Текст книги "Дети Капища"

Вот тогда Сергееву стало по-настоящему страшно.

Страх этот, как любое стихийное чувство, был иррационален. Сергеев же был обучен сопротивляться иррациональным чувствам, но тут его тренированность была совершенно бесполезна. Ужас, испытанный им в тот момент, был совершенно отличным от всего, что он чувствовал ранее. Глубинный, мощный, как первобытный инстинкт. На его пути возникла проблема, которую силами Зоны не решить! Проблема, которая может превратить всех, по обе стороны границы, вот в такую разделочную таблицу, которая еще недавно мычала… Невидимая, коварная и страшная смерть!

Так что остаться без обещанных лекарств, конечно, плохо, но Михаил мог влет назвать с десяток проблем, которые были страшнее и смертоноснее, чем отсутствие антибиотиков.

Бросить, бросить все! Отступление вовремя никто не посчитал бы трусостью, даже он сам.

Здесь, на этой земле, уже много лет никто не считал потери. И как бы Сергеева не привлекала роль спасителя человечества, примерить ее на себя было невозможно. А для того, чтобы ломиться сломя голову в неизвестность, нарываясь на конфликт с бывшими сослуживцами, надо быть полным кретином.

Вот встать бы сейчас и сказать:

– Все, господа! Хватит! Равви, я возьму у тебя трех крепких парней, с выучкой, для охраны раскопок, а то бродят там у нас несколько юных дарований с автоматами, и немного армейской взрывчатки. Есть у меня на карте несколько местечек, где были аптечные склады и еще наметки на пару сейфов. Потом привезем твоих обратно, а весной пусть Мотл и Вадька проводят меня к «Вампирам» и заберут дней через десять-пятнадцать. А с этой идеей все, завязываем. Бред и провокация!

Но вслух он сказал:

– Погоди, Александр Иванович! Удача, конечно, продажная девка империализма, но есть же, как говорили отцы-командиры, и трезвый расчет! Рациональное зерно у Подольского присутствует. На Севере нас действительно никто не ждет…

Бондарев крякнул, а вот от чего, от удовольствия или неудовольствия, Сергеев не понял: Равви мгновенно подхватился с места и быстро заковылял по палатке туда-сюда.

А вот Матвей сидел и смотрел на Сергеева своими влажными, как у теленка глазами, и в них, ей-богу, была благодарность.

– Ты хочешь дойти до вашего киевского кибуца? – спросил его Михаил.

Подольский кивнул.

– Как?

– Думаю, что по реке. Лед стал, это может быть идеальным вариантом.

Сергеев задумался, представляя себе трассу.

– Это уже не четыреста, – произнес он, – это больше. Равви, как я понимаю, карта и курвиметр у тебя найдутся?

– Найдутся, – с раздражением буркнул Равви, открывая дорожный рундук. – Стратеги херовы! Кутузов с Багратионом. Тебе б, Сергеев, глаз выбить – стал бы вылитый Михайло Илларионович в молодые годы! Карта.

Он бросил на стол среднемасштабную карту.

– Курвиметр.

Армейский курвиметр блеснул латунным колесиком.

– Я думаю, – сказал Бондарев, обращаясь к Сергееву, – понятно, что на этой карте ничего за последние двенадцать лет не появилось.

– Спасибо тебе, Александр Иванович. – Сергеев отодвинул в сторону остатки трапезы и склонился над развернутой «десятикилометровкой». Молчун, как привидение, бесшумно возник у него за спиной. Напротив встал Подольский.

Равви несколько секунд наблюдал эту картину, а потом плюнул в сердцах и примостился рядышком.

– Совет в Филях, бля… – сказал он. – Честное слово, Сергеев, был я уверен, что у тебя башка как Генштаб. А оказалось – в ней оперетта. Куда тебя несет? Ты хоть сам понимаешь, что делаешь?

– Вот здесь мы можем срезать угол, – произнес Сергеев, глядя на Бондарева снизу вверх. – Здесь берег невысок. Получится, как ты думаешь, Александр Иванович?

Равви укоризненно покачал головой, но в разговоре участие принял.

Маршрут вырисовывался нелегкий.

Днепр после потопа обмелел и фактически вошел в старое русло. Плотины были снесены, ландшафт выровняли Волна, время и ветер, но теперь река изобиловала природными препятствиями и тем, что принес на своей спине поток.

Берега стали выше, растительность подтянулась к кромке воды. Это был молодой подлесок, но густой, выросший на иле, оставленном рекой, на разлагающейся органике.

Откуда взялась органика, Михаил вспоминать не хотел.

И берега, и пойма изобиловали «бульками», открытыми многометровыми провалами, «зыбучками» и трясинами. Зимой трясину прихватывало коркой льда, а вот «зыбучки» и «бульки» оставались смертельно опасны. Смерть таилась также и на дне провалов, засыпанных легким, как пух, снегом. Она, вообще-то, подстерегала путников везде, но река стала особенно небезопасна.

Кое-что из того, что случалось здесь, на ее берегах, нельзя было объяснить с точки зрения рациональной логики.

С мистической точки зрения, если честно, это тоже никак не объяснялось. В суть происходившего старались не вникать. Ну, пропадают там люди! Ну, хлюпает в прибрежных омутах что-то большое! Обходить стороной опасное место было гораздо легче и безопаснее, чем выяснять, кто теперь обитает «в пруду».

Сейчас же обойти стороной не планировалось. Планировалось ломиться напрямую. Путь по руслу, взявшемуся льдом в безветренную погоду, был предпочтительнее. Срезать дорогу, если верить старой карте, можно было, как минимум, пару раз – и это было нелишним.

Патрули… Они были одинаково смертоносны, что на равнине, что в русле. Ни облысевший к зиме лес, ни молодой подлесок не могли служить убежищем. Равви, намеренно расположивший лагерь в лощине, укрытой сверху маскировочной сетью, сразу ткнул пальцем в несколько знакомых ему мест.

– Здесь можно пересидеть. Овраги подходят вплотную к воде. Они заросли кустарником, а вот склоны – сплошь деревьями, и хорошими. Натянете сеть, я дам с собой, и все. Сверху вас не разглядеть, если вы, конечно, сигнальной ракетой по «вертушке» не пальнете. А это ваше чудо-юдо – лепешка с мотором, по кустам пройдет?

– Пройдет, – подтвердил Сергеев, запоминая ориентиры для будущего маршрута. – Оно по болотам бегает, как жук-водомер. Слушай, Равви, а вот здесь, – он показал, где именно, – мы пройти сможем, как ты думаешь?

Бондарев покачал головой и здоровой рукой ухватил себя за подбородок.

– Сюда не надо. Я, правда, сам туда не ходил, но доходили до меня слухи, что во время потопа там получился грязесборник – видишь, вот здесь и здесь текло, дальше по этим двум оврагам стекалось в ложбину… Дальше сужение и недострой… То ли фабрику строили какую, то ли котельную. В общем, забило выход мусором, как плотину поставило, и вся дрянь здесь собиралась, пока не хлынула через верх. Если не врали люди, там и фон высокий, и «булька» на «бульке» – размыто все…

– А ложбинка удобная, – сказал Матвей, положив бледную, тонкую в кисти безволосую руку на карту. – Километров пятнадцать срежем, как пить дать! И выскочим на левый берег. Тут до кибуца десять верст, но через лес…

– Если не будет крайней необходимости, туда лучше не лезть, – повторил Равви жестко. – Те, кто мне рассказывал об этом месте, там прошли. Ногами прошли. Но не все. Пятеро из двадцати. Не очень обнадеживает такой процент, правда?

Сергеев смотрел на карту и прикидывал, как лучше организовать переход и где. В этом месте, немного ниже бывшего Киевского водохранилища, Ничья Земля вдавалась в чужие территории узким клином. Фактически каждый метр за дамбой жестко контролировался российскими войсками. Туда не допускали даже ооновцев: минные поля, контрольно-следовые полосы, тысячи километров колючки, датчики и видеокамеры наблюдения. За заградительными средствами стояли войска.

Ну, может быть, войска – это слишком сильно сказано. Границу охраняли «погранцы», тщательно, как когда-то, в недалеком прошлом, советско-китайскую. Заставы, системы оповещения, боевые патрулирования. Но служивые здесь явно не помирали от скуки.

Для них за демаркационной линией таилось что-то непонятное и страшное. Поливающее солдатиков кислотными дождями, высыпающее на них ядовитый или радиоактивный снег, жгущее солнечными лучами. В лес за ягодами тут было не сходить. Девки в округе не водились, километров на сорок, как минимум. Зато водились разные диковинные животины, которых полагалось отстреливать, как только заметишь, а вот есть свежатину – ни-ни. И птицы здесь были странные. И рыбы. Солдатики сидели на сухпайках, иногда мерли от непонятных болезней, иногда – от меткой пули, смотрели телевизор, онанировали и мечтали о девках, водке и о том, чтобы никогда больше не видеть этот кривой, перекореженный лес, эту траву в два человеческих роста, эти цветы-мутанты, с соцветиями лилово-алого цвета размером с голову ребенка.

Зимой цветов не было. Лес стоял черный, словно горелый. Трава на «нейтралке» лежала, и снег припорошил ее, посыпав мелкой белой пудрой. Исчезали под невысокими сугробами минные поля – тут никто не отмечал их табличками, Женевская конвенция переставала действовать у первого ряда колючки. Зато теперь заминированные участки можно было пересечь на лыжах или снегоступах с минимальным риском – наст держал вес лыжника.

Раз в час, а иногда вне графика, над границей проносились два вертолета, ощетинившиеся пушками и ракетами. Скользящие в вышине спутники пялили вниз стеклянные глаза сверхмощных объективов, выискивая движение на приграничных территориях. Но ночью они слепли.

Со стороны российской желающих попасть в Зону было минимум, поэтому те, кому было очень надо, на Ничью Землю проходили. Конечно, не без того чтобы кто-то не подорвался на мине или не угодил в руки к пограничникам, но невыполнимой эта задача не была.

Справа российская граница плавно переходила в границу Восточной Республики, хотя если говорить откровенно, то справа просто продолжалась российская граница, тянущаяся вниз, через степи Приазовья, до самого моря.

Слева вниз шла граница Конфедерации – такая же укрепленная, щетинистая и далеко не неприступная.

За ней щедрым цветом расцветали «украиньска мова» и квасной национализм. Напротив, в Восточной Республике не признавали мову даже на бытовом уровне и старались Конфедерацию иначе, как бандеровским гнездом, не называть даже в официальных телепередачах.

«Львовский вестник» периодически публиковал статьи о том, что в Донецке жиды и москали приносят в жертву украинских младенцев, «Донецкие известия» же давали материал о том, как жиды и конфедераты на Галичине мучают и бесчестят русских девушек. В результате лишенные возможности дотянуться друг до друга обе стороны били общий знаменатель газетных материалов, то есть евреев. Между Конфедерацией и Восточной Республикой даже не было дипломатических отношений. Россия и Восточная Республика не признавали конфедератов и представляли их как сепаратистов, а Конфедерация не признавала восточников, обвиняя их в расколе «единой и неделимой».

По мере того как Ничья Земля спускалась на юг, границы удалялись друг от друга, четко очерчивая зону тяжелого поражения, и если в верхней части между ними было едва ли полсотни верст, то на юге смертельных друзей разделяло уже четыреста километров Зоны.

Сергеев глядел на карту и старался представить себе их будущий путь. По всему выходило, что после того, как они достигнут кибуца, пересекать восточную границу будет неразумно. Надо будет десантироваться на российскую территорию, туда, где их появления никто не ждет. «Вампиры» туда не сунутся. Трубопроводы охраняются неплохо, за воздушным пространством следят в оба глаза: нефть и газ для России очень важны. На этом построена вся экономика. На этом построено имперское благополучие. И пока рынок растет, подбираться к охраняемой зоне будет все труднее и труднее.

– А что если попробовать пройти на стыке, – внезапно сказал Равви. – Не ломиться, как медведь в малинник, а сыграть тоньше. Смотри, как удобно можно все устроить. Вот здесь – конец российской границы. Здесь – восточники. Я понимаю, – ухмыльнулся он, – что ты хочешь сказать! Да, охраняют все это российские подразделения. Но… – Он поднял вверх указательный палец и сразу стал похож на старого учителя, объясняющего что-то своим ученикам. – Здесь их дрючат по десять раз в неделю: комиссии, штабные проверки и прочая хренотень! Все потому, что до «трубы» рукой подать. А здесь?

Он опять ткнул пальцем здоровой руки в карту, да так, что пластик основы скрипнул под ногтем.

– Здесь уже – солдат спит, служба идет. Восток, рутина. Ни тебе комиссий с проверками, ни тебе начальства высокого. И чувство безопасности оттого, что совсем рядом элитные части берегут границу и «трубу», как зеницу ока. Понимаешь, о чем я?

Сергеев кивнул.

– Пожалуй, да.

Равви говорил дело. Нюх не подводил старого вояку, но в реальности все было далеко не так празднично.

Шастающие на Восток чуть южнее указанной Бондаревым точки, «Вампиры» только за прошлый год потеряли четырех пилотов и столько же дельтапланов. Дважды из «Эрликонов» чуть не сбили один их самолет – пилоту просто повезло дотянуть до базы на «дуршлаге с крылышками».

Так что иногда господа пограничники проявляли нужную бдительность и завидную меткость. Всегда существовала вероятность нарваться на недремлющего отличника боевой и политической подготовки с цитатником Крутова в кармане гимнастерки. А ведь помимо разгильдяев в императорских пограничных частях были и такие.

«Вампиры» предпочитали пользоваться своим старым коридором на харьковском направлении, но бизнес есть бизнес и предпочтения были вынесены «за скобки». Они перебрасывали грузы и людей через границу в любом месте. И грузы, кстати, тоже были любыми. Наркотики, оружие, лекарства – лишних вопросов Игорек Хлыстов, их лидер и мозг, не задавал. Потому и имел дом на Рублевке, дом во Львове, дачу в Карпатах и особняк в Питере. И в каждом городе отдельная семья. Небедным человеком стал Хлыстов за семь последних лет. А деньги, если относиться к ним не так, как Сергеев, а серьезно, они для одних неподъемный груз, а для других крылья. Для вождя «Вампиров» они были грузом.

Господин Хлыстов, купивший себе даже право выходить в московский свет и мечтавший о дворянском титуле, открывавшем ему путь ко двору государя императора, больше года назад удалился на покой, а дела передал Саманте.

В действительности ее звали то ли Анна, то ли Иванна, но все называли ее Саманта – так, как она представлялась при встрече. Лет ей было за тридцать, но едва-едва, и была она барышней привлекательной, но только для мужчин, которым нравятся сильные женщины.

Подтянутая, мускулистая, резкая в движениях, она и голой казалась скрученной из мышц и жил. И грудь, и зад у нее были каменные на ощупь. Был достаточно давно момент, когда одиночество и голод толкнули Сергеева в ее объятия, но ничего приятного из этого не получилось, хоть была она темпераментна и даже пыталась быть нежной. Сергеев, как не настраивался, не мог избавиться от впечатления, что совершает акт мужеложства, а Саманта, несмотря на попытки проявить ласковость, в порыве страсти чуть не сломала ему пару ребер – синяки болели неделю. После нескольких «заходов» друг на друга, более напоминавших схватку борцов или воздушный бой, чем обычный секс, они лежали рядом на спальных мешках, курили, пили вино из горлышка и хохотали вполголоса, чтобы никого не побеспокоить – дело было в «вампирском» лагере под Перещепино. Саманта, приподнявшись на локте (бицепс, трицепс и «дельта» прорисовались так, что Сергееву стало неудобно за собственную анатомию), поцеловала его в щеку горячими, тонкими губами и, потрепав по волосам, сказала шепотом:

– Все было путем, Миша! Теперь точно останемся друзьями!

Она положила свою коротко стриженную голову, пахнущую ветром и порохом, к нему на плечо и прижалась всем телом (впечатление у Сергеева было, что к нему прижался титулованный культурист), пытаясь сохранить тепло в спальнике, стремительно улетавшее через расстегнутую молнию в предрассветную мглу.

– Ты не виноват, что мне надо с тиграми трахаться. Никто не виноват. Скажи, тебе хоть чуть-чуть было хорошо?

– Да.

Сергеев почти не кривил душой. Ему было хорошо. Сейчас. Когда все кончилось, и они лежали рядом, согревая друг друга.

– Я знала, что так будет, Миша. Просто иногда…

– Я знаю, что такое одиночество, – сказал Сергеев.

– Для всех я начальник. Второе лицо после Игоря. Пилот. Но никак не женщина. Знаешь, – сказала она внезапно, и в интонации ее прозвучала боль, – Богу было угодно, чтобы я, как баба, была одноразовая. Как гондон. У меня ж ни с одним мужиком больше одной ночи вместе спать не получалось. Зато летать все хотят со мной. Раз, два, десять, сколько получится…

Она тихо, невесело рассмеялась.

– Дал Боженька крылья, да вместе с ними и яйца заодно. А любви не дал.

Сергеев молчал. Что он мог сказать? Но ощущение, что к его боку прижимается мужчина, начало проходить.

– Без обид, Сергеев, – сказала Саманта. – Все было класс. Кончили и забыли. Я с тобой полечу всегда. В любое время и в любое место. И скидку бы дала, так ты никогда скидок не просишь. Ты у нас всегда желанный клиент…

«Интересно, – подумал Сергеев, вспоминая ее черные, антрацитовые глаза и жесткий ежик волос на своем плече, – согласится ли Сэм лететь сейчас? С этим грузом и при таких обстоятельствах? Ведь полное право имеет отказать или послать кого-то из молодых. Она у нас теперь начальство. Шеф-пилот! Старший „вампир“! Но так, как летает она, не летал мой вечно пьяный, а ныне покойный друг, контрабандист Перышко. Игорь Хлыстов в свои лучшие годы так не летал. Многие бы из пилотов все б отдали, чтобы уметь летать так, как она. А она, вот же незадача, все б отдала за то, чтобы быть не одноразовой, а желанной.

Надо будет просить Саманту, чтобы летела она. Она у нас „демон ночи“. Но до нее надо еще добраться. Вернее, до лагеря „вампиров“ на Севере».

Сергеев прикинул расстояние от кибуца до «гнезда нетопырей» на глаз, потом проверил курвиметром. Ерунда. Часа полтора на «хувере».

– Ага, – сказал Матвей и подмигнул, – если я подумал то, что ты подумал – это хороший вариант.

– Если они согласятся, – реплика Равви прозвучала несколько отрезвляюще. – Сергеев врать об обстоятельствах не будет, а «Вампиры» на рожон не полезут. Тут из двух зол выбирается меньшее: лучше недозаработать денег, чем положить пилота и самолет. Они ребята трезвомыслящие. Саманта – барышня без сантиментов. Такую переброску дежурные будут согласовывать с ней. Тихо не получится перелететь, а жаль. Зима сейчас. Планеры и дельтапланы отпадают. Миша, я тебя еще раз прошу, не лезь! Останься. Завалят тебя на х…!

– Ладно, Александр Иванович, – примирительно произнес Сергеев. – Не волнуйся. Зубы у них не выросли, меня завалить. Я ненадолго. Туда и сюда. Одна нога… Ну ты знаешь…

Равви покачал головой снова и в этот момент, несмотря на свое целиком «некошерное» происхождение, удивительно напомнил раввина, раскачивающегося над Торой. Глаза у него были по-еврейски тоскливые и слезящиеся, и Михаилу вдруг стало особенно заметно, что Бондарев стар, очень стар. Еще держится и даже превосходно сохранился, учитывая жизненные обстоятельства, но его мысли о преемнике имеют под собой убедительную основу.

– Глупость делаешь, – сказал Бондарев, кривя рот. – Жертвенность у тебя повышена, а разумная бздиловатость ниже нормы! Ху…й признак это. Видал я такое еще в горах. Герои, на х…, а потом домой, грузом «200». Ладно. Своя голова есть. Ты у нас всегда выживал. Авось, Господь даст, и тут пронесет. Есть, Сергеев, такая разновидность бойца – везунчик. Знаешь, когда осколок – в пряжку от ремня. Или там пуля – во фляжку. Или нае…нулся с «вертушки» прямо «духу» на голову – его наповал, а сам целый. Но фарт, на то и фарт, что когда-нибудь кончается. И, заметь, в самый неподходящий момент. Налей-ка, Мотл! За фарт сергеевский выпьем. За то, чтобы он живым вернулся с мальцом своим. И за то, чтобы ты там подольше прожил. И чтобы Вадька пулю с вами, полоумными, не словил. И чтобы этого Арафата вашего вы благополучно вывезли, чтоб он всрался, «муслим» чертов! Бля буду, Сергеев, это из-за них, «воинов ислама», я евреем заделался! Ладно! Проехали! За то, чтобы вам всем повезло! Допьем, мужики, за все это разом! Потому что если за все отдельно пить – помрем от цирроза, а столько не выпьем…

Матвей разлил остатки по стопкам и убрал пустую бутылку со стола по старой русской традиции. Сергеев усмехнулся в прорастающие усы. Стаканчики, банки, тарелки так и остались стоять на расстеленной карте, по которой красной, нарисованной маркером артерией полз по руслу реки, лесам, полям и пустошам их рисковый маршрут.

Равви встал и ухватил стопку здоровой рукой. Все присутствовавшие поднялись вслед за ним и тоже подняли стаканчики.

– За удачу, – произнес Бондарев без всякого пафоса. – Возвращайтесь.