Flight of the Angels: The Poetry of Lev Loseff // Slavic Review. 1988. No. 1 (Vol. 47). Spring. P. 76.
[Закрыть]. Эту метафору «загробной жизни», ассоциирующуюся, конечно же, с Пушкиным, в случае Лосева можно понимать и как начало новой жизни – в эмиграции или в ожидании ее. Как и многих поэтов третьей волны, Лосева увлекает задача преодоления географической и лингвистической пропасти между жизнью до и после отъезда. Так, в стихотворении «Игра слов с пятном света» личные местоимения родного и неродного языков не просто стоят рядом, а сплавляются в неделимое целое. Поэт смотрит на себя в зеркало, но осознает свое отражение в нем в языковых реалиях как русского, так и английского языков. Первая строка намеренно аграмматична: «Я не знал, что умирает». Но затем распад поэтического «я» происходит уже на уровне фонетики (и даже графики). Акустическим отражением русского «я» оказывается английский «перевод» этого звука и личного местоимения:
Лосев отдает дань поэту-предшественнику из первой эмиграции Владиславу Ходасевичу, чье стихотворение «Перед зеркалом», написанное в Париже в 1924 году, начинается так: «Я, я, я! Что за дикое слово! / Неужели тот – это я?»[58]58
Ходасевич В. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1. С. 277.
[Закрыть] Личное местоимение у Ходасевича, как и у Лосева, служит основой всего стихотворения, а эпиграф из Данте – «Nel mezzo del cammin di nostra vita» («На середине пути нашей жизни») – помещает «Перед зеркалом» в вековую традицию поэтов-изгнанников, включающую не только Данте, но и Вергилия, которого Ходасевич упоминает в последней строфе («И Вергилия нет за плечами, – / Только есть одиночество – в раме / Говорящего правду стекла»)[59]59
Там же. С. 177.
[Закрыть]. У Лосева эта традиция одновременно и пародируется, и заново создается как (меж-) языковая категория:
Тройное повторение «ай» звучит как укор («ай-ай-ай!») младшего поэта старшему, не сумевшему – или не пожелавшему – использовать межъязыковой потенциал русского «я» (хотя, в отличие от Лосева, Ходасевича окружал не английский, а французский). Русское «я» становится еще более «диким», когда его акустический и грамматический образ оказывается не чем иным, как зеркальным отражением английского. Возможность взглянуть на свой родной язык и культуру, на самого себя (на «него») издали, вчуже, как бы с другой стороны «говорящего правду» зеркала, несомненно, составляет творческую подоплеку эмиграции. Пользуясь термином Виктора Шкловского, можно сказать, что эмиграция – это реализация остранения.
Вопрос об «одной или двух русских литературах», возникший в кругах первой эмиграции в 1920-е годы в Париже и продолжавший быть актуальным на протяжении полувека, сегодня звучит вполне риторически. Возможно, однако, что и тогда он был поставлен не совсем корректно. Несмотря на идеологические противоречия советской эпохи, вместо того чтобы спрашивать, сколько существует «русских литератур», не плодотворнее ли было подумать о том, что именно делает их частями единого целого? Может ли литература в диаспоре и в метрополии восприниматься как два разных (даже противоположных) воплощения одного и того же личного местоимения, которые дополняют, а не вытесняют друг друга, образуя неразрывное целое, фонетическое и грамматическое сплетение «я» и «I», как в стихотворении Лосева?
Об этой книге
В книгу вошли беседы с русскими и восточноевропейскими поэтами разных поколений и биографий, объединенными опытом жизни вне родной географии и в той или иной степени вовлеченными в культурное поле Нью-Йорка. Каждая беседа предваряется своего рода «визитной карточкой», то есть одним стихотворением, связанным с тематикой разговора. Цель проекта – дать повод переосмыслить такие понятия, как диаспора, эмиграция и ее волны, родной и неродной язык, городской ландшафт и архитектура, пересечение географических, политических и языковых границ. В беседах обсуждаются поворотные моменты в жизни русской и восточноевропейской культур в диаспоре и в метрополии во второй половине XX – начале XXI века, взаимодействие и точки пересечения этих культурных полей.
Идея книги родилась из другого, параллельного ей проекта: антологии стихов о Нью-Йорке на русском языке (поначалу беседы имели скорее прикладной характер и записывались как комментарий к стихам для будущей антологии, но вскоре стало понятно, что они должны составить отдельное издание). Большинство бесед были записаны по телефону или скайпу, в кафе, дома или на работе, некоторые за один, другие – за несколько раз. После первоначальной расшифровки тексты несколько раз редактировались и иногда дополнялись авторами. В книге печатаются авторизованные варианты. Три беседы (с Дмитрием Бобышевым, Владимиром Гандельсманом и Вальжиной Морт) по желанию авторов были сделаны письменно. Лишь один разговор (с Анной Фрайлих) был записан по-английски и публикуется здесь в переводе. Все беседы (кроме разговора с Алексеем Цветковым)[61]61
Гвидеон. 2014. № 9. С. 99–108 (http://www.gulliverus.ru/gvideon/?article=14452)
[Закрыть] печатаются впервые.
Биографии поэтов, положенные в основу книги, охватывают широкий круг тем, очерченный, однако, заданным спектром вопросов, формулируемых по-разному, но отвечающих общему замыслу и концепции проекта. Сочетающая в себе жанры диалога и развернутой анкеты, но не избегающая дигрессий в смежные темы, цель книги – создать стереоскопический взгляд, объемное видение культурной ситуации глазами ее участников, сохраняя при этом индивидуальность почерка, частных взглядов и идентичности авторов. Спектр вопросов простирается от обстоятельств написания первого стихотворения до связей между литературой в диаспоре и в метрополии в контексте новейших технологических и политических перемен. Речь в книге идет о литературном общении, поэтических учителях и круге чтения в ранние годы; о причинах отъезда и последнем «стоп-кадре», увезенном с собой за границу; о маршруте и мыслях во время дороги; об источниках представления о Нью-Йорке до личного знакомства с городом, первом визуальном впечатлении от Нью-Йорка и степени соответствия его реального облика ментальному образу, сложившемуся до переезда; о «карантинном» периоде и творческом импульсе (либо его отсутствии) в преддверии отъезда и в первые дни (месяцы, годы) за границей; о новых знакомствах, литературных площадках и поворотных моментах в культуре русского и восточноевропейского Нью-Йорка. Поэты вспоминают о случаях из нью-йоркской повседневности, размышляют об особенностях сочинения стихов о Нью-Йорке на родном языке, о своих отношениях с английским языком и англо-американской поэзией, о конфликте «отцов и детей» в среде литературной диаспоры и о различиях между поэтикой и идеологией разных поколений (или волн). Отдельный предмет обсуждения – 9/11 и его роль в формировании идентичности нью-йоркских диаспор.
Многие участники проекта являются издателями и редакторами: Валентина Синкевич на протяжении двадцати лет издавала в Филадельфии альманах «Встречи», где печатались поэты разных поколений; Ирина Машинская (совместно с Олегом Вулфом, до его смерти в 2011 году) редактирует журнал «Стороны света», который входит в более крупный литературный проект, состоящий из английской версии журнала «Cardinal Points», переводческой премии «Компас» и портала авторских сайтов «Союз И»; Катя Капович с Филиппом Николаевым издают в Бостоне ежегодную антологию поэзии «Fulcrum»; в 1990-е годы Владимир Гандельсман основал в Нью-Йорке издательство «Ars Interpers», выпускавшее книги стихов американских поэтов с параллельным русским переводом; переехав в Нью-Йорк в 2008-м году, Елена Сунцова открыла здесь издательство «Ailuros Publishing», печатающее книги современных русских поэтов и существенно дополняющее книгоиздание в России; Василь Махно работает в нью-йоркском Научном обществе им. Шевченко и занимается архивным наследием украинской диаспоры; Евгений Осташевский сотрудничает с бруклинским издательством «Ugly Duckling Presse», одна из книжных серий которого посвящена восточноевропейской поэзии. Многие поэты сочетают творчество с наукой и преподаванием в университетах, что также придает беседам дополнительный ракурс.
При отличающейся тематике, методе работы и составе участников эта книга в известной мере отталкивается от сборника Джона Глэда «Беседы в изгнании: русское литературное зарубежье», вышедшего в начале 1990-х годов по-русски и по-английски[62]62
Глэд Д. Беседы в изгнании: русское литературное зарубежье. М.: Книжная палата, 1991; John Glad. Conversations in Exile: Russian Writers Abroad. Durham: Duke University Press, 1993.
[Закрыть]. Она также служит своеобразным дополнением к проекту Линор Горалик «Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими»[63]63
Горалик Л. Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. М.: Новое издательство, 2013.
[Закрыть], куда вошли интервью с Полиной Барсковой, Владимиром Гандельсманом, Верой Павловой и Алексеем Цветковым. Конечно, эта книга – далеко не первая попытка собрать высказывания писателей из России и Восточной Европы об опыте жизни и творчества за границей, взаимодействии языков и особенностях литературы в диаспоре. Этим темам в 1970–1980-е годы были посвящены как минимум три конференции, материалы которых вышли отдельными изданиями. Первой из них была конференция «Одна или две русские литературы?», проходившая в Женеве в апреле 1978 года, в которой участвовали такие писатели, издатели и ученые, как Андрей Синявский и Мария Розанова, Зинаида Шаховская, Ефим Эткинд, Лазарь Флейшман, Михаил Геллер и др.[64]64
Одна или две русские литературы? Международный симпозиум, созванный факультетом словесности Женевского университета и Швейцарской академией славистики / Под ред. Ж. Нива. Женева: Edition L’Age d»’Homme, 1981.
[Закрыть] В 1981 году в Лос-Анджелесе проходил съезд литераторов третьей волны, организованный Ольгой Матич и вдохновивший Довлатова на написание повести «Филиал: записки ведущего» (см. рассказы Томаса Венцловы и Алексея Цветкова об этом мероприятии)[65]65
The Third Wave: Russian Literature in Emigration. Ed. by O. Matich and Henry Heim. Ann Arbor, MI: Ardis, 1984.
[Закрыть]. Наконец, уже во времена перестройки, в декабре 1987 года, в Вене была созвана конференция «Литература и изгнание», которая собрала не только русских и восточноевропейских писателей, но и представителей других стран и литератур, испытавших на себе опыт эмиграции (из писателей бывшего СССР в конференции участвовали Юрий Милославский, Эдуард Лимонов, Лев Копелев, Владимир Войнович, Георгий Владимов, Сергей Довлатов, Юрий Дружников и Томас Венцлова, делавший доклад об Андрее Курбском)[66]66
Literature in Exile. Ed., with a preface by J. Glad. Durham: Duke University Press, 1990. В «Филиале» Довлатова, написанном в том же году, впечатления от лос-анджелесской конференции «Третья волна» перемешаны с атмосферой этой конференции в Вене.
[Закрыть].
Тем не менее эта книга – первая со времен падения Берлинской стены попытка услышать в жанре живой беседы мнения поэтов о вопросах, продолжающих оставаться актуальными, несмотря на исторические перемены[67]67
См., впрочем, статью и анкету Ю. Трубихиной о русских и восточноевропейских поэтах в Нью-Йорке: Trubikhina J. A Discrete Amalgam: New York Poets from the Former Soviet Union // Canadian-American Slavic Studies. 2012. No. 46. P. 145–198.
[Закрыть]. С окончанием «холодной войны», открытием границ и поднятием «железного занавеса» литература эмиграции утратила значительную часть своих политически ориентированных читателей, включая западную аудиторию. С другой стороны, согласно Зиновию Зинику, именно тогда «стали выплывать на поверхность забытые или замалчиваемые, почти мифологические для России – вне текущей политики – мотивы эмиграции»; освободившись от преследовавшего ее политического контекста, русская литература в эмиграции «только начинается»[68]68
Зиник З. Эмиграция как литературный прием. М.: НЛО, 2011. С. 256.
[Закрыть]. Остается добавить, что в связи со вновь насаждающейся в России антизападной идеологией, новейшими переменами во внешней и внутренней политике страны и перекраиванием культурных и даже географических границ эта книга – повод сопоставить опыт прошлого с реальностью настоящего. (Большинство бесед записано до 2014 года. Сейчас ответы на некоторые вопросы, вероятно, звучали бы иначе.)
* * *
К сожалению, по разным причинам в книгу не вошли беседы со многими поэтами, без которых ни сам проект, ни поэзия русской и восточноевропейской диаспоры в США не являются полными. Я слишком долго собирался съездить в Хэнкок (шт. Нью-Йорк) к Константину Кузьминскому – поэту-перформансисту, составителю многотомной антологии неподцензурной русской поэзии «У голубой лагуны»[69]69
Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны. В 5 т. / Сост. К. Кузьминский и Г. Ковалев. Newtonville, MA: Oriental Research Partners, 1980–1986. Материалы антологии доступны на сайте: http://kkk-bluelagoon.ru/
[Закрыть] и одному из наиболее ярких участников культуры самиздата и русской диаспоры в Нью-Йорке. Бесценной была бы беседа со Львом Лосевым, но в 2009 году у меня еще не было мысли заняться этим проектом. Книга остается неполной без разговора с Андреем Грицманом – редактором журнала «Интерпоэзия», организатором поэтических чтений в Cornelia Street Café, автором нескольких сборников стихов на русском и английском и двух книг эссе, отвечающих на многие из вопросов, задаваемых мной другим поэтам[70]70
См.: Грицман А. Поэт в межкультурном пространстве. М.: Издательство Руслана Элинина, 2005; Поэт и город. Эссе и рассказы, интервью и рецензии. М.: Время, 2014.
[Закрыть]. Конечно, в книге явно не хватает беседы с Эдуардом Лимоновым, автором романа «Эдо я – Эдичка!». Кроме беседы с Евгением Осташевским, в книгу могли бы войти разговоры с Матвеем Янкелевичем, Филиппом Николаевым и другими поэтами, пишущими по-английски, но так или иначе связанными с Нью-Йорком и русской литературой. У меня не хватило времени побеседовать (или закончить беседы) с Александром Алейником, Ритой Бальминой, Иной Близнецовой, Михаилом Брифом, Александром Гальпером, Мариной Гарбер, Владимиром Друком, Геннадием Кацовым, Юлией Куниной, Вадимом Крейдом, Ираидой Легкой, Вадимом Месяцем, Игорем Михалевичем-Капланом, Ярославом Могутиным, Хельгой Ольшванг, Александром Очеретянским, Яном Пробштейном, Александром А. Пушкиным, Виталием Рахманом, Игорем Сатановским, Виктором Санчуком, Григорием Стариковским, Александром Стесиным, Рудольфом Фурманом, Анной Хальберштадт, Эдуардом Хвиловским, Максимом Шраером и Давидом Шраером-Петровым, Сергеем Шабалиным, Михаилом Этельзоном и другими.
Кроме самих поэтов, согласившихся участвовать в проекте и всячески помогавших мне на протяжение всего этого времени, я благодарен издательству «Новое литературное обозрение» и Ирине Прохоровой, поддержавшей идею книги и тем самым приблизившей завершение работы над ней, а также редактору Марине Алхазовой. В работе над книгой неоценимую помощь оказали Анна Беспятых, Юлия Вольфович, Остап Кинь, Алла Клоц, Илья Кукуй, Ольга Матич, Игорь Мельчук, Дина Однопозова, Лиля Панн, Константин Плешаков, Василий Рудич, Кирилл Соколов, Габриэль Суперфин, Роман Уткин, Росс Уфберг, Наталья Яхлакова и многие другие. Благодарю коллег по семинару «America’s Russian-Speaking Immigrants and Refugees: 20th Century Migration and Memory» (NEH Summer Institute, 9–29 июня 2013 г., Колумбийский университет), а также его организаторов Эдварда Казинца и Роберта Дэйвиса. Проект завершен при поддержке Alexander von Humboldt Foundation (Германия).
Яков Клоц
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
